Сергей Вавилов

Глава 1. Первый президент советского поколения

Вавиловы вернулись в Ленинград накануне Дня Победы. Однако прожили они здесь недолго и вскоре в силу обстоятельств снова оказались в Москве.

Обстоятельства эти были такого рода. Президент Академии наук Владимир Леонтьевич Комаров в связи с тяжелой болезнью и преклонным возрастом попросил освободить его от обязанностей президента.

17 июля 1945 года происходят перевыборы.

Просьба Комарова об отставке удовлетворена. Начинается обсуждение кандидатуры нового президента.

От имени группы академиков А. А. Байков предлагает избрать Сергея Ивановича Вавилова. Все выступающие поддерживают предложение.

— Он был единственным и естественным кандидатом на этот пост, — говорил академик Иван Павлович Бардин.

В лице вновь избранного президента счастливо сочетались все основные качества, необходимые для организатора и руководителя советской науки послевоенного периода.

Он был ученым с мировой известностью и представлял физику, ведущее значение которой выявилось как раз к концу войны, когда проводились выборы. (Его предшественники А. П. Карпинский и В. Л. Комаров были: первый — геологом, второй — ботаником.)

Он отличался редкой разносторонностью. В отличие от большинства своих коллег обладал талантом и промышленного руководителя (как это проявилось, в частности, в полную меру во время многолетней работы Вавилова в ГОИ; о Сергее Ивановиче говорили, что в случае нужды он бы отлично справился с обязанностями главного инженера крупного завода, треста или главка).

Большое личное обаяние располагало к Вавилову и старых и молодых членов академии. Старым нравилось то уважение, которое он неизменно выражал им, признавая и высоко ценя их заслуги перед наукой. Молодым импонировало то, что он принадлежит к новому поколению ученых. Ведь если не считать его работ периода первой мировой войны, он начал свою исследовательскую деятельность в советских лабораториях. Как ученый-физик Вавилов был ровесником Октября и, заняв свой высокий пост, стал первым президентом от советского поколения.

Интеллигенция должна была помочь советскому народу восстановить хозяйство, разрушенное войной. При этом сразу надо было иметь в виду, что речь идет не о простом восстановлении того, что было до 1941 года, что следовало учитывать перспективу.

— Советская астрономия, — говорил, например, Вавилов в одном из своих первых президентских выступлений, перечисляя отдельные задачи, стоящие перед учеными, — больше других наук пострадала от вражеского нашествия. Разрушена немецкими вандалами Пулковская обсерватория, и наша задача — полностью восстановить ее в течение пяти лет. Разорены Крымская обсерватория в Симеизе, обсерватория в Полтаве и других городах. Восстановление обсерваторий — это не просто задача строительства, а сложная научно-техническая проблема. Нужно определить пути развития нашей астрономии в ближайшие годы и в соответствии с этим выбрать и изготовить большие астрономические приборы.

В первые же мирные годы перед советскими учеными была поставлена задача — в кратчайшие сроки превзойти достижения науки за рубежом. Приступая к организации научных учреждений, пригодных для выполнения подобной задачи, Вавилов не сомневался, что она будет решена.

— Осуществятся вещие слова Белинского, — часто говорил он, — и «в будущем мы, кроме победоносного русского меча, положим на весы европейской жизни еще и русскую мысль…».

Что же требуется для осуществления большой научной программы? Что нужно для того, чтобы советская наука в короткий срок еще больше выросла и смогла перегнать по основным разделам зарубежную науку?

Новый президент отвечал на это так:

во-первых, применить иные, более совершенные организационные формы как для отдельных научных учреждений, так и для всей советской науки в целом;

во-вторых, перевести советскую науку на плановую основу.

Т. П. Кравец о президентской деятельности С. И. Вавилова: «Можно сказать, что первым президентом, взявшим дело управления академией целиком в свои руки, был С. И. Вавилов…

Обладая разносторонними глубокими знаниями, пользуясь при этом неограниченным авторитетом самых разнообразных специальностей, Сергей Иванович проявил себя истинным хозяином и талантливым организатором науки: каждому научному учреждению академии он указал его значение и место в общем строю, старался использовать для нужд науки и строительства максимум сил, которые были в распоряжении Советского государства».

Академик А. В. Топчиев, бывший главным ученым секретарем Академии наук и имевший возможность повседневно наблюдать за работой президента, писал: «За годы его руководства Академией наук не было ни одного более или менее важного начинания, душою которого не был Сергей Иванович. Трудно перечислить… многочисленные факты и цифры, которые показывают, как выросла и укрепилась Академия наук под руководством Сергея Ивановича».

Очень быстро Вавилов добился того, что Академия наук СССР стала подлинным центром научной деятельности всей страны. Ее называли «штабом советской науки», и это было справедливо. Тысячи уз стали связывать академию со всей научной реальностью государства: с академическими и неакадемическими научными организациями, а также с промышленными предприятиями.

Особенно большое внимание Вавилов уделял развитию науки в союзных республиках. Он считал, что академии наук союзных республик, занимаясь и общими вопросами науки, особенно физико-математическими проблемами, прежде всего должны бы обращать внимание на мастные нужды и изучение местных богатств и ресурсов, на изучение национальной культуры.

В 1945 году постановлением Совета Министров СССР при Академии наук СССР был создан Совет по координации научной деятельности академий наук союзных республик. Главным организатором и бессменным председателем этого совета был Сергей Иванович.

«Наши ученые, — считал Вавилов, — могут быть так организованы, работать так дружно, что именно благодаря социалистической природе нашего общества мы можем стать первой наукой в мире, и вот мне кажется, что координационное объединение наших усилий — это как раз и есть источник громадных сил: их в капиталистическом обществе не имеется».

Тогда же некоторые филиалы Академии наук были превращены в республиканские академии. Так возникли Азербайджанская, Казахская, Латвийская и Эстонская академии наук.

Что касается второй общенаучной идеи Вавилова — о введении планового начала в деятельность академии, то и она была быстро реализована.

Но разве наука в принципе допускает перевод себя на плановую основу?

Разве можно планировать открытия?

