Сердце пяти миров

Глава 6

Мужчины вышли за перегородку, и Шербера переоделась в новое, тонкое и красивое платье. Оно было красное, как кровь, как битва, как краска на лице кароса каросе, и ее волосы заблестели в этом цвете, тоже наливаясь красным.

На подушках лежало зеркало с резной ручкой, и Шербера взяла его и внимательно рассмотрела себя, задержавшись на обнаженной шее с темно-фиолетовыми и синими пятнами — следами веревки и пальцев человека, который уже никогда никого не коснется. Она зло улыбнулась, когда вспомнила искаженное страхом и осознанием смерти лицо своего бывшего спутника.

Она надеялась, остальные умерли так же бесславно, как и он.

Шербера заколола свои длинные волосы деревянной заколкой и посмотрела в зеркало снова. Когда волосы были убраны с лица, становилось видно, что скулы у нее широки и совсем не похожи на скулы женщин народа, с которым она пришла. Светлые глаза были зелеными, как Побережье в дни Цветения, а приподнятые уголки делали их похожими на глаза пустынной кошки. И только лицо, обожженное солнцем, было таким же, как лица всех акраяр, идущих за восходным войском из сердца пустыни к Океану.

— Идем со мной, акрай, — сказал Фир, скользнув быстрым взглядом по ее волосам и платью. — Завтра будет трудный день, а ночи сейчас коротки. Нам следует поторопиться.

Она попрощалась с фрейле и последовала за ним.

На пустыню опускались быстрые сумерки. Шербера постаралась побыстрее пройти мимо сидящих у костров воинов, хоть ни один из них и не обратил на нее внимания — не теперь, когда рядом с ней шел тот, кто выходил из себя так же легко, как ветер сдувал со скалы песок и пыль.

Не сдует ли ее этот ветер? Не станет ли она еще одной пылинкой, улетевшей со скалы?

Все знали о том, что южное войско придет уже завтра. Постельные девки не так назойливо приставали к воинам, акраяр смеялись тихо, протрезвевшие воины точили оружие и обменивались предположениями.

Фрейле и славные воины обоих воинств должны будут договориться о том, куда идти дальше. Впереди лежала долина, бесплодная и пустая, как чрево Инифри, и пройти по ней без пищи и воды по жаре Цветения будет тяжело, но это был самый быстрый путь к реке Оргосард, за которой начинались Дальние земли Побережья. В горах, где они сейчас находились, водились козы и текли ручьи, но переход по взгорью займет больше времени и потребует много сил, хоть и не будет таким опасным.

И в долине войско будет открыто со всех сторон. Темволд тоже будут открыты, но они всегда брали числом, выпуская своих зеленокожих собак стаей и начиная грызню с передними отрядами — не на жизнь, а насмерть, пока шедшие сзади наблюдали и смеялись, наслаждаясь зрелищем крови и разорванной плоти. Стена, на которой укрылось в последнюю битву восходное войско, сослужила хорошую службу, но оставаться здесь вечно было нельзя.

Войско должно было добраться до Дальних земель до начала Холодов. Первые города стояли там, и там же были жилища, которые могли бы укрыть от снега — дома, покинутые два Цветения назад из-за заразы, которую принесли зеленокожие собаки.

Они наконец-то могут вернуться домой. Мор прошел, и укусы зеленокожих больше не вызывали лихорадку и жуткую смерть.

Они могли вернуться домой.

Вот только домом Шерберы было поле битвы. Город, который она покинула так давно, остался где-то там, песчинкой на берегу океана, которую уже не найти. Лица, которые она позабыла, голоса, которые она уже никогда не услышит — все осталось там, в мире, который не станет прежним уже никогда. Даже если умрет последняя из акраяр, и война действительно закончится.

Ей было некуда возвращаться.

В палатке Фир снял воинскую одежду и остался в одних сараби — легких штанах, сужающихся у щиколоток, достаточно теплых, чтобы не мерзнуть ночью в пустыне, но дающих телу отдых. Шербера не могла удержаться от разглядывания, пока он разжигал стоящие в углах факелы, не могла не сравнивать его с теми, кто владел ей раньше. В свете факелов гладкая, теплого оттенка кожа кароса каросе казалась светящейся изнутри. Волосы цвета ночи, с которых он снял повязку, спускались по его спине до лопаток густой волной, а руки, хоть и не были такими огромными, как у Прэйира, казались буквально налитыми силой.

