Шестое чувство судьбы

Глава 3

Вечером того же дня, когда за окном стемнело, девчонки устроили в общежитии прощальный вечер для всех, кто был их соседями последние два года. Были приглашены и самые близкие коллеги по цеху, до сих пор не верящие в то, что нам троим так повезло.

– Ну только-только медсестру нашел хорошую, как ее сразу же увели прямо из-под носа! – причитал Павел Петрович, начальник цеха на заводе, где я так и не успела проработать и пары дней.

– Да ладно вам, Павел Петрович! Зато теперь вы сможете ходит в театр бесплатно, – шепотом закончила речь Света, поцеловав добродушного мужчину в щеку.

– А, ну раз так, то думаю переживу такую потерю, – засмеялся мужчина.

– Ох, счастливые вы, девчонки! – мечтательно проворковала соседка по комнате по имени Валя, отпивая из стакана вино. – Такая жизнь ждет вас яркая!

– Да уж, поклонники, аплодисменты и море цветов! – добавила вторая, маленькая, худенькая девушка, которая работала на проходной.

– А мне, если честно, грустно уходить с завода, – просто сказала Лена. – Мне нравилось там работать. Коллектив отличный, начальство шикарное, – подмигнула она Павлу Петровичу. – А там кто его знает, что еще будет.

– Да все будет хорошо! На сцене блистать, это тебе не гайки закручивать. Радуйся, Лена, что все так сложилось, – сказала девчонка-хохотушка со смешными веснушками на щеках.

– Да вот и радуюсь же! – воскликнула Лена, подняв тост за завод и всех, кто там работать остался.

Так среди смеха и веселья прошло около часа, а когда Павел Петрович поставил на стол огромный торт, украшенный красивыми розовыми цветами из безе, который передала его горячо любимая жена, которая работала в кондитерской и симпатизировала девчонкам, все дружно загудели и начали накладывать себе в тарелки большие куски пропитанного кленовым сиропом чуда. Положив себе довольно-таки внушительный кусок торта на тарелку, я чмокнула в щеку Павла Петровича и повернувшись к выходу так и застыла с тарелкой в руках. В дверном проеме стоял Ян. Увидев этого мужчину мое сердце так бешено заколотилось, что я едва смогла перевести дух, приводя в порядок сбившееся дыхание. Смотря на этого высокого офицера, я будто бы снова оказалась там, на том злосчастном вечере, который разделил мою жизнь на до и после. Позади Яна показались его друзья, Олег и Егор, к которым тут же подбежали мои подружки и визжа от радости повисли у них на шее. Я же так и стояла, с ненавистью глядя Яну в глаза. Затем, нахмурившись, поставила тарелку с тортом на стол, поскольку никакого сладкого я больше уже не хотела. Егор посмотрел на меня и что-то шепнув на ухо Лене подошел ко мне.

– Сонь, поговори с ним, прошу тебя. Я понимаю, что он ужасно виноват перед тобой. Я не оправдываю его. Но хотя бы поговори с ним, – пожав мое плечо тихо проговорил мужчина, кивнув в сторону стоящего у входа Яна.

– Господи, да что вы все от меня хотите? – закрыв глаза нервно ответила я и посмотрев на Яна направилась к выходу, кивком головы давая ему понять, чтобы следовал за мной.

Пройдя по длинному коридору, я направилась в небольшую зону ожидания, где стоял небольшой столик со стульями и на большом окне цвели милые фиалки различных окрасов. Подойдя к окну, я облокотилась на подоконник и скрестив руки на груди безмолвно задала вопрос мужчине. Ян положил на стол фуражку и подошел вплотную ко мне.

– Не нужно так близко, – протянула я руку, давая понять, чтобы он отошел от меня дальше. – Мне не по себе, когда вы так близко стоите подле меня.

Мужчина нахмурился и сделал пару шагов назад, от чего мне прямо стало свободнее дышать.

– Я вижу ты не успокоилась, – строго проговорил мужчина, окинув меня взглядом.

– Почему же. Я успокоилась. Я спокойна и весела, и прочее…пока вас нет рядом, Ян, – пожала я плечами.

– Я и предположить не мог, что ночь, проведенная со мной будет для тебя таким ударом. Обычно…, – мужчина не успел договорить, как я его опередила.

