Как будто человек зарезанный
На этой площади лежит!
А дрожь рук говорит, что нечего
Теперешнее ожидать.
Смех легче был бы не кончен,
Когда бы не тени цветков,
Зарезанный убежит с площади,
Голый бежа вперед.
Противоположная улица
Повлечет следующий труп;
Так разорваны горла накрепко
На площади в шесть часов.
Оторван, вслед тощим громадам, —
Руки костлявый не я ли вел!
Но бурь тихих взор, излом-камень
Схватился за меня.
Как зуб вонзив в отроги замера.
Я вдыхал пронзительную ясы
Но вот — и мне стала площадь столбом,
Стеной, параллельной мне.
Но и тут был бы весел площади круженье
И паденье прохожих в условную бездну…
Зачем бить, убить, напоминать,
Изъязвлять, топить, душить
Бессонного — тут:
«— Их тени благовонны
Над Летою цветут?»
Вскипает застывший черный шелк.
Спины песков рыжи;
Плетется мясной мухой паровоз.
Прокусывая ленты дымков.
Сеть степей. Молчите же вы
И колес заштатные вопли.
Ив туман. Хижин рябь.
Сутолок устывшая марь.
Четыре шага до шелка,
Шелк несется, скрябает берегом:
— Жестяное Азовское море. — Рычи,
Белоязыкой волны жало.
Скребется простор и хлюпает грузно.
Накален взор и топь;
Звонит, бурчит оцинкованная волна
И жалом жерло желти лижет.