Седьмая Луна. Декамерон 2

Глава 24. Эмиссия

Горькие мальчишечьи слёзы лились на земляной пол. Казалось, они увязали в нём. Раз — и как не бывало.

Дитя скуксилось, мучаясь от боли, которой доселе не знало. Его ужалила оса. К счастью, только один раз. После этого ей уже занялся дядька, прихлопнув докучливую тварь, а трупик — отправив тлеть в очаг.

А ведь этой маленькой детской трагедии можно было легко избежать. Кто бы ещё слушал ребёнка, ставшего скорее обузой семье, чем подспорьем домохозяйству.

Он заметил насекомое заблаговременно, ещё до отхода ко сну. Залетела через распахнутую дверь, видимо.

Мальчик будто знал, чем всё обернется. Подошёл к дяде с тёткой, мягко попросил:

— Там оса летает. Надо что-то сделать. Вдруг укусит…

Сводные братья-близнецы только посмеялись над хлюпиком. Дядя на них шикнул. Тётка хмыкнула и, задрав нос высокомерно, заверила с холодом в голосе:

— Ничего с тобой не случится. Спи и всё.

Казалось, отказ легко выльется в истерику. Но нет. Ребенок знал: пользы от этого, как с козла молока. Давно стало ясно, что в этих давящих четырёх стенах никто не собирается его и слушать. Его капризы — его проблемы.

Поэтому мальчику только и оставалось, что отправиться на боковую. Эта ночь выдалась неспокойной. Дядя храпел в другом конце комнаты с тёткой. Сводные братья уже уснули, позабыв и про осу, и про него, и про этот день. А для него он как начался, так и не заканчивался. Все мысли мальчика были только об осе.

И сна ни в одном глазу. И душно. И тошно. Покрывало не навевало неги. Он комкал его, потом снова пытался укрыться им. Суетился почём зря.

Знал же: оса здесь, в хижине. То летает в темноте, слабо жужжа. То притаится. Но не замерла осиным сном. Не спит. Не спал и мальчик.

Хотелось отвлечься от насекомого. Он углубился в свои мысли. Вспоминал сказки, которые ему рассказывал дядя раньше. Думал о матери, которую никогда не видел. Об отце, чьё имя ему не говорили, поливая помоями.

Было бы в их семье также, как в этой? Любили бы его? Слушали бы? Не давали бы в обиду? Оградили бы ребёнка от неразумной твари, что мешает спать?

Размышления сыграли с ним злую шутку. Он пропустил мимо ушей, как насекомое приблизилось к нему. Возможно, именно суетливость ребенка привлекла его внимание. Оса подлетела поближе. Почти беззвучно. Либо же это громкий храп дяди покрыл жужжание и шелест хлопающих крылышек? Кто сейчас вспомнит?

Всё одно, тварь подобралась к нему ближе некуда. Целенаправленно проползла по перине, осторожно приближаясь к оголённой ноге мальчика.

Любопытное насекомое тот не видел. Видел только деревянный потолок, что был прямо перед его лицом. Дядя чудом сумел уместить третий ярус кровати, доставшийся племяннику. Со временем бедняжка упирался бы носом в потолок — и бездарно слеп.

Жало превратило беспокойную ночь в кошмар наяву. Оно легко проткнуло нежную детскую кожу. Плоть пронзила боль. Хижина разом проснулась от криков и плача ребенка. Дядя никогда не забывал о своём отцовском долге, но у него были свои дети. А вот тетке, безалаберно относившейся ко всем трём, пришлось вспомнить, что такое опека.

Пока дядька ловил осу и бил её, супруга выцарапала племянника с третьего яруса, усадила на табурет. Вины за собой не чувствовала. На его причитания и жалобы не обращала совершенно никакого внимания: малолетний непоседа сам виноват.

