Шестое чувство судьбы

Глава 6

Заговоренные. Да, именно так называли нас те некоторые, кто знал из скольких ситуаций выходила наша небольшая театральная бригада на протяжении четырех военных лет, пока мы колесили по израненной войной земле и дарили солдатам минуты искусства в это нелегкое время. Бомбежки, обстрелы, невесть откуда маячащие на горизонте патрули, мы каким-то чудом выбирались из всего целыми и невредимыми в полном составе. Даже наш старичок-грузовик и тот был в целости и сохранности все эти четыре года и все так же колесил по дорогам России, везя на себе ношу искусства. Казалось, ничего не менялось. Все те же выступления, все те же костюмы, все те же минуты отдыха и снова дорога, дорога. Ничего не менялось. Кроме нас. Мы стали другими. Света стала более жесткой во взглядах на жизнь. Она уже не плакала при каждой возникшей из ниоткуда непредвиденной ситуации и все больше стала походить на Ленку, которая если раньше была просто кладезем хладнокровия, то теперь же была просто непрошибаемой. Она уже ничего не боялась и только порой ледяной взгляд ее голубых глаз слегка оттаивал в те минуты, когда ей удавалось получить весточку от Егора. В такие минуты она уходила куда-то подальше одна и только вернувшись по ее мокрым ресницам было видно, что она плакала. Катя наша закрутила роман с Лешкой и, пожалуй, одна она сохранила ту девичью непосредственность и широко распахнутые глаза, наполненные каким-то невероятным оптимизмом. Откуда она черпала его, не знал никто из нас. Даже ее Лешка. Лев Давидович…он все так же орал на нас, правда уже не так часто, как раньше. Он начал писать сам небольшие сценки, которые не требовали большой подготовки и были адаптированы под нашу непростую, военную обстановку. Я же… даже не знаю… все наперебой говорили, что я хоть и держу марку веселой актрисы-хитрюги, но из нас троих я стала самая жесткая. Меня уже не приводили в ужас кровь и смерть, и если доводилось где-то попасть в ситуацию, подобную первому выступлению с бомбежкой, то я не раздумывая доставала из своего походного рюкзака подаренные мне как-то одним из полевых хирургов инструменты и принималась штопать, доставать осколки и делать довольно-таки сложные хирургические манипуляции, при виде которых я бы прежняя не то что в обморок падала бы, а вообще больше никогда не подходила бы к операционной. Мне даже прозвище дали «хирург» за довольно-аки большое количество спасенных на войне жизней.

– Есть то как хочется, – вернул меня к действительности тихий голос Кати.

Посмотрев на девушку, я ободряюще улыбнулась и сказала:

– Еще немного потерпи. Километров пять и будем в районе нужной нам деревни. Там переночуем, поедим и в город.

– Сонь, ты за четыре года никогда не обмолвилась о том, есть ли у тебя жених или нет, – тихонько проговорила Катя, поскольку все спали под ритмичный гул двигателя нашего грузовика.

– Кать, – отмахнулась я, не желая отвечать на этот вопрос.

– Ну а все-таки? – не унималась девушка.

– Нет у меня жениха. Был один офицер, я ему нравилась очень, вот и все мои отношения на данный момент, – улыбнулась я, смотря на то, с каким интересом девушка слушала мою речь.

– Ничего, ты очень красивая. Вот закончится война и будет все у тебя, обязательно, – погладила она меня по руке. – А мы с Лешкой решили пожениться, – зыркнув в сторону спящего парня проговорила она и достала из кармана гимнастерки маленькое колечко из меди. – Я сказала, что надену его тогда, когда буду замуж выходить. Даже если и будет настоящее, обручальное, все равно надену это. Оно мне дороже всего.

– Наденешь, обязательно наденешь, – улыбнулась я, потрепав по волосам эту никогда не унывающую балерину.

В этот момент грузовик так резко затормозил, что все мы свалились в одну кучу.

– Немцы, – закричал наш водитель и мы быстро выскочили из кузова в надежде бежать куда глаза глядят, лишь бы не опасть в плен. Но когда наши ноги коснулись земли, то мы поняли, что бежать, собственно, было сродни самоубийству, поскольку мы наткнулись на целую роту, не менее, которая двигалась нам навстречу из-за крутого поворота.

– Вот тебе и заговоренные, – сплюнул на землю Лешка, подняв руки вверх и призывая всех сделать то же самое.

Из ехавшей впереди блестящей машины вышли два немецких офицера и один из них сказал на довольно-таки хорошем русском языке:

– Кто такие, куда едем?

– Он издевается что ли? – прошипела Ленка.

– Кто такие? – задал немец уже более жестким тоном подойдя к Лешке и со всей силы ударив его по лицу, давая понять, что молчание здесь не приветствуется.

– Господин офицер, мы артисты. Едем довольно долго, заблудились в лесу. Дороги особо не знаем, не местные. Ехали лишь бы куда, надеясь, что набредем на какую-то деревню, – на ходу кланяясь и придумывая небылицу проговорил Лев Давидович, поскольку понимал, что совсем недалеко были наши ребята, у которых мы выступали всего часа три назад, и если немцы это поймут, то парням несдобровать, если эта орава попрет на них.

– Ты еврей? – подошел к режиссеру офицер и своим пистолетом скинул с него шляпу.

– Нет, не еврей. Грузин, – проговорил Лев Давидович, протягивая офицеру поддельные документы, которые ему сделали в одном городе специально на такой случай.

– Грузин говоришь? – хмыкнул немец и наведя пистолет на режиссера захохотал и сказал, – штаны снимай, посмотрим, какой ты грузин.

– Господин офицер, тут девочки мои. Как можно!? – побледнел Лев Давидович указывая в нашу сторону.

– Снимай я сказал, – заорал немец, бешено сузив глаза.

– Не буду, – гордо поднял голову наш режиссер, который готов был умереть, только сохранить свою честь и достоинство.

Немец презрительно скривился и взведя курок направил дуло пистолета в голову Льва Давидовича. Режиссер так и не двинулся с места, только закрыл глаза. С меня же как будто бы пелена слетела в тот момент. Я кинулась к стоящему поодаль и равнодушно наблюдающему за происходящим еще одному немцу в офицерской форме и упав перед ним на колени обхватила его сапоги, заревев при этом.

– Господин офицер, не губите, я вас умоляю. Это великий человек! Он очень известный режиссер в Москве. Он столько прекрасных спектаклей поставил, такого таланта нет нигде! Я вас очень прошу. Если вы почитаете искусство, бог свидетель, вы помилуете один из самых великих талантов на земле. Вы, как немец, просто не можете равнодушным быть к искусству, господин офицер. Я вас умоляю, – ползая и целуя немецкие до блеска начищенные сапоги заливалась я слезами.

Офицер с интересом наблюдал за разворачивающейся у его ног картиной и переведя взгляд на того, кто держал на мушке Льва Давидовича спросил у него:

– Что она говорит? Слишком быстро, я не понимаю так.

До меня дошло, что он ничего не понял из того, что я сказала, поэтому я быстро встала на ноги и повторила все еще раз уже на довольно-таки сносном немецком языке, который я потихоньку учила в переездах между частями армии по небольшому учебнику, который мне подарил один из разведчиков после нашего представления, сказав тогда, что если хочешь победить противника, должен понимать, о чем он говорит.

– Актриса говоришь? – ухватив меня за подбородок спросил немец, явно довольный тем, что я говорю на их языке.

– Актриса. Мы все актеры. А он наш режиссер-постановщик, – махнула я в сторону Льва Давидовича.

Немец держал меня так пару минут рассматривая, затем отдернул руку и сказал другому:

– Не стреляй, Гельмут. Заберем их с собой. Местные развлечения уже по горло как наскучили. Вот на них и возложим эту задачу. Надоела уже эта серость в этой чертовой стране. Хочется хоть каплю какой-то цивилизации. Актриса, – хмыкнул он с надменной усмешкой глянув на меня и махнув рукой солдатам сел обратно в машину.

Второй тоже проследовал за ним, и когда их машина тронулась, нас несколько солдат под дулом автомата заставили залезть обратно в грузовик. Место шофера так же занял немец и наш грузовичок повез нас совершенно в другом направлении, увозя в неизвестность, которая непонятно чем для нас закончится.

– Соня, спасибо тебе, дочка, – проговорил Лев Давидович обнимая меня.

– Да что там спасибо, – дрожа ответила я, поскольку весь ужас произошедшего дошел до меня только в тот момент.

– Хорошо сыграла, – сказал Лешка, протягивая мне флягу с водой.

Я набрала в ладони воду и умывшись сказала строго:

– Я не играла, – и устало опустила голову на руки, крепко обхватив колени.