– Обычно что? Женщины сами прыгают к вам в постель и прохода не дают, проведя с вами ночь?! Я вас разочарую, но эта песня не про меня. Вы поступили подло по отношению ко мне, а подлость, особенно такую, простить невозможно. Я никому ничего не сказала, не пошла никуда жаловаться, поскольку в этом всем и моя вина есть, не стоило мне так доверять вам и идти в то место, да еще и напиваться там. Ребенка у нас не будет, поэтому можете жить дальше своей насыщенной жизнью, с вас сняты все обязательства по отношению ко мне. Со временем я, возможно, и прощу вас, а сейчас я просто не могу вас видеть. Поэтому, не приходите, прошу вас. Не передавайте мне конфеты и прочее, я все равно ничего не приму от вас. У нас с вами разные дороги. Живите дальше своей жизнью, Ян, – проговорила я, смотря в глаза мужчины, которые после каждого сказанного мной слова становились все темнее и темнее от обуревавших их чувств.

В какой-то момент мужчина подошел ко мне и обхватил за плечи, оказавшись так близко от меня, что наши с ним дыхания переплелось воедино.

– А если я не хочу больше жить прежней жизнью? Если та ночь изменила все для тебя, то для меня это произошло тоже, Соня. Я не просто провел с тобой ночь, я нашел то, что до этого времени мне казалось лишь каким-то призрачным видением, которое я мог наблюдать лишь у единиц. Я не просто искупить вину хочу. Ты нужна мне, Соня. Я хочу, чтобы ты, девочка с бездонными горящими глазами, всегда была рядом со мной. Той ночью я поступил так, как никогда бы не поступил по отношению к женщине возможно потому, что я никогда такого не испытывал. Все в тебе сводит меня с ума. Твой смех, голос, твои волосы и улыбка, запах и кожа, касаясь которой я чувствую, как по моему телу пробегает дрожь. Я никогда не любил, Соня. А сейчас стою перед тобой, я, видавший виды взрослый мужчина, и как мальчишка не могу наглядеться на тебя. Я люблю тебя, девочка и прошу дать мне шанс искупить вину перед тобой и сделать тебя счастливой, – проговорил Ян, подняв меня за талию так, что я оказалась выше него и смотрела на него сверху вниз.

Я протянула руку и провела своими пальцами по губам мужчины, ощутив ними едва уловимую дрожь от моего прикосновения. Было так странно, у меня напрочь пропало ощущение неприязни к нему. Но это только и изменилось в моем отношении к этому красивому мужчине. Я просто ровно теперь дышала рядом с ним, но и это уже меня радовало потому, что я поняла, что со временем забуду все-таки тот кошмарный отрезок моей жизни, в котором он был виноват. Забуду и начну жизнь с чистого листа.

– Вы не слышите меня, Ян, – высвободившись из объятий мужчины проговорила я. – Живите дальше так, будто бы этой ночи и не было. И мне тоже дайте ее забыть. Не приходите больше, – проговорила я и направилась прочь от него, дав понять, что больше мне говорить с ним не о чем.

– Софья, – окликнул он меня, и я остановилась, в пол оборота повернувшись к нему. – Ты все равно выйдешь за меня замуж, – строго проговорил мужчина.

– Это вы так думаете, – грустно усмехнулась я и направилась к себе в комнату.

Ян покинул общежитие и следующие несколько дней мою голову занимали только хлопоты, связанные с переездом на новое место жительства, оформление на работу в театр и начало репетиций, которые отнимали очень много времени и сил, поскольку Лев Давидович был настолько же первоклассным режиссером, насколько и безмерно истеричным. Он кричал беспрестанно на всех: на актеров, на гримеров, на костюмера, даже на уборщицу. Мы первые два дня от ужаса только рот открывали с девчонками, пока Элеонора Игоревна, видя наше замешательство, не шепнула нам:

– Все таланты такие, – подмигнула она нам. – Не обращайте на него внимание, это его обычное состояние, и оно ни в коей мере не относится лично к вам. Он всегда так орет. Но зато какие спектакли ставит! – поцеловав нас по очереди в щеку проговорила женщина, своей речью скинув с наших плеч гору.

– Богиня моя, я прошу тебя, изящнее двигайся, изящнее. Ты не швабра в руках нашей Тамары Владимировны, – скривив нос проговорил наш режиссер, показывая в десятый раз, как Ленка должна была танцевать с партнером.