Мазь — вонючая и вязкая — это всё, на что мог рассчитывать мальчик. Ребёнок не переставал хныкать. Его тётка вздохнула и злобно бросила ему:

— Какой же ты всё-таки нюня! Она тебя и не ужалила толком. Так, только кожу чуть проткнула. Вечно плачешь по поводу и без…

«Вечно плачешь по поводу и без. Вечно плачешь по поводу и без. Вечно плачешь по поводу и без.

ВЕЧНО ПЛАЧЕШЬ ПО ПОВОДУ И БЕЗ!»

Мальчик уставился на тётку потерянными глазами. Она сказала это, не подумав. Ей было невдомёк, насколько её слова ранили ребёнка. Эта сердечная рана от года к году становилась только больше.

Ему окончательно стало ясно, что рыдания ни к чему не приводят. Ни к состраданию, ни к пониманию, ни к раскаянию. Всем плевать на чужую боль, обиду.

Слёз ребёнок попросту не допускал. Подавлял любые приступы плача. Даже если само тело его жаждало справиться с болью вот так. Конечно, получалось у него с переменным успехом. Но в конце концов научился всё-таки. Он пережигал мучения в себе. Жил с болью — настолько самоотверженно, насколько возможно.

А ведь рано или поздно даже самая прочная и толстая каменная корка трещит и раскалывается. Как бы глубоко в неё ни забилась душа человека. В какой-то момент он уже не найдёт в себе сил смолчать…

День пятый, ранее утро

Пробуждение. И всё по-старому. Дезертиру нигде не дадут житья. Кошмары преследуют его на обоих берегах реки времени.

Дурной сон лишний раз напоминал о никчёмности Альдреда. О том, что Равновесный Мир отторгает его, как чужеродный элемент. И ведь повелось так давно. По крайней мере, видение тянулось не больше мгновения.

Концентрированная секунда, наполненная ворохом событий и бурей эмоций.

А потом всё схлопнулось. Предатель открыл глаза и позабыл, что пережил заново эпизод из далёкого прошлого.

Возвращение в явь сопровождала чудовищная, гудящая боль в голове. Мало приятного, и всё же по затылку его никто не огрел. Так в чём же дело? Виски пульсировали. Сердечный ритм замедлился: похоже, ему стало трудно качать кровь.

Его кости ломило. Мышцы затекли. Холод пронизывал всё тело, хотя кожей Альдред чувствовал: рассвет уже наступил, и солнце поднималось над Саргузами.

Где-то там. За туманом, что накрыл, по меньшей мере, северную половину Города. Флэй видел не дальше собственных рук, распластавшихся по мокрой мостовой. Влага, повисшая в воздухе, щекотала и без того раздражённые пазухи в носу.

Альдред стиснул зубы, зарычал тихо, не понимая, что вообще происходит. Попробовал пошевелить пальцами рук. Те слушались его. Даже одеревеневшие ноги — и те поддавались его повелениям. Но со скрипом, будто Флэй насквозь проржавел, как железный голем из всеми забытой гастетской гробницы.

Шипя и пыхтя, ренегат принялся подниматься на ноги. Отмёрзшие пальцы подцепили навершие Прощальной Розы. Помнилось ему, чуть не напоролся на клинок при утрате сознания. И действительно, с каждым днём Смерть подбиралась к Альдреду всё ближе. Теперь она и вовсе дышала ему в затылок. От её холодного дыхания топорщились волосы, кожу стягивало, по ней бежали мурашки.

Умирать ренегату не хотелось. К счастью, у него еще оставалось немного сил, чтобы побороться за жизнь. Можно подумать, никчёмное насекомое вроде него Вселенский Разум бы стал слушать, раздавить его потом или сейчас.

Подняться оказалось задачкой не из лёгких. Альдред оттолкнулся от мостовой одной рукой — так, чтоб приподнять меч и опереться на него, как на посох. Стало чуточку легче. Опора помогла Флэю встать на колени. Он прислонился лбом к рукояти, держась рукой за гарду. Тяжело дышал, высунув язык, будто пёс, изнывающий от жары.

