Сердце старого Города (СИ)

Глава 14 Глава Четырнадцатая. Бой

Солео резко отскочила, но разбойник вцепился в уже некогда порванную рубашку. Нитки Бригитты не выдержали, рубашка разорвалась. Дерущиеся вылетели кубарем из шатра и оказались под лучами палящего солнца, удвоенного отражением от камней плато. Квиро зашипел, белесые глаза заслезились — свет мучал, вызывая острую резь.

Но вместе с тем нетопырь острее почуял запах живой плоти. Сожрать! Там, под глупыми костями, билось самое вкусное — сердце. Если он отведает его… — Квиро точно знал, не сомневался, — он исцелится от странной хвори, обуявшей после укуса упыря.

Квиро рвал ворот платья, Солео слабо отбивалась. Бой в ее душе был куда важнее боя с Квиро. Монстр подавлял Волю, требуя немедленного жертвоприношения мальчишки-нелюдя, непонятно, как оказавшегося здесь. Солео отбивалась от Квиро и была несказанно благодарна Всевышнему за присутствие душегуба — вонь Квиро трезвила. Сознание девушки цеплялось за мерзкий запах, стремясь победить монстра-людоеда. Только тошнотворное марево позволяло Солео оставаться собой.

Ударила молния. Сущность в душе Солео воспрянула, отзываясь на боевой призыв. Монстр стремился расправить крылья и ринуться в бой. Солео упала, ее прогнуло дугой.

Квиро только того и ждал. Разбойник бросился к жертве, стремясь когтями разодрать грудную клетку — удар разбил кости.

Меркнувшим сознанием Солео ощутила, как ломаются ребра. Последним движением, Солео попробовала оттолкнуть, только теперь поняв, что руки по-прежнему связаны. Золотая, как шкура крылатого льва, веревка крепко держала их.

«Они лежали, полные сладкой неги. Его пальцы скользили по плечам, шее, округлой груди. Мягкий свет пасмурного дня размывал границу тени.

Она оставалась расслабленная. Как пригревшейся в холодный день кошке, было лень пошевелить и пальцем ноги.

Он поцеловал — золотые волосы укрывали волной, даря волшебное тепло, аромат меда и раскаленного летнего поля. Струясь по телу, пряди ласкали, дразнили, гладили. Она запускала руки в расплетенные косы, чувствуя тяжесть, шелк и Силу. И готова была остановить время, чтобы подарить момент вечности.

Рука продолжила бег по еще недавно такому напряженному, разгоряченному телу. Казалось, пальцы хотели коснуться каждой шероховатости, особенности, ощутить любой неприметный изгиб. Стремясь запечатлеть, он, как слепой, осторожно и нежно ощупывал дюйм за дюймом.

— Ты удивительно прекрасна! — восхищенно выдохнул он, — настолько гармоничная… Словно бы великий скульптор вырезал из мрамора, а Создатель залюбовался и вдохнул жизнь.

Она лениво улыбнулась.

— Выходит, красота не в совершенстве, а в гармонии?

— Красота соотносится только сама с собой.

— Боюсь, так мыслят только эльдары… Людям всегда будут нужны кумиры.

— Ой ли? Не лукавь на ваш род.

Он поцеловал, но, боясь увлечься и не дать передохнуть, отстранился. И снова ласковые пальцы продолжили бег. Скользнули по низу живота, едва касаясь шрама, уже почти стертого, здесь они были особенно нежены и ласковы.

Пальцы соскользнули с живота на ребра и вдруг остановились. Словно бы не поверив, снова прошлись по неровному месту. Ребро там явно кривилось. Он нахмурился. Она открыла глаза и отстранилась.

— Откуда это?

— Из очень далекого прошлого.

— Расскажи.

— Это просто кривое ребро. Резец скульптора ошибся. — Она улыбнулась, а он стал серьезным:

— Нет, не просто! Любимая, прошу… — в словах слышались и Сила, и стон, и нотка непринятия отказа. Она заглянула в глаза цвета теплого моря, там были ожидание и мольба. Если все дело только в гармонии, то его лицо и тело были соотнесены и друг с другом, и со всем шаблонам мира.

— Не стоит.

— В этом ребре кроется что-то очень страшное. Покажи. Я должен знать.

— Мой первый урок. Тебе его видеть ни к чему. Такое не показывают тем, кого любят.

— Любимая, не спорь. Просто покажи, и я разделю урок с тобой. — В просьбе читался приказ.

— Нет, не разделишь.

Он легко коснулся губами губ и уже настойчиво заглянул в глаза.

— Только не бойся.

— Я дракон, мое время бояться прошло.

