Сгорать от любви (и от стыда)

Глава 8 Секреты и ложь

Ужин был идеальным, как и всё в их жизни. Стейки средней прожарки, спаржа на пару, дорогое бургундское. И тишина. Глубокая, звенящая, нарушаемая лишь точным, размеренным звоном ножа и вилки Дмитрия о фарфор и шелестом страниц делового отчета, который он изучал, не отрываясь. Он ел и читал одновременно, его присутствие за столом было формальностью, обязанностью.

Вика ковыряла вилкой еду, глядя на свое размытое отражение в черном окне. Она видела женщину с заплетенными в тугой узел волосами, в дорогом шелковом халате, в идеальной, выхолощенной обстановке. И эту же женщину с тайной, пылающей внутри, как украденный уголёк.

Эта тайна делала ее глаза блестящими, а губы — припухшими от недавнего, дерзкого поцелуя. Она была чертовски привлекательной, и он, единственный, кто должен был это видеть, был слеп.

В кармане ее халата лежал телефон. Молчащий. Но его молчание было оглушительным, оно заглушало звон хрусталя и ровное, механическое дыхание мужа. Весь день она ловила себя на том, что ее пальцы нащупывают холодный корпус, ее взгляд бежит к экрану каждые пять минут. Она ждала. Жаждала. Как наркоман.

— Ты что-то сегодня очень отстраненная, — заметил наконец Дмитрий, перелистывая страницу, даже не глядя на нее. Его голос был ровным, диагностирующим. — Устала? Перегружена? Может, тебе стоит сходить к массажисту? Снять напряжение.

«Устала? Нет, дорогой. Я жива. Впервые за долгие годы. Я целуюсь в книжных с пожарными, получаю от них дурацкие фотографии и чувствую себя так, будто мне шестнадцать и я украдкой сбегаю с уроков. Я одновременно сжигаю мосты, на которых мы с тобой так комфортно устроились, и строю воздушные замки из пепла. И это чертовски изнуряет, да. Но это та усталость, после которой чувствуешь себя живым».

— Да, наверное, — сказала она вслух, и ее собственный голос показался ей плоским и фальшивым. — Вернисаж, потом встречи… все накопилось.

Он кивнул, вполне удовлетворенный таким логичным, удобным объяснением. Его мир был построен на логике и диагнозах. Стресс. Усталость. Кризис среднего возраста. У всего был ярлык и предписанное решение — массаж, спа-процедуры, покупка новой сумки. Он не видел, не мог видеть и не хотел видеть бушующего внутри нее урагана, который сметал все его выверенные схемы.

В этот момент в кармане ее халата наконец вибрировало. Тихо, приглушенно тканью, но для нее этот гул был сродни взрыву бомбы. Сердце не просто екнуло — оно сорвалось с места и забилось где-то в горле, бешеным, истеричным ритмом, заглушая все вокруг.

— Извини, — выдавила она, стараясь, чтобы голос не дрожал, и вышла из-за стола с видом человека, которому срочно нужно в дамскую комнату.

В коридоре, прижавшись спиной к холодной, гладкой стене, она дрожащими, почти не слушающимися пальцами достала телефон. Уведомление от Сергея. Не сообщение. Фото.

Она открыла его, и дыхание перехватило.

Это был крупный план. Его рука, та самая — сильная, с выступающими венами и тем самым шрамом на костяшке указательного пальца, лежала на заляпанном чернилами и царапинами столе в пожарной части. Рядом с ней, вплотную, будто греясь о ее тепло, лежала маленькая, нелепо-прелестная фигурка розового пони из киндер-сюрприза. А на заднем плане, неуловимо, как призрак, в отражении отполированной до блеска металлической поверхности брандспойта угадывалось его лицо. И он улыбался. Широко, по-мальчишески, почти до ушей. Это была не насмешка. Это была шалость. Их общая, постыдная и восхитительная шалость, их тайный язык.