Совсем не думал о том, что мог порезаться. Отравиться химеритом и помереть. Его голова была пуста, как бездна, где теряется всё, и нет ничего. Ренегат потерял много жидкости и крови к этому моменту. Попросту нечем уже было потеть.

Мало-помалу чувствительность ног восстанавливалась. И Альдред бы начал возиться с тем, чтоб встать на ноги. Но чувствовал, как в груди ни с того, ни с сего стало тяжко. При вдохе что-то бурлило у него в лёгких как будто. Кашель не заставил себя долго ждать.

Приступ скривил тело дезертира вопросительным знаком. Надрываясь, Флэй всё-таки сумел исторгнуть из себя мокроту. Слизь плавала в более жидкой, и в то же время плотной субстанции. Это была кровь. Его собственная. Уже не красная, но ещё не чёрная. Будто бы побуревшая. Альдред скривил лицо в отвращении.

В голове у него промелькнула крамольная мысль:

«Мне… конец?»

Его разозлило то, что собственный же внутренний голос произнёс это. Разозлённый донельзя, дезертир начал подниматься дальше. Шипел, кряхтел и даже рычал, но всё-таки сумел своего добиться. Задышал часто и отрывисто, опираясь всё так же на меч.

Восстанавливая силы после поднятия на неприступный пик собственного роста, он размышлял. Нынешнее положение вещей ему не нравилось и даже пугало, с какой стороны ни взгляни.

Так, как ситуация разворачивалась на его глазах, не должно было быть. Похоже, ренегат оказался на пороге той реальности, создаваемой Чёрной Смертью, которую он ещё пока не знал. И это буквально парализовало его.

Когда падал в обморок, начиналась моросью. За ней, как правило, выпадение осадков или обрывалось, или усиливалось. Альдред полагал, дождь кончился совсем. Туман, как правило, не образуется мгновенно. У гулей имелось вдосталь времени для жатвы, но почему-то участь обеда обошла дезертира стороной.

Ради интереса Флэй мог бы развернуться и войти в особняк Сансовини. Глянуть, что осталось от Тринадцати после ночи. Да только двигаться лишний раз у него желания не имелось. Жив — и ладно. Это пытливый ум его никак не мог успокоиться.

Солнце светило. Его проблески ренегат видел даже сквозь молочный заслон влаги. Едва ли излучение могло повредить как-либо гулям вот так. Значит, это туман, равно как и дождь, согнал упырей с улиц. Хорошо, если так.

Но увы, теория разбилась почти мгновенно: то тут, то там предатель слышал заунывный вой заражённых. Орды переговаривались между собой, будто стаи волков. Это не та какофония ужаса, что происходила в момент жатвы обычно. В общении упырей прослеживалась не то хандра, не то тоска. Либо же одни пытались найти других и после собраться в единое скопище.

— Жуть… — пробормотал Альдред.

Он перестал опираться на меч. Поудобнее обхватив бастард, расправил плечи. Чуточку откинул голову назад: равновесие так ему легче оказалось держать. Взглядом шарил в белой мгле, пытаясь сообразить, куда идти. Туман накладывал свой отпечаток на мытарства Флэя. Следовало держать ухо востро, чтоб не проворонить поворот.

— И где же этот проклятый Госпиталь?.. — цедил ренегат, решаясь на первый шаг.

За неимением выбора он просто пошёл вперёд. В никуда, из ниоткуда. Ещё никогда Город не наводил на него такой ужас, как в этот, пятый день.

Можно сказать, Альдред узрел проекцию будущего, где Чёрная Смерть поглотила всё человечество. Кругом были только брошенные дома, что со временем развалятся без должного ухода. Их населяют лишь заражённые: несчастные твари, растаскавшие мор по белу свету, а после оставшиеся не у дел.