Вот вопрос, отвечая на который люди часто утрачивают сдержанность и, разделяясь на два противостоящих лагеря, не знают компромисса.

До войны, да еще некоторое время после ее окончания, у нас, пожалуй, преобладала отрицательная точка зрения на возможности планирования открытий. Все изменилось в первые же годы президентства С. И. Вавилова.

Во многих своих статьях и выступлениях Сергей Иванович развивал идею планирования всей научной работы и убедительно доказывал, что в больших современных научных учреждениях должны планироваться не только строительство, подготовка кадров, приобретение оборудования и материалов и тому подобное, но и само научное содержание деятельности ученых.

Находилось немало скептиков, не верящих в возможность такого рода планирования. Даже после войны еще встречались люди, к которым можно было применить слова Вавилова, сказанные им по поводу довоенных скептиков:

«Возможность планировать научные исследования сначала встречалась с недоверием. Рассуждали примерно так: «Наука по существу своему имеет задачей раскрытие неизвестного, как же можно планировать неизвестное? Не получится ли из этого задача вроде той, которая задается в народной сказке: «Пойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что». На самом деле такое рассуждение ошибочно, оно опровергается всем прошлым науки и прежде всего нашим советским опытом»[36].

Сейчас мы отчетливо видим, что дало нашему народу начатое сразу же после окончания войны планирование в науке. В полетах советских спутников, в выводе на орбиту Земли корабля «Восток» с Ю. Гагариным на борту, в создании атомных электростанций, в успехах химии и металлургии, во многих других успехах науки и техники наших дней продолжают реализовываться планы, одним из главных вдохновителей или даже составителей которых был Сергей Иванович Вавилов.

К сожалению, вклад Вавилова во все перечисленное мало кому известен. В лучшем случае вклад этот видят в организационных мероприятиях первого послевоенного президента. В том, что научные исследования по всей стране стали вестись широким фронтом, с участием ученых союзных республик. В том, что по четким планам стали работать все лаборатории, а эти планы представляли собою разветвления одного большого плана.

Но сказать о вкладе Сергея Ивановича в планирование науки можно гораздо больше.

Глава 2. Не «предвидеть», а «предопределять»

Сегодня много говорят о предвидении будущего. Возникла целая наука — футурология, появляются статьи и книги футурологов.

Имя Сергея Ивановича Вавилова в работах футурологов (в том числе советских) упоминается редко.

А между тем вряд ли при жизни Вавилова кто-нибудь сделал больше его и для теории и для практики «футурологии науки».

Планировали работу советских научных учреждений и до войны. Но вряд ли то планирование можно было назвать «научным». В институтах и лабораториях, где оно применялось, планирующие больше видели нужды современного производства, его количественного роста, чем нужды развивающейся науки. Ориентиром служили хозяйственные планы. Если, скажем, последние предусматривали развитие на столько-то процентов черной металлургии, то это почти автоматически влекло за собою увеличение на столько же процентов расходов на исследовательские работы по черной металлургии.

Преобладало, если так можно выразиться, «производственное» планирование науки. Выражаясь упрощённо, от науки ожидали прежде всего помощи производственному плану. То, что «продукция» науки измеряется иными мерками — ценностью будущих открытий, — как-то из поля зрения планировщиков науки выпадало. Открытия не исключались. Их приветствовали. Но рассматривали их как дело случая и о сознательном планировании открытий высказывались с иронией.

Но действительно ли Вавилов предложил «планировать открытия»? Люди, работавшие с ним, вроде бы этот факт отрицают.

Академик Б. А. Введенский, например, вспоминал: «Полемизируя с противником планирования научных исследований и проводя грань между планированием исследований и планированием открытий, Сергей Иванович неожиданно процитировал из А. К. Толстого:

Франк, комментируя слова Введенского, писал: «Строки, которые цитирует Борис Алексеевич, действительно Сергей Иванович любил произносить, поясняя сущность планирования науки. План должен предусматривать постановку конкретной задачи и путей ее решения, то есть того, какие зерна и как должны быть посеяны. Однако ответ, который даст природа на поставленный вопрос, может быть неожиданным. «Всход наук не в нашей власти».

Все же слова ученых, вероятно, нуждаются в уточнении. Не веря в предвидение открытий («давайте откроем то-то!»), Сергей Иванович, несомненно, верил в осторожное предопределение их («давайте работать так-то, это нам даст большие шансы что-нибудь открыть»).

В таком смысле Вавилов планировал и открытия, не одни исследования.

Могут возразить: какое же это «планирование», если говорится лишь о шансах, а не о твердо достижимой цели?!

Да, на «производственное» планирование это непохоже. В науке нет и не может быть гарантий, что затраченные усилия обязательно приведут к чему-то грандиозному.

В связи с этим можно вспомнить «Микроструктуру света», книгу, написанную Вавиловым летом 1950 года. Это замечательная книга. Она подводит итоги многолетним исследованиям ученого и его сотрудников в области оптики, делает важные обобщения. Но главной цели автора — создания новой науки микрооптики — она, как полагают некоторые физики, не достигает.

Вины ученого в отсутствии крупных результатов отдельного его исследования может и не быть. Отправляясь на поиск в неведомые края, и гений не может знать заранее, богаты ли они или бесплодны.

Сам Ньютон, работая над своим историческим сочинением «Хронология» (полностью — «Хронология древних царств с присоединением краткой хроники от первых упоминаний о событиях в Европе до завоевания Персии Александром Великим»), затратил на него с перерывами 40 лет. При этом первую главу он собственноручно переписал 18 раз! А потомки труд признали ошибочным, заявили, что к научным достижениям Ньютона он ничего существенного не прибавил.

Ничего особенно существенного не прибавили к научным достижениям Эйнштейна последние 22 года жизни, посвященные в основном так и не завершенной «единой теории поля».

И все же примеры такого рода не могут отвергнуть возможности научно планировать науку.

Научно — значит объективно и тщательно подготовив задание. Обеспечив наивысшую вероятность хорошего результата исследования.

Здесь снова нужно вспомнить заветы Вавилова: искать на широком горизонте; вникать в сущность явления; видеть направление, а не конъюнктуру.

