Сгорать от любви (и от стыда)

Глава 15 Он спасает меня… я спасу его

Сообщение Игоря повисло в воздухе оглушительным эхом, выжигая все другие мысли, все чувства, кроме одного — животного, всепоглощающего страха. «Серегу завалило. Жив.»

Жив. Это слово было единственным якорем в бушующем море ее паники. Оно не означало «в порядке» или «невредим». Оно означало лишь то, что его сердце еще бьется. И этого было достаточно, чтобы ноги сами понесли ее.

Не думая, не помня себя, она вылетела из его квартиры, даже не закрыв дверь. Поездка в больницу слилась в одно сплошное пятно из мелькающих огней, резких сигналов светофоров, которые она проскакивала на красный, чужих голосов из такси и оглушительного, гулкого стука собственного сердца в ушах. Она мчалась, нарушая все правила, потому что единственным правилом сейчас было успеть. Успеть к нему. Увидеть его. Убедиться, что он дышит.

В приемном отделении царил хаос, знакомый и жуткий. Пахло резким антисептиком, перекисью и человеческим страхом. Дежурный врач что-то кричал медсестрам, мимо нее пронесли каталку с окровавленной рукой. Она, запыхавшаяся, с дикими глазами и разметанными волосами, схватила за руку первую же медсестру — женщину лет пятидесяти с усталым, но добрым лицом.

— Пожарный Сергей? Мне к пожарному Сергею! — ее голос сорвался на визг, в нем слышались слезы и отчаяние.

Медсестра, видавшая виды, взглянула на нее с сочувствием, но покачала головой.

— Родственников пока не пускаем, милая. Идет обработка и первичный осмотр. Подождите в коридоре.

— Я его жена! — крикнула Вика, и в этот момент это была не ложь, не уловка, а самая чистая и единственно возможная правда, которую она когда-либо произносила. Ее сердце кричало это. — Пожалуйста, мне нужно его видеть!

Возможно, в ее глазах было столько отчаянной, безграничной правды, что медсестра сжалилась. Она тяжело вздохнула и кивнула в сторону длинного, ярко освещенного коридора.

— Третий кабинет справа. Но только на минутку, его готовят к перевязке и рентгену. Не мешайте врачам.

Вика бросилась вперед, не чувствуя под собой ног. Ее пальцы дрожали, когда она нащупала ручку двери. Она распахнула ее.

И застыла на пороге, впиваясь в картину перед глазами.

Он лежал на кушетке, полусидя, с закрытыми глазами. Его лицо, обычно такое живое и насмешливое, было покрыто слоем серой сажи и мелкими ссадинами. Губы потрескались. Могучее, сильное тело, которое она так жадно ласкала прошлой ночью, сейчас казалось уязвимым и изможденным. Левая рука была уже забинтована по локоть, на правой виднелись красные, волдырящиеся следы ожогов.

Его камуфляжная форма, пропитанная гарью и водой, лежала на полу грязным, отвратительным комком. Но самое страшное было не в ранах. А в выражении его лица — абсолютная, выжатая до дна, первобытная усталость. Усталость не от одного пожара, а от их бесконечной, изматывающей череды.

— Сергей… — его имя сорвалось с ее губ сдавленным, разбитым шепотом.

Он медленно, с видимым усилием, открыл глаза. И в их карих глубинах, сквозь боль, дым и изнеможение, вспыхнул тот самый огонек. Тот, что она видела в парке. Тот, что горел для нее. Только для нее.

— Вика… — его голос был хриплым, пропахшим дымом и болью. Он попытался сглотнуть. — Я же… говорил… жди дома.

Она не выдержала. Все ее напряжение, весь накопившийся ужас прорвались наружу. Крупные, горячие, обжигающие слезы хлынули из ее глаз ручьем, не дав ей вымолвить ни слова. Она подбежала к нему и, осторожно, боясь причинить малейшую боль, припала к его здоровому плечу, обнимая его. Она тряслась, всхлипывая, как ребенок, чувствуя под щекой тепло его живой кожи, слушая ровный, сильный стук его сердца — самого главного звука в ее жизни.

— Я так испугалась… — рыдала она, ее слова тонули в ткани его простой больничной рубашки. — По телевизору… этот взрыв… а потом Игорь написал… я думала, я сойду с ума…

Он слабой, но все еще сильной здоровой рукой медленно погладил ее по волосам, по спине, успокаивающе.

— Пустяки. Ребра… немного потрепало. Рука… подумаешь, ожог. Сотрясение, наверное, — он попытался улыбнуться своей старой, ироничной улыбкой, но получилась лишь гримаса боли. — Красиво… горим?

Она оторвалась от него, яростно утирая лицо ладонями, оставляя на щеках размазанные полосы от его сажи и своих слез.

— Не шути так! Никогда так не шути! — она схватила его здоровую руку и прижала ее к своей щеке, целуя ладонь, каждую царапину, каждый сустав. — Я думала, я умру от страха. Я не могу… я не переживу, если с тобой что-то случится. Пожалуйста… Береги себя. Ради меня.

Она смотрела на него, и все ее существо, каждая клетка, кричала о том, что это не просто «увлечение» или бегство от скучного брака. Это была любовь. Всепоглощающая, жертвенная, страшная в своей силе и прекрасная. Любовь к человеку, который каждый день смотрит в лицо смерти. Который спасает других. И который, как она теперь поняла, отчаянно нуждается в спасении сам — не из огня, а от одиночества, от выгорания, от страшной мысли, что его никто не ждет.

— Я никуда не уйду, — сказала она твердо, почти сурово, глядя ему прямо в глаза, чтобы он прочитал в них всю правду. — Ты слышишь меня? Я буду ждать тебя. Всегда. После каждого вызова. После каждой твоей войны с огнем. Я буду здесь. Я буду твоим домом. Твоим тылом. Твоим местом силы.

Он замер, и в его уставших, видавших виды глазах что-то дрогнуло, сломалось. Кажется, в них блеснула влага, которую он тут же отвел. Он сжал ее пальцы, и в этом пожатии была вся его благодарность, весь его немой ужас и вся его надежда.

— Опасная это работа… быть моим тылом, — прошептал он, и в его голосе впервые зазвучала не маска бравады, а голая, незащищенная правда. — Никогда не знаешь, вернусь ли я.

— А я опасная женщина, — она улыбнулась сквозь слезы, ее губы дрожали, но в глазах горела решимость. — Разве не знаешь? Я не боюсь. Я буду ждать. И если понадобится, я сама приду и вытащу тебя из любого ада.

В этот момент в палату вошел врач — молодой, уставший мужчина в белом халате.

— Всё, родственники, выходите. Надо делать перевязку и рентген. Мешать не надо.

Вика кивнула, но прежде, чем уйти, наклонилась и поцеловала его в лоб. Нежно, бережно, как дают самый главный обет.

— Я буду ждать за дверью. Я никуда не уйду. Никогда.

Она вышла в коридор, прислонилась к холодной кафельной стене и закрыла глаза. Внутри нее больше не было паники, не было страха. Их место заняла тихая, железная, как сталь, решимость. Она поняла самую главную истину своей жизни, ту, ради которой, казалось, и был пройден весь этот мучительный путь.

Он спасал ее от душевного угасания. А ее миссия, ее призвание — спасать его от того, чтобы он сам не сгорел дотла в своем собственном пламени. Это и была настоящая любовь. Не та, что требует и берет, а та, что без остатка готова отдать себя, чтобы священный огонь в другом человеке не погас, а горел ровно и тепло, освещая их общий путь.