Его глаза засияли золотом, а она не отвела взгляда…

Было утро, холодное и стылое, выпал снег. Он белым саваном укрыл остывающие кости-руины Излаима. Солнце заблудилось в тяжелых, смрадных от гари и пепла, облаках.

Пожар утих, пленные — согнаны в центр лагеря захватчиков. Резкая речь слышалась повсюду, гортанные окрики лишали немногих выживших последнего рассудка. Пленные не плакали — было настолько невыносимо, что слез не осталось. Не искали глазами других выживших — все существо было пронизано безысходностью, крахом надежды на спасение.

Старшие братья не пришли, не спасли, так и оставшись сказкой, единственный залог их дружбы — Камни Силы, были разбиты. А мальчишку-полукровку — доказательство, что Старшие братья существовали не только на страницах детских книг, Темное Племя бросило умирать в лесу. Волки, идущие точно по следу степняков, уже растерзали его тело. И теперь живые завидовали мертвым. Те уже ушли, а они… Они ждут, каждую секунду ждут, что она станет последней. А дальше… Какой ты будешь, Смерть?

Вон, сосед Вано, он продавал вино — его, живого, использовали как мишень. Несчастный стенал, но степняки стреляли метко… Никто не хотел облегчить мук приговоренного. Вано плакал, зовя на помощь заблудившуюся смерть. Но Смерть, она подлая, она все тянула, отсрочивая неминуемый конец некогда сильного тела, искушая веру и мучая душу.

А еще были костры, где жгли мерзкое племя магов. Чудовищная, безумная симфония озвончала ночь: горящие заживо кричали, а степняки плясали и били в шаманские бубны, призывая древнюю Мать-Кобылу принять дар. Оставшиеся в живых сходили с ума, и смерть от ножа была высшим благом, единственным подарком, на какой был способен скупой на жалость степняк.

Сильвия сидела посреди соплеменников. Она окаменела и теперь, как горгулья днем, взирала на останки своего мира. И не осталось ни страха, ни отчаяния. Только чудовищная пустота — руки крепко сжимали поручи из нефрила.

Нефрил дарил абсолютную, выпивающую душу пустоту. Ей не было мучительно больно, как несчастным магам, на чьих руках и шеях нефрил оставлял язвы до кости. Впрочем, магов больше не осталось — их всех сожгли или закопали заживо. Ее не сожгли, видимо, только потому, что нефрил не тронул, не ожег кожи рук.

Так и сидела, не шелохнувшись, только кончиками пальцев все перебирала найденный в старом плаще пустой амулет. Перебирала и не чувствовала прикосновений. Она больше ничего не чувствовала… Кроме Пустоты.

Неожиданно к ней подошли два воина, с кривыми от езды на лошадях ногами. Она бы и не заметила их, если бы один не схватил девушку за полурасплетенную косу и не потянул вверх. Сильвия взглянула на степняка непонимающе пустым взглядом. Кто-то рядом зарыдал. Ее ведут на костер? Так ведь утро? Костры горели всю ночь.

— Пойдем! — с жутким акцентом выплюнул степняк.

Она покорно встала и последовала за конвоиром. Рыдавший заголосил. Но удар древка копья быстро заставил несчастного замолчать.

Сильвию ввели в небольшой шатер. Степняки возили жен с собой, когда шли в поход. Поначалу Сильвия никак не могла понять, что делают женщины и дети здесь, в военном лагере? Как можно им видеть подобное? Степняки — не люди… и даже не звери. Но теперь она ничего не думала…

Степнячки в шатре жестами велели снять одежду. Сильвия разделась, не понимая, зачем им обгорелые тряпки? Степнячки, по всей видимости, разделяли ее мнение об одеждах. Не чувствуя того, она только крепче сжала дешевый амулет, степнячки не заметили. Женщины осмотрели девушку, потрогали белые волосы, как опасного и диковинного зверя. Брезгливо скривились и каждая сплюнула. Затем что-то порешили между собой. Они принесли котел с гадким варевом, вязким и липким, обмазав им девушку, обскребли как лошадь. Во время экзекуции у Сильвии на глазах наворачивались слезы. Но девушка их сдержала. Внутренняя ярость не дала расплакаться. Пусть они так и горят в глазах. Спутанные в колтун волосы расчесали и смазали жиром. Затем принесли белую сорочку, краем сознания Сильвия уцепилась за мысль о грубости ткани. Но пустота снова заняла мысли. На шею пленницы надели нити грубых рябиновых бус. Красное на белом.