Флэй отторгал саму мысль, будто именно это ждёт Западный Аштум. В таком мире, Равновесный он или нет, ему жить не хотелось. Уж лучше бежать, если можно. Если нельзя — просто сдохнуть. Забыться вечным сном, где физической боли не существует.

Улицу сменяла улица. Перекресток за перекрестком Альдред огибал Циановые Дворцы, пока не вышел на пересечение их со сквером, название которого дезертир не помнил. Впрочем, и не интересовался. Табличку с наименованием не нашёл — да и не искал. Просто помнил, что госпиталь Сестёр Милосердия находится где-то поблизости.

— Вполне логично, — угрюмо усмехнулся Альдред. — Надо же где-то больным душой отдыхать от своих тесных палат…

Без задней мысли Флэй шагнул в сквер. Прошёл некоторое расстояние вдоль прогулочного тротуара. А по пути видел ту же самую картину, что и в самые первые дни. Всех людей в Саргузах рано или поздно ждала одна и та же участь: есть или быть съеденным. Совсем неважно, чёрным нектаром или его рассадниками.

То тут, то там разбросало тела тех, кому повезло проститься с жизнью окончательно. У госпиталя давно разрослись жилые массивы, в которых валом народу. Зная это, Альдред не удивлялся числу скелетов, мимо которых прошёл. Десятки, сотни. В сквере имела место лютая бойня.

Отвлёкшись на останки горожан, доглоданных вороньём, дезертир не сразу понял, что что-то не так. Его не покидало гнетущее чувство. Это больше, чем тревога. Некое состояние, пограничное с панической атакой, либо же полным сумасшествием.

Может, Альдреду показалось, но воздух — даже в тумане — звенел! К запаху сырости, который сопровождал белую мглу, примешался новый. Отдалённо напоминал морской бриз, эту соль, но до чего же горькую! Во рту засел неприятный, тошнотворный привкус. Он лез в носоглотку, вызывая надрывный кашель. Голова закружилась.

Похоже на отравление. Однако о причинах интоксикации судить было рано. Флэй сгибался то и дело, отхаркивая потемневшую кровь и чёрную мокроту. Так он прошёл ещё некоторое время, обогнул фонтан и продолжил брести на север.

До тех пор, пока прогулочная дорожка не сузилась. Перед глазами ренегата открылась картина, которую в сезон дождей он никак не ожидал увидеть.

— Сейчас… сейчас ведь только начало лета, — запротестовал дезертир, не веря тому, что рисовала ему явь. Может, он и не просыпался? Может, это кошмар из Серости? — Как такое возможно вообще?.. Как?..

Увы, Альдред бодрствовал. И уже давно.

— Ч-что случилось с травой? А деревья?..

Климат в Саргузах действительно своеобразен — даже относительно остального Ларданского Герцогства. Чего и говорить о Полуострове в целом.

Западный Аштум в принципе огромен. Материк простирается от зоны вечной мерзлоты, вдаваясь в безжизненный Ледяной Щит, и тянется до субтропиков, из которых и выдаётся Полуостров.

Самый благоприятный уголок на континенте — самый солнечный, умеренно сухой и наиболее пригодный для жизни человека.

Полуостров берет своё начало на пересечении главного горного хребта — Альдов — с бывшими землями варваров, откуда доходят морозные ветра с Ледяного Щита. Значительно ослабшие, но преподносящие северянам неприятные неожиданности в виде редких метелей и устойчивого снежного покрова по неделю-две.

Дельмейскими дорогами и судовыми переправами странник попадёт верст через тысячу на Южный Берег. Соответственно, ни о каком тропическом климате не может идти и речи. Расстояние уж больно мало.

Но Саргузы нагло перечёркивают условности картографии. Всему виной географическое расположение над сварливым Тропиком Водолея — и Ларданы. Неприступные зубы Полуострова, раздирающие небосвод.