Она подумала о том, что если он схватит ее, ей не убежать.

Она подумала о том, что если он прижмет ее к полу и прикажет не двигаться, ей придется это сделать.

Она подумала…

— Платье подходит тебе, акрай, — сказал Фир, оборачиваясь, и Шербера искренне поблагодарила. — Вот только скажи, из какого же ты народа? Я видел похожих на тебя только в Северном крае, неужели ты пришла сюда оттуда?

— Моя мать пришла оттуда, воин, — сказала она, но он махнул рукой.

— Называй меня по имени. Меня зовут Фир. Повтори.

— Фир, — послушно сказала она. — Моя мать пришла оттуда.

Фир приблизился и остановился в паре шагов от нее, пристально разглядывая. Его лицо, правильное, даже слишком правильное для воина, который не был благородным, оказалось слишком близко, и она едва сдержала желание отодвинуться, зная, что это будет оскорбительно.

Фир ни словом, ни делом не оскорбил ее. Она не должна вспоминать о тех, кто это делал, когда смотрит на него.

Но это было так трудно. Только Олдин не казался ей угрожающе большим и сильным, потому что выглядел, как мальчишка. Только его прикосновения она восприняла спокойно… и даже больше, они ей понравились, хоть и были всего лишь прикосновениями целителя к той, которой нужна была помощь. Фир был слишком мужчина и слишком воин, и она не могла не думать о том, что если он прикажет — ей придется ему покориться так же, как она покорялась другим.

— Ты совсем молода, акрай, — сказал он. — Ты знаешь, сколько мне Жизней?

— Ты был мужчиной, когда я была девочкой, Фир, — сказала она.

— И я знал времена, когда акраяр было гораздо больше, чем сейчас, — кивнул он. — Теперь вас все меньше и меньше: с каждой битвой, с каждой Жизнью, и о новых я не слышал.

— Говорят, война закончится, когда умрет последняя из нас, — сказала она, и в его взгляде мелькнуло что-то непонятное, когда он спросил:

— Ты веришь в это?

— На все воля Инифри, — сказала Шербера, и Фир повторил, задумчиво и медленно, но словно не осознавая смысла произносимых им слов:

— Да, на все ее воля.

Он протянул руку и коснулся пряди ее волос — пламя в свете другого пламени, — и пропустил через пальцы, не отводя от них взгляда. Шерберу вдруг охватила дрожь, когда она представила, как эти пальцы смыкаются на волосах, а потом тянут за них, и она падает на колени, а потом и лицом на пол, когда Сайам приказывает ей лежать и не шевелиться. Боль внизу живота была почти реальной, и когда Фир поднял руку, чтобы коснуться ее снова, она втянула носом воздух и отстранилась.

— Не… — Шербера замерла от собственного безрассудства и тут же начала просить прощения, но Фир уже отпустил ее и сделал ей знак замолчать.

— Как они могли делать с тобой такое, Шербера? — спросил он, и она едва поняла, что он сказал, так сильно были исковерканы сдерживаемой яростью слова.

Он не ждал ответа.

— После того, как мы свяжемся, я дам клятву Инифри не прикасаться к тебе без твоего на то желания, — сказал он, отходя от нее, и она вскинула голову, не веря своим ушам. — Ты должна поверить мне, Шербера. Ты должна научиться не бояться меня, как не боятся своих спутников другие акраяр.

— Я не боюсь тебя, Фир, — сказала она стойко, но тут же отвела взор, когда он обернулся.

— Твой голос дрожит, а в глазах слезы. Я коснулся твоих волос, а ты была готова упасть к моим ногам и скулить, как собака, молить меня о пощаде. Как они могли делать такое с тобой, Шербера? — Его голос звенел, и она замерла от силы, которую ощутила в наполненном ароматами трав воздухе — силы кароса, для создания которого Фиру не нужна была чужая магия. — Как они могли делать такое с той, кто спасал их жизни?

— Мое сердце говорит мне простить мертвых, — сказала она тихо.

