Село милосердия

2. В КОЛЬЦЕ

Тучи низко стелились над Днепром и почти сливались с рекой. Противоположный берег едва просматривался, а когда срывался дождь, и вовсе исчезал из виду. Лишь багровые всполохи огня иногда подсвечивали серую муть.

Киев, уже оставленный нашими войсками, продолжал гореть. Ворвавшимся в город немцам было не до тушения пожаров. Почти каждая улица встречала их винтовочным и пулеметным огнем. Последние защитники столицы Украины, отходя к Днепру, где не было уже ни одной переправы, спешили выпустить по врагу оставшиеся у них патроны и только потом броситься в реку, чтобы преодолеть ее вплавь. Далеко не каждому это удавалось. А те, кто все-таки переплывал, с трудом выбирались на берег. На людей навалилась страшная усталость, накопившаяся в течение беспрерывных многодневных боев.

Стоя у самого уреза воды, Гришмановский следил за подплывающими к берегу красноармейцами и буквально вылавливал их, видя, что те уже не в состоянии подняться из воды. Пловцы сопротивлялись, когда он заставлял их лечь на землю, норовили вскочить и бежать дальше. Приходилось прикрикивать, удерживать силой. По опыту военврач знал, что бойцам после сильнейшего напряжения необходимо расслабиться. Иначе наступит шок, не выдержит сердце.

Некоторые были ранены, и Гришмановский тут же делал перевязку, благо в его медицинской сумке было полно бинтов и лекарств. Покидая перед взрывом корабль, он взял из судовой аптеки все, что в состоянии был унести.

К берегу, едва перебирая руками, подплыл здоровенный детина, этакий бугай с круглой, стриженной под «ежик» головой. Силы уже оставляли его. Гришмановский с трудом выволок мужика из воды, и тот рухнул на землю. Гимнастерка на бойце была порвана, ремень отсутствовал, так же, как и сапог на левой ноге, зато за спиной на ремне болталась трехлинейка. Штык ее был почему-то примкнут, словно солдат собирался идти врукопашную. Наличие оружия вызвало у Гришмановского невольное уважение. Большинство переплывших через Днепр винтовок не имели.

— Как звать тебя, герой? — спросил он солдата.

— Рядовой Фесенко, товарищ военврач второго ранга. Иваном кличут.

— Из какой части?

— Приписан к четвертому полку НКВД. Мы стояли на охране Дарницкого моста. Слыхали про такой?

Гришмановский кивнул. Еще бы ему не знать… Как раз неподалеку от Дарницкого подрывали последние корабли Днепровского отряда Пинской флотилии, где он служил судовым врачом. Обороняя Киев, моряки держались до последнего. Даже когда пришло распоряжение командования уничтожить суда и отходить на восток пешим порядком, они не хотели складывать оружие, отказываясь верить полученному приказу. Рулевой флагманского корабля, потрясая газетой «Правда Украины», кричал: «Тут же написано, братцы: “Киев был и будет советским!”» И мотористы вторили ему: «Чтоб мы своими руками!.. Не бывать тому!..»

Потом, конечно, все было. Сами закладывали взрывчатку, сами ее и подрывали. Приказ есть приказ, тем более на войне. Афанасию Васильевичу Гришмановскому никогда не забыть лица моряков, искаженные мукой. Сам-то он на судне без году неделя. На флотилии прослужил не более двух месяцев. А до того судьба, как и всякого военного, мотала по всей стране.

После окончания Военно-медицинской академии в родном Ленинграде в 1931 году он служил в Минске, потом во Владивостоке, еще позже — в Севастополе. Менялись госпитали, но работы у терапевта всегда хватало. А накануне войны его назначили начальником армейского санатория в Морше. Оттуда и отступать пришлось, пока не дошел с войсками до Киева, где получил назначение в Пинскую флотилию.

— Ну, отдышался, Иван? — спросил у бойца Гришмановский, увидев, что красное от натуги лицо его приобретает естественный цвет. — Тогда разрешаю подняться. Ты кто — стрелок?