Для него Лена была не менее, чем богиня. Почему он ее так называл, было ведомо только ему, этому седоволосому невысокому мужчине средних лет с длинным носом и пронзительными карими глазами. Лев Давидович был евреем, это было сразу видно, и молоденькие актрисы часто шутили, задаваясь вопросом, зачем евреи делают обрезание. После недели репетиций был назначен день премьеры. Мы все дрожали от страха, поскольку, если весь основной состав репетировал более месяца, то мы с девчонками должны были усвоить все за несколько дней. Мы, откровенно говоря, не верили в то, что можно так быстро постичь тонкости игры на сцене. Но Лев Давидович лишь отмахнулся и сказал, что усвоение репертуара лучше всего происходит в экстренно короткие сроки, и чем меньше времени на заучивание, тем лучше. И вот когда долгожданный момент настал, и мы стояли за кулисами в своих красивых костюмах, ободряя Ленку, которая от волнения чуть не плакала, поскольку если мы со Светой играли в пьесе ничего не значащие роли, то Лене досталась чудо-роль Офелии. Когда она вышла на сцену и медленно прошла мимо своего партнера, Света скрестив пальцы проговорила:

– Тьфу на тебя, к черту.

– Ну ты даешь, – тихо засмеялась я, услышав такую реплику.

– Это любимое высказывание моей бабушки, – улыбнулась девушка. – И знаешь, срабатывает. Егор и Олег в зале, – захлопав в ладоши проговорила она и мельком глянув на меня сказала, – мы и Яна пригласили тоже, да только место пустует, не придет, наверное.

Я пропустила ее реплику мимо ушей, и когда подошло мое время выхода на сцену, собралась с духом и выпорхнув к зрителям проговорила отрепетированную фразу, затем, отойдя в сторону, заняла свое место у декораций. Театральный мир был таким родным мне, я совсем не боялась сцены, словно вся моя жизнь прошла на ее подмостках. Рассматривая зрителей, я была в восторге и мне все не верилось, что вот она, моя такая, казалось, недосягаемая мечта. Спустя несколько минут я заметила, как в зрительный зал вошел Ян и подойдя к своим друзьям что-то сказал им, после чего все трое пошли к выходу. Буквально через минут пять объявили антракт и мы с девчонками прошли к себе в гримерку, где увидели, что там нас ждут Ян, Олег и Егор. Олег и Егор сразу отвели в сторону девчонок, я же осталась наедине с Яном. Мужчина подошел ко мне и поправил выбившийся из-под моего чепчика локон.

– Сонь…, – нахмурился он и на его лбу выступила пульсирующая от напряжения вена.

– Что такое? – беспокойно спросила я, поняв, что он не выяснять отношения пришел сюда.

– Война, Соня. Война с Германией, – проговорил мужчина.

Я сначала в недоумении уставилась на него, не до конца понимая, шутит ли он, или же говорит правду. Но когда перевела взгляд на заревевшую и бросившуюся на шею Олегу Свету, до меня наконец дошло, что сказанные Яном слова были правдой. В ужасе я закрыла рот ладонью и испуганно посмотрела на мужчину, который притянул меня к себе и поцеловал в макушку, успокаивая. Я даже не отпрянула, поскольку находилась в каком-то шоковом состоянии. В этот момент в дверь постучали и показавшийся в дверном проеме военный сказал, обратившись к Яну:

– Товарищ капитан, срочно в штаб.

Мужчина посмотрел на меня и ничего не сказав окликнул Егора и Олега и спустя мгновение они скрылись за закрытой дверью. Мы же с девчонками сели подле столиков и какое-то время просто молчали. Первой заголосила Света, заревев так, что даже мне на душе стало еще тяжелее, чем было до этого. Ленка же смотрела на себя в упор в зеркало, не мигая и совсем не обращая внимание на плач Светы и только одинокая слеза скатилась по ее добела загримированному лицу, оставив на нем мокрую дорожку. Я тоже сидела ни жива, ни мертва, словно надеясь на то, что сейчас кто-то зайдет в двери и скажет, что это все шутка. Но никто этого не сказал, только в гримерку забежал Лев Давидович и увидев нас в таком состоянии прокричал на нас:

– А чего уже прям хороните всех? Зададим мы жару этим немцам проклятым, попомните мое слово! Ану быстро привели себя в порядок и на сцену. Никто спектакль не отменял.