Привезли нас в какой-то небольшой городок уже ближе к вечеру. Машина остановилась около какого-то белого здания с колоннами, которое. скорее всего, в мирное время было местным домом культуры или еще чем-то подобным. Солдаты вытолкали нас из грузовика тыча в спину автоматами, и когда наша компания стала в одну шеренгу к нам подошел офицер по имени Гельмут и окликнув другого, которому я сапоги облизывала, пытаясь спасти жизнь режиссера, спросил:

– А этих куда?

– Отведи их пока ко всем остальным, потом с ними разберемся. Не до них сейчас. И пошли по местным узнать, есть ли здесь кто из врачей. Полковнику совсем плохо, – едва взглянув на нас отмахнулся он и пошел по направлению к стоящему рядом жилому дому, около которого бегал и держа в руках кепку раскланивался лысоватый, длинноносый мужичок лет пятидесяти, староста скорее всего.

Офицер дал указание солдатам и те зло крича погнали нас в сторону огромного строения, похожего на амбар или еще что-то подобное. Затолкав нас внутрь, они заперли двери. Оглядевшись, мы увидели, что находимся среди пленных, которых здесь было около пятидесяти человек. В основном это были военные, но были среди них и несколько женщин и мужчин в гражданском, да трое детей лет десяти, которые с ужасом взирали на всех вокруг, тихонько сбившись в кучку в углу.

– Нда, – проговорила Ленка, устало выдохнув. – Ну что, заговоренные, пришел и наш черед почувствовать, что такое немецкий плен.

– От судьбы не уйдешь, – ответил Лешка и обняв Катю повел ее в сторону свободных мест на полу, устланном сеном.

– Соня? – услышала я бархатный мужской голос и повернулась в сторону, откуда он шел.

В этот момент слезы просто рекой потекли у меня из глаз, и я кинулась на шею того, кого уже никогда не думала встретить в этой жизни. Передо мной стоял Игорь в военной форме капитана медслужбы.

– Девочка моя, – обнимая и целуя меня в лоб проговорил мужчина прерывающимся от волнения голосом. – Ты каким ветром здесь!?

– Я в фронтовой бригаде актеров состою. Ну вот и воюю таким образом. Медсестра-то из меня никудышная, сам знаешь. Петь и танцевать лучше получается, – не в силах насмотреться на этого мужчину ревела я.

– Да скажешь еще, – хмыкнула подошедшая к нам Ленка. – Она даже прозвище «хирург» у нас получила за заслуги соответствующие. Стольким людям жизнь спасла. Вы, наверное, тот самый Игорь, который научил ее всему? – улыбнулась она, протягивая для пожатия ему руку.

– Тот самый, – улыбнулся мужчина. – Я же говорил тебе, что не такая уже ты и безнадежная, Соня. Не зря муштровал тебя тогда в операционной, – засмеялся он, крепко обняв меня.

– Да, не зря, – ответила я. – Только вот теперь закончился наш полет, – окинув взглядом помещение грустно проговорила я. – Четыре года чудом каким-то удавалось избежать самого страшного, а в этот раз бог не уберег.

– Да с нами та же история произошла, – сказал Игорь. – Три дня назад нарвались на этих сволочей, когда перевозили госпиталь в другое, более безопасное место. Половину наших перебили, остальных взяли в плен, как видишь.

– И что теперь будет? – тихо спросила я.

– Будем смотреть по обстоятельствам. Их здесь много очень. Бежать можно только во время перехода на другое место, если в живых оставят. Если поведут восточной дорогой, там по обе стороны лес густой, причем близко к проезжей части, будем пробовать уйти. Здесь они не должны надолго задержаться. Наши их подпирают с севера. Будем надеяться, что все сложится для нас удачно, – проговорил Игорь.

Усевшись на сено подальше от всех, я положила голову на колени мужчине и свернулась калачиком. Игорь укрыл меня своим кителем и гладя по голове спросил:

– Сонь, ты выйдешь за меня замуж?

Не ожидав такого вопроса, я села и строго посмотрела на мужчину.

– Игорь, не об этом нужно думать сейчас. Мы не знаем, что нам утро принесет завтрашнее, а ты о будущем говоришь.

– Я все эти четыре тяжелых года только о тебе и думал. Пытался узнать, что с тобой случилось, но твоя соседка один раз только написала мне и сказала, что твоя бабушка уехала посреди ночи никому ничего не сказав, только корову оставила им. А из Москвы, из того института некая Элеонора Игоревна ответ дала мне, что ты в бригаде артистов на фронте. Думал, что потерял тебя уже. Но жизнь снова свела нас в таком месте. Поэтому хочу надеяться, что это все не просто так и у нас есть оно, это будущее, – притянув к себе проговорил мужчина.

Мне так хотелось ответить ему, что и я думаю о будущем и что так же, как и он, хочу верить в это самое счастливое призрачное завтра, но просто почему-то не могла сказать ни слова, лишь только прислонилась своим лбом к его и тихонько сказал:

– Столько всего случилось с того времени, когда ты меня на поезд посадил. Я другая уже, Игорь. Я уже не та девочка, которая без умолка тарахтела и смеялась, я другая.

– Мы все теперь другие, Соня. Но для меня ты будешь всегда той девочкой, которая смотрела на меня своими блестящими от предвкушения глазами тогда, на станции в деревне. Той девочкой, которая счастливо улыбалась мне в окно поезда, который увозил ее туда, где должны были осуществиться ее мечты.

– Да, мечты, – грустно усмехнулась я, вспоминая, что не только мечтами одарила меня тогда Москва. – Давай выживем сначала, как бы не звучало это ужасно, а потом вернемся к этому вопросу. Хорошо?

– Хорошо, – ответил мужчина, а я снова улеглась и положила ему голову на колени.

– А Галка? Где она? – осторожно спросила я, боясь услышать ответ.

– Галка, – улыбнулся Игорь. – Галка на фронте за полковника замуж вышла. Забрал он ее с собой тогда из нашей санчасти.

– Вот коза, – засмеялась я. – Выбилась все-таки в люди.

– А вот Ира, которая на перевязках тогда работала у главного врача, она погибла, – грустно проговорил мужчина. – Да много их погибло, девчонок наших. Я каждый раз с ужасом смотрел на вновь прибывших молоденьких медсестричек-хохотушек, которые еще не совсем понимая, что им предстоит, смотрели на меня с таким непередаваемым детским оптимизмом в глазах, что было до боли страшно от понимания того, что им были отмеряны считанные дни в той мясорубке, куда их приходилось посылать. Война никого не щадит.

– Никого, – устало ответила я и поуютней устроившись сказала. – Я посплю немного, устала очень.

– Спи, – нежно проговорил мужчина и поцеловал меня в лоб.

Проснулась я от того, что тяжелые ворота помещения, в котором мы находись со страшным скрежетом открылись и в амбар вошли с десяток солдат и направив на нас автоматы заорали и начали выталкивать на улицу, затем повели нас к тому зданию бывшего дома культура, где, скорее всего находилось гестапо и комендатура. Затем завели нас за него и нашим глазам открылась большая площадка с виселицами.

– Ну вот и все, – проговорил Лев Давидович снимая шляпу с головы.

Нас выстроили в шеренгу и продержали так минут сорок, пока не начали сгонять сюда городских жителей. Когда напротив нас образовалась довольно-таки большая толпа, из здания вышли те уже знакомые нам всем офицеры и направились к нам. Гельмут вышел вперед и сцепив руки за спиной начал прохаживаться взад-вперед и с презрением глядя на нас сказал:

– Нам нужна помощь. У нас тяжело ранен полковник. В этом городе хирурга не оказалось. Может он и есть, но все молчат об этом, – рявкнул он, посмотрев в сторону жителей. – Вас всех взяли в госпитале. Наверняка кто-то из вас является хирургом. Если он поможет нашему командиру, то я даю слово, что сохраню ему жизнь. Минута на размышление.

Все молчали. Я беспомощно посмотрела на Игоря, но он тихо сказал:

– Я не буду оперировать немецкого полковника. Это измена родине, Соня. Жизнь не стоит такого бремени.

– Я еще раз повторяю, если вы нам поможете, то никто не погибнет. Я всех пощажу. Если же нет, то всех повешу, – заорал немец, бешено сверкая глазами.

– Игорь, – прошептала я.

– Соня, они и так нас всех убьют, даже если я и спасу ему жизнь. Максимум что они сделают, это оставят меня в живых. И полковник этот, он стратег хороший, я знаю о ком он говорит. Если они его потеряют, то им всем здесь конец. Я не могу этого сделать, Соня, просто не могу, – хрипло ответил мужчина и крепко сжал мою руку.

Немец же выхватил пистолет и приставил его к голове нашей Кати.

– Считаю до трех. Потом начну отстреливать, как собак, по очереди! – заорал он и начал медленно отсчитывать.