— Не-ет, — мотнул головой Фесенко. — Шваль я.

— Портной, значит? — удивился Гришмановский.

— Так точно. Еще в гражданке на шваля выучился. В полку меня сразу в портняжную мастерскую определили. Мы там обмундирование чинили, маскхалаты шили.

— А говорил, что стоял на обороне моста, — улыбнулся Гришмановский.

— Правду сказал. Нас же всех, когда воевать стало некому, в окопы поставили: писарей, поваров, хлеборезов. А стрелять я давно умею, с тридцать девятого в армии.

— Куда теперь двинешься, Иван? — спросил Гришмановский, помогая здоровяку подняться.

— Велели до Борисполя подаваться.

— Там же немцы!

— Были… Только наша четвертая дивизия НКВД под командованием полковника Мажарина выбила оттуда вражину. Я тому полковнику когда-то френч шил, сильный командир. Вот к нему и пойду. А вы куда, товарищ военврач второго ранга? — в свою очередь спросил Фесенко.

— Хочу добраться до села Русаново. Там, мне сказали, госпиталь стоит, значит, медики нужны.

Гришмановский, отходивший с моряками из Киева, потерял их по дороге. В сутолоке возле переправы смешались кони, люди, орудия, машины. Выбравшись из этого хаоса, Афанасий Васильевич уже никого из своих не нашел и решил искать любое военно-медицинское учреждение.

— Я знаю тот госпиталь, — воскликнул Фесенко. — Это под Броварами!

— Может, проводишь, чтоб зря не плутать? — спросил Гришмановский. — Тебе ведь тоже можно к любой части прибиться.

— Нет, — нахмурился Фесенко. — Мне треба до своих, в Борисполь. Но дорогу я вам подробно укажу. Может, еще свидимся, — сказал боец на прощание. — А коли нет, не поминайте лихом!

— Пока, Ваня. Удачи тебе! И главное — будь здоров, — пожелал солдату Гришмановский и, повернувшись, зашагал прочь.

Вскоре военврачу повезло: попутная машина подбросила его почти до места. Но в Русаново Гришмановского ждало разочарование: госпиталь уже сворачивался. Раненых грузили на подводы, чтобы везти на восток. Немцы были недалеко. Канонада, гремевшая вдали, доносилась все явственнее и слышалась, как определил Гришмановский, именно на востоке. А это значило, что фашисты замкнули кольцо окружения, и вырваться из него, тем более вывезти раненых, будет практически невозможно.

Напрасный труд, подумал Гришмановский, наблюдая за погрузкой искалеченных бойцов. Внезапно он увидел девчушку. Была она в стеганых ватных брюках, заправленных в сапоги, и длинной не по росту гимнастерке, но выглядела штатской. Только кубики на петличках свидетельствовали об обратном.

— Что у вас происходит, товарищ военфельдшер? — спросил он строго.

Девушка, остановленная на бегу, замерла, стрельнула в него синыо огромных глаз и бойко отрапортовала:

— Так эвакуация же, товарищ военврач второго ранга. Приказ прийшол.

— И куда велено направляться?

— То мне неведомо. Начальство в курсе. — И после паузы, словно спохватившись, представилась: — Военфельдшер Голубь.

Девчонка была маленького росточка, тоненькая, хрупкая. Тридцатисемилетнему Гришмановскому она показалась совсем ребенком.

— Хорошая у тебя фамилия, — сдержанно улыбнулся он. — Голубь — мирная, доверчивая птица. Звать-то как?

— Валя… Валентина Андреевна.

— Разве вам не объявили маршрут движения, Валентина Андреевна? — спросил Гришмановский, глядя на девушку в упор. — Человеку военному положено быть в курсе…

— Может, и положено знать, да не велено всем говорить, товарищ военврач второго ранга. Вон наш главный идет, у него и спытайте.