Звонкий, строгий голос режиссера отрезвляюще подействовал на нас всех и уже спустя несколько минут мы снова играли на сцене, как во сне выполняя то, что от нас требовалось. Когда же прозвучали прощальные аплодисменты и опустившийся занавес скрыл нас с морем лежащих на полу цветов, улыбки сползли с наших лиц.

– Забрали быстро цветы и по домам, – строго проговорила Элеонора, которая, как и все мы пребывала в легком шоке от ужасного известия. – Завтра как обычно на репетицию к тому же времени, всем ясно?

Мы молча кивнули и приведя себя в порядок спустя час сидели уже дома, грустно смотря каждая в свою чашку, наполненную чаем. Говорить не хотелось совершенно, каждая из нас понимала, что трудное время настает не только для нас, настает переломный, страшный жизненный момент для всего: для людей, для страны, и чем он закончится было под огромным вопросом.

– Егора, наверное, первого заберут на фронт, – сухим тоном проговорила Лена. – Он летчик. Командовать авиацией будет, ему ведь недавно звание капитана дали.

– Олегу разведгруппу, наверное, дадут, – тихо проговорила Света.

Я посмотрела на девчонок и промолчала, не зная, что им сказать.

– Сонь, – посмотрев на меня сказала Света. – Ты хоть прости Яна за то, что между вами произошло. Не дай бог что на войне…потом жалеть будешь, что так и не отпустила обиду, – заревела она.

– Все будут живы, – строго сказала я. – Ясно вам? И не время сопли распускать. Мужчинам вашим поддержка нужна! А с Яном я сама как-нибудь разберусь.

Следующие три недели мы словно не верили в то, что происходило вокруг нас. Все военнообязанные парни были мобилизованы. В театре осталось только несколько актеров-мужчин из бывшего состава труппы. В городе все куда-то бежали. Некогда и так беспокойная столица теперь же и подавно была похожа на кипучий вулкан. Улицы наполнили молоденькие солдаты в военной форме, с гордостью марширующие навстречу неизведанному. Нам же, женщинам, все казалось, что пройдет неделя, еще одна и все закончится. Но когда с фронта начали приходить первые тревожные известия о поражении нашей армии, мы поняли, что все это не сон и закончится очень и очень нескоро. В один из таких дней я сидела и машинально зубря свои слова для постановки, поскольку деятельность театра никто не прекращал даже в сложившейся ситуации, услышала, как одна из актрис сказала своей подруге:

– Немцы уже на подходе к Смоленску, моя бабушка уже эвакуировалась оттуда. Сегодня вечером, говорят, последний поезд в сторону Смоленска отправят и все, путь туда перекроют.

Услышав эти слова меня словно кипятком обдало. Если до этого я просто не верила, что война так быстро расползается своим кровавым полотном по России, и что то место, где жила моя старенькая, любимая бабушка, ну просто не может попасть под удар, то после этих слов я вскочила на ноги и понеслась из театра. На улице столкнувшись со Светой, у которой репетиция была назначена позже, я быстро подошла к ней и сказала:

– Я уезжаю, к бабушке. Там скоро будут немцы. Сегодня последний поезд в ту сторону. Я не могу ее бросить там одну. Передай Льву Давидовичу, чтоб заменил меня в спектакле. А там как бог даст.

Всегда мягкая Света в этот раз больно ухватила меня за плечи и заорала:

– Какой Смоленск!? Ты дура, что ли? Там скоро немцы будут, ты хоть представляешь, что там будет происходить?! Ты думаешь твоя бабушка этого хотела бы для тебя?

– Я знаю, что не этого. Но я не могу ее оставить, – чмокнув подругу в щеку я помчалась в общежитие.

Залетев в комнату, я быстро побросала в чемодан то, что мне попалось под руки и прихватив документы стремглав бросилась на вокзал. До прибытия поезда оставалось совсем немного времени и купив билет я устало опустилась на стоящую на перроне скамью. Вокруг меня бегали испуганные люди, которые так же, как и я мчались не пойми куда. Рядом со мной села женщина с маленькой девочкой, которая все время плакала и плакала. Женщина с отрешенным взглядом смотрела на рельсы и совершенно не обращала внимание на плач дочери. Я достала из сумочки шоколадку и протянула ребенку. Девочка тотчас же схватила ее и жадно откусив замолчала, смешно хлопая длинными мокрыми ресницами.