Когда немец уже должен был сказать «три», как обозвался Лешка.

– Среди нас есть девушка, она может попробовать спасти вашего командира. Она медсестра бывшая. Я видел, как она такие манипуляции проводила над ранеными, что было ясно, что она медик от бога, – проговорил парень срывающимся голосом глядя на меня.

– Кто эта девушка? – заорал немец, убрав пистолет от головы Кати.

Лешка указал на меня, и офицер выдернул меня из строя. К нему подошел тот, другой, и остановившись напротив спросил:

– Актриса оперирует? Он правду говорит или вы просто время тянете?

– Он правду говорит, – проговорила я, глядя в глаза немцу. – Можете проверить мой рюкзак походной. В нем набор хирургических инструментов.

Офицер кивнул одному из солдат и тот быстро помчался в здание. Когда он вернулся минут через десять, то в его руках была коробка с моими инструментами. Офицер открыл ее и нахмурившись посмотрел на меня:

– Вы страшный народ, русские.

Затем он достал скальпель, поднес его к моей шее и едва нажал на него, как по моей коже потекла кровь.

– Сможешь сделать все, чтобы он выжил – будешь жить, если нет – тебе и ад покажется раем после всего, что мы с тобой сделаем. Поняла?

– Не поняла, – строго проговорила я.

– Что? – надменно хмыкнул офицер.

– Я не за свою жизнь соглашусь сделать то, что вы говорите. Я такой ценности в своей жизни не вижу для себя. Если даете слово сохранить жизнь всем, кто сейчас в плену, я все сделаю.

Мужчина смотрел пару минут на меня молча, затем поднял брови и махнув рукой в сторону пленных отдал указ увести всех.

– Обещаю, – ответил он и уже собрался уходить, но я его остановила.

– Но оперировать буду не я одна. Мне нужен человек еще.

– Какой человек? – спросил офицер недовольно.

Я кивнула в сторону Игоря и сказала:

– Я работала до войны в операционной с этим человеком. Он первоклассный хирург. Его мне дайте и все будет хорошо с вашим полковником.

– Хорошо, – хмыкнул мужчина и отдав указ направился в здание.

Нас с Игорем повели вслед за ним.

– Игорь, прости. Пусть это будет на моей совести, – тихо сказала я, не глядя на мужчину, понимая, что в этот самый момент хоть и спасала тех, кто был мне дорог, но подставляла и себя, и его. Мужчина ничего не ответил, только едва уловимо кивнул, давая понять, что понимает меня.

Сначала нам дали возможность вымыться, затем накормили и дали переодеться в белые медицинские халаты, потом отвели в небольшой дом, оборудованный под больницу. Там на операционном столе уже лежал немолодой немецкий полковник с серым от потерянной крови лицом. Мужчина был в сознании, поэтому я подошла к нему и сказала:

– Нам дали слово, если мы вам жизнь спасем, то вы никого не тронете из пленных.

Мужчина смотрел на меня усталыми красными глазами, затем спросил:

– Кто вам слово дал?

Я кивнула в сторону стоящего в комнате офицера, полковник повернул к нему голову и сказал:

– Вольфганг, даже если я и не выживу, сохрани им всем жизнь. Обещай мне. Даже сама попытка спасти жизнь врага заслуживает уважения.

– Я обещаю, – кивнул офицер.

– Он сдержит слово, – прохрипел мужчина. – Вольфганг человек чести, мадмуазель. Поэтому оперируйте и ничего не бойтесь.

Я кивнула и когда Игорь, проверив все инструменты и медикаменты, подал знак, что готов, мы начали операцию. Ранен полковник был в живот, поэтому операция, которую проводил Игорь в тот момент была, скорее всего, самой сложной из всех, что мне довелось видеть. Длилась она пять часов и когда последний осколок был удален, а рана обработана и зашита, я без сил опустилась на пол и заревела. Стоящий рядом офицер, который все это время находился вместе с нами, протянул мне платок и сказал:

– Спасибо.

– Не за что, – сквозь слезы хмыкнула я, одарив немца ненавистническим взглядом.

– Он будет жить? – спросил затем он у Игоря, который заканчивал накладывать повязку.

– Если не умрет в первые три часа, то будет жить еще до ста лет, – ответил Игорь.

– Хорошо, я понял, – ответил немец и отдал указ увести Игоря.

– А девушка? – строго спросил Игорь, дернувшись, когда солдат схватил его за руку и потащил к двери.

– С ней все будет хорошо. Она будет здесь, пока он не придет в себя. Затем я ее отпущу, – ответил офицер.

Следующие три часа я то наматывала круги вокруг стола, на котором лежал прооперированный немец, периодически проверяя его пульс, то садилась на стоящий рядом стул и молилась, чтобы этот седоволосый черт остался в живых, поскольку доверять этому Вольфгангу я почему-то не могла и подсознательно понимала, что если полковник не выживет, нас всех пустят в расход несмотря на данное нам слово. Через три часа с небольшим полковник застонал и пошевелившись открыл глаза. Я быстро кинулась к нему и смоченным водой бинтом протерла его лоб.

– Я умер? – усмехнулся мужчина, смотря на меня.

– Я бы и рада бы сказать, что да, но только не в этот раз, – с сарказмом проговорила я.

– А вы честная девушка, – прохрипел мужчина.

– А чего юлить. Говорю, как есть, – пожала плечами я.

– Я выживу? – спросил он, застонав от боли.

– Вас оперировал лучший хирург России. Так что да, вы выживете, – ответила я, вколов ему обезболивающее от чего он блаженно закрыл глаза.

– Спасибо вам, – просто ответил немец, пожав мою руку.

– Мне не нужна ваша благодарность. Вы главное слово сдержите свое, – строго проговорила я.

– Я обещал, значит так и сделаю.

В этот момент в комнату зашел Вольфганг и подойдя к полковнику сказал:

– Самолет через час, вы готовы?

Я испуганно посмотрела на офицера и сказала:

– Он такую операцию перенес, его нельзя сейчас перевозить никуда!

– Ваш хирург сказал, что воздухом можно, – не глядя на меня ответил офицер. – Если мы его сейчас не вывезем, второй такой возможности может и не быть.

– Я готов. И еще, сынок, – обратился полковник к мужчине. – Отпусти эту барышню и ее театральную бригаду. Пускай уезжают к своим. Ты теперь командовать здесь остаешься. Не держи их подле себя, пусть уходят.

Я испуганно смотрела то на полковника, то на офицера, которого видно не очень устраивал такой приказ начальника, но он только молча кивнул и подав знак солдатам, которые осторожно положили полковника на носилки, повернулся ко мне.

– У меня к тебе предложение есть, – дождавшись, пока за полковником закроются двери, проговорил мужчина, окинув меня взглядом.

– Какое? – осторожно спросила я.

– Твоя актерская бригада останется здесь. Вместо вас я освобожу пленных и отпущу их на все четыре стороны.

Я изумленно посмотрела на мужчину и нахмурившись спросила:

– Почему?

– Кучка каких-то солдат да несколько гражданских мне не интересна, – скривился он. – Я вас сюда не за тем вез, чтобы вот так просто отпускать. Да и тебе, как я понял, уж очень дорога чья-то жизнь, а не своя собственная. Поэтому выбирай. Либо вы. Либо они, – пожал плечами офицер.

Я смотрела из-подо лба на офицера всего четверть минуты, затем ответила:

– Я могу решать только за себя. За своих друзей решать у меня права нету. Если они согласятся, то я приму это их решение.

– Бог мой, что вы за люди, русские женщины, – хмыкнул офицер. – Стоишь и еще и торгуешься со мной здесь, находясь в плену! Всегда поражался вашему бесстрашию и сумасбродству. Я же могу вас всех оставить здесь, ты это понимаешь?

– Воля ваша, – внутренне съежившись ответила я.

– Ладно, пойдем. Спросишь у своих людей, какое решение примут они, – сказал после минутного молчания Вольфганг и повел меня туда, где были заперты пленные.

Зайдя в темное помещение я кивком головы подозвала в дальний угол своих ребят и сказала:

– Нам выбор дали. Либо мы останемся здесь и будем развлекать их, – кивнула я в сторону офицера. – а они отпустят всех тех, кто здесь находится, на свободу. Либо же уйдем мы, но все остальные останутся здесь, в плену, – закончила я и опустила глаза.

Среди ребят воцарилась тишина. Все смотрели сначала на меня, затем друг на друга. Было видно, что принять такое решение было очень непросто им всем. Лена первая пришла в себя и сказала:

– Я за то, чтобы остались здесь мы. Мы кто? Актеры для них. Ну поселят нас у кого-то, и заставят каждый день отплясывать перед ними. Ну и будем отплясывать, раз уж так суждено. А их всех, – кивнула она в сторону солдат, – их всех перестреляют, если они останутся. Нужен нам такой камень на душе до конца своих дней? Мне нет, – добавила она и глубоко втянула носом воздух, пытаясь совладать с эмоциями.