— Твои спутники предали нас, — сказал он еще тише. — Им нет прощения. Колесница Инифри уже раздавила их кости, а их плоть гниет в пустыне, потому что недостойна священного пламени.

Они молча смотрели друг на друга, и огонь факелов плясал на их лицах.

— Я не твои спутники, Шербера, — сказал Фир снова. — Помни об этом.

Он снова шагнул ближе, и она закрыла глаза, когда страх липкой паутиной окутал ее, мешая дышать.

***

Ему приходилось удерживаться изо всех сил, заталкивать обратно безумную ярость, рвущуюся наружу, зверя, требующего крови. Ему хотелось найти гниющие в пустыне тела предателей, еще вчера именовавших себя славными воинами, и выпотрошить их, и разбросать их внутренности по песку, а потом позвать пустынных собак и смотреть, не отводя глаз, на то, как они пожирают сожженную солнцем плоть.

Шербера боялась его. Она слышала его правдивые слова и верила им — Фир видел это по ее взгляду — но страх слишком глубоко и слишком крепко сидел в ней… а он не привык, чтобы женщины его боялись.

Проклятье Инифри. Это должен был быть фрейле, а не он. Это фрейле должен был связаться с ней первым, и так бы и было, если бы не южное войско, уже показавшееся из-за гор, и если бы не разведчик темволд, которого привели их воины… разведчик, который мог так много им сказать под пытками уже к утру.

Уже к утру сюда, к лагерю, придет южное войско, и все акраяр без спутников будут выставлены на общий отбор в качестве жеста мира и преданности. Если Шербера не свяжется до завтра хотя бы с одним из них, ее могут потребовать другие.

И только она, акрай, сможет завтра унять ярость Фира, прежде чем она зажжет его пламенем кароса и заставит убить тех, кто попробует ее коснуться. Он уже считал ее своей. Пустынный зверь, живущий в нем, уже признал ее, и кровь кипела в нем при мысли о том, что ее у него могут забрать.

— Если я скажу тебе снять одежду прямо здесь, Шербера, что ты сделаешь? — спросил он, стараясь говорить спокойно.

— Сниму одежду, Фир, — тут же сказала она, блеснув зеленью глаз.

— А если прикажу тебе отдаться мне на улице, и воины будут смотреть на это?

— Я отдамся, — сказала она, поглядев ему прямо в глаза.

— А если я не стану тебе приказывать, а попрошу?

Тонкие пальцы ее маленьких рук сжались в кулаки.

— Ты попросишь? Это значит, что я должна буду сделать что-то, только если захочу этого сама?

— Да, — сказал он просто.

Она пожала плечами.

— Я не знаю, Фир. Меня еще никто никогда ни о чем не просил.

— Сегодня я не могу просить тебя, Шербера, — сказал он, и это была правда, которую знали они оба. — Потом. Однажды. Обязательно попрошу. А теперь…

Фир не мог больше ждать — ночь была коротка, войско было уже близко — и потянулся к лентам, удерживающим платье на плечах, и развязал их, одну за другой, и Шербера закрыла глаза и вздохнула, когда ткань сползла с ее тела и яркой горкой легла у ног.

От увиденного он замер.

Ее тело было прекрасно и одновременно впечатляюще безобразно. Тонкая талия, широкие бедра, маленькая грудь… и следы, так много следов, превращающих красоту этого тела в настоящее уродство.

Фир видел следы ударов: желтые, синие, красные, покрывающие грудь и живот. Следы пальцев: фиолетовые, зеленые, черные, усеивающие ее плечи и бедра. Белые и красные шрамы, бесчисленные шрамы, каждый из которых говорил о том, что носящая их была слишком близка к смерти, чтобы магия позволила ей заживить такие раны.

Даже у славных воинов, прошедших с Фиром весь путь от Берега до пустыни и обратно, не было таких шрамов, как у девушки, что стояла сейчас перед ним. Ее кривые от бесчисленных переломов пальцы снова сжались, когда она почувствовала его взгляд, и Фир неосознанно протянул руку, чтобы коснуться ее плеча и успокоить, но тут же опомнился и остановился.

— Открой глаза. — Она сделала, как он сказал. — Я хочу, чтобы ты видела, что я делаю. Я хочу, чтобы ты видела, что я не собираюсь причинить тебе боли.