– Юру убили, – проговорила женщина, все так же смотря перед собой. – Когда на Витебск немцы двинулись, он там в артиллерии служил. Они убили его. Его друг сообщил из госпиталя. Нет больше моего Юры, нет.

Я в ужасе посмотрела на женщину, затем встала, одним рывком поставила ее на ноги и схватив за плечи проговорила строго:

– Нет вашего мужа. Но у вас дочь от него. Он в ней жить будет. Поэтому, возьмите себя в руки и думайте о ребенке! Малышке мать нужна. Она у вас голодная, посмотрите!

Женщина пришла в себя от моих слов и испуганно посмотрела на девочку, которая уже успела съесть мою шоколадку и расстроенно взирала на мать, вытирая ладошкой перепачканные шоколадом щеки.

– Спасибо вам, – заревев женщина обняла малышку и уже через минуту сидела, успокаивая ее.

Закрыв глаза, я внутренне завыла, поскольку поняла, что все, настал конец спокойной жизни нашего народа. Я так стремилась в Смоленск к бабушке, что напрочь забыла о том, что в Ленинграде была моя мать. Одно только радовало меня, что Ленинград был довольно-таки далеко и была вероятность того, что русская армия не допустит оккупации этого города. Услышав звук подъезжающего поезда люди ринулись вперед, словно были в каком-то диком, необузданном состоянии, боясь, что им не хватит места в вагонах. Когда поезд остановился, проводница строго закричала на людей, призывая к порядку. Но они словно не слышали ее, толпясь возле вагона. Кто-то больно наступил мне на ногу, и я вскрикнула. В этот момент чья-то твердая рука ухватила меня за локоть и прямо-таки выдернула из толпы. Едва успев вскрикнуть, я подняла взгляд на того, кто это сделал, и увидела рядом с собой Яна, который тащил меня по направлению к стоящей в стороне машине. Придя в себя, я заорала на него:

– Вы что себе позволяете, отпустите меня! Это последний поезд в Смоленск!

Но мужчина и не собирался слушать то, что я кричала ему и все так же продолжил тащить меня к машине. Я попыталась вырваться, и мужчина повернулся ко мне и схватив за плечи зарычал на меня:

– Там через пару дней будут немцы. Какой Смоленск?! Ты думаешь я позволю тебе погибнуть?

Но я все так же продолжала вырываться, с отчаянием смотря на то, как заканчивается посадка на поезд. Яну мои взбрыкивания надоели и он, схватив меня на руки, уже через мгновение зашвырнул в машину. Сев рядом на заднее сиденье, он сгреб меня в охапку и кинул шоферу:

– К Дмитрию Тарасовичу домой, быстро.

Я вырывалась что есть силы, но когда поняла, что смысла противиться больше нет, я затихла, заревела на всю машину и уткнувшись мужчине в грудь, проговорила, захлебываясь слезами:

– Я за то вас не простила, а за этот поступок так вообще до конца жизни ненавидеть буду.

– Ненавидь, – прошептал мужчина, поцеловав меня в волосы. – По крайней мере жива останешься.

Когда машина остановилась возле дома Елизаветы, Ян просто вытащил меня из машины и схватив на руки, поскольку я просто не могла держаться на ногах от переживания, поднялся по лестнице к квартире, где уже в открытой двери стояла обеспокоенная Елизавета. Едва только мужчина занес меня внутрь и поставил на ноги, как я тут же набросилась, как гарпия, на него и отвесив пару пощечин заорала:

– Да будьте вы прокляты, Ян! Ненавижу вас! Да откуда вы свалились на мою голову!

Мужчина только обнял меня и прижав к себе сказал:

– Так будет лучше для тебя, ты потом поймешь меня. Поймешь и, возможно, простишь.

Затем он подвел меня к стоящей рядом Елизавете и когда я повисла у нее на шее, заливаясь слезами, сказал ей:

– Лиза, присмотрите за ней, прошу вас. У меня самолет через час в Смоленск, мне нужно уходить. Берегите ее, она мне очень дорога.