Сильвию вывели босой на снег, его обжигающая колкость заставила прийти в себя. Конвоиры рывком поволокли ее к большому шатру. Девушка едва не потеряла сознание от страха, но через мгновение услужливая пустота поглотила и его. Сильвия по-прежнему сжимала амулет, безделицу то ли не замечали, то ли это было не важно.

Пленницу ввели в шатер. Мерзкая вонь пота, крови, экскрементов и кислого молока ударила в нос. От запаха Сильвия очнулась, ощутив острую ненависть, смешанную с брезгливостью. Огляделась.

Шатер был полон людей. На возвышении у стены сидел старик, его окружали телохранители и военачальники, там же стоял и шаман. Ниже и дальше от сидящего на топчане конунга толпились прихлебатели. Когда ввели Сильвию, все притихли, разглядывая пленницу.

Сильвия поняла, что прежде уже видела конунга, но с трудом узнала его — тогда он был великаном на коне и в боевой броне. Сейчас же конунг, одетый в рубаху и шаровары, показался ей стариком. Шапка с мехом едва прикрывала плешь. Лицо, украшенное кустистыми бровями и высокими круглыми яблоками скул, избороздили морщины. Но узкие глаза смотрели цепко из-под одутловатых век. Сигезмунд гнусно улыбнулся наполовину беззубым ртом.

Сильвию передернуло от улыбки конунга, девушка не скрыла гримасы отвращения. Конунга это задело. Он зло хмыкнул. Сказал что-то на зычно-лающем языке, конвоиры с силой толкнули девушку в центр шатра, а конунг встал.

— Сегодня я, Сигезмунд Первый, Великий Покоритель Всех Земель, сломаю последний оплот больного, выродившегося племени! Это их королева! — Конунг ткнул пальцем в Сильвию. Девушка пыталась понять речь старика, выходило плохо. Смысл ускользал. Однако, как догадалась Сильвия, старик специально говорил на языке Излаима, чтоб она понимала. — Девка посмела угрожать мне и моему народу! Сегодня я научу ее уважению.

Старик достал хлыст, тот щелкнул по полу. В шатре стало тихо. А Сильвия никак не могла понять, зачем хлыст? В шатре же нет лошадей.

— Девка из Города, как твое имя?! — обходя пленницу по кругу и поигрывая хлыстом, спросил Сигизмунд. До Сильвии дошел спертый смрад из мускуса, кислого молока и немытого тела.

— Не тебе его произносить! — дерзко отозвалась пленница, с трудом поняв вопрос. Резкая жаркая боль ужалила спину.

— Имя, грязная девка! — ноздри старика раздувались от ярости.

— Для тебя у меня нет имени! — шумно вдыхая через нос, прошипела Сильвия. Щелчок, теперь рука девушки онемела, наливаясь горячим и тяжелым огнем.

— Имя! — прорычал палач. Сильвия сжалась, перехватывая воздух, она не могла говорить, в голове помутилось.

— Ее имя Сильвия, Дочь Гаспаро, — раздалось из зала. Кто мог знать ее здесь? Но кнут остановился, едва не достигнув щеки девушки.

— Девка по имени Сильвия, сегодня я буду укрощать тебя, как вчера укротил твой гнусный народ, рассадник грязи и порока! — наставительно произнес низкорослый и вонючий старик. — Грязная, мерзкая ведьма!

— Сними браслеты и узнаешь! — сквозь подкатившую боль процедила Сильвия, сама не понимая, откуда в ней силы дерзить.

— Э-э-э. Нет…, - он погрозил пальцем, гнусно улыбаясь, все радостно и дружно загоготали. — Девка-Сильвия, скажи мне, кто твой хозяин?

— Я не вещь, чтоб у меня был хозяин, — зло выплюнула Сильвия. Тупая боль разлилась по немеющему лицу, дышать носом стало невозможно. По губам, а может, и из них, потекла теплая и липкая кровь. Сильвия попыталась утереть кровь рукой, но та больше не слушалась, отзываясь жаркой волной в голове.

— Ошибаешься, ты, грязная девка, теперь вещь, раб. Мой раб, я твой господин!

Девушка нашла силы хмыкнуть и плюнуть кровью в ненавистное лицо.

— Грязная девка! — он схватил за волосы и с небывалой для старика силой потянул, прижимая к полу. — Господину своему будешь кланяться в ноги.

— У меня нет господина. — Прошипела Сильвия из какого-то детского упрямства. Удар пришелся в ребра. Она поняла, что больше не может дышать. Судорожно перехватывая воздух, никак не удавалось наполнить им легкие. Даже ненависть отступила. Тело просто пыталось не умереть.