Как может прозвучать рекомендация «искать на широком горизонте» для человека малоопытного? Собирайте больше фактов где только можно. Даже простое собирание фактов полезно.

Но открытие рождается обычно в лучах какой-то идеи. Поэтому, чтобы «запланировать» открытие, надо прежде «отыскать» идею. Тут неизбежен субъективизм исследователя, значит, есть опасность «ухода в сторону», ошибки. Чтобы сократить опасность, опытный руководитель ищет начальную идею сам и делает ее стержнем задания.

Для него поиск на широком горизонте ранее известных фактов может подсказать идею на основании известного «принципа непротиворечивости».

Вот два примера, иллюстрирующих этот принцип.

Биолог изучает функции живого организма. Конечно, этот организм управляется главным образом тонкими и сложными законами жизни. Но все законы физики и химии, выведенные для тел неживой природы, действительны и для живого тела. Ни один биологический закон не может противоречить более простым физическим и химическим законам. Это облегчает исследования, устанавливает известное взаимопонимание между представителями биологии и точных естественных наук.

Другой пример. Люди разных специальностей стараются определить возраст Земли. Они пользуются совершенно разными методами: астрономы рисуют картину первоначального пыле-газового облака, окружающего Солнце; геологи ищут на суше блоки древнейших пород и рассчитывают их возраст; радиофизики прикидывают, сколько времени прошло с тех пор, как первичный элемент уран-235 распался на фактически содержащееся в земле количество вторичного элемента — свинца-207. И выводы всех этих ученых не могут противоречить один другому. По расчетам астрономов, возраст получается порядка 5–6 миллиардов лет, по расчетам геологов — не меньше 3,5 миллиарда лет, по данным радиофизиков — 5–6 миллиардов лет.

Кто ищет на широком горизонте, имеет много шансов заглянуть глазами из одной области в другую. Заглянуть и призадуматься: нет ли здесь чего-нибудь интересного для темы нового исследования?

Второй совет Вавилова — «вникать в сущность явлений» — особенно гармонирует с другим объединительным общенаучным принципом: «гомологическим».

Если принцип непротиворечивости помогает искать «озаряющую начальную идею», так сказать, на горизонтальном уровне, то гомологический принцип ведет в глубину, открывает ученому возможность искать задание «по вертикали».

Все науки о природе вышли из одного источника. Они не только разбежались, как пальцы на одной руке. Они сохранили живое сходство, как те же пальцы или как, скажем, родные братья и сестры. При тщательном рассмотрении всего вышедшего из одного истока можно найти черты сходства, в том числе формальные (математические и другие) даже между самыми, казалось бы, далекими областями знаний. И между процессами, с помощью которых эти области изучаются. Отмечают, например, «сходство» между учением о нервной системе и рекламированием товаров, между учением о тепловых машинах и языкознанием и так далее.

Гомологический принцип в науке — искра, способная зажечь не одну плодотворную идею. Заглядывая в сущность одного явления, исследователь получает прекрасную возможность догадаться о глубинном стимуле явления, внешне часто совершенно непохожего на первое.

Помогает «видеть направление, а не конъюнктуру» также общенаучный и объединительный принцип — «принцип единой практической проверки».

Как первые два (непротиворечивости и гомологический), и третий принцип прост и соблюдается неукоснительно. И он помогает научному руководителю в выборе эвристической идеи, так как тоже отражает свойство мира, без учета которого немыслимо открытие.

Сложны и порою непонятны для неспециалистов языки и символы наук. А ведь все науки не только вышли из одной основы. Все их результаты в конечном счете возвращаются к одному и тому же: к человеческой практике. Абстрактнейшие из теорий проверяются делами той же самой практики, в которую выливается необходимость починить крышу дома, если она течет. И если все теории и вся наука в целом у своих истоков имели общедоступный язык, то на том же самом языке в конечном счете оцениваются их результаты.

«Разъединению наук специализацией» есть хороший противовес: «объединение их практической проверкой».

Еще сравнительно недавно основное продвижение наук вперед определялось преимущественно «вершинами»: такими выделяющимися точками, с которых перед умственными взорами людей разворачивались новые горизонты поисков. Подобными вершинами являлись, например, в свое время механические законы Ньютона, периодическая система элементов Менделеева, теория естественного отбора Дарвина, структурная теория органической химии Бутлерова, теория относительности Эйнштейна и теория квантов Планка. Открытия были делом большей частью отдельных выдающихся умов, и армий ученых но существовало, в лучшем случае — маленькие отряды. Научные лаборатории уместнее было сравнивать не с храмами науки, а в лучшем случае с маленькими ее часовнями.

Но всемогущая практика и самый ход прогресса все сильнее требовали, чтобы вслед за открытиями «вершин» шло кропотливое изучение «местностей вокруг». И при этом все чаще происходило неожиданное: неприметные на первый взгляд детали вдруг превращались в ключ к левым этапам развития науки, манили творческую мысль вперед, к раскрытию глубоких тайн в «долинах», там, где их не ожидали.

В результате маленькие научные отряды превращались в «армии», скромные лаборатории — в громадные институты со сложным оборудованием и большим штатом с услуживающего персонала. Ученые же, стоявшие во главе таких армий, приобретали ответственность и власть гораздо большую, чем настоящие генералы: за последними стоят, увы, лишь смертные солдаты, за учеными же — бессмертные, всемогущие силы природы.

В особо выгодные творческие условия Советское государство поставило своих ученых.

Советская армия ученых внушает уважение и численным составом, и квалификацией своих участников. Самые дерзкие замыслы для нее практически осуществимы. Государство не жалеет на это средств, оказывает ученым и другую поддержку. «Только ищите, исследуйте, предлагайте, передавайте для воплощения инженерам, практикам!»

Итак, возможных направлений поисков стало больше. Богаче условия для поисков на любом из них. И невольно укрощается стихия научного прогресса.

У нас, как, может быть, ни в одной другой стране мира, создается обстановка, в которой облегчены условия открывать что надо, предопределять с высокой степенью вероятности полезные обществу открытия.

Вклад Сергея Ивановича Вавилова в развитие таких возможностей огромен.