– Я тоже за то, чтобы остаться, – ответила Света.

– И я, – тихонько проговорила Катя.

– Я не согласен, но поступлю так, как решат все, – ответил Лешка.

– Ну, а вы что молчите? – строго спросила Ленка молчавшего режиссера.

– Все вы правильно говорите, девочки мои. Да только вы не думаете о том, что эти вот, – кивнул он в сторону офицера, – с вами-то могут сделать? Вы что думаете, что развлечение для них закончится только тем, что вы пару песен да танцев для них изобразите?! Или ты думаешь, богиня, что твои ноги длиннющие будут им интересны только расхаживающие по театральной сцене? – прошипел он. – Вы головой своей подумали, на что вы идете? И как нам с Лешкой тогда вам в глаза смотреть, когда и защитить-то вас не сможем?! Вы об этом подумали?

Мы с девчонками переглянулись, понимая, что режиссер был прав и надеяться на то, что все будет более-менее человечно со стороны немцев мы не могли.

– Мы найдем выход, – сказала Ленка, посмотрев в сторону офицера. – Смерть нам еще не светит, я надеюсь, а что дальше будет – одному богу известно. Так ведь, девочки?

– Мы приняли решение, – строго сказала Света и Катя кивнула утвердительно, поддержав остальных.

– Тьфу на вас, бабы-дуры, – сплюнул режиссер и отойдя в сторону сел на пол.

Я вернулась к офицеру и сказала:

– Мы остаемся.

Немец все так же с усмешкой посмотрел на меня и ответил:

– Ну смотри. Решили значит решили. Я более тебе ничего не должен. Я отпускаю людей и этим отдаю долг за спасенного полковника. Дальше вы все такие же, как и остальные в этом городе. Поняла? Это полковник у нас любит играть в благородство, я не такой.

– Поняла, – сухо ответила я и повернувшись к пленным сказала, – вы все свободны. Уходите из этого города. Вас никто не тронет.

Солдаты молча переглянулись, но никто не тронулся с места. Игорь же нахмурился и подошел ко мне.

– Почему он нас отпускает?

– Потому, что мы спасли жизнь полковника. Это его приказ, – ответила я, поцеловав мужчину в щеку.

– А вы? Вас что, здесь оставляют? – гневно проговорил мужчина.

– Игорь, уходи. Со мной все будет хорошо! – тихо сказала я.

– Что значит уходи!? Мужиков отпускают, а девчонок в плену? – бросился мужчина к стоящему офицеру. – Меня оставь, а ее отпусти! – заорал он на немца.

Офицер выхватил пистолет и приставив его ко лбу Игоря сказал:

– Эта женщина сама так решила. Поэтому уходи. Если увижу хоть кого-то из вас на территории города, перестреляю всех! Ты понял меня?! – на ломанном русском строго сказал Вольфганг и махнув стоящему у дверей солдату приказал вытолкать Игоря на улицу.

– Соня, я этого так не оставлю. Мы вытащим вас! – заорал Игорь в тот момент, когда его оттаскивали в сторону солдаты.

Я только печально улыбнулась и когда амбар опустел, увидела сидящих в кучке в дальнем углу ребятишек, двоих девчонок и мальчишку.

– А вы чего не уходите? – спросила я, подойдя к ним.

– Нам некуда идти, – ответила одна рыженькая девочка лет десяти с смешными веснушками на лице. – Наше село сгорело, родители погибли. Мы не знаем, куда нам теперь идти.

– Ясно, – сказала я и устало поднявшись на ноги вышла к ждущему нас на улице и разговаривающему с Гельмутом офицеру.

– Там трое ребятишек осталось. Можно мы их с собой заберем? Им некуда идти. Пожалуйста, – осторожно попросила я, боясь реакции немца, поскольку за сегодняшний день чаша терпения его в отношении моих просьб была уже переполнена на все сто процентов.

Немец приподнял бровь и посмотрев на меня так, будто бы у меня было что-то явно не так с головой, усмехнулся и снисходительно кивнув ответил:

– Хорошо, забирай своих ободранцев, София, – проговорил он мое имя.

Когда все уже вышли на улицу, Гельмут указал на стоящие в стороне машины и сказал:

– Жить будете в доме одной женщины. По вечерам работать в ресторане, играть ну или что вы там умеете. Опаздывать не разрешается. Номера должны быть безукоризненными. На сегодня мужчины свободны будут, девушкам же быть в ресторане не позже семи часов вечера. Одежду и все необходимое возьмете у хозяйки дома. Она директор этого самого ресторана, введет вас в курс дела. Ну, а теперь в машину, – надменно кивнул он нам в сторону машин и уже спустя минут двадцать нас высадили около большого дома за высоким деревянным забором.

Гельмут постучал в ворота и спустя мгновение на пороге появилась симпатичная брюнетка лет сорока, с идеально уложенными волосами, подстриженными под каре, мушкой над ярко-красными губами, темно-карими глазами и пышным бюстом, красоту которого едва скрывало платье, обтягивающее прелести женщины.

– Дорогой Гельмут, – слащаво протянула она мягким голоском и протянула ему для поцелуя руку. – Чем обязана?

– Этих людей взять себе на постой. Дом у вас огромный, места всем хватит. Смотреть за ними в оба глаза, если сбегут, будете отвечать по полной программе лично, – в тон ей протянул немец и женщина недовольно зыркнула на нас.

– А кто эти люди? – натянуто улыбаясь спросила она.

– Это актеры столичные, – усмехнулся офицер. – Будут в вашем ресторане теперь отплясывать вместо ваших бездарных, глупых девок. Так что накормить, одеть и сегодня вечером жду их в заведении. Ясно? – рявкнул он на всех нас сразу и развернувшись сел в машину и уехал.

Женщина провела нас в свои действительно огромный дом и нервно сорвав со своих плеч платок и швырнув его на стул, процедила сквозь зубы:

– Вас мне еще не хватало!

– Мы тоже не цветем и пахнем от счастья от того, что оказались здесь, – кривляясь зло прошипела Ленка, усаживаясь за стол.

– Да вам-то что! Не дай бог что выкинете, мне тогда отвечать по полной перед ними! – уже более спокойным тоном проговорила женщина, устало опустившись на диван.

– А вы помогите нам, тогда не выкинем мы ничего, дражайшая мадам, – присаживаясь рядом и целуя руку женщине проговорил Лев Давидович.

– Да чем я вам помогу? – спросила она.

– А введите в курс дела. Расскажите, кто да чем дышит из офицеров, на какой козе к кому подъехать можно, так сказать…чтоб подольше в живых остаться, – елейно проговорил режиссер. – Да как девочек моих уберечь, чтоб не попортили их, сволочи, – добавил он, поскольку явно просто с ума сходил от переживаний за наши жизни.

– Девочек уберечь? –хмыкнула женщина. – А себя уберечь не хотите? Вы же еврей.

– Да они знают, что я еврей. Но, поскольку я режиссер, то это мне и сберегло жизнь. А насчет девочек я серьезно, – перестав улыбаться строгим тоном проговорил мужчина. – Как вас зовут, кстати.

– Маргарита, – улыбнулась женщина, строя глазки Льву Давидовичу, поскольку он явно ей понравился.

– Риточка, ну так как? Поделитесь секретом выживания в вашем городе. Девчонок сегодня ведь уже к вам в ресторан вызвали. Что там будет? Как им вести себя? Что сыграть такое, чтоб им понравилось?

Маргарита окинула нас взглядом и пожав плечами сказала:

– Да девок им тут хватает. Я прикормила несколько красавиц, которые берут на себя такого рода развлечения офицеров. Вы на них не смотрите только так, свысока, они хорошие девчонки, но назло могут и нашептать чего немцам, если увидят, что вы их презираете за их род деятельности. Так что не думаю, что их прям интересуют такого рода развлечения с вашими актрисами. А вот актеров, певиц хороших у нас здесь нет. И если Вольфганг сам так распорядился, то скорее всего этим все и ограничится. Он ценитель всякой чепухи культурной, – усмехнулась она, давая понять, что ей безразлична такая сторона жизни людей, как искусство. – Но держать ухо востро нужно все время в любом случае. Черт их знает, что им в голову взбредет. Это пока полковник старый тут всем заправлял, то было более менее спокойно, а что молодой будет творить, никто еще не знает, – сказала она имея ввиду Вольфганга.