Фир коснулся ее кожи, и это было как прикосновение к песку — теплому, но не гладкому, приятному, но не нежному, нагретому солнцем песку, который сам не излучает тепла. Женщины его народа с готовностью откликались на его ласки, они называли своих мужчин линло — «сердце, любовь», ибо в их мире сердце и любовь значили одно и то же.

Его народ любил всего однажды за всю жизнь, и с самого первого взгляда на Шерберу Фир понял, что она могла бы стать его избранницей, его линло, если бы не было этой проклятой войны и этой смерти, бродящей рядом.

Теперь она принадлежала ему и боялась его — не Фира, но мужчину, которым он был — так сильно, что дрожала под его легким прикосновением и кусала губы, в которых не было ни кровинки.

Он поклялся себе, что сделает все, чтобы прогнать из нее этот страх.

— Мне придется приказать тебе, Шербера, — сказал он, когда она снова зажмурилась.

— Господа не любили, когда я смотрела на них, — прошептала она.

— Их больше нет. — Фир взял ее лицо в свои руки; она прерывисто вздохнула и все-таки открыла глаза, и его сердце замерло от близости ее влажных губ. — Я видел: ты была на стене во время битвы. Тебя притягивает бой?

— Да, — сказала она. Его руки касались ее, но не двигались, просто прикасались, и страх, плескавшийся в зеленых глазах, начал отступать, когда она заговорила. — Воины нашего войска так сильны и так храбро сражаются. Прэйир, ты, другие — вы бьетесь за нас, не зная страха смерти. И вы можете защитить себя.

Она запнулась.

— Если ты хочешь — скажи, — сказал он, и Шербера вдруг выпрямилась и сказала, четко и ясно, не отводя взгляда, в котором полыхнул огонь:

— И я бы тоже хотела научиться защищать себя.

Если бы она была женщиной его мира, Фир бы поднял ее на руки и отнес на постель и убедил бы ее в том, что будет защищать ее — свою акрай и избранницу — до последнего удара сердца.

Тело требовало, чтобы он это сделал.

Сердце уговаривало рассказать своей акрай, что он знает о том, через что ей пришлось пройти.

Возможно, потом. Позже. Обязательно расскажет, когда она научится ему доверять.

Да поможет ему Инифри.

***

Шербера не могла понять, что чувствует.

Его прикосновения были уверенными, но в них не было угрозы. Его руки, скользившие по ее телу, были сильными, но не делали ей больно. Он обхватил большой ладонью ее грудь, и она вздрогнула от странного болезненно-приятного покалывания, когда огрубевшая от песка и оружия кожа коснулась соска — и почти тут же ощущение исчезло, когда рука Фира снова скользнула вверх.

Погладила ее шею. Щеку. Отвела с лица прядь волос.

Теплое дыхание овеяло ее шею, и Шербера задрожала, хоть и постаралась скрыть эту дрожь. Но когда его губы коснулись ее губ, она зажмурилась и прерывисто вздохнула, не понимая, что происходит, но точно зная, что такого происходить не должно.

И Фир тоже замер и отстранился.

— Открой глаза, Шербера, — терпеливо сказал он.

Но она не смогла. Именно потому, что начинала верить ему — не смогла, ибо если бы не верила, страх перед наказанием оказался бы сильнее страха перед неизвестностью.

— Я прошу тебя.

Медленно Шербера разжала веки и посмотрела на него. Его правильное — красивое — лицо было совсем рядом с ее лицом, дыхание касалось ее щеки, глаза смотрели в ее глаза.

— Тебе страшно? — спросил он.

— Я не знаю, — сказала она. Его ладонь легла ей на живот, но не опустилась ниже, а снова скользнула наверх, и Шербера поймала себя на том, что ждет — ждет нового укола этого странного ощущения то ли боли, то ли чего-то, чему она пока не могла дать имени. — Еще никогда… никто не…

— Не целовал тебя?

— Мои спутники говорили, что на войне нет места мужчинам, ублажающим женщин, — сказала она честно.

— И, по-твоему, они правы? — Шербера ожидала, что он разозлится, но была поражена, когда услышала в голосе… веселье? — Посмотри на меня, Шербера, и скажи, что ты видишь. Похож ли я на мужчину, которому нет места на войне? Похоже ли то, что я делаю, на то, что называется «ублажать женщину»?

