Селфи

ГЛАВА 17

— О Линда, как же я рад, что ты наконец позвонила, — говорит отец. — Я уж думал, что ты никогда больше не дашь о себе знать. Но я не стал бы сердиться, — торопливо добавляет он.

Я слышу, как он нервничает, спотыкаясь на словах, и определенно боится сказать что-нибудь не то. Надо признать, что я чувствую от этого некоторое злорадство, потому что понимаю: теперь я обладаю властью над отцом, который разрушил большую часть моего детства или даже всей моей жизни.

Но, хочу ли я теперь того или нет, я в то же время сочувствую этому нелепому человеку, голос которого звучит так, словно он в любой момент разрыдается.

— Встретиться можем? — суховато спрашиваю я.

— Конечно! Я был бы ужасно рад! — радостно восклицает он.

— Тогда можешь сразу прийти в «Бешеную корову»? Это кафе на Кошачьей улице.

— Прямо сейчас? Это сложновато, — неуверенно говорит он. — Я дома один с…

— С твоей дочкой? — заканчиваю я.

— Да, я не могу вот так оставить ее одну…

Эта фраза приводит меня в такую ярость, что я немедленно отключаюсь.

Дочку он одну оставить не может! Ну-ну, с другой дочкой ему это когда-то прекрасно удалось. И хотя я знаю, что он в самом деле не может ребенка… — сколько же ей сейчас? девять? десять? — оставить просто так, без присмотра, его реплика показалась мне такой острой. Такой ироничной. Такой ранящей.

— Да ну и хрен с ним, — говорю я Жюли. — Попрошу маму помочь. Ну, посадит меня под замок до совершеннолетия. Так будет даже безопаснее. Тогда, по крайней мере, у меня не будет риска снова втюриться.

Но тут мой телефон звонит снова.

— Алло?

— Алло, малыш, — говорит он.

— Да?

— Я нашел бебиситтера для Лоранс.

Лоранс? Его дочь зовут Лоранс? Ничего себе имечко для десятилетки!

— Но мне нужно еще доехать из Арденн, так что я к тебе очень нескоро попаду. Ты подождешь? Я прямо сейчас выезжаю.

— Хорошо, — говорю я. — Жду. — И я заканчиваю разговор.

— Давай еще что-нибудь закажем.

— Ты уверена? Мы же так надрызгаемся к тому времени, как твой папаша сюда доберется. Решит еще, что ты поддаешь регулярно.

— Тем лучше. Пусть подумает, что это он меня на алкоголь подсадил, — гнусно ухмыляюсь я. — Будет знать.

Не знаю, было ли это из-за шока или — что куда более тревожная причина — потому что наши организмы уже привыкли к алкоголю, но мы совершенно трезвы к тому времени, как отец через полтора часа входит в кафе. Посетителей теперь стало чуть больше, но тот бухарик по-прежнему спит, лежа головой на стойке. Если бы он не храпел так громко, я начала бы за него тревожиться.

Хотя я знаю папино лицо только по старым фотографиям, я сразу же замечаю, что выглядит он лет на двадцать старше, чем ему следовало бы. Ему хорошо за сорок, но из-за темных кругов под глазами и морщин на лбу он кажется стариком. К счастью, у него по-прежнему густая копна светлых волос. Волос, которые я унаследовала от него. Я вдруг осознаю, как, должно быть, тяжело было маме, когда, всякий раз глядя на меня или Арне, она вспоминала о нем. Мы с Арне как две капли воды похожи на него. Да уж, если Бог существует, циничный у него юморок.

Папа подходит и протягивает руки, словно хочет меня обнять. Заметив, как я непроизвольно отшатываюсь, он смущенно останавливается.

— Можно присесть? — спрашивает он.

— Да ради бога, — отвечаю я, пожимая плечами.

Почти все во мне толкает меня к тому, чтобы броситься на шею к этому человеку и забыть о случившемся в прошлом, но что-то не дает этого сделать. Что-то внутри меня заставляет вести себя с ним только холодно и резко. Интересно, если это мой механизм самозащиты, где он был, когда Брам попросил прислать ему фото без лифчика, с горечью думаю я.

— Я пошла, — говорит Жюли и встает.

— Спасибо за компанию, Жюли, — отвечаю я и обнимаю ее. — Я тебе позвоню попозже. Или завтра. Ты не волнуйся, все будет хорошо.

— Я хочу тебе сперва кое-что сказать, можно? — спрашивает папа, после того как приносит что-то выпить и усаживается.

Я пожимаю плечами.