– Ясно, – ответила я, смотря в окно и наблюдая за тем, как к дому подошел мужчина в черном пиджаке, покрутился пару минут и поспешно удалился, скорее всего потому, что кто-то его не вышел встречать. – Вы не знаете кого-то из хороших людей, чтобы мог детей приютить? Они сироты, – спросила я, указав на сбившихся в кучку детей, словно маленьких испуганных ягнят.

– Бабке Евдокии можно отвести их. Она внучат во время эпидемии тифа потеряла, одна осталась. Она точно не откажется, даже наоборот, рада будет, – подумав пару минут сказала Маргарита. – Когда вас в ресторан отведу, вернусь и детей тогда уже к ней отправлю. А сейчас садитесь, поешьте, – добавила она и засуетилась, накрывая на стол.

Смотря на то, как мы жадно глотаем обед, она быстро заморгала своими длинными ресницами и отвернулась к окну. Затем немного успокоившись поглядела на нас и сказала строго:

– И если хотите, девочки, чтобы к вам отношение было не такое, как ко всем тем девкам, которые там офицеров облизывают, то играйте, мои дорогие сегодня так, будто бы в последний раз, так, словно от этого зависит жизнь не только ваша, но и всего города. Заденете Вольфганга за живое, то вас никто и не тронет здесь…пока. А там будем надеяться, что наши скоро придут да освободят город от этих проклятых, – шепотом закончила она и подойдя к столу быстро налила себе рюмку домашнего самогона и залпом выпила его, скривившись и быстро закусив соленым огурцом.

– Да уж, играйте, – вздохнула Света и проделала то же со своей рюмкой, что и Маргарита.

– Располагайтесь в доме как сами хотите. – сказала позже Маргарита, убирая со стола, когда мы закончили обедать. – Моя комната за дверью, на которой цветок нарисован, а так все остальные свободны. Всем места хватит.

– Спасибо вам большое, – подошла к женщине Катя и легонько поцеловала ее в щеку.

– Не за что, дочка, – потрепала ее по щеке Маргарита. – Выживем, припомню вам гостеприимство свое. Буду к вам в гости в Москву шастать, да на премьеры в театр ходить, – засмеялась она.

– Да мы только за. Выжить бы, – грустно сказала я.

Позже, когда все мы немного отдохнули, Маргарита тихонько постучала к нам с девчонками в комнату и пройдя внутрь с охапкой одежды сказала:

– Мне приказали вас приодеть. Здесь кое-какие платья. Приезжала труппа как-то артисток ихних несколько месяцев назад, костюмы все оставили здесь тогда, поскольку больше без них обходились, прости господи, – закатила под лоб глаза от воспоминаний хозяйка дома. – Думаю, это будет лучшим решением.

Мы с девчонками развернули и посмотрели на коротюсенькие платья с красной юбкой и белым верхом, затянуты корсетом и едва прикрывающим грудь огромным декольте. Переглянувшись мы скривились и Света, швырнув платье на кровать, сказала:

– Я этот срам не надену.

– Я тоже, – хмыкнула Ленка, прислонив к себе платье, которое едва-едва прикрывало бы ее зад.

– А что одевать тогда будем? – тихонько спросила Катя.

Немного подумав я пошла в коридор, где в кучу были свалены наши вещи, достала из чемодана русские народные пестрые сарафаны и ленты для волос и вернувшись в комнату сказала:

– Наши наденем. Мы ведь русские актрисы. Ну вот и покажем сегодня наше русское народное искусство. Что там говорил Вольфганг вчера? Серость ему надоела? Ну вот и преподнесем ему пестрые краски России во всей красе. Экзотику, так сказать. А ты, – посмотрела я на Катю и протянула ей красивое белое платье балерины, – станцуешь ему партию свою самую лучшую. Уж балета они точно здесь сколько лет уже не видели. Сделаем так, а там пускай будь что будет. Выше головы не прыгнешь, если не судьба.

– С ума сошли, – только и ответила Маргарита, приложив к себе один из наших костюмов. – Как бы вас там сразу и не перестреляли за это.

– Не перестреляют, – строго сказал Ленка, распустив свои длинные волосы. – Одеваемся, девчонки.

Переодевшись в свои платья, заплетя свои волосы в длинные косы, поскольку за четыре года у каждой из нас такая красота доходила до самого пояса, мы украсили прически атласными лентами и когда Маргарита зашла к нам в комнату, чтобы сказать, что машина за нами уже приехала, только всплеснула руками.

– Не передать! Красота-то какая, девчонки! – проговорила она и заплакала. – Нет, краше наших девчат в целом мире не найти! Только бы война поскорее закончилась, родимые мои, – обняла она нас.

В этот момент из соседней комнаты вышла наша тоненькая Катя, одетая в самое обычное платье балерины, украшенное только легкой вышивкой на груди. На ногах у Кати были пуанты, которые она очень редко надевала, поскольку танцевать ей приходилось в полевых условиях обычные народные танцы вместе с нами, а о классике, как она сама говорила, уже и думать позабыла.

– Балериночка ты моя. Кто ж тебя надоумил по фронтовым-то полям ездить? Тебе бы в Большом танцевать, а ты вон где оказалась! Тростинка ведь какая, ты погляди. А ножки-то! – подойдя к Кате сказала Маргарита, обняв девушку.

– Я сама не захотела оставаться там, – улыбнулась нежной улыбкой Катя, поправив на голове причудливую заколку для волос с сеточкой.

– Лебедь ты наша, – сплеснула руками Маргарита, обхватив ладонями тонкую талию Кати так, что ее пальцы еще чуть-чуть и сошлись бы вместе. – Ой, девки. Вот за кого я боюсь больше всего, – нахмурилась женщина. – Вы вон какие бойкие, кому хош руки пооткусываете. А эта?! Кукла ведь! Ой беда будет, чую!

– Да ладно вам, – оборвала ее стенания Ленка. – Накличете еще.

– Что накличут? – спросил вошедший к нам в комнату заспанный Лев Давидович и при виде нас разодетых в пух и прах гневно заорал, – А эту какого лешего вы так нарядили?! Куда ей там ноги задирать перед немцами?! Ану снимай, быстро! – схватив Катю за руку он вытолкал ее в другую комнату.

Но девушка, вырвав руку, вернулась к нам и гневно глядя на режиссера сказала:

– Сказано выступить так, как в последний раз, значит так и сделаю!

– Я тебе дам, дура ты этакая, – дернул на Кате Лев Давидович юбку так, что оторвал кусок полотна. – Быстро одевай то же, что и все! Это тебе не наши, которые уважают своих женщин. Ты там ноги свои оголенные длиннющие только выставишь, так тебя со сцены и стянут сразу. Господи, ну какие же вы глупые у меня еще! – расстроенно проговорил режиссер, швыряя испуганной Кате платье. – А вы чего зеньки свои выпучили! Мозги включайте! Тьфу на вас, бабы!

Маргарита заботливо обняла Льва Давидовича и что-то тихонько шепча ему на ухо вывела в гостиную, где усадила за стол, налила рюмку самогона и поставив перед режиссером поцеловала его в лысеющую макушку, от чего тот стразу притих и с виду подобрел.

– А он прав, – тихо прошептала я. – О чем мы думали?

– Ой, ты хоть причитать не начинай! – ответила Ленка.

Когда Катя вышла к нам в таком же русском сарафане, в который были одеты все мы, Светка глянула на нее и сказала:

– Да ее во что не одень, она самый лакомый кусочек из нас всех. Балерина есть балерина.

– Девочки, да не переживайте вы так за меня, все будет хорошо! – спокойно проговорила Катя.

– Ой, будь что будет, – махнула рукой я на нас всех и пошла в гостиную, прихватив с собой огромный платок с пестрыми цветами.

– Ну это более-менее, – недовольно прокряхтел режиссер, оглядев нас с ног до головы. – Так! Улыбаться так, чтобы интереса не вызывать к себе, как к женщине, помните, как я вас учил в Москве. Никаких тебе глазок, подмигиваний и прочих женских штучек, которыми вы вовсю пользовались на сцене перед нашими хлопцами. Тут как солдаты мне чтоб! – рявкнула он на нас. – Отработали чтоб на отменно и не более!

– Есть товарищ капитан! – отчеканила Ленка, став по стойке смирно.

– Вот-вот, правильно, богиня моя! – проговорил режиссер и по очереди обняв нас едва не плача сказал. – Господи, как на убой отправляю, честное слово!

– А Леша где? – спросила Катя.

– Да спит еще, разбудить может? – спросил Лев Давидович, видя, как девушка переживает.

– Нет-нет, пускай отдыхает, – остановила она его, мягко улыбнувшись.

– Ладно, девочки, поехали уже. Гельмут машину прислал за вами. Немцы не любят, когда опаздывают. А вам еще на месте надо осмотреться, сцену опробовать, новое место как-никак, – сказала Маргарита.