Его пальцы все так же легко касались ее тела, и она чувствовала, как они оглаживают ее шрамы, как обводят синяки, как осторожно сворачивают в сторону от заживающей ссадины после удара ногой в бок. Ублажал ли Фир ее сейчас? Был ли меньше мужчиной оттого, что говорил с ней и спрашивал, что она чувствует?

Она видела, как Фир сражался: не отводя взгляда от тех, кому нес смерть, не стирая с лица крови, хладнокровно и яростно, в безумии и без него. Это его брата она убила в том бою, это в его тело вонзила афатр, выпив его магию. На лице и в голосе Фира не было страдания, и он ни словом не обмолвился о потере, хотя горе наверняка разрывало его сердце. Он был храбр и отважен, и все же сейчас не лежал на ней сверху, раздвинув ей ноги и доказывая ей свою мужественность способом, которым так часто доказывали ее Сайам и остальные. Он даже еще не приказал ей лечь, хотя ночь уже текла мимо них струйкой песка, и времени оставалось все меньше.

— У тебя есть дом? — неожиданно вырвалось у нее.

— Дом, где кто-то меня ждет?

Она кивнула.

Его темно-карие глаза наполнились туманом, когда он задумался о прошлом, теплая большая рука, поглаживающая ее грудь, замерла.

— Я могу назвать город за Дальним краем своим домом, но вот уже две Жизни там гуляет ветер и плачут об ушедших несмазанные дверные петли. Мой дом теперь здесь. С этим войском, с этой войной, пока мы не освободим наши земли.

— Твой брат был так молод, — сказала она.

— Он не искал смерти в этом бою, но Инифри решила иначе… — Он ухватил ее лицо двумя пальцами за подбородок и повернул к себе. Темные глаза смотрели в ее зеленые, когда Фир говорил. — Шербера, за разговорами ночь пройдет слишком быстро, а южное войско вот-вот покажется на плоскогорье. Я обещаю тебе, что потом все будет иначе, но сейчас… Мы оба должны сделать то, что должны.

Да поможет ей Инифри.

…Они опустились на шухир, расстеленный на полу, мягкую шкуру пустынного зверя, которую тот сбрасывал с наступлением теплого времени Жизни. Фир уложил Шерберу на спину и коснулся ее губ — поцеловал ее — коротко и почти неощутимо, так, что она не успела ничего понять, скользнул губами по ее подбородку, шее, плечу, ключице, и ее тело отозвалось на это непривычное прикосновение волной мурашек.

— Ты должна поверить мне, — сказал он мягко, опуская руку на ее грудь и проводя пальцами по покрывающим ее шрамам. — Я не желаю тебе зла.

Большая сильная ладонь. Он мог бы задушить ее этой ладонью, подумала Шербера, но сказала другое:

— Я поверю тебе, Фир.

Потому что чувствовала, что могла бы поверить.

— Я буду говорить, что делаю, чтобы ты знала, что я не собираюсь причинять тебе боль, — сказал Фир, и она сказала «хорошо», чуть прикусив губу в ожидании. — Сейчас я коснусь тебя, Шербера.

Он склонил свою темноволосую голову к ее груди, и губы, горячие и неожиданно мягкие, сомкнулись на соске, и Шерберу подбросило на шухире от странного ощущения, так похожего на боль, но не бывшего болью. Его большая рука не прекращала поглаживать ее тело, но теперь ее движения остались где-то там, вдалеке, как будто в тумане.

Шербера услышала свой собственный громкий вздох, когда прохладный воздух коснулся соска и заставил его затвердеть.

— Сейчас я снова коснусь тебя, — сказал Фир мягко, и почти тут же его губы сомкнулись на другом соске, и Шербера вцепилась пальцами в шухир и зашептала «Фир, я…», сама не зная, что хотела сказать.

— Ты, Шербера, — прошептал он, обводя языком напряженный пик, ударяя в самую его вершинку, и снова обводя. — Ты.

