Сгорать от любви (и от стыда)

Глава 23 Железная воля

Воздух в кабинете адвоката был прохладным и стерильным, пахло дорогой древесиной мебели, свежей политурой и чернилами. Тишину нарушал лишь тихий гул кондиционера и шелест бумаг. Вика сидела напротив адвоката Сергея, Максима, человека с умными, проницательными глазами и безупречно выверенными жестами. Сергей стоял чуть позади ее кресла, его рука лежала на ее плече — тяжелая, успокаивающая, неизменная.

— Все подготовлено, — Максим отодвинул от себя стопку документов и сложил руки на столе. — Заявление о преследовании подано, приложены все доказательства: фото с синяком на запястье, распечатки звонков, показания свидетелей из кофейни. Суд удовлетворит наш запрос о запрете на приближение. Это вопрос пары дней.

Вика кивнула, ее пальцы сжимали край стола. Она смотрела на официальные бланки, на печати, на сухие, казенные фразы, которые описывали ее кошмар. Каждое слово было кирпичиком в стене, которую они возводили между ней и прошлым.

— А что… что будет, если он нарушит запрет? — тихо спросила она.

Максим обменялся быстрым взглядом с Сергеем.

— Тогда его ждет уголовная ответственность. Не штрафы, а реальный срок. Репутационные потери для него и его бизнеса будут катастрофическими. Он это прекрасно понимает. Это не просто бумажка, Виктория. Это красная линия.

В этот момент секретарь постучала и вошла, держа в руках длинный белый конверт из плотной, дорогой бумаги.

— Это только что курьер доставил на ваше имя, Виктория Викторовна. От Дмитрия Анатольевича Волкова.

Вика замерла. Сергей напрягся, его пальцы непроизвольно сжали ее плечо. Максим взял конверт, внимательно осмотрел его и вскрыл перочинным ножом.

— Спокойно, — сказал он, вынимая сложенный лист. — Давайте посмотрим, что он пишет.

Он развернул письмо и начал читать про себя, его лицо оставалось невозмутимым. Потом он медленно перевел взгляд на Вику.

— Он капитулирует, — произнес Максим, и в его голосе прозвучало легкое удивление. — Полностью и безоговорочно.

Он протянул ей письмо. Рука Вики дрожала, когда она брала его. Почерк Дмитрия был таким же выверенным и четким, каким всегда был, но в нем читалась странная, неровная дрожь.

'Вика,

Писать это письмо — самое унизительное и самое необходимое, что я делал в жизни. Я проиграл. Не в суде, не в борьбе с этим человеком, а в борьбе с самим собой. С тем чудовищем, в которого я превратился.

Я видел себя в витрине той кофейни. Я видел свое лицо. И я не узнал себя. Это было лицо сумасшедшего, одержимого маниакальной идеей обладания. Я пытался силой и унижением вернуть то, что убил сам — своим равнодушием, своей холодностью, своей слепотой.

Ты была правой. Наш брак был красивой, но мертвой конструкцией. Я предлагал тебе бриллианты, когда тебе была нужна простая человеческая теплота. Я строил стены, когда тебе нужна была дверь.

Прости меня. За все. За каждый холодный вечер, за каждую невысказанную похвалу, за тот ужас, что я поселил в тебе в последние недели. Прости за ту боль, что причинил тебе физически. Я не имел на это права. Никогда.

Я отзываю все свои претензии. Развод пройдет по твоим условиям. Я не буду чинить никаких препятствий. Я отказываюсь от борьбы, потому что понял — бороться не за что. Ты нашла то, что искала. То, что я не сумел тебе дать.

Он… он, кажется, действительно любит тебя. Так, как я не смог. Он защищает тебя. А я… я только ломал.

Я уезжаю. Надолго. Возможно, навсегда. Это мой последний поступок по отношению к тебе — исчезнуть и дать тебе наконец дышать свободно.

Будь счастлива. Ты заслужила это больше, чем кто то другой.

Дмитрий.'

Вика не заметила, как по ее щекам потекли слезы. Но это были не слезы горя или жалости. Это были слезы очищения. Словно тяжелый, ядовитый груз, который она тащила в себе все эти месяцы, годы, вдруг растворился, смытый этими словами. Каждое слово в письме было горьким, но честным признанием, которое она интуитивно ждала, но уже не надеялась услышать. Он не оправдывался. Он каялся.

И в этом была его последняя, единственно возможная победа — над самим собой.

Она подняла глаза на Сергея. Он смотрел на нее, не на письмо, а именно на нее, читая ее лицо. Он видел не боль, а освобождение.

— Все? — тихо спросил он.

— Все, — выдохнула она, и в этом слове был целый мир. Мир, в котором не осталось места Дмитрию. Ни как врагу, ни как мужу. Только как призраку из прошлого, который наконец-то обрел покой и позволил обрести его ей.

Она передала письмо Максиму. Тот бегло просмотрел его и кивнул.

— Это… неожиданно, но идеально закрывает все вопросы. Юридически это полная капитуляция. Поздравляю. Война окончена.

Они вышли из здания адвокатской конторы на залитую солнцем улицу. Вика остановилась, запрокинула голову и закрыла глаза, подставив лицо теплым лучам. Она вдыхала воздух, и он казался ей таким чистым и свежим, как будто она дышала им впервые.

Сергей стоял рядом, молча, давая ей эту минуту. Потом он мягко взял ее за руку.

— Пошли домой, Искорка, — сказал он просто.

— Пошли домой, — улыбнулась она в ответ.

Вечером они лежали на диване, ее голова покоилась на его груди, и она слушала ровный, сильный стук его сердца. По телевизору беззвучно мелькали новости, но они не обращали на них внимания.

— Ты знаешь, — тихо сказала Вика, ловя его взгляд, — я не чувствую радости. Или торжества. Я чувствую… тишину. Такую глубокую и спокойную.

— Это и есть победа, — ответил он, его пальцы переплелись с ее пальцами. — Не когда ты кричишь «я выиграл», а когда ты понимаешь, что можешь просто молчать и быть счастливым. Без оглядки.

Она прижалась к нему сильнее, чувствуя, как его дыхание синхронизируется с ее собственным. Они не говорили о будущем, не строили грандиозных планов. Они просто были. Два человека, прошедшие через шторм и нашедшие в друг друге и тихую гавань, и крепкий щит, и ту самую железную волю, что необходима, чтобы защищать свое счастье.

И в этой тишине, в этом взаимном доверии и абсолютном понимании, рождалась та самая любовь, которой не страшны были уже никакие бури. Любовь-убежище. Любовь-тыл. Любовь-дом.