Главврач, молодой капитан, одетый в пехотную форму, тщательно проверил документы моряка и, удостоверившись, что Гришмановский тот, за кого себя выдает, понизив голос, сказал:

— Госпиталь уходит. Куда двигаться, честно говоря, не знаю. Кругом немцы. Кругом…

— Что же вы решили?..

Главврач опасливо оглянулся и еще тише сказал:

— Не вижу иного выхода… Собираюсь оставить тяжелораненых в инфекционном отделении районной больницы. Я там был, коек, чтобы всех разместить, достаточно. Авось фашисты побоятся заразы и никого не тронут.

Идея Гришмановскому понравилась. В данной обстановке это был, пожалуй, единственно разумный выход.

— А что будет с медперсоналом? — поинтересовался он.

Капитан пожал плечами:

— Некоторых в больнице для ухода за ранеными оставим под видом гражданских. Остальные будут пробиваться к своим.

Главврача позвали, и тот отошел, пожелав Гришмановскому выбраться целым из этой передряги. Валя Голубь, внимательно слушавшая разговор двух офицеров, растерянно сказала:

— Вот беда, вот лихо… Куда ни кинь, всюду клин.

— Вы местная, Валентина Андреевна? — спросил Гришмановский.

— Так точно, товарищ военврач второго ранга. Из Красиловки я Иваньковского района.

— Домой тебе надо, Валентина Андреевна…

— Как это домой? — возразила девушка с обидой. — Я ж призвана в армию с тридцать девятого. Как медтехникум закончила, так и взяли. В освободительном походе участвовала.

— В Западную Украину?

— Так. Фельдшером служила. А вы небось думаете, что я ще дитя?

Гришмановский окинул девушку цепким взглядом: конечно, дитя. Страшно представить, что сделают фашисты с таким юным существом, попадись она в их лапы.

— Может, пойдем дальше вместе? — предложил он.

— Як же без приказу? — удивилась девушка неожиданному предложению.

— Ты слышала, что главврач сказал? Медперсоналу действовать по обстановке, самостоятельно пробиваться на восток. Кругом идут бои, и наши с тобой руки могут многим раненым пригодиться.

Девушка нерешительно переступила с ноги на ногу. Синие глаза по-прежнему смотрели на Гришмановского недоверчиво.

— Соглашайся, Валентина Андреевна, — сказал он. — Времени на уговоры не остается.

— Не знаю, не знаю, товарищ военврач второго ранга…

— Обращайся ко мне по имени. Афанасий Васильевич я. Предлагаю в последний раз — выбираться из окружения вместе. Защитой тебе буду. Решайся, пока зову.

— Може и так, — все еще неуверенно произнесла девушка. — Только…

Он перебил:

— Ну вот что, товарищ военфельдшер, изволь подчиниться старшему по званию. С главврачом я все согласую. — И приказным тоном добавил: — Иди, одевайся потеплее, набери в сумку побольше бинтов и медикаментов. Одна нога там, другая здесь! Бегом!

Обычно Гришмановский был мягок и даже деликатен в обращении с младшими по званию. Но когда начинал говорить безапелляционным тоном, его беспрекословно слушались даже бывалые моряки. На девушку это тоже произвело впечатление. Она хоть и поглядела на него испуганно, но послушно сказала:

— Я зараз… Я все сделаю, товарищ… — Осеклась и, улыбнувшись, смущенно заключила: — Я мигом слетаю, Афанасий Васильевич.

Девушка легко сорвалась с места, а у Гришмановского потеплело на душе. Он всегда кого-нибудь опекал. В юности доглядывал за братьями и сестрами. Семья была большая, пятеро детей. Отец с утра до ночи пропадал на работе. Он был сталепрокатчиком на знаменитом в Ленинграде Ижорском заводе. Мать возилась с малышней, вела домашнее хозяйство, а Афанасий занимался теми, кто постарше. Позже, став взрослым и работая грузчиком на барже, помогал двоюродной сестренке Музе закончить учебу. В академии тоже никогда не отказывал товарищам в содействии по всем вопросам. Да и по складу характера был человеком компанейским. Обладая тонким музыкальным слухом, Афанасий выучился игре на многих инструментах. Особенно любил баян и гитару.