Фир втянул в рот сосок, и Шербера вцепилась в его темные волосы, уже готовая просить остановиться… но ее тело вдруг подалось, выгнулось навстречу его губам, прося о большем. Ей было больно… но это была какая-то странная, приятная боль, и она пронеслась по ее телу и отдалась глубокой пульсацией где-то между ног, заставив ее дыхание сорваться

Рука Фира опустилась вниз, к завиткам волос, прикрывающим вход в ее естество, и Шербера неосознанно сжала бедра, когда перед глазами вспыхнули картины прошлого.

Сейчас он попытается засунуть в нее сразу три или четыре пальца, рыча от похоти и пытаясь растянуть ее, чтобы она почувствовала боль. А потом он ударит ее — «сухая, как пустыня, никчемное, бесполезное создание» и все-таки навалится сверху, разрывая ее изнутри и…

Это не Сайам. Это не они. Это не они.

Фир отстранился и посмотрел на нее, и она поняла, что он почувствовала ее страх.

— Фир…

— Сейчас я снова поцелую тебя, Шербера, — сказал он чуть охрипшим от возбуждения голосом, и она кивнула. — Я не сделаю тебе больно. Я обещаю.

— Я верю тебе, — прошептала она.

Фир накрыл своими губами ее губы, и теперь она встретила этот поцелуй гораздо увереннее, чем в первый раз. И когда, приоткрыв рот для следующего вдоха, который вдруг оказался почти болезненным из-за горячего твердого тела, накрывшего ее тело, она ощутила осторожное движение его языка, то не отстранилась. Позволила ему коснуться ее языка и даже робко ответила на это прикосновение, исторгнув из груди Фира короткий стон.

— Шербера, — выдохнул он ей в губы и поцеловал ее снова, зарываясь рукой в ее разметавшиеся по шухиру волосы. — Я не причиню тебе боли. Я просто хочу тебя коснуться.

Он спустился к ее шее, легко поцеловал след веревки, уже ставший ярко-розовым вместо фиолетового, каким был утром, и снова коснулся языком ее груди. И еще, и еще, и еще. Он терзал языком ее грудь, и ей было все тяжелее дышать, тяжелее думать, тяжелее бояться. И ее бедра словно сами разошлись и сжались, и из груди вырвался легкий стон, и Фир прошептал что-то на языке, которого она не знала, и на мгновение сжал ее грудь рукой, чтобы тут же отпустить, пока ей не стало больно.

Но ей уже было больно. Между ног стало горячо и как будто тяжело, и когда его пальцы снова приблизились к этому месту, она почти неосознанно подалась навстречу.

— Сейчас я коснусь тебя там, Шербера…

Она охнула, когда его огрубевший от оружия палец задел какой-то чувствительный, странно набухший узелок — совсем легко, едва похоже на настоящее прикосновение, но которое отозвалось в ней новой волной этой приятной боли, которую она уже знала. Почти тут же язык ударил в самый кончик ее соска, и Шербера схватила Фира за волосы, когда пронзившая ее молния прочертила свой путь по ее телу и ударила туда, где только что был его палец.

— Фир!

— Тебе больно? — казалось, каждое слово дается ему с трудом. Она чувствовала прикосновение его твердой плоти к своему бедру, она знала, что он полон желания — но все же сдерживается, — и она не понимала, почему, потому что раньше, еще два дня назад, никто из ее спутников не стал бы сдерживать свою похоть так долго.

— Нет… — вымолвила еле слышно, потому что его рука снова оказалась вдруг так близко… почти коснулась… — Нет…

Но она сама не знала, что «нет».

Шербера сжала зубы и выгнулась, когда кончик пальца снова задел этот чувствительный узелок… и на этот раз он никуда не делся, а остался там, спустился чуть ниже и сразу же вернулся, потирая, кружа, наполняя ее странными ощущениями, заставляющими мир темнеть, а звуки — замирать где-то вдали.

— Инифри, — всхлипнула она.

Ее бедра словно зажили собственной жизнью под прикосновением этого пальца, они сжимались и дергались, и Фир застонал ей в грудь, не прекращая касаться ее, не прекращая мучить ее этой странной пыткой, заставляющей ее сердце замирать, а дыхание — вырываться из груди тяжелыми резкими всхлипами.

— Проклятье Инифри, Шербера, я теряю разум, я…

— Карос каросе! — раздался с той стороны палатки голос, и они оба замерли в свете факелов, тяжело дыша и глядя друг на друга. — Карос каросе!