Мы кивнули и уже через четверть часа автомобиль привез нас в довольно-таки большое здание местного ресторана с большими окнами, занавешенными плотными шторами, сквозь которые едва мог пробиться свет.

Зайдя в большое помещение ресторана, нам в глаза сразу же бросилась красиво оформленная красным занавесом сцена с скучающим подле нее черным роялем. Метрах в трех от сцены было место с высокими стульями, где продавали алкогольные напитки, а по всему залу были разбросаны симпатичные резные деревянные столики, накрытые темно-бордовыми шелковыми скатертями. Интерьер был напыщенным каким-то и слащавым. Посмотрев на Маргариту, мне подумалось сразу, что этой своей красотой помещение обязано ей, поскольку женщина была приверженцем томных буржуазных стилей, это было сразу видно еще находясь у нее в доме, где повсюду были тяжелые портьеры, вычурные статуэтки и пестрые ковры. Маргарита улыбаясь провела нас в небольшую гримерную за кулисами и попросив молодую официантку принести нам кофе сказала:

– Ну вот, девочки. Места мало, я понимаю. Но большего помещения здесь нет. На втором этаже офицерские комнаты, многие из них там живут, так что все занято. Если нужно будет что, меня сможете найти в зале, я все время там нахожусь.

– А музыка? Кто играть будет? – спросила я.

– С минуты на минуту придет Альберт. Он на пианино играет и на баяне может, если надо. Сюда еще бывает забегают девчонки мои, покурить и потрещать, когда устают развлекать гостей. Я им скажу, что пока вы здесь, чтобы не тревожили лишний раз вас. Но, если уж какая залетит к вам пташка, то вы не сердитесь, – сказала Маргарита, поправляя на окнах шторы.

– Да пускай ходят, как и раньше. Нам-то что. Всем места хватит, – пожала плечами Ленка, доставая нашу обычную одежду и вешая ее на вешалку для того, чтоб потом переодеться после выступления.

– И девочки, я вас очень прошу. Помните, что от вашего поведения зависит и мое положение здесь. Вдруг вы что выкинете, а я и промолчать не смогу, а заступлюсь то тоже могу попасть в немилость, сами понимаете. Я столько здесь усилий приложила, чтобы прикормить эту свору проклятую, чтоб они по городу не шастали, да людей наших не трогали, поэтому очень вас прошу, с пониманием отнеситесь ко всему здесь, – заламывая руки проговорила Маргарита, которая скорее всего сомневалась в нашем покорном поведении, в чем, сказать к слову, она была права.

Где-то после часа наших безразличных приготовлений, растяжек и распевок, поскольку в этот раз аудитория должна была нас смотреть самая что ни на есть ненавистная, мы с девчонками по сигналу Маргариты под музыку пианино, которое играло русскую народную музыку по максимум приближенную к оригиналу, вышли на сцену и в зале воцарилась тишина.

– Обомлели, гады, – улыбаясь сказала мне стоящая рядом Ленка.

– Ну и пускай, такого они точно еще не видели на этой сцене, – хмыкнула я, смотря на присутствующих в зале немцев в то время, пока мы выводили хоровод вокруг поющей своим красивым голосом Светы.

В ресторане в этот день было человек двадцать из офицерского состава. Трое за одним столиком уже были пьяны еще с утра скорее всего и их происходящее мало волновало, поскольку они больше были увлечены своими сидящими на их коленях девицами, одна из которых подмигнула нам, давая понять, мол, ну мы и заварили кашу. Человек восемь сидело за карточным столом и уж точно казалось не слышали и не видели вокруг себя ничего, поскольку гора денег, которая лежала на столе их интересовала намного больше, чем выступление. Остальные смотрели на нас с нескрываемым интересом. Кто-то посмеивался, поскольку само понимание того, что мы вынуждены были выступать перед теми, кто топтал танками и поливал кровью нашу землю, доставляло им удовольствие, кто-то презрительно улыбался, поскольку априори ненавидел все, что можно было окрестить словом «русское» и искусство в том числе. За столиком, где сидел Вольфганг в компании Гельмута и пары разодетых красивых девиц, которые улыбались во все тридцать два и с нескрываемой неприязнью смотрели на сцену, словно мы могли составить им конкуренцию, этим видавшим виды пройдохам, как окрестила бы их моя бабушка, за ним единственным царило какое-то понимание, я бы так сказала, того, что происходило на сцене. Особенно когда мы начали играть музыкальную сценку, написанную Львом Давидовичем, по сценарию которой одна девушка страдает в ожидании своего любимого с войны, три же ее подруги постоянно утешают ее, пытаясь развеселить ее, увлекая разными способами, но когда девушка получает с войны похоронку, то решает проститься с жизнью. Сидя на берегу реки она распускает свою косу и бросая в темную пучину свою ленту вместе с похоронкой, и сама уходит под воду вместе со своими женскими чаяниями и мечтами. Девушку играла Ленка и когда она распустила свою длиннющую, густую, чернявую косу и склонив голову набок перекинула эту великолепную гриву через плечо, у Вольфганга в этот момент в глазах загорелся такой огонек, что я прям всеми фибрами души почуяла, что быть беде уж точно.

– Ты выдела? – прошептала мне Катюшка, которая тоже обратила внимание на то, как офицер посмотрел на Ленку.

– Да видела, скотина, – процедила я сквозь улыбку.

– Ой девки, идите-ка вы все в гримерку, а я пару песен еще спою и к вам вернусь, – сказала нам Света в тот момент, когда мы заканчивали танец.

Вернувшись в гримерную, уставшие, без настроения мы сели и сразу же налив себе в чашки кофе, переводя дух переглянулись.

– Ленка, – строго сказала я, смотря на красивые распущенные волосы подруги. – Заплети ты их от греха подальше. А тот там тот, который сейчас главный у них, слюнями подавился, как только ты ними там трепанула на сцене. Не надо было так внимание к себе привлекать. Сказал же Лев Давидович, как солдаты и не более.

– Да я если честно куда-то в себя погрузилась во время выступления и отыграла все как раньше. О маме почему-то вспомнила. Так не хотелось думать о том, перед кем мы выступаем, вот и улетела на миг. А волосы да, это было лишнее, – ответила она, быстро заплетя тугую косу.

На сцене слышалось задорное пение нашей Светы, которая там строила изо всех сил этакую девицу-хохотушку, простую и глупенькую, отдуваясь за всех нас. Спустя где-то пол часа ее выступлений музыка стихла, послышались аплодисменты, кто-то даже засвистел, провожая Свету за кулисы.

– Ну что там? – спросила я у Светы, когда она раскрасневшаяся села за стол, стянув со своей головы ленту.

– Да пьяные уже почти все, как свиньи. Не жрут только те, кто там возле главного их сидят. А так свиньи свиньями все. Тьфу, противно так для них выступать. Какое им искусство. Им вон девок покрасивее да на второй этаж в кровать. А девчонки те, которые с фрицами, не промах. Их спаивают, а сами одну рюмку коньяка весь вечер потягивают. Я как последнюю песню петь начала, мне одна из них знак подала, мол хватит уже, дуй со своей сцены, едва удерживая толстяка, который так и рвался составить мне компанию там.

– Выбираться отсюда надо, – посмотрев на девчонок сказала я. – Игорь сказал же, что наши их с севера подпирают, скоро они уходить отсюда будут. А как уходить будут, черт его знает, как они поведут себя. Или стрелять начнут, или в Германию погонят на работу. Оно нам надо?

– А как выбираться? Патрули везде, посты, документов нет. Мы дальше черты города не продвинемся ни на шаг, – сказала Ленка.

– Все равно надо что-то придумать. Надо покрутиться среди местных, может узнаем, есть ли где партизанский отряд. Проскочить бы до наших и дело с концом, – не унималась я.

– Ладно, девчули, не сегодня об этом думать. Домой надо идти, поскакали и хватит. Немчура вон вся к себе поползла наверх, – сказала Света, осторожно выглянув из-за занавеса.

В этот момент к нам в гримерку зашла бледная Маргарита и заламывая руки сказала, указывая на Катю.

– Там Гельмут ее зовет, – срывающимся голосом проговорила женщина, виновато глядя на нас.

Мы возмущенно переглянулись и обступив испуганную девушку сказали:

– Ага, еще чего! Мы на такое не подписывались! Мы выступили и этим все закончится. Не пойдет никуда Катя!

– Девочки, я вас умоляю. Он может только поговорит и с ней и все. Ели она не пойдет, то только разозлит его. Я вас очень прошу! – запричитала женщина.

– Девчонки, пропустите, я пойду, – строго сказала Катя, которая прекрасно все понимала и скорее всего боялась за нас, а не за себя, как, впрочем, и мы все боялись за ее жизнь больше, чем за свою.