Ян быстро поцеловал меня в макушку и спустя минуту мы с Елизаветой уже сидели на кухне. Я уже не плакала, только безразлично смотрела на стоящий передо мной кофе.

– Соня, Ян правильно сделал. Так будет лучше для тебя. Там сейчас невесть что творится, твоя бабушка сама бы отправила тебя сюда, чтобы жизнь твою спасти. Ты думаешь она сейчас не радуется тому, что ты здесь, в Москве, а не там, где скоро под окнами домов будут расхаживать немцы?

– Она может и радуется этому. Но каково мне знать, что я оставила ее одну, – не моргая сказала я, рассматривая свое отражение в чашке.

В этот момент раздался звонок и открыв дверь Елизавета впустила внутрь Лену и Свету.

– Он успел, слава богу! – заревели девчонки, кинувшись обнимать меня.

– Так это твоих рук дело? – посмотрела я на Свету. – Это ты сказала Яну, что я решила ехать?

– Да, это я сказала, – плача сказала девушка. – Я боялась, что он не успеет и ты уедешь. Я не могла тебя отпустить туда.

– Ты не могла, он не мог, – устало проговорила я, вытерев салфеткой мокрые щеки девчонок. – И в итоге моя бабушка осталась там одна.

Елизавета приготовила нам ужин и так мы просидели вчетвером до самой темноты.

– А оставайтесь сегодня у меня. Места предостаточно, – сказала женщина, убирая посуду.

– Мы с радостью, – переглянувшись ответили девчонки.

Я тоже кивнула в знак согласия. Елизавета постелила девушкам в свободной спальне и закрыла дверь в их комнату, затем вернулась ко мне на кухню.

Я в этот момент крутила в руках ее коробку с сигаретами.

– Вы давно курите? – спросила я, не глядя на женщину.

– С того дня, как дочь похоронила. Это вредная привычка, но она помогает мне успокоить не всегда уравновешенные нервы.

– Можно? – спросила я у нее, доставая из пачки сигарету.

– Я бы не советовала. Это очень вредно, – нахмурилась она.

– Вредно…, задумчиво проговорила я, вертя в пальцах белоснежную сигарету. – Вредно сейчас нервничать. Хочется хоть немного успокоиться, – сказала я и подкурив затянулась терпким дымом.

Не прошло и секунды, как я зашлась кашлем, удивленно посмотрев на Елизавету.

– Это всегда так в первый раз, – улыбнулась она. – Сейчас пройдет.

И действительно, кашель стих и я, скурив сигарету до конца, почувствовала, как смогла немного прийти в себя.

– Надо же, такая вредная дрянь, а так успокаивает, – удивленно бросив окурок в пепельницу сказала я.

– Сонь, можно вопрос, – осторожно проговорила Елизавета.

– Конечно, – пожала плечами я.

– За что ты так Яна ненавидишь? – глядя мне в глаза задала вопрос женщина.

Я только бровью повела.

– Что, так заметно?

– Более чем.

Я вздохнула и встав из-за стола подошла к окну.

– Я ночь с ним провела. Напилась до чертиков и в постель с ним легла, – решив не вдаваться в подробности, чтобы не разрушать многолетнюю дружбу Яна и этой семьи, проговорила я. – Вот так.

Елизавета молча смотрела на меня, затем и сама закурила сигарету.

– А он что? – спросила она. – После той ночи.

– Он? – пожала плечами я. – Жениться предлагал, в любви признался.

– Надо же, как настоящий мужчина поступил, – больше для себя, чем для меня проговорила задумчиво Елизавета.

– Нда…как настоящий мужчина, – усмехнулась я.

– И ты отказала? – прищурила глаза Лиза.

– И я отказала, – опустив глаза ответила я, поскольку прям чувствовала, что Елизавета догадывалась, что я не все ей говорю.

– Ничего, закончится война, и все встанет на свои места, – потрепав ободряюще по плечу проговорила женщина. – А теперь иди спать. Тебе отдохнуть нужно. Я постелила тебе в комнате дочери.