— Я знаю, что никак не смогу исправить вред, который причинил тебе, — начинает он. — Я влюбился и словно ослеп. Лучшего оправдания у меня нет. Не знаю, была ли ты уже влюблена, Линда, но поверь мне: любовь может заставить тебя наделать массу глупостей.

Я молчу. Он что думает, что мне двенадцать лет? Разумеется, я была влюблена, а то! Кроме того, я получше некоторых знаю, насколько он прав.

— Я познакомился с Мари-Софи в чат-руме. Мне было тридцать восемь, у меня было двое детей, и мы с твоей мамой очень много работали. Когда мы приходили домой и вы лежали в постельках, мы были такие усталые! Слишком усталые, чтобы куда-то выходить. Слишком усталые, чтобы приглашать гостей. Слишком усталые, чтобы… ну ты понимаешь. Я просто погас. Чувствовал себя отупевшим, скучным, неинтересным. Все, что я делал, это смотрел телевизор. И на работе тоже радости было мало. То и дело сидел сложа руки, но шефу об этом сказать боялся. Боялся, что меня выставят на улицу. Так и начал «втихую дела делать».

Он изображает пальцами в воздухе кавычки. Я и сама нередко так делаю.

— Так я вышел на чат-рум. Я приключений на свою голову не искал. Вовсе нет. Просто хотел время убить. Но Мари-Софи была остроумная, спонтанная, свежая. И прежде всего, она считала меня особенным, интересным. Я и забыл, что такое бывает. Я влюбился в нее без памяти.

Он смотрит на меня, ищет на моем лице реакцию, эмоции. Но я продолжаю таращиться в стол.

— У нас с Мари-Софи началась связь. Тайная. Ей было всего двадцать пять. Она была молода и хотела веселья и кутежей. Когда я сказал ей, что собираюсь уйти к ней от вашей мамы, она была без ума от счастья. Но когда я предложил снимать вместе дом, в котором вы тоже могли бы время от времени жить, все изменилось. Короче говоря, она не хотела детей. И уж тем более чужих детей. А я ведь ей рассказал, что снова хочу быть свободен. О Линда, она околдовала меня. Она меня зачаровала. Я выбрал ее и ушел. Думал, что заставлю ее передумать, если мы подольше побудем вместе.

Он вздыхает.

— Но ничего не изменилось. Тем временем я страшно тосковал по вам. Но когда я сказал ей, что выбираю вас, что ухожу от нее, разорвалась бомба: она сама забеременела. От меня. Передо мной встал невозможный выбор: вы или Лоранс. И я оказался таким трусом, что выбрал самый легкий путь.

— Почему ты не попытался по крайней мере хотя бы позвонить нам?

— Я тебе звонил. К тому времени я уже примерно полгода не жил с вами. Твоя мать была в ванной, ты сняла трубку. И знаешь что? Оказалось, что ты уже забыла меня. Да, ты помнила, кто я такой, но я был для тебя уже чужой, ведь так случается, когда долго отсутствуешь.

— И ты так быстро сдался?

— Да. Я ведь сказал уже: я трус. Что да, то да. Мне нет прощения. Я не тайный агент. Я не свидетель убийства под прикрытием полиции. Я не летал вокруг Земли в течение десяти лет в целях научного исследования.

Что же, тут по крайней мере он честен.

— А почему в последние дни ты все-таки пытался до меня дозвониться?

— Мари-Софи…

— Бросила тебя ради другого, — немедленно договариваю я. Ну-ну, этого можно было ожидать.

— Карма, не иначе, — говорит он с горькой усмешкой.

— А то, — подхватываю я. Он что, думает, я стану ему возражать?

— Она скоро переезжает в Брюссель. С Лоранс. Так что я подумал: а что, если мне подыскать квартирку где-нибудь на полпути отсюда до Брюсселя? И, может быть, Арне тоже захочет разок повидаться со мной?

Он с надеждой глядит на меня.

Чего он сейчас от меня ждет? Что я брошусь ему на шею и заору: «Да! Наконец-то! Я ждала этого одиннадцать лет!»?

— Посмотрим, папа. Мы ведь не знаем друг друга. Мы ничего друг о друге не знаем. Может быть, мы совсем друг другу не понравимся.

— Как же я рад, что ты опять называешь меня папой, — говорит он.

О господи, да он сейчас слезу пустит, думаю я.

— Если бы ты мне время от времени звонил, ты бы чаще это слышал, — огрызаюсь я.

Нет, легкой жизни он от меня не дождется.

Он прокашливается.

— Ладно, так давай расскажи, почему ты в конце концов решила все-таки позвонить мне? — спрашивает он.

— Ты мне карманные деньги за одиннадцать лет задолжал, — говорю я.