Катя вышла вместе с Маргаритой, а мы все столпились за занавесом и с ужасом смотрели за тем, что будет дальше.

В зале уже никого не было, поскольку по звукам, доносящимся со второго этажа, было понятно, что все развлечения были перенесены туда. За столиком же Вольфганга сидел он сам в компании Гельмута и еще одного офицера. Официантки тихонько стояли в стороне, складывая посуду и натирая рюмки. Когда Катя подошла к столу, Гельмут спросил ее:

– Ты ведь балерина?

Катя молча кивнула, сцепив за спиной пальцы в кулак так, что даже мы увидели, как они побелели.

– Почему не танцевала тогда сегодня, как балерина? – было видно, что немцу просто доставляло удовольствие издеваться, а не действительно интересовал заданный вопрос.

– Я давно не танцевала уже. Я больше как актриса с девчонками выступаю, – осторожно сказала Катя.

– Я сейчас умру, – хриплым голосом проговорила Света, вцепившись в мою руку.

– Юбку сними, – скомандовал Гельмут, откинувшись на спинку стула.

Катя испуганно оглянулась, зная, что мы наблюдаем за ней и повернувшись к немцу спросила строго:

– Зачем?

– Посмотрим на твои ноги, – заржал немец. – Юбку снимай! – заорал бешено он, когда понял, что Катя не собирается этого делать.

Я было дернулась, чтобы выбежать к Кате, но Ленка зашипела на меня:

– Стой, дура!

Катюшка трясущимися пальцами развязала завязки на юбке и сняв ее, положила на стоящий рядом стул, оставшись при этом в коротенькой нижней юбочке.

– Точно балерина, – проговорил немец, смотря на сильные, тонкие ноги нашей подруги. – Была у меня одна балерина в Берлине, – выпуская клубок сигаретного дыма сказал Гельмут, прищурив глаза. – Такое вытворяла в постели, ни одна такого не могла сделать после нее. Одевайся, – кивнул он на юбку, – сегодня со мной пойдешь.

Катя быстро схватила юбку и надев ее на себя сказала тихим дрожащим голосом:

– Господин офицер, я девушка порядочная, у меня жених есть. Не губите, прошу вас!

– Да кто тебя губит! Со мной побудешь и жениху твоему достанется, – хмыкнул Гельмут.

– Я не могу так. Я не пойду! – отходя назад сказала Катя.

Немец медленно затушил сигарету и подойдя к Кате схватил ее за шею, заорав на нее:

– Не пойдешь добровольно, всех твоих подружек солдатам отдам на потеху!

Катя заплакала и начала вырваться, поскольку мы все знали, что она девчонкой еще была и то, что готовил для нее этот гад, было для нее смерти подобно.

Мы втроем стояли как вкопанные, словно окаменев от ужаса. В какой-то момент Ленка сказала:

– Нет, только не Катюшку, – и оттолкнув меня выбежала на сцену.

Все это время наблюдавший за Гельмутом и Катей Вольфганг прищурил глаза и посмотрел на Ленку, которая медленно начала расплетать свою косу и когда ее волосы шикарной гривой упали ниже пояса молча вздернула подбородок.

– И что это значит? – спросил Вольфганг. – Ты вместо подруги с Гельмутом пойдешь?

– Пойду, – сухо бросила Ленка. – Но не с ним. С тобой пойду. Добровольно. Если пообещаешь, что девчонок моих никто из немцев не тронет. Они просто актрисы, не делай из них шлюх. Они этого не заслужили.

– А ты значит заслужила? – спросил Вольфганг, откидываясь на спинку стула и глядя на Ленку.

– Не думаю, что ты отнесешься ко мне, как к шлюхе, – ответила Ленка.

– Ой Лена! – закусив носовой платок заплакала тихонько Света.

– Спустись сюда, – проговорил Вольфганг, и когда Ленка встала перед столом подошел к ней.

Немец обошел нашу защитницу вокруг, проведя своими пальцами по ее волосам, затем остановился перед ней и проведя пальцем по ее губам сказал, обращаясь к Гельмуту:

– Отпусти свою балерину. И больше никого из актрис и пальцем не трогать.

– Вольф! – гневно воскликнул Гельмут, которого такой расклад явно не устраивал.

– Это приказ! – рявкнул на него немец.

Гельмут отпустил испуганную и зареванную Катю, которая сразу убежала к нам. Вольфганг же проговорил Ленке:

– Будешь добровольно со мной и относиться ко мне будешь так, словно перед тобой не враг, а до боли желанный тобой мужчина. Только тогда я сдержу слово насчет твоих подружек. Сможешь так себя вести? – прищурил глаза немец.

– Смогу, – ответила Ленка, и по ее потемневшим глазам я поняла, каким невероятным усилием воли она сейчас наступала на свою гордость, спасая нас.

– Хорошо, поедешь значит со мной, – взяв Ленку под руку сказал Вольфганг. – А вы, – обратился он к Гельмуту и другому немцу, – найдите себе другое развлечение. Насчет актрис вы меня поняли. Кто не послушает, знает, чем это будет чревато для него.

Гельмут зло схватил свой китель и вышел из зала, Лена же пошла за Вольфгангом.

Я тихо опустилась на пол, и положив голову на руки беззвучно заревела. Катя же стояла в стороне и не моргая смотрела перед собой, от ужаса кусая себе губы. Света швырнула платок на пол и сказала нам:

– Ну что, девки! Мы теперь Ленке жизнью обязаны! А ты так вообще, – заорала она на Катю. – Ноги ей целовать будешь до конца своих дней, она честь твою спасла, балерина ты наша, черт бы тебя побрал! Переспи ты уже, Христа ради, со своим Лешкой. Не то время сейчас, чтоб хранить себя до свадьбы. Если бы не Ленка, то невинность твоя немцу обломилась бы!

Катя заплакала, а я, поднявшись с пола сказала устало, обращаясь к Свете:

– Да она-то тут при чем? Она не виновата, что приглянулась этому упырю. Не кричи на нее. А ноги целовать мы все Ленке будем, если выживем здесь. А теперь собирайтесь домой быстро, а то нарвемся еще на кого, кто приказ Вольфганга не слышал.

– А как же Лена? – тихонько проговорила Катя.

– Что как Лена? – зашипела на нее Света, которая, как я поняла, хоть и понимала прекрасно все, но травить Катю будет не прекращая, поскольку Ленка для Светы была всем. – Будем молиться, чтобы хотя бы утром ее отпустил тот черт в форме.

Выйдя на улицу, мы увидели, что Маргарита уже сидела и ждала нас в машине. Женщина тоже была очень расстроена, но когда мы сели на заднее сиденье, попыталась успокоить нас:

– Девочки, не переживайте за Лену. Я понимаю, что то, что произошло – ужасно. Но лучше то, что она с Вольфгангом ушла, чем ваша балерина с Гельмутом была бы, так как он стольких девок у нас уже загубил, пока его Глафира под крыло не взяла. А Вольфганг он хоть и поступил так, но парень он неплохой…я надеюсь. По крайней мере насилием здесь никогда не промышлял, – закончила Маргарита таким тоном, словно сама едва верила в то, что говорила.

Никто из нас ей ничего не ответил, поскольку вообще было бы глупо хоть как-то обсуждать эту тему. Мы все понимали, чего стоило Ленке так поступить, ведь она очень любила Егора и то, что она пошла с немцем ради нас с Катькой, было бременем для нее на всю жизнь. Да и не только для нее. Для всех нас. Придя домой мы едва только ступили на порог, как Лев Давидович и Лешка в один голос спросили нас:

– Где Лена?

Катя сразу заревела и бросилась на шею Лешке. Парень непонимающим взглядом посмотрел на нас со Светой, которая сразу же рявкнула на него:

– Уложи ее спать, – махнула она нервно рукой в сторону их комнаты и Лешка обняв девушку увел ее туда.

Лев Давидович только опустился на стул и тяжело прокряхтев «эй» махнул рукой и положил голову на руки, всем видом давая нам понять, что разговаривать он с нами не хочет. Я же постояла и после минуты раздумий сказала:

– Когда вернемся в Москву, никто, слышите?! Никто и словом не обмолвится о том, что здесь произошло. Егор никогда не должен узнать о том, что с Леной произошло здесь! Ясно всем?

Все только молча кивнули, прекрасно понимая, что этих слов я могла и не говорить. Затем мы со Светой пошли в нашу спальню и упав на кровать так и не сомкнули глаз до того самого момента, пока утром рано не заскрипела входная дверь, оповещая о том, что вернулась Лена. Мы со Светой сразу же вскочили и понеслись в гостиную. Да и не только мы. Все, кто был в доме, выбежали к Ленке. Лена показалась в дверях и посмотрев на нас сказала:

– Вы не спали что ли все?