Глава 3. Дела хозяйственные

Немедленно после его избрания к новому президенту явились «три мушкетера», три очень деловых хозяйственных работника. Они принесли на подпись заранее заготовленные сметы и распоряжения. По их мнению, президенту было ни к чему вникать в детали. Достаточно приложить к документам руку, остальное «мушкетеры» брали на себя.

Лица хозяйственников вытянулись, когда Вавилов взял документы в руки и стал придирчиво проверять в них все, строчку за строчкой. Временами он задавал поразительные вопросы. В конце концов часть документов была забракована и возвращена обратно, часть существенно исправлена.

Начиная с этого дня хозяйственной стороной жизни академии, как и всеми другими, руководил президент. Хозработники с рвением выполняли свои обязанности и больше не пытались самовольно сделать что-нибудь серьезное. Впрочем, они были довольны. На их практические натуры производила сильное впечатление та далекая целесообразность, которой были пронизаны все хозяйственные указания президента.

Бывало, например, так. Профессор Д. И. Каргин, ответственный за организацию двухсотлетнего юбилея творца начертательной геометрии Гаспара Монжа, заявляет, что им, Каргиным, заказан «в натуральную величину» портрет французского ученого. Надо утвердить расход. Вавилов не возражает, но говорит, что в принципе он против таких заказов. Обычно они выполняются наспех и не отвечают требованиям, которые предъявляются со стороны качества к художественным произведениям.

— Впредь, — резюмирует Сергей Иванович, — следует заказывать лишь хорошие, высококачественные портреты, которые оставались бы в будущем в помещениях Академии наук и служили их украшением.

Перевыборы президента совпали с 220-летием Академии наук. Основана Петром I она была, правда, в 1724 году, так что, строго говоря, 220 лет ее существования следовало бы отмечать год назад, в 1944-м. Но тогда еще шла война, а кроме того, свою деятельность академия начала лишь в 1725-м.

Торжественный юбилей отмечался и в Москве и в Ленинграде. В Ленинградском Эрмитаже, в галерее, посвященной героям 1812 года, картины по указанию Вавилова впервые освещаются люминесцентными — «вавиловскими» — лампами. Участники академических торжеств приглашены в Эрмитаж, и их просят высказаться о новом способе освещения произведений искусств.

Не всем этот способ пришелся по вкусу. Казанский академик А. Е. Арбузов, например, сказал Д. Н. Лазареву, дававшему технические объяснения помощнику Вавилова:

— Знаете, что-то не то…

Случайно шедший сзади Сергей Иванович услышал это замечание и спросил:

— А что «не то»?

— По-моему, — несколько смутясь, ответил казанский химик, — люминесцентный свет по сравнению с дневным холоден. Это, по-видимому, объясняется излишком фиолетовых лучей в его спектре.

Вавилов добродушно рассмеялся.

Однако справедливое замечание Арбузова он запомнил и передал своим сотрудникам. Они потом долго и небезуспешно работали, чтобы «согреть» люминесцентное освещение, подобрать спектральный состав, более приятный для глаза.

Старые сотрудники ФИАНа часто и в личных разговорах, и на торжественных собраниях в институте по поводу того или иного события вспоминают, какое исключительное внимание проявлял Вавилов ко всем строительным и хозяйственным проблемам родного института.

Он принимал личное участие в обсуждении строительных чертежей, планировки, вопросов внутреннего устройства и меблирования ФИАНа.

Любопытный эпизод, характеризующий активность Вавилова в хозяйственных делах академии, приводит в своих воспоминаниях академик В. И. Векслер, бывший заместитель Сергея Ивановича по ФИАНу в послевоенное время:

«За все время, которое я знал Сергея Ивановича, я только один раз видел, как он не смог сдержать гнев. Дело обстояло так. Мне пришлось рассказывать Сергею Ивановичу о плане постройки научного объекта, за который я отвечал. Я старался сделать проект как можно более экономным, предвидя возможные осложнения при обсуждении в комиссии, которая должна была утверждать этот проект. Я исключил зеленое ограждение объекта, однако Сергей Иванович при обсуждении настоял на том, чтобы ввести его в проект, и это действительно было разумно и целесообразно. Как и следовало ожидать, во время заседания один видный член комиссии в издевательском тоне начал критиковать именно этот пункт проекта. Вот тут я впервые увидел Сергея Ивановича в гневе. Он, побледнев, вскочил, ударил кулаком по столу и закричал: «Это я, черт возьми, требовал осуществления этой части проекта!» Поведение Сергея Ивановича было настолько необычным, что виновник придирок побледнел и, заикаясь, начал лепетать бессвязные извинения…»

В 1946 и 1950 годах Сергей Иванович избирается депутатом Верховного Совета СССР. Выдвигают его от Ленинского района Москвы, где расположено много академических институтов и сам Президиум Академии наук СССР. В 1947 году Вавилова избирают также депутатом Московского городского Совета.

Сергей Иванович чрезвычайно серьезно и с чувством большой ответственности относился к своим депутатским обязанностям. Пятнадцать лет — до последних лет жизни — он выполнял почетный депутатский долг. Регулярно в назначенные часы встречался со своими избирателями, выслушивал их жалобы и пожелания. Никто не уходил от него без помощи, без доброго совета.

Свои взгляды на обязанности депутата-ученого он изложил в феврале 1946 года в выступлении на предвыборном собрании:

«Депутат-ученый, как и прочие депутаты, обязан быть слугой народа во всех его нуждах, начиная от житейских, бытовых трудностей отдельного человека до больших государственных дел.

Но вместе с тем депутату-ученому особо надлежит заботиться о развитии родной науки и техники, о подготовке новых молодых ученых, о распространении, общедоступности знаний посредством школ, книг, журналов, лекций, радио. Он должен принимать меры к строительству новых научных учреждений, институтов, лабораторий, к повышению их качества, к внедрению в жизнь научных результатов. Его дело заботиться о людях науки, поддерживать их в научных начинаниях и новаторстве, помогать им в быту. Наконец, он обязан никогда не забывать о советском научном авторитете, о том, что советская наука и техника должны непрерывно двигаться вперед и идти в первых рядах мировой науки и техники»[37]. О том, что для самого Вавилова это не было общими словами, свидетельствует такой, например, факт.

В Ленинграде на Васильевском острове находится небольшое старинное здание, увенчанное башней. Некогда она называлось Кунсткамерой, и в нем по распоряжению Петра I с 1714 года демонстрировались всякие физические приборы: воздушные насосы, электрические машины, телескопы, микроскопы и другие, закупленные Андреем Нартовым за границей. Позднее в этом здании ставил свои опыты М. В. Ломоносов.

Но в 1747 году здание Кунсткамеры охватил пожар. Ломоносову построили небольшую химическую лабораторию, и он перешел туда. В искалеченном пожаром здании, в его круглом, или, как говорили, «циркульном», зале, за большим круглым столом заседала некоторое время конференция Академии наук.

В полуразрушенном виде, без башни, здание Кунсткамеры простояло вторую половину XVIII века, весь XIX век, наконец, первую половину XX века. Вероятно, оно стояло бы так и дальше, если бы над судьбой колыбели русской науки не задумался депутат С. И. Вавилов.

Именно как депутат, как представитель народа Сергей Иванович решил сделать все от него зависящее, чтобы восстановить эту реликвию, вернуть ей прежний вид, поставить архитектурный памятник под охрану государства. Народ должен знать, в каких условиях работали передовые люди прошлого, какая непосредственная обстановка их окружала, когда они растили и развивали русскую науку и культуру.

Задача казалась непомерно трудной хотя бы уже по одному тому, что долго не удавалось найти надежного изображения или чертежа Кунсткамеры. Невнимание, преступная небрежность царского правительства к памяти Ломоносова привели к крайнему распылению и даже уничтожению вещей и документов, связанных с его жизнью и деятельностью.

Однако трудности не остановили Вавилова. Различными путями — то как частное лицо, то используя возможности депутата — он разыскивал повсюду предметы и документы, относящиеся к Кунсткамере.

Кое-что, правда очень мало, удалось найти в архивах. У одного чудака, долго упиравшегося и подозревавшего подвох, после всяческих уговоров удалось купить за большие деньги подлинную тарелку, принадлежавшую Ломоносову.

Счастливый случай столкнул Сергея Ивановича с архитектором Капланом. Вавилов сразу понял, что это именно тот человек, который ему был нужен. Любитель антикварных редкостей и знаток старины, Каплан разгадал вид Кунсткамеры до пожара.

Договор был заключен, деньги найдены, и вот начались интенсивные строительные работы. В самые последние дни 1948 года реставрация была закончена. То немногое из предметов обихода и документов, характеризующих жизнь и деятельность Ломоносова, что удалось найти, было собрано в отреставрированном помещении.

Академия наук СССР постановила открыть в здании Кунсткамеры Музей имени М. В. Ломоносова.

При энергичном содействии Вавилова музей получил еще до открытия ряд очень ценных экспонатов, бывших раньше собственностью различных учреждений Академии наук и многих известных музеев страны: Эрмитажа, Исторического в Москве и других. Сам Сергей Иванович передал в Кунсткамеру более тридцати редких книг из собственной библиотеки.

В честь открытия музея в нем с 5 по 11 января 1949 года была проведена сессия общего собрания Академии наук Советского Союза.

Прежде чем пройти внутрь, приезжавшие из других городов академики долго разглядывали позолоченную армиллу[38], которой по совету Вавилова украсили восстановленную башню Кунсткамеры.

Собравшиеся расположились в том же циркульном зале, где после пожара 1747 года заседала конференция петровской академии, за тем же круглым столом, за которым некогда восседали их предшественники, а перед каждым из присутствовавших лежало настоящее гусиное перо. В речи, посвященной знаменательному событию, Сергей Иванович сказал:

«Открывая Музей М. В. Ломоносова в этом здании, освященном для нас памятью личной работы Ломоносова, Академия наук выполняет свой старинный долг перед памятью одного из самых замечательных людей нашего прошлого… Открываемый сегодня Музей М. В. Ломоносова должен послужить распространению знаний о Ломоносове, о его науке, в широких народных массах. Вместе с тем этот музей должен быть новым центром для дальнейшего углубленного изучения Ломоносова, для собрания предметов, документов, с ним связанных».

Это было достойное чествование памяти великого основоположника русской культуры и науки.

Глава 4. Главный редактор

Говорят, что, подписывая рукописи в набор, Сергей Иванович непременно спрашивал, чуть улыбаясь:

— А беспамятной собаки здесь нет?

Имелась в виду одна коротенькая, но очень злая заметка, опубликованная в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона и направленная против его главного редактора, который подписал ее не читая, как и все прочие. В заметке было всего две строчки: «Беспамятная собака — собака жадная до азартности».

Вавилов был одним из самых внимательных, требовательных и педантичных редакторов на свете. Он не только самым тщательным образом прочитывал все рукописи, затем правленые рукописи, затем гранки и верстку, но обдумывал и обсуждал все прочитываемое (если, конечно, не браковал сразу материал за низкое качество) со всех точек зрения, какие только могут представиться редактору.

Л. В. Левшин о работе С. И. Вавилова в БСЭ: «Редактирование энциклопедии требовало от С. И. Вавилова большого и кропотливого труда. С глубоким вниманием прочитывал он каждый выпускаемый том от начала до конца. Во многих случаях, когда статьи его не удовлетворяли, он сам либо правил их, либо переписывал заново…

Своим сотрудникам в редакции энциклопедии он внушал чувство глубокой ответственности за проводимую ими работу. Он говорил им, что, редактируя статью, всегда следует иметь в виду читателя, ставить себя на его место. Самое страшное — это краснеть перед читателем».

Был такой случай из практики Большой Советской Энциклопедии. Готовилась заметка из пяти строк о представителе рода лемуров — полуобезьян. Сергей Иванович потребовал дать к ней библиографию. Сотрудники издательства сочли это требование «излишеством» и так и заявили главному редактору.

Вавилов ответил примерно в таком духе:

— Нам с вами, равнодушным к лемурам, библиографическая справка может показаться роскошью. Но ведь тот читатель, который обратился к энциклопедии за этой справкой, безусловно, интересуется полуобезьянами. И коль скоро вы стеснены объемом и не можете сами сказать многого, будьте добры, укажите читателю соответствующую книгу.

Несколько читателей обратилось в редакцию БСЭ с жалобой на то, что в первом томе не было слова «абажур». Слово выпало не случайно, о нем помнили. Считали просто, что оно не нуждается в истолковании. Так как первый том уже вышел и туда нельзя было вносить добавление, Вавилов предложил включить слово «абажур» в специальный словник БСЭ с соответствующим пояснением. Сейчас упущенное слово введено даже в Малую Советскую Энциклопедию, издание которой было осуществлено в 1960 году.

Сергей Иванович терпеть не мог общих фраз, многословия и словесных штампов. В статье для БСЭ «Вакуумная техника» было написано: «Советские ученые и инженеры вписали в В. Т. немало славных страниц». Главный редактор пишет на полях: «Это надо конкретизировать. Иначе получается пустая фраза».

Статья «Атомизм» содержала выражение: «А. утверждает, что материя по своему строению не есть нечто сплошное, непрерывное, но, напротив, образована из отдельных чрезвычайно малых частиц». Вместо одиннадцати слов редактор поставил одно: «состоит», и получилось яснее и категоричнее: «А. утверждает, что материя состоит из отдельных чрезвычайно малых частиц».

Сергей Иванович вовсе забраковал как неуместную цветистую фразу в статье о А. М. Бутлерове: «Такого титана мысли, как Б., можно и должно поставить в один ряд с другими титанами химии — Ломоносовым и Менделеевым». Сбоку он написал: «Это не подходит для БСЭ».

В другом выражении: «Своими трудами Ломоносов прокладывал тернистый путь для развития русской науки и поднял ее на высоту мирового значения», — Сергей Иванович вычеркнул слово «тернистый». Он обращал внимание некоторых авторов на злоупотребление эпитетами «знаменитый», «выдающийся», «крупнейший» и требовал, чтобы эти слова без нужды не ставились.

Вероятно, не со всеми замечаниями Вавилова как рецептора можно согласиться. Вот эпизод, приведенный И. А. Толстым, молодым тогда научным сотрудником, начавшим работать у Вавилова в годы эвакуации в Йошкар-Оле:

— Вам поручается перевести книгу Прингсгейма. Я буду редактировать. Предупреждаю, чтобы в книге не было ни одного «является». Это «является» пошло от немецких философов-идеалистов. Это русские гегельянцы в сороковых годах прошлого века ввели. Безобразие! О чем угодно можно сказать по-русски без «является».

Толстой был немало удивлен, услышав из уст своего начальника такое конкретное указание по переводу.

— Не могу забыть, — рассказывал впоследствии Толстой, — с каким темпераментом Сергей Иванович отстаивал чистоту русского языка и как возмущался его искажениями.

Конечно, это высказывание Вавилова ни в каком смысле не было связано с несвойственным ему национализмом. Национализм был совершенно чужд С. И. Вавилову, и никогда ни одного поступка, ни одного замечания не было им сделано под влиянием этого недостойного чувства. Опять же из практики работы над Большой Советской Энциклопедией известен такой случай.

Шла сверка IV тома энциклопедии, Сергей Иванович читает статью о Бенкендорфе. В статье написано: «Немец по происхождению, Б. с особым ожесточением преследовал все проявления русской прогрессивной мысли и был одним из инициаторов травли и убийства Пушкина и Лермонтова».

— Откуда следует, что «немцы по происхождению» обязательно должны ненавидеть русских? — замечает Вавилов.

И объясняет, что, утверждая, будто Бенкендорф «проследовал все проявления русской прогрессивной мысли» потому, что был «немцем по происхождению», автор статьи допускает грубую политическую ошибку. Редактор зачеркивает слова «немец по происхождению» и ставит на их место «балтийский барон».

И еще два интересных примера. Больше десятка корректур прошел VI том БСЭ, прежде чем оттиски попали к главному редактору. Но Вавилов и в них находит грубейшие ошибки. Статья «Бытовой жанр» сопровождается репродукцией картины, под которой стоит подпись: «На пашне. Весна. Живопись А. Г. Васнецова». Вавилов исправляет на Венецианова. В статье о литературном критике Брандесе он вылавливает опечатку «электрически сочетал», вместо «эклектически сочетал». И так далее.

Свое назначение главным редактором Большой Советской Энциклопедии Вавилов принял с воодушевлением. Высоко расценивая выпуск Советской энциклопедии, он писал:

«Советской науке принадлежит высокая честь и почетная обязанность создать Энциклопедию, охватывающую все отрасли техники, науки, культуры, всю совокупность философских, общественно-политических, исторических и экономических вопросов, трактуемых с единственно научных позиций марксизма-ленинизма, Энциклопедию, соответствующую по своей глубине и направленности нашей великой эпохе и требованиям советского народа».

Опыт в составлении статей и заметок для БСЭ Сергей Иванович имел. Он приобрел его еще в 30-е годы, когда написал для первого издания около шестидесяти статей. Отдельные статьи писал он и для второго издания: «Академия наук СССР», «Бугера — Ламберта — Бэра закон» и другие. Для редакторской работы в БСЭ этот опыт, конечно, пригодился, но, к сожалению, Сергей Иванович далеко не полностью успел его использовать. В работе над вторым изданием Вавилову удалось подготовить к печати только первые семь томов, а увидели свет при нем лишь три тома. За несколько часов до своей кончины Сергей Иванович еще отдавал распоряжения сотрудникам редакции…

В высокой требовательности Вавилова к авторам, с которыми он имел дело то как редактор, то как переводчик, то как референт или рецензент, проявлялись, если так можно выразиться, сразу два Вавилова: Вавилов-ученый и Вавилов-популяризатор. А благородный труд популяризации Сергей Иванович любил беззаветно.

Архивы многочисленных издательств и редакций журналов до сих пор хранят рукописи, выправленные Вавиловым, снабженные его замечаниями и рекомендациями. Пересматривая их, можно убедиться, с какой тщательностью и с каким высоким чувством ответственности относился знаменитый советский физик к редакторской работе, хоть и благородной, но не всегда благодарной: похвалы обычно достаются автору, критика большей частью направлена против редактора.

Вот примеры небольшой правки Вавилова в статьях по атомной физике для журнала «Природа»:

Текст до правки

Химически изотопы совершенно тождественны, но их физические свойства из-за различия в массе различны.

Текст после правки

Химически изотопы практически совершенно тождественны, но их некоторые физические свойства из-за различия в массе заметно различны.

Текст до правки

В природной смеси данного элемента изотопы встречаются всегда в одинаковых относительных количествах; процентный изотопный состав данного элемента постоянен.

Текст после правки

В природной смеси данного элемента (по крайней мере на поверхности Земли) изотопы встречаются всегда в одинаковых относительных количествах; процентный изотопный состав данного элемента постоянен.

Текст до правки

В дальнейшем, когда производство тяжелой воды будет более широко развернуто, можно будет говорить о вполне конкретных опытах в этом направлении.

Текст после правки

Если удастся шире развернуть производство тяжелой воды, можно будет говорить о вполне конкретных опытах в этом направлении.

Ученый и популяризатор совместно в одном лице редактировали эти абзацы. Правка отчетливо выражает два замысла редактора: чтобы все было совершенно точно в научном отношении и чтобы читатель-неспециалист лучше понял мысли авторов.

Если сравнить между собою два варианта первого абзаца, сразу можно увидеть их принципиальное различие. Вавилов, по существу, исправил три довольно грубые неточности автора. Во-первых, химические изотопы, конечно, не могут быть «совершенно тождественными». Ведь физические свойства тел определяются их химическим составом. И если не вставить в фразу слова «практически» (то есть приблизительно, неточно), то было бы совершенно непонятно, какое таинственное явление обусловливает различие физических свойств изотопов. Редактор вписал также слово «некоторые» (второе уточнение) и тем подчеркнул, что ввиду большой близости химического состава изотопы различаются между собою далеко не всеми, а лишь некоторыми физическими свойствами. Существенно и третье уточнение: хотя изотопы различаются не всеми, а лишь некоторыми свойствами, но зато этими свойствами они различаются между собою «заметно».

Так три вставленных слова сразу расширили и уточнили смысл фразы.

Не требует особого доказательства важность вставки в скобках во втором абзаце: откуда мы сегодня можем знать, что на поверхности Юпитера, например, изотопы, как и на Земле, встречаются в одинаковых относительных количествах? Когда получим точные данные о других мирах, тогда и будем расширять определения.

Недозволенную вольность допустил автор в третьем абзаце: выдал желаемое за нечто такое, что обязательно скоро наступит. А ведь ученые до сих пор работают над проблемой производства тяжелой воды и еще ее не разрешили. Здесь правильнее оговорить «когда» осторожным «если».

Будучи требовательным к другим, Вавилов был еще в большей степени требователен и к самому себе, к своим многочисленным научно-популярным произведениям. Он не уставал исправлять собственные формулировки при переизданиях. Вот, например, как выглядит одно и то же место в первом и пятом изданиях одной из лучших книг Вавилова «Глаз и Солнце»:

Белый свет — сложный, смесь бесчисленного разнообразия лучей, преломляющихся в стекле в разной степени. Призма не изменяет белого цвета, а развертывает его на простые составные части.

Белый свет (по Ньютону) — сложный, механическая смесь бесчисленного разнообразия лучей, преломляющихся в стекле в разной степени. Призма не изменяет белого цвета, а разлагает его на простые составные части.

Слово «механическая» уточняет смысл явления. «Разлагает» гораздо понятнее неискушенному читателю, чем более специальное «развертывает».

Другой пример: Сергей Иванович делает перевод «Оптики» Ньютона, но остается, как очень часто, не удовлетворен своей работой. Однако перевод подготовлен к юбилею, его скорее надо печатать. «Оптика» выходит в свет (в серии «Классики естествознания», книга 17, Госиздат), а в ней — «Послесловие переводчика» с такими словами Сергея Ивановича:

«Книга выпускается к 200-летию со дня смерти Ньютона, последовавшей 20 марта (старого стиля) 1727 г. Печатание было начато несколько поздно, и я мог просмотреть только две корректуры. Ввиду этого не удалось избежать некоторых шероховатостей, неточностей и опечаток. К сожалению, и теперь приходится повторять слова, сказанные Ньютоном в письме к Котсу от 11 октября 1709 г.: «Невозможно печатать книги без опечаток».

«Только две корректуры» успел просмотреть переводчик! Многие ли из современных переводчиков просматривают больше — и не мучаются угрызениями совести?!

Многообразна была редакторская и издательская деятельность Сергея Ивановича.

Став еще в 1933 году председателем Комиссии АН СССР по изданию научно-популярной литературы (эта комиссия была создана во исполнение постановления Центрального Исполнительного Комитета СССР, обязавшего Академию наук резко активизировать свою деятельность в области популяризации науки), Вавилов возглавлял комиссию и направлял ее работу до последних своих дней.

Так же до самых последних дней, начиная с 1939 года, он был ответственным редактором центрального физического журнала — «Журнал экспериментальной и теоретической физики».

Став президентом, Вавилов занял в числе прочих должности: главного редактора журнала «Доклады Академии наук СССР», главного редактора издания «Материалы к библиографии трудов ученых СССР», председателя Редакционно-издательского совета АН СССР.

Под руководством Вавилова продукция издательства Академии наук резко возросла в объеме. Если в 1945 году, когда он только брал дело в свои руки, эта продукция составляла 5,5 тысячи печатных листов в год, то к 1950 году она увеличилась в два с половиной раза и достигла общего объема 13,9 тысячи печатных листов.

Особенное значение придавал Вавилов внешнему оформлению книги. Он считал, что советской книге давно пора не только по содержанию, но и. по внешности завоевать одно из первых мест в мире. Сам лично он составил инструкцию по оформлению всех серий, выпускаемых издательством Академии наук, и строго следил, чтобы эта инструкция всегда соблюдалась.

Образцом, по которому готовились все следующие издания «Классики науки», стал вавиловский перевод с латыни «Лекций по оптике» Ньютона. Эти «Лекции» вышли в свет в 1946 году. Вавилов перевел работу Ньютона, забытую в Англии и никогда раньше не переводившуюся на живой язык. (Любопытно, что последующие переложения «Лекций по оптике» на немецкий и румынский языки делались не с оригинала, а с русского перевода Вавилова.)

Бывали случаи, когда Вавилов сам создавал эскизы обложек для новых книг. Для всех академических изданий он ввел единый книжный знак: кружок с изображением в центре здания Кунсткамеры Петра I на Васильевском острове в Ленинграде.

Кроме непосредственного редактирования и издательских забот, Вавилов возложил на свои плечи также организацию микрофильмирования книг, следил за правильным ведением библиотечного дела в системе Академии наук, много сделал для хорошо организованной торговли академической литературой.

Глава 5. Человечность

«Сергей Иванович очень заботливо относился к местам отдыха сотрудников академии, причем на первом месте для него стояли красоты окружающей природы, а не вопросы легкодоступности. Так, он очень любил Батилиман (около Балаклавы), несмотря на трудности дороги туда».

Эти слова академика Б. А. Введенского приоткрывают еще одну черту личности Вавилова, которую авторы воспоминаний о нем обычно почему-то забывают упомянуть.

Вавилов много делал людям добра, причем делал ненавязчиво, неназойливо, в старомодной манере русских интеллигентов, то есть стараясь остаться незаметным.

Любопытно, что многие ученые, имеющие свои дачи в академическом поселке Мозжинка под Звенигородом, не знают, что весь этот поселок — продукт находчивости и настойчивости бывшего президента.

А было так.

Шел 1946 год. Большой вклад ученых в дело победы не мог остаться не отмеченным особой наградой, и Сергей Иванович, еще не зная точно, когда и как это произойдет, на всякий случай обдумывал, «что бы попросить».

И вот однажды в доме на Композиторской прозвенел телефон.

— Сергей Иванович? С вами будет говорить товарищ Сталин.

— Товарищ Вавилов, здравствуйте. Вы не смогли бы к нам зайти, разговор есть. Когда? Хотя бы завтра…

Разговор был короткий, но существенный.

— Товарищ Вавилов, мы тут говорили с товарищами. Есть мнение наградить ученых чем-нибудь, кроме премий. Они помогали фронту.

— Это будет справедливо…

— Но чем — вот вопрос. Подскажите.

— Иосиф Виссарионович, люди очень утомились, им нужен покой. Такой, чтобы они могли работать дома.

Я прошу построить для академиков дачный поселок под Москвой.

— Мы вашу просьбу постараемся удовлетворить.

Вскоре к Сергею Ивановичу пришли. «Где бы вы рекомендовали строить поселок?»

Вавилов отлично знал Подмосковье. Сели в машину.

Сергей Иванович сам указал своим спутникам на изумительное лесистое место на крутом берегу Москвы-реки, километрах в трех от Звенигорода. Неподалеку находилась деревушка Мозжинка.

Редкий дачный поселок строился с такой быстротой, как поселок Мозжинка Академии наук СССР. Стимулировали и исходное указание, и настойчивость Сергея Ивановича. Начавшееся в 1946 году строительство в 1948-м уже было в основном закончено.

Вот пример другого рода.

Став президентом, Сергей Иванович ввел одну конфиденциальную традицию. В сейфе, в своем кабинете, он выделил уголок и стал время от времени откладывать туда некоторую сумму денег. Узнав, в чем дело, примеру Вавилова последовали некоторые другие сотрудники президиума. Зачем это делалось? Наступал день отпуска какой-нибудь малооплачиваемой сотрудницы. Президент открывал сейф, и вскоре отпускница получала в подарок (в сущности, анонимно, потому что никогда нельзя было с полной достоверностью сказать, от кого он) конверт, содержимое которого сразу увеличивало ее возможность хорошо отдохнуть.

Или еще один пример, особенно интересный тем, что он взят не из академического мира.

Как-то президенту рассказали историю одного учителя — человека многотрудной, горестной судьбы. Учитель этот воевал трижды: в первую мировую войну, в гражданскую, наконец, в Великую Отечественную. В последнюю войну он был ранен и попал в плен. Фашисты глумились над ним как могли. Его, например, раздевали и закручивали колесом, то есть привязывали через спину пятки к самому затылку. Затем кидали на пол животом, два изувера раздвигали его привязанные ноги, а третий вспрыгивал учителю на спину и топтал сапогами. Потом подкидывали снова, и так много раз. Утомившись, изуверы оставили его в закрученном виде до утра (отлично рассчитав, что главные мучения пленник испытает в их отсутствие: от боли он будет стараться изменить положение, но каждое движение приведет к еще большей боли). Утром его развязали и бросили на много дней в особый колодец-карцер, в котором нельзя было ни стоять во весь рост (из-за низко расположенного потолка), ни сесть, потому что внизу были вода и крысы.

Чудом выжив, учитель был освобожден советскими воинами. Но по возвращении в Москву его ожидали новые испытания: известие о смерти матери, о повторном замужестве жены, которая со своим новым мужем отняла квартиру и все имущество учителя. Духовно и физически истерзанный человек надолго попал в больницу. И там… занялся наукой, художественными переводами. В школе он преподавал географию, но при продолжительном постельном режиме больницы ему легче всего было заниматься математикой и литературой.

И дело пошло на лад. Его математические исследования стали появляться в специальных изданиях. Успешно продвигался и новый перевод с английского.

Познакомившись с математическими трудами бывшего учителя, Вавилов предложил ему после поправки работать в академическом институте и взять тему для диссертации. Однако тему тот, оказывается, уже взял: кандидатскую диссертацию он начал писать в больнице. Не пришлось воспользоваться и приглашением в академию: вчерашнему географу, а сегодняшнему математику предложили сразу после выписки из больницы хорошее место в высшем учебном заведении.

Сергей Иванович нашел все же, чем помочь. Через других людей он поддержал учителя материально, выхлопотал для него квартиру. Тот узнал об этом уже после смерти Вавилова. Став профессором и доктором наук, он с благодарностью и теплотой вспоминал президента Академии наук, протянувшего ему руку помощи в трудные для него времена.