— Помогите…, - беспомощно и по-детски взмолилась Сильвия сдавленным дыханием. Казалось, внутри что-то оторвалось, и теперь она уже никогда не сможет встать. Слезы ручьями потекли по щекам. Но, чтобы зареветь в голос, не хватало воздуха. Место удара стало напоминать гнездо с жалящими змеями.

— Правильно, девка, передо мной надо стоять на коленях! А ты ретивая кобылка! Таких мы укрощаем, объезжаем, чтоб потом смирно стояли и ничего себе не думали. — Кровь из разбитого носа залила весь ворот сорочки. Сильвия замерла, боясь, что если пошевелится, то змеиное гнездо в ребрах оживет. — Так и стой. Мне сподручней будет.

Сильвия не поняла. Вдруг мерзкий смрад стал сильней, девушка ощутила рвотный позыв. Она хотела встать, но змеиное гнездо под ребрами не дало разогнуться. Неожиданно она ощутила тяжелые и жесткие руки у себя на спине. Руки безжалостно помяли спину, грудь, живот — грубо, больно. Когда они коснулись гнезда под ребрами, у Сильвии окончательно помутилось в глазах.

Конунг сказал что-то своим людям, в ответ загоготали.

— Э, нет, девка, — новый тычок, ощутимый, вышибающий дух, пришелся по солнечному сплетению, — ты останешься с нами! Стой смирно! Не люблю брыкливых, мороки слишком много!

Внезапно подол платья, до того тщетно прячущий ноги от пронизывающего холода, взлетел, оголяя. Сильвия дернулась в сторону. Ужас осознания захватил с головой.

— Нет! — испуганно вскрикнула она, отбиваясь от рук старика. Но пара жестких тычков заставила девушку глотать воздух ртом.

Он что-то снова сказал своим зрителям.

Сильвия вся сжалась. Этого не будет! Этого не будет. Этого не может быть!

Резкая, режущая боль, Сильвия зарыдала в голос. Происходящее с телом, подчиненным чужой злой воле, уничтожало ее. Сильвия отдала бы все, что имела, в ту секунду, чтобы просто не чувствовать происходящего, сминающего, уничтожающего ее суть, разрушающего душу.

Когда все было кончено, насильник отпустил, Сильвия безвольно осталась на ледяном полу.

Девушка не помнила себя. Она слышала, как кто-то рыдал. Отчего она лежит на холодном полу, а где-то плачет женщина? Не надо. Ведь это она лежит на полу. Зачем та женщина плачет?

Старик-насильник еще что-то говорил, сквозь туман она слышала крики одобрения.

— Ну что, девка, есть у тебя хозяин? — надрывные всхлипы не давали ей слышать, а значит, и понимать.

«Зачем же она так плачет?», — Сильвия больше не чувствовала тела, только холод.

В шатре улюлюкали, но пленница не различала голосов. Вот только бы не слышать этих рыданий. «Замолчи, пожалуйста, замолчи!». Сквозь туман, влажный и режущий глаза, Сильвии показалось, что кто-то склонился над ней, к её ледяному полу. Но она не различала ни лиц, ни фигур, только пятна, темные, мутные. И полоску холодного, белого света, где-то там… Сильвия смотрела на свет, не отводя взгляда.

«Замолчи! Ну замолчи, замолчи же, наконец! Умоляю!»

Обрывками фраз доходили слова: «хозяин», «девка». Но сознание начало меркнуть, плачущая, наконец, замолчала, только отрывисто всхлипывала.

«Хозяин…» — опять донеслось до сознания Сильвии. Она не понимала значения слова. Кто хозяин? Чей хозяин? Кто-то снова склонился над ней, неожиданно чудовищный холод пола, сковавший ее до того, отступил. И вместо него наступила теплая мучительная боль, змеи под ребрами поползли по груди и спине.

— Холод. Пусть снова будет холод. — Едва слышно прошептала пленница.

— Она сказала, да, — раздался чей-то голос. Кто сказал да? Не важно. Холод, нужно в холод, не надо тепла.

Резкий свет полоски разросся и обжег глаза, порыв ветра сковал тело.

— Вымойте ее! — приказал кто-то.

Она идет. Идет. Сильвия очнулась от того, что идет, а на белый снег падают алые капли. Кровь на лице начала запекаться, образуя корку. Змеи под ребрами оказались с зубами, они крепко впились в тело. Идти было мучительно больно. Рука больше не слушалась, цепь запуталась в пальцах и оттого не упала на снег.

Снова шатер, снова степнячки. И ледяная вода. Ночь, полная огня, и еще одна, и еще… Почему она не умирает? Где заблудилась ее Смерть?»