Зайдя в комнату, я окинула взглядом окружающую обстановку и поняла, что Елизавета сделала то, что говорила, и убрала отсюда все, что принадлежало некогда ее погибшей девочке. Только на столе одиноко стоял тот снимок, на котором была запечатлена смеющаяся дочка Елизаветы, как немое напоминание о том, что все мы пребываем в этом мире лишь мгновение, у кого-то оно длиннее, у кого-то короче, но всем мы когда-то станем лишь фотографиями, стоящими на столах у родных или пылящимися в старых альбомах наших потомков. Улегшись в мягкую постель, пахнущую ванильными духами, я блаженно закрыла глаза и провалилась в сон.

Утром я встала раньше всех и шлепая босыми ногами по полу приготовила легкий завтрак. Настроения не было совершенно и закурив сигарету я задумчиво уставилась в окно, пока на плите пыхтела, издавая смешное бульканье, овсяная каша. В дверь позвонили и я, удивленно посмотрев на часы, пошла открывать, думая, что это вернулся из штаба Дмитрий Тарасович. Но, когда я открыла двери, то просто взревела от удивления и счастья, кинувшись на шею своей бабке Лукерье, которая кряхтя обняла меня.

– Ну ужо хватит, пошли внутрь, – сказала она и я, не отлипая от нее, завела ее в квартиру.

Следом за ней шел молодой солдатик, таща три узла нехитрых пожитков моей бабушки. Солдатик поставил вещи на пол и отдав честь оставил нас одних. Из своих комнат, разбуженные шумом, выбежали заспанные девчонки.

– Это моя бабушка, – не сдерживая слез проговорила я. – Та самая, из Смоленска.

– Успел значит, – усмехнулась Елизавета.

Когда мы все сели завтракать я, обнимая бабушку за плечи и все еще не веря в то, что она здесь, рядом со мной, спросила ее:

– А теперь рассказывай, как ты здесь оказалась.

– Ой девоньки мои. Это ж как чудо, поди, сам бог побеспокоился. Лежу я значит ночью и слышу, как калитка стукнула, а потом и в окно кто-то как затарабанит. Я быстро за вилы, да в сени. Приоткрыла двери и сначала вилы вперед, а потом уж и сама показалась. Гляжу, стоит. Высокий такой, наш офицер. Глазищи голубые блестят, прямо как у деда твоего, – посмотрев на меня сказала она. – Чего надобно говорю ему. А он мне – у вас пять минут на раздумья. Либо на самолет грузовой да в Москву к внучке, либо через два дня на постой немца к себе в дом. Я испужалася. Он как скажет так строго – ну?! А я ему – а корова моя? Он мне – вам корова или внучка дорога? Я ему – внучка. Он мне – пять минут на сборы, жду в машине. Ну, вот так я покидала, что под руку попало, да к вам сюда. Корову соседям быстро отвела да во дворе заперла, чтоб не пропала. Отвез он меня на самолет, да уже подле него и сказал, что хорошую внучку воспитала. Тогда ужо посадил меня, ну вот так я тут и оказалась. Только перед этим самолет наш под обстрел попал, я думала все уже, помру прям там, в небе. А пилот наш – держись бабуль, не взять нас ему, этому немчуре проклятому. Да так ведь и вывел самолет из-под обстрела. Сберег бог бабку, – запричитала бабушка, закончив рассказ.

– Ян вчера еще сказал мне, что когда прилетит в Смоленск, то постарается отправить грузовым самолетом бабушку твою сюда. Но попросил не говорить ничего тебе, вдруг бы не получилось у него, а ты бы только тогда расстроилась еще больше. Но сдержал слово, – улыбнулась Елизавета, глядя на меня.

– Дак этот, Ян, жених наш, поди? – вытерев слезы полотенцем спросила бабушка у меня.

– Не жених, просто…друг, – ответила я, все еще не веря в то, что мужчина сделал все это ради меня.

– Ай, друг, – хлестнув меня по плечу полотенцем воскликнула бабушка. – Я тебе дам, друг! Ты гляди столичная какая стала, коза! Жених, а не друг! Такое ради тебя сотворил, а она – друг. Бабку из самого Смоленска на грузовом военном самолете да в саму Москву доставил. Друг. Я тебе дам, друг!

– Бабуль, ну ты же ничего не знаешь, – натянуто улыбнулась я, не желая затрагивать эту тему.

– Вот и не хочу ничего знать, – ответила она и сменив тон сказала. – Спасибо вам за внучку мою, что здесь помогаете ей. Ян сказал, что вы ее как родную приняли здесь.