Фир отпустил ее и вскочил на ноги в мгновение ока, когда кто-то потеребил полог палатки, прося разрешения войти.

Шербера не ждала, что он прикажет ей прикрыть наготу, ведь Сайам и остальные не приказывали, но он неожиданно поднял с пола и подал ей покрывало, хотя сам остался совершенно обнаженным.

— Войди.

Подобострастно склонивший голову юноша был ей не знаком, но Шербера определенно слышала его голос раньше, в палатке фрейле. Он уставился на ее шрамы и синяки, на ее лицо, наверняка покрытое румянцем, на ее разметавшиеся по плечам волосы…

— Говори же, мальчик, — сказал Фир нетерпеливо и резко, закрывая Шерберу собой. — Ты пришел сюда, чтобы разглядывать мою акрай?

— О нет, карос каросе! — поспешно сказал тот, поклонившись. — Вовсе нет. Я пришел сказать тебе, что южное войско взошло на плоскогорье и вот-вот будет здесь. Господин просил тебя прийти к нему до утреннего сигнала. Я могу передать ему весть.

— Ступай и скажи, что я приду, — сказал Фир спокойно, и мальчик исчез за пологом, оставляя их одних.

В тишине, которая должна была закончиться сигналом, призывающим постовых сменить друг друга.

— Фир, — позвала Шербера, когда он подошел к куче лежащей на полу одежды и поднял сараби — на полное облачение не было времени, утренний сигнал должен был прозвучать уже совсем скоро. — Фир, это моя вина. Я виновата.

Он замер с сараби в руках, а потом обернулся к ней: все еще возбужденный, с темным от желания взглядом, который охватил ее обнаженное тело и заставил ее вспыхнуть.

— Ты не виновата, Шербера, — его голос все еще был чуть хриплым. — Отдыхай. Ночь еще не закончилась.

Но она поднялась. Пока Фир натягивал сараби, Шербера, кусая губы, подошла к нему и положила руку на его обнаженное плечо, делая то, что должна — и чего хотела сама.

Она была готова к тому, что он отбросит ее руку и даже ударит, но он этого не сделал и только выпрямился и посмотрел на нее сверху вниз, ожидая, что она скажет.

Это не Сайам, в который раз сказала себе она. Это не он, и он не убьет тебя просто за то, что ты с ним заговорила.

— Это моя вина, — повторила она. — Я должна была…

— Оденься, — сказал он резко, но все так же не двигаясь с места и глядя на нее.

— Мы не связались, — продолжала Шербера все так же мягко, хотя внутри с каждым словом — словом неповиновения! — словно закручивались узлы. — Если южное войско объявит отбор, мне придется участвовать.

— Ты не выйдешь из палатки фрейле, — сказал Фир с яростью, которая заставила ее отступить… но снова шагнуть вперед, когда страх перед тем, что будет, пересилил страх перед тем, что есть.

Если она сейчас потеряет их, тех пятерых, кого дала ей великая Инифри, она может лишиться всего. Богиня не одаривает милостями дважды, и следующие ее спутники наверняка будут еще жестче и страшнее, чем Сайам и те, что владели ей до вчерашнего дня.

Она потеряет Фира. Прэйира. И остальных.

— Оденься, Шербера, — повторил Фир, когда она придвинулась еще ближе и переместила руку на его теплую грудь, глядя ему в лицо и ощущая быстрое биение его сильного сердца под ладонью. — Мне нужно идти. Как только все решится, я приду за тобой и провожу тебя в палатку фрейле.

Она без единого слова обхватила его руками, прижимаясь всем телом к его телу, утыкаясь лицом в изгиб шеи, потому что не могла смотреть ему в глаза, потому что знала, что ее тело некрасиво и похоже на испещренный надписями пергамент, и потому что она еще никогда не позволяла себе показывать и говорить о том, чего хотела сама.

— Овладей мной, Фир, — и он прерывисто вздохнул, обнимая ее в ответ, скользя огрубевшими ладонями по ее спине. — Во имя Инифри. Я прошу тебя это сделать. Я хочу, чтобы ты это сделал.

Его твердая плоть прижималась к ее животу, и Шербера знала, что он готов, что ему — мужчине, любому мужчине — трудно противостоять женщине, когда она так близко. И она уже дала ему клятву, а клятва акрай заставляла ее спутника хотеть ее сильнее, чем другую в войске.

— Овладей мной, Фир. Сейчас. Свяжи нас.

Она опустила руку, скользнула по животу, напрягшемуся от этого мягкого движения, пробралась пальцами под пояс сараби и коснулась его возбужденной плоти, и Фир почти зарычал ей в волосы:

— Проклятье Инифри, Шербера!..

И сдался.

Она сама не поняла, как снова оказалась на шухире, и Фир навис над ней, почти разрывая на себе сараби и выплевывая сквозь зубы проклятья. Он вошел в нее так резко, что она охнула от боли, хоть и ожидала ее и была к ней готова, и задвигался, быстро, тяжело — но ни он, ни она не собирались останавливаться, не доведя задуманное до конца.

— Все должно было быть не так, Шербера, — бормотал он, наполняя ее собой и отступая, — я обещаю… я обещаю, в следующий раз…

Они оба уже чувствовали окутывающую их магию. Серебристое полотно накрыло их обоих, и метка Инифри на руке Шерберы вспыхнула яркой болью, заставив ее застонать и сжаться вокруг Фира, и он тоже застонал, входя и выходя из нее все быстрее, сплетая вокруг них обоих связь, заставляя Шерберу все крепче и крепче вцепляться в его плечи и дышать все громче и чаще, пока магия наполняла ее жарким пламенем, в котором они должны были сгореть оба…

И наконец, сгорели.

Фир громко застонал и замер в ней, откинув голову и закрыв глаза, в которых плескались золотые искры. Золотистая метка вспыхнула на его груди, и в ответ на эту вспышку метка самой Шерберы снова полыхнула нестерпимым светом, заставив ее задохнуться и выгнуться дугой, шепча имя Инифри, пока магия прошивала ее насквозь золотыми иглами, связывая ее сердце с сердцем воина, обладающего сейчас ее телом.

Фир обхватил ее рукой и прижал к себе, удерживая на весу с такой легкостью, словно она ничего не весила, и она дрожала в его руках, ловя воздух ртом и пытаясь не потерять сознания от бушующего внутри магического смерча. Его резкое дыхание эхом отдавалось в ее ушах, сильное тело еще вздрагивало от магии и экстаза, и Шербера вдруг осознала, что ее пальцы, переломанные и плохо слушающиеся пальцы, вдруг как-то оказались в его темных волосах и вцепились в них и все никак не желают отцепляться.

Наконец, когда ее дрожь стихла и золотые пылинки перестали летать вокруг них в бешеном танце, он опустил ее на шухир и вышел из нее, оставив после себя легкую боль, которая почти тут же прошла. Шербера молча наблюдала, как Фир омылся в тазу и оделся, не сказав ни слова, и сердце ее замирало при каждом мимолетном взгляде, который он на нее бросал.

Она показала себя девкой, набросившись на мужчину, который ей не принадлежал?

Он жалеет о том, что поддался?

Она будет наказана?

Шербера прижала покрывало к груди так, словно оно могло защитить ее от того, что уже случилось, и Фир заметил это движение, и повернулся к ней.

Сделал два шага.

Опустился на колени на шухир, на котором она сидела, и посмотрел ей в глаза.

— Я сожалею о том, что пришлось причинить тебе боль. — Он не дал ей ответить, нетерпеливо дернув головой, когда она хотела заговорить. — Ты должна будешь присутствовать на отборе со мной сегодня.

Шербера молча кивнула.

— Ты теперь — моя акрай. Ты принадлежишь мне, и любой, кто попытается тебя у меня отнять, поплатится за это жизнью.

Она снова кивнула.

— Мне лучше пока не прикасаться к тебе, иначе я не уйду, — сказал Фир прямо и поднялся, и она проводила его взглядом до самого выхода из палатки, где он обернулся и посмотрел на нее. — Отдыхай, линло.

Она не знала этого слова, но не решилась спросить.

— День будет тяжелый для нас обоих.

Фир скрылся за пологом, оставив ее в одиночестве. Но оно продлилось недолго.