Эти два фактора и создают аномалию в начале лета — сезон дождей, который до боли знаком жителям Востока. Недаром и не в последнюю очередь по этой причине на Полуострове Город презрительно прозвали Вратами Экватора.

Здесь произрастает удивительное разнообразие совершенно чуждых Западу растений, восточных эндемиков. Те, что особенно требовательны к осадкам, но дозированно. Сезон дождей способствует буйству красок и бурному росту растительности. А то, что увидел Альдред, выбивалось из общей картины.

Трава иссохла и пожелтела, больше напоминая сплетения колючек. То же самое — хвалёная шумайская хвоя. Окружающие дубы растеряли листву — куда делась, кто бы знал. Но и это не самое страшное. За деревьями в Саргузах, что вплетены в городское пространство, тщательно следили. Эти же как будто изуродовала непонятная, зловещая сила не от мира сего.

Стволы изогнулись и перекрутились чуть ли не по спирали. Ветви отогнуло так, будто деревья испытали самый настоящий, животный ужас — и вопили, хоть и не имели ртов. Кора местами пузырилась так, будто древесина под ней взбухла от образовавшихся бляшек. Это напоминало запущенный остеоартрит у стариков.

Естественно, ничего подобного Флэй никогда не видел. Что хуже, не мог с лёту понять, с чем связана такая аномалия. Одно он знал наверняка: растительность в этом месте попросту погибла. Но в чём причина?..

Ренегат остановился на месте, пытаясь как-то связать воедино всё то, что видел, слышал и ощущал. Казалось бы, здесь поработал чернокнижник, чья губительная порча отравила саму почву тут. Но нет. И тут свою руку приложила Чёрная Смерть.

Альдреду вспоминались рассказы бесславно погибшего миротворца. Он ведь рассказывал о том, что в госпитале Сестёр Милосердия полным-полно трупов, из которых прорастал чёрный нектар. И его кристаллы выбрасывали нечто губительное в воздух, эмитируя заразу и дальше.

Значит, предатель двигается в правильном направлении. Хоть что-то радовало.

— Чума работает не только на уничтожение людей, — догадывался дезертир с замершим сердцем. Лицо его, белое, как мел, вдруг почернело. — Это и экоцид. Ламбезис. Сукин же сын. Он ведь знает! Всё знает!..

Для чего архонту изничтожать землю, которую он же успешно отвоёвывал своими ордами упырей? Это было известно только одному Актею. Как бы то ни было, эмиссия Чёрной Смерти в атмосферу с уничтожением флоры и фауны — не просто побочный эффект. Часть замысла, не иначе. Ведь когда одни лишаются жизненного пространства, другие, наоборот, его приобретают…

Невесть, какой по счёту приступ никчёмной агрессии к Киафу Смерти потух, не успев и распалиться. В тумане он заметил человеческие силуэты. Пригляделся — конечно же, нет. Фигуры упырей. Куда бы ни повернул голову, видел только их.

Они приближались к нему. Надвигались, будто волна. Окружали со всех сторон…

Инстинкт самосохранения не сработал. Впервые в жизни Альдред и не помыслил о том, чтобы сделать хоть что-то. Перед ним даже не стоял вопрос о том, бить или бежать. Он просто… застыл на месте. Ибо что одно, что другое казалось бессмысленным.

Флэй устал бороться за свою жизнь. Как бы отчаянно он ни выгрызал своё право на новый рассвет, каждый следующий день оказывался сложнее предыдущего. Чёрная Смерть осаждала со всех сторон, стравливая его с волками в овечьих шкурах. И сейчас мор везде, куда ни плюнь. Это конец. Маршрут прерван.

Если бы.

Вскоре беглец почувствовал что-то неладное. Гули его будто бы не почуяли, не увидели. Они медленно плелись по направлению к нему, но при этом, казалось, не обращали внимания. Их счёт шёл на десятки, но ни один упырь не заинтересовался им.

«Что за хрень?» — думал дезертир.