– Да не только ее приняла, а и вас приму, – улыбнулась Елизавета. – Вам же жить негде. Не будете же вы в общежитии с девчонками ютиться. Оставайтесь у меня.

– Дак это ж, дочка, надолго, поди, – осторожно проговорила бабушка, посмотрев на Елизавету.

– Да, быстро не будет. Но война – горе общее, надо помогать друг другу. Да, к тому же, я сама скоро на фронт отбуду, мне снайперов-девчонок дадут и пойдем отстреливать фрицев. Квартира пустовать будет. Так что живите. Главное, чтоб живы все остались. Можно тебя на пару слов, Соня, – обратилась ко мне Елизавета, позвав в гостиную.

Подойдя к столу, на котором лежали какие-то бумаги, Елизавета протянула мне одну из них и сказала:

– Это завещание на твое имя, Соня. Если я погибну на фронте, я хочу, чтобы эта квартира досталась тебе. Ты мне как дочка, – проговорила она, погладив меня по щеке.

Я испуганно взяла бумагу из рук женщины и заплакала.

– Елизавета, ну что вы такое говорите!

– Говорю, как есть. Я военный человек и прекрасно понимаю, чем все это может закончится для каждого из нас. У отца своя квартира, у нас с ним никого больше нет. А ты, девочка, молодая еще, у тебя семья будет. Ну вот и будешь вить свое гнездо здесь, где раньше и я пыталась свить его.

– Не говорите так, словно прощаетесь со мной! – тихо прошептала я.

– Я не прощаюсь. Просто хочу все предусмотреть. Меня отец так научил, все дела должны быть сделаны на двадцать шагов вперед. И не переживай. Судьба сжалится, я еще малыша твоего на руках подержу, – сказала женщина, от чего я вообще заревела.

Когда девчонки ушли в театр, а я осталась дома у Елизаветы, отпросившись на один день у Льва Давидовича для того, чтобы побыть с бабушкой, я уложила ее отдыхать, сама же стала варить на кухне суп. Не найдя соль, я начала открывать все ящики подряд и выдвинув один из них удивленно вытащила оттуда вазочку, полную конфет в блестящих обвертках, таких точно, которые тогда мне подарил Ян. В этот момент на кухню вошла Елизавета и я удивленно посмотрела на нее.

– Вы все знали? Он вам все рассказал? И конфеты это вы дали ему, чтобы он подарил их мне?

Елизавета села за стол и положив на него ключи проговорила:

– Он тогда к отцу пришел. Поздно уже вечером. Они долго в кабинете разговаривали. Я думала отец убьет его, так он на него орал тогда. Потом папа позвал и меня, поскольку посчитал, что подсказать как быть в такой ситуации с девушкой только я могу. Отец очень любит Яна, он ему как сын и произошедший случай между вами просто выбил его из колеи, поскольку ведь это мы тебя с ним свели, а раз так получилось, то отец был сам не свой. Я выслушала Яна тогда…, – не договорила она фразу.

– И посоветовали ему сказать то, что он и сказал мне? – закончила я.

– Нет, – ответила Елизавета. – Я видела, что его очень мучил этот поступок, поэтому я просто сказала поступить так, как велит ему сердце. Что он, собственно, и сделал, как я поняла из твоего рассказа. А конфеты я и правда ему дала, чтобы он подарил их тебе. Такой шедевр кондитерского искусства трудно здесь достать. А все молоденькие девушки любят сладкое, – усмехнулась она. – Ты не сердишься на меня?

– Да что ж все крутится вокруг этого Яна, – нахмурившись проговорила я.

– Не думай об этом сейчас, – поцеловала Елизавета меня в щеку. – Сейчас война, он на фронте. А там будет так, как судьба решит. Только она одна знает, кого уже там присмотрела тебе как пару. И от того, кого она там тебе присмотрела, ты никуда не денешься.

Посмотрев на эту такую спокойную и рассудительную красивую женщину, меня и правда отпустило. Уж коль она так обо всем судила, хлебнув немало горя на своем жизненном пути, то мне вообще было грех сетовать на что-то. Я полностью решила положиться на судьбу, как советовала мне Елизавета, и улыбнувшись развернула пахнущую ванилью и корицей конфету. С наслаждением съев ее, уже более трезво и спокойно смотрела на все, что со мной случилось в столице.