Она засмеялась. Тихо, срывающимся, истеричным смехом, и тут же прижала ладонь ко рту, озираясь с диким страхом. Смех перешел в рыдающий, захлебывающийся выдох. Это было так глупо. Так непозволительно. Так божественно идеально.

Она чувствовала прилив такой яркой, ослепительной радости, что ей стало физически больно, свело живот. А следом, как ледяная волна, накатила вина, острая и тошная. Она стояла здесь, в своем шелковом халате за тысячи долларов, в доме-крепости, которую построил для нее муж, и тайком рыдала над фотографией от другого мужчины, словно восторженная, влюбленная подростка. Она предавала. Она лгала. Она была той, кого всегда презирала — слабой и безнравственной.

«Что я делаю?» — пронеслось в голове, и это был не просто вопрос, а крик отчаяния.

И тут же, как раскат грома, пришел ответ.

«Я живу. Наконец-то дышу полной грудью, а не крошечными, разрешенными порциями воздуха. Я обманываю. Предаю. Я разрываюсь на части, и каждая часть — и та, что хочет быть хорошей женой, и та, что жаждет его прикосновений, — кричит о своем, требуя невозможного».

— Вика, с тобой все в порядке? — из столовой донесся голос Дмитрия. Обеспокоенный? Скорее, раздраженный. Его ритуал был нарушен.

— Да! — она прочистила горло, заставляя мышцы напрячься, а голос вернуть светскую, ровную твердость. — Все в порядке. Просто… вода не туда пошла.

Она послала в ответ Сергею смайлик с подмигивающим чертиком. Потом, подумав секунду, добавила: «Он у тебя на дежурстве прижился? Похоже, вы нашли общий язык». Сообщение ушло, и мир снова сузился до размера экрана, до этого крошечного цифрового островка безумия и счастья.

Вернувшись за стол, она поймала на себе взгляд Дмитрия. Он смотрел на нее пристально, с легкой, невысказанной тревогой. Не ревностью. Нет. Ревность — это страсть, а он давно разучился страстно что-либо чувствовать. Скорее, с тем чувством, с каким смотрят на дорогой, но начавший сбоить прибор, чье поведение вышло за рамки предписанного алгоритма.

— Тебе точно хорошо? — переспросил он, отложив отчет. Его пальцы постучали по столу. — Ты какая-то… другая.

«Другая. Да, милый. Я та, что целуется с незнакомцами в книжных и получает дурацкие фотографии. Я та, что лжет тебе в глаза, и слюна от этой лжи обжигает мне язык. Я та, что, возможно, сходит с ума, но этот бред слаще любого твоего здравомыслия».

— Все хорошо, Дим, — она улыбнулась ему через весь стол. И впервые за многие годы ее улыбка была на 100% настоящей, искренней, доходившей до глаз. Но адресована она была не ему. Она была приманкой, ширмой, театральной декорацией, за которой скрывался настоящий, пылающий пожар ее жизни. — Просто я, наверное, наконец-то поняла, чего хочу от жизни.

Он кивнул, и тень тревоги в его глазах уступила место привычному, удобному спокойствию. Он все понял. Вернее, он понял все так, как ему было удобно. Кризис. Переутомление. Пройдет. Нужно дать ей время. Он снова углубился в бумаги, отгородившись от нее непробиваемым стеклянным экраном своего безразличия.

А Вика снова спрятала в карман телефон — свой крошечный, греющий, порочный и такой невероятно живой уголок настоящей жизни. Она разрывалась между долгом и желанием, между пропастью одиночества в своем браке и пропастью страсти в объятиях другого. И с холодным, чистым ужасом понимала, что желание начинает побеждать.

Оно пахло дымом и опасностью, обещало поцелуи, украденные у судьбы, и смотрело на нее с экрана глазами человека, который не боялся ни огня, ни ее смешных розовых пони.