Сгорать от любви (и от стыда)

Глава 16 Откровение

Она вела его машину, украдкой поглядывая на него. Сергей дремал на пассажирском сиденье, прислонившись головой к стеклу. Его лицо, очищенное от сажи, было бледным, под глазами залегла густая тень. Медики выписали его с целым списком рекомендаций: покой, обезболивающие, регулярные перевязки. Сломанные ребра, ожоги второй степени на руке, сотрясение. Он отмахивался, бурча, что через пару дней отлежится и снова будет в строю. Но сейчас, в полусне, с перевязанной рукой, он выглядел не титаном, укрощающим огонь, а уязвимым мальчиком, нуждающимся в защите.

Она провела его в квартиру, помогла раздеться, уложила на широкую кровать, поправила подушку под его головой. Он поймал ее руку своей здоровой ладонью, его пальцы были горячими.

— Останешься? — спросил он просто, его глаза были мутными от таблеток, но взгляд — ясным и цепким, будто он боялся, что она исчезнет, как мираж.

— Да, — ответила она без тени сомнения, целуя его в висок, в самую чувствительную впадинку. — Навсегда. Теперь это и мой дом.

Пока он спал, Вика не сидела на месте. Она ходила по их квартире, не просто наводя порядок, а совершая некий ритуал. Она аккуратно сложила его книги, протерла пыль с полок, расставила по своим местам разбросанные инструменты. Она находила следы его жизни повсюду: завалявшаяся в ящике стола медаль «За отвагу на пожаре», стопка дисков с классическим роком, который он любил слушать после смены, фотография его команды, где все они, уставшие, но довольные, улыбались в камеру. Это был мир, полный смысла, тяжелого труда и простых радостей. Мир, в котором не было места фальши.

И именно этот контраст — между живой, пусть и пропахшей дымом и болью, правдой здесь и красивой, мертвенной ложью там — поставил в ней окончательную точку. Ложь кончилась. Еще не все формальности были улажены, но ложь в ее душе — та, что заставляла ее играть роль, — умерла. Она не могла строить новое, настоящее счастье на старом, прогнившем фундаменте обмана.

Она посмотрела на спящего Сергея, на его перевязанную руку, лежавшую поверх одеяла. Он рисковал всем, каждый день. А она до сих пор боялась одного трудного разговора?

Тихо, чтобы не разбудить его, она вышла на балкон и набрала номер Дмитрия. Сердце колотилось, но не от страха, а от предвкушения конца.

— Я буду через час. Нам нужно поговорить. Окончательно.

В его голосе не было ни удивления, ни гнева. Лишь ледяная, безжизненная пустота, которая была страшнее любой бури.

— Я понимаю.

Она стояла перед дверью своей — их — бывшей квартиры, словно перед входом в музей собственной прошлой жизни. Ключ повернулся с тихим щелчком, который отозвался в ней эхом прощания. Воздух здесь пах иначе. Дорогими ароматизаторами, свежим паркетом и чем-то невыразимо стерильным. Мертво.

Дмитрий ждал ее в гостиной. Он стоял у того же панорамного окна, что и утром ее бегства. Он был безупречно одет в строгий костюм, как для подписания важного контракта. Только легкая, почти невидимая нервная дрожь в пальцах, сжимавших дорогой смартфон, выдавала его настоящее состояние.

— Ну? — произнес он, не поворачиваясь. Его отражение в стекле было бесстрастным.

Вика сделала шаг вперед, чувствуя, как пол под ногами, когда-то такой знакомый, стал чужим. Страх был, да. Острый, как игла. Но сильнее страха было всепоглощающее чувство освобождения, ради которого стоило дойти до конца.

— Я пришла сказать тебе правду, Дмитрий. Всю. Без недомолвок и оправданий.

Он медленно обернулся. Его лицо было идеальной маской самоконтроля, но глаза… глаза выдавали всю глубину непрожитой боли и унижения. Он ждал удара. И она не стала его затягивать.

— Я изменила тебе. У меня другой мужчина. Я люблю его. И я ухожу к нему навсегда.

Она произнесла это тихо, но четко, отчеканивая каждое слово. Без оправданий, без просьб о прощении. Просто констатация факта. И с каждым сказанным словом с ее плеч будто сваливался многопудовый груз, тянувший ее на дно годами.

Дмитрий замер. Казалось, он даже перестал дышать. Маска на его лице треснула, обнажив изумление, жгучую боль и… странное, горькое понимание.

— Пожарный, — прошептал он, и в его голосе прозвучало нечто похожее на презрительную усмешку, которая не удалась. — Тот, с чьим запахом ты вернулась тогда. Пахло пожаром.

— Да.

Он резко отвернулся к окну, его плечи и спина напряглись, как у раненого зверя.

— Почему? — его голос внезапно сорвался, став громким и надтреснутым. — Неужели я был настолько плох? Неужели всего, что у нас было, всего, что я мог тебе дать, оказалось недостаточно?

— Ты не был плох, Дмитрий, — тихо сказала Вика, подходя чуть ближе, но не для того, чтобы прикоснуться, а чтобы ее слова дошли до него без искажений. — Ты был… идеален. Идеален для кого-то другого. Для женщины, которая ценит только внешний лоск и гарантии. — Она сделала паузу, давая ему понять. — Ты дал мне все, кроме одного. Ты не дал мне себя. Ты не дал мне чувствовать. Я задыхалась в этой идеальной, выхолощенной, безопасной жизни, как в красивом саркофаге. А он… — ее голос дрогнул, но она не сбилась, — он показал мне, что такое дышать полной грудью. Даже если этим воздухом пахнет дымом и опасностью.

Он резко повернулся, и в его глазах бушевала настоящая буря — ярость, обида, непонимание.

— И ради этой… дешевой драмы, этой игры в героизм, ты готова разрушить все, что мы строили годами? Ради человека, который каждый день играет со смертью и, будь уверена, однажды ее проиграет?

— Я не разрушаю, Дмитрий, — покачала головой Вика. — Наше здание уже давно было аварийным. Оно рухнуло само, от ветхости и безлюбия. А он… — она посмотрела ему прямо в глаза, и ее взгляд был чист и спокоен, — он не играет. Он спасает людей. И он спас меня. От духовной смерти. От себя самой.

Повисла тяжелая, густая тишина. Дмитрий смотрел на нее, и в его взгляде постепенно угасал гнев, таяли упреки. Осталась лишь бесконечная, всепоглощающая усталость и горечь проигравшего.

— Я подам на развод, — наконец произнес он глухо, отводя взгляд. — По обоюдному согласию. Это быстрее. Ты получишь все, что положено тебе по брачному контракту. Я не буду чинить препятствий.

— Мне ничего не нужно, — честно покачала головой Вика. — Ни денег, ни этой квартиры. Только мои личные вещи, документы и бабушкины украшения.

— Как знаешь, — он махнул рукой, словно отмахиваясь от нее, от их общего прошлого, от всей этой неудавшейся истории. — Забирай свое и уходи. Пожалуйста. Просто уходи. И чтобы я больше никогда тебя не видел.

Он снова повернулся к окну, к своему идеальному, бездушному виду на город. Разговор был окончен. Все было сказано.

Вика не стала задерживаться. Она собрала в сумку несколько вещей из гардероба, нашла на туалетном столике свою шкатулку. Больше ей здесь ничего не было нужно.

Она вышла из квартиры, в последний раз притворив за собой тяжелую дверь. На улице она вдохнула полной грудью влажный, прохладный воздух обычной петербургской улицы, с запахом асфальта и реки. Он показался ей слаще любого аромата из ее прошлой жизни.

Она достала телефон, и ее пальцы не дрожали. Она написала единственному человеку, который был ее настоящим и будущим.

Вика: Всё кончено. По-настоящему. Я сказала ему всё. Я свободна. Я еду домой. К тебе.

Ответ пришел почти мгновенно.

Сергей: Жду. Береги себя.

Она села в машину, завела двигатель и уехала, не оглядываясь на бездушный фасад элитного дома. Позади оставалась красивая оболочка жизни. Впереди была жизнь настоящая. Со шрамами, с болью, с вечным страхом за любимого, но также и со страстью, с правдой, с тем огнем, что согревает изнутри. И это была ее осознанная, выстраданная и единственно верная свобода.