Пока девушка собиралась, Гришмановский нашел главврача госпиталя, предупредил, что уходит и собирается взять с собой военфельдшера Голубь. Возражений от капитана не последовало.

Валя появилась так же внезапно, как исчезла. Теперь она была в шинели. Широкий командирский ремень туго перетягивал тонкую талию.

— В какую сторону двинемся? — спросила она, всем видом выражая готовность следовать за военврачом.

Гришмановский задумался. В самом деле — куда? Где удастся просочиться к своим? Обстановка настолько неясная, что трудно даже предположить, как развернутся события.

— Давай, что ли, на Борисполь повернем? — предложил он.

— Нельзя. Его вчера немцы захватили.

— Устарели твои сведения, четвертая дивизия НКВД заняла город снова. Там к какой-нибудь части и прибьемся. Правильно говорю, Валентина Андреевна?

— Да будет вам насмешничать, Афанасий Васильевич. Зовите меня Валей. Я чуток младше вас, двадцатого року рождения.

Ничего себе «чуток» — шестнадцать лет разницы, подумал Гришмановский. В мирное время такая пичуга еще на танцульки бегала бы, чего он, врач с многолетним стажем, позволить себе уже не мог. Война все смешала, сблизила людей разных поколений. Но пуля не спрашивает, сколько тебе лет, косит всех подряд…

Переночевав в брошенной хозяевами хате, Афанасий Васильевич и Валя Голубь лишь к вечеру следующего дня добрались до Борисполя. Город лежал в развалинах. Дома зияли глазницами выжженных окон. Улицы, особенно в центре, были забиты искореженной техникой. На мостовой валялись опрокинутые пушки, раздавленные минометы и «станкачи». У обочин стояли танки с раздробленными гусеницами, уткнувшиеся стволами в изрытый воронками асфальт.

Гришмановский хмуро смотрел на эту картину. Сколько же здесь полегло людей! Валя, подавленная увиденным, шагала рядом. Ей уже довелось хлебнуть лиха, когда отступала с войсками от самой границы. Но всякий раз при виде такой разрухи у нее сжималось сердце.

На площади против горсовета Гришмановский подошел к регулировщику.

— Подскажи, брат, куда идти?

— Направление одно: за околицу. Там формируются сводные батальоны из разных родов войск.

— Это еще зачем? — удивился Гришмановский.

— Тут на восток одна-единственная дорога. Кругом болота. Третьего дня немцы эту дорогу перерезали. Возле хутора Артемовна поставили заслон. Вот наши сводными батальонами и пойдут на прорыв. Такая мясорубка предстоит — ужас!

— Я знаю те места, — сказала Валя. — Топи там и вправду непроходимые. Быки в них тонут вместе с арбами. Представить невозможно, как люди по этой гиблой земле на штурм пойдут. Может, не лезть нам, Афанасий Васильевич, на рожон? Доберемся до Красиловки, переждем, пока стихнет, и потом решим, что дальше делать?

Гришмановский окинул тоненькую фигурку девушки внимательным взглядом. Силенок у нее маловато, подумал с острой жалостью и глухо сказал:

— Думаю, тебе действительно надо повернуть домой.

— А вы? — встрепенулась Валя.

— Я — другое дело. Пойду под Артемовну. Врачу там будет много работы.

— Понимаю. — Валя посмотрела на своего спутника и тихо, но твердо сказала: — Тогда и я с вами.

— Там будет очень страшно.

— А вы меня не пугайте, товарищ военврач второго ранга, — проговорила Валя с вызовом. — Я тоже медик и крови побачила богато.

— Вот это разговор, — рассмеялся Гришмановский и обнял девушку за плечи. — Рад иметь такую храбрую подругу. Ну что ж, вперед!..