Сгорать от любви (и от стыда)

Глава 22 Публичный скандал

Несколько дней после ночного визита Дмитрия прошли в напряженном, зыбком спокойствии, как затишье перед бурей. Вика старалась не оставаться одна на улице, но сегодня утром ей было необходимо встретиться с адвокатом для подписания окончательных документов по разводу. Чтобы прийти в себя перед важным разговором, она зашла в небольшую, уютную кофейню с ароматом свежемолотых зерен и мягким светом. Она сидела с чашкой капучино, глядя в окно на спешащих по своим делам людей и пытаясь упорядочить мысли, когда знакомый, привычный мир снова рухнул с оглушительным грохотом.

Дверь кофейни с такой силой распахнулась, что ее ручка ударилась о стену, оставив вмятину в гипсокартоне. На пороге, заливаемый холодным потоком воздуха с улицы, стоял Дмитрий. Он был без пальто, в дорогом, но мятом кашемировом свитере, волосы всклокочены, словно он только что встал с постели. Его взгляд был мутным, нездоровым, и он сразу, словно радар, нашел ее за столиком в углу.

— Виктория! — его голос был неестественно громким, хриплым от сдавленной ярости, он привлек внимание всех немногочисленных утренних посетителей. Несколько пар глаз уставились на них.

Она замерла, леденящий ужас, знакомый и тошнотворный, сковал ее тело. Он крупными, неуверенными шагами подошел к столику, тяжело дыша, и от него пахло перегаром и несвежим потом.

— Дмитрий, уходи, — тихо, но с остатками твердости сказала она, чувствуя, как предательски дрожат ее руки, и теплый латте в чашке начинает вибрировать, создавая круги на молочной пенке.

— Домой, — прошипел он, игнорируя всех вокруг, его глаза были прикованы только к ней, полные безумия и боли. — Слышишь? Ты идешь со мной домой. Сейчас же. Брось эту свою жалкую пародию на жизнь и поехали.

— У меня нет дома с тобой, — она попыталась говорить спокойно, но голос дрогнул. — Все кончено. Подпиши бумаги, и мы станем чужими.

— ЕСТЬ! — он крикнул так, что витрина кофейни задрожала, а она вздрогнула, обжигая пальцы о горячую чашку. Он резко, с неожиданной силой схватил за запястье, сжимая его так, что кости хрустнули, и она вскрикнула от резкой, оглушительной боли. — Ты моя жена! Ты всегда была моей женой! Я все построил для нас! Карьеру, дом, статус! Все эти годы! А ты… ты взяла и все разрушила ради какого-то… примитивного животного инстинкта! Ради этого грубого быдла!

Он тянул ее из-за стола. Стеклянная чашка с грохотом упала на пол, разлетевшись на осколки, забрызгав их ноги коричневыми каплями. Вика отчаянно пыталась вырваться, упираясь свободной рукой в столешницу, но его хватка была железной, почти бесчеловечной. Паника, густая, слепая и удушающая, подступала к горлу, перекрывая дыхание. Она метнула умоляющий взгляд по сторонам, ища помощи, но люди просто сидели в шоке, застыв с открытыми ртами.

— Дмитрий, отпустите ее, — вдруг раздался спокойный, но властный голос. Это был бариста, молодой парень с серьезным лицом и умными глазами, он уже доставал телефон. — Я предупреждаю, я сейчас же вызываю полицию.

— Не лезь не в свое дело, ублюдок! — рявкнул Дмитрий, обернувшись к нему, но его хватка на секунду рефлекторно ослабла.

Этой секунды хватило. К ним решительно подошел пожилой, представительного вида мужчина с соседнего столика, отложив газету.

— Молодой человек, вы устраиваете неприличную сцену, — сказал он строго, его голос звучал как удар хлыста. — Оставьте девушку в покое. Сию же минуту.

Дмитрий оглядел их — баристу с телефоном у уха, уже набирающего номер, и мужчину, смотрящего на него с ледяным осуждением. Он мельком увидел свое отражение в огромном стеклянном фасаде кофейни — изможденное, небритое, искаженное злобой и отчаянием лицо сумасшедшего. И что-то в нем, в его гордом, выстроенном эго, с грохотом надломилось. Его ярость сменилась жалким, почти детским отчаянием.

— Она моя… — бессмысленно, уже почти беззвучно прошептал он, и его пальцы, наконец, разжались, оставив на ее тонком запястье багровые, болезненные следы.

Вика вырвала руку и, не раздумывая, бросилась к выходу, сбивая с ног стул. Она вылетела на холодную улицу, слезы душили ее, границы между дождем на лице и собственными рыданиями стирались. В ушах стоял оглушительный звон, смешанный с его криками. Она бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь о неровности тротуара, судорожно рыская в сумочке в поисках телефона. Найдя его скользкие от дождя и дрожащих пальцев, она нажала на быстрый вызов, на иконку с его именем.

— Сергей… — ее голос сорвался на истерический, прерывистый всхлип, когда он ответил почти мгновенно, после первого же гудка. — Он… в кофейне… напал на меня… схватил… я не могла… я так испугалась…

— ГДЕ ТЫ⁈ — его голос в трубке был резким, как щелчок взведенного курка, в нем не было ни капли сомнений или растерянности, только готовность к действию.

— Бегу… домой… — она задыхалась, спотыкаясь, мир вокруг плыл в слезах и панике. — Около рынка… за углом…

— Не останавливайся! Я уже выехал! Беги к дому, я встречаю! Иди прямо, никуда не сворачивай!

Его голос был якорем, единственной точкой опоры в бушующем море ее паники. Она бежала, прижимая мокрый телефон к уху, слушая его тяжелое, ровное дыхание в трубку — он тоже бежал к ней, она слышала свист ветра и его быстрые шаги. Он не говорил пустых утешений. Он просто дышал с ней в такт, давая понять, что он рядом, даже на расстоянии, что он разделяет с ней каждый ее испуганный вдох.

И вот она увидела его. Он стоял на углу их улицы, без куртки, в одной тонкой футболке, промокшей до нитки, с напряженным, как у сторожевого пса, лицом, озираясь по сторонам в поисках угрозы. Увидев ее, он сделал несколько огромных, стремительных шагов навстречу, и она буквально врезалась в его распахнутые объятия, обвивая его руками за шею так, словно он был единственной скалой в бушующем океане безумия.

— Всё… всё уже хорошо… — он хрипел, гладя ее по мокрым от дождя и слез волосам, чувствуя, как ее маленькое, измученное сердце колотится о его грудь, как птица в клетке. — Я тут. Я с тобой. Ты в безопасности.

— Он… он совсем сумасшедший… — рыдала она, вжимаясь в него, пытаясь скрыться в его тепле. — Он не оставит нас в покое… никогда… он этого не допустит…

Сергей крепче, почти болезненно прижал ее к себе, его взгляд, обращенный через ее плечо на улицу, по которой она только что бежала, стал жестким, как обсидиан. В его глазах не было страха. Была холодная, расчетливая ярость.

— Оставит, — тихо, но с такой ледяной, не допускающей сомнений уверенностью сказал он, целуя ее в макушку. — Я позабочусь об этом. Обещаю тебе. Это был его последний выход.

Он держал ее, чувствуя, как ее дикий, животный страх медленно, с трудом сменяется глубоким, нервным истощением. Но в его собственном сердце, под слоем облегчения, что она с ним и цела, теперь бушевала не слепая ярость, а холодная, выверенная и беспощадная решимость. Он защищал свое. Своего человека. Свое счастье. И он теперь понял — игра в вежливость и предупреждения окончена. Начиналась настоящая война.