– Нет, ешкин кот! Десять снов пересмотрели, пока о тебе переживали! Лена! – возмутился Лев Давидович, который как всегда за своими криками скрывал свои настоящие эмоции.

– Как ты? – осторожно спросила я первой из всех, поскольку у остальных язык не поворачивался задать этот вопрос.

Лена села за стол и отхлебнув из чашки чай, который тут же ей поставила Маргарита перед ней сказала:

– Да не трогал он меня. Не переживайте, – улыбнулась девушка и мы все заревели и кинулись к ней.

– А? Как же…? Что…? – не зная, как спросить бубнила Света, держа Ленкину ладонь в своих руках.

– Я не знаю почему и что у него в голове. Я ехала к нему и думала, что все, вот и спета моя песенка. Но уже находясь в квартире он сделал кофе с коньяком, достал какие–то умопомрачительные немецкие конфеты и усадив меня за стол просто начал расспрашивать о детстве, родителях, работе, вообще о России, людях наших, культуре и прочее, прочее. Потом о себе рассказывал долго. Я не все, правда, могла понять, поскольку он говорил так, часто употребляя немецкие слова. Так мы и проговорили с ним до утра. Затем он вывел меня на улицу, посадил в машину ну и вот, привез сюда, – пожала плечами Ленка, которая словно была в таком же недоумении от всего того, что с ней случилось, как и мы сами.

– Ну, а дальше что будет? – посмотрев на нее из-подо лба спросила я.

– Уже возле дома он сказал, чтобы я вела себя так, будто бы я его любовница. Особенно перед Гельмутом, и вы все вели себя так же, словно бы он уложил меня в постель, и вы дико его ненавидите за это. Ночевать я буду у него иногда, чтобы вопросов со стороны офицеров не возникало. Ну вот, собственно, и все. Сказал еще, чтобы вы не переживали, и никто вас не тронет. И еще он документы нам сделать обещал.

– Святой какой-то фриц оказался, – недоверчиво проговорила Света, глядя на свою подругу.

– Да уж, – проговорила я.

– Спасибо тебе за вчерашнее, – сказала Катя, тихонько подойдя к Лене и поцеловав ее в щеку. – Если бы не ты, я даже не знаю…

– Вы мне все, как родные, я бы за каждую так заступилась из вас. – обняла нас Лена и устало зевнув сказала, – а теперь поспать нужно. Вечером же опять отплясывать.

– Да, дочка, иди отдыхай, – погладила ее по голове Маргарита. – А вы помогите мне с завтраком. Вас вон сколько, не успеваю все делать одна.

Ленка пошла спать, а мы проследовали на кухню за Маргаритой и засуетились там, весело щебеча на весь дом. Лешка же с Львом Давидовичем пошли дрова колоть. Сделав свою часть работы и наспех съев блины, которые так мастерски пекла Света, я тоже направилась в спальню в надежде поспать хоть несколько часов, поскольку бессонная ночь давала о себе знать. Тихонько открыв дверь, я заметила, как Лена быстро закрыла глаза и притворилась спящей. Нахмурившись я села подле нее и сказала:

– Ты ведь солгала нам всем? Ты все придумала? Почему?

По щекам обычно такой волевой Лены потекли слезы и сев на кровати она ответила, вытирая их наспех рукавом:

– Не хочу, чтобы они знали. Света ты сама знаешь, как воспримет, узнай она правду. Она ведь Катьку загнобит тогда, да и себя не простит. И Катюшка с таким бременем как жить-то будет? Не хочу, чтобы она думала, что по гроб жизни мне должна, а она иначе и думать не будет, я знаю. Пусть думает, что все так, как я сказала. И мужикам каково знать, что меня не смогли защитить. Все бы на меня с сожалением смотрели, и себя грызли. Не хочу я так, Сонь. Понимаешь? А по-другому поступить было просто нереально. С Кати бы все только началось, я уже тогда это поняла. Уж лучше я одна в этом всем погрязну, чем все.

Я посмотрела на девушку, такую сильную и такую прекрасную, не просто внешне, но и внутренне. В такой ужасный жизненный момент она не о себе думала, а о тех, кого так любила всей душой.

– Да, о всех ты подумала, а о себе да и позабыла, – проговорила я тихо, обняв мою любимую, прекрасную подругу.

– И Егор…, – опустила она глаза, не договорив фразу.

– Это даже не обсуждается. Ни одна душа не узнает, я клянусь тебе! – строго сказала я.

– Сонь, и еще, не переживай ты тоже так сильно, раз уж знаешь все. Вольфганг он хорошо ко мне отнесся, если можно так сказать в такой ситуации. Он ласковый, внимательный, не обидел меня ничем.

– Да уж, ничем, скажешь еще. Всего-то навсего в постель против воли уложил. Да и что ты мне еще сейчас скажешь? Все, что угодно, лишь бы я спала спокойно, – вздохнула я, закрыв глаза.

– Война сейчас, Сонь. Все сейчас как звери. Но насчет него я правду говорю. Не переживай. Может он и к лучшему, что так получилось. И помнишь мою фразу? – едва улыбнулась она, чмокнув меня в щеку.

– Провести ночь с мужчиной – это еще не смерть, – отчеканила как по нотам запомнившиеся на всю жизнь мне слова. – Откуда ты вообще ее выдрала? Фразу эту.

– Когда я была маленькая, то у нас в деревне девчонка одна повесилась. Нет, ее никто не насиловал, просто она ночь с парнем провела, а он ее и бросил. Ну она и в петлю. Прям в центре поселка на дереве и повесилась. Я помню с таким ужасом смотрела на то, как ее снимали тогда с того самого дерева. Бабушка же посмотрела на меня и сказала строго, мол, запомни, Лена, навсегда, что провести с мужчиной ночь – это не смерть, нужно жить дальше несмотря ни на что. Вот мне и въелась эта ее фраза. Может она предвидела, что все так у меня в жизни будет, – грустно сказала девушка.

– Да уж, наверняка предвидела. Если бы Катьку Гельмут забрал тогда, то я даже не знаю…она бы точно, как та девчонка – в петлю, – проговорила я, прислушиваясь к доносящемуся ласковому голосу нашей молодой балерины. – Но это не значит, Лена, что ты так должна жертвовать собой ради нас, не дай бог еще что случится. Хватит уже жертв на твою голову. Поняла меня? – строго отчеканила я.

– Да поняла я, поняла, – усмехнулась она, упав на подушку. – И еще, Сонь, там я в коридоре коробку оставила, там продукты какие-то, Вольфганг передал. Отдай их Маргарите, чтоб не думала, что мы ее тут объедаем.

– Вольфганг передал, – простонала я. – Лен, ты точно насчет него хоть не врешь? Он нормальный?

– Да нормальный, нормальный. Фриц только, – запустив в меня подушкой проговорила Ленка. – Иди уже давай. Мне отдохнуть надо.

– И еще, Лен, – проговорила я.

– Ну что еще?

– Ты одна из величайших актрис. Так сыграть, как ты там сидела и врала нам всем, это не каждый так может.

– Да куда мне до тебя, это ты у нас актриса еще та, – улыбнулась Ленка, и я вышла из комнаты.

Отдав коробку Маргарите, которая, получив такое количество разнообразной еды, всплеснула руками в невообразимом восторге, я вышла на улицу и села за двором на лавку, и облокотившись головой на стоящий позади забор заревела. Я не плакала от такого бессильного отчаяния, наверное, с того самого времени, как провела тогда ночь с Яном. Липкое какое-то, опустошающее чувство сидело у меня внутри после разговора с Леной, поскольку я понимала, что чувствовала моя красивая и благородная подруга, как не пыталась она скрыть то, что было у нее в душе, я все понимала, и понимала так же и то, что сделать вид, что все хорошо, на мой взгляд, и было нужно именно для нее самой. Чтобы не смотреть потом в глаза тех людей, которые знали о ее падении и жалели ее, а кто может и не жалел бы вовсе, узнай, что Ленка под немецкого офицера легла, пусть и против воли, но легла ведь. Так бы твердили те, кого не волновали бы причины такого ее поступка. Людей ведь, по большому счету, не волновали никогда причины. Злые языки подзадоривали именно поступки, а уж чем они были спровоцированы – дело десятое, главное осудить, облить грязью. То ли еще будет для всех наших девчонок, которые в нашей стране оказались в таком же положении, что и Лена. А ведь их таких ого-го сколько, я в этом была уверена на все сто процентов. И что будет ждать их после войны, только одному богу было известно. Просидела я так не много не мало около часа и вернувшись в дом устало прошла тихонько в комнату, где спала сладко Лена, подложив под свою щеку ладошку. Осторожно чмокнув подругу в лоб, я легла на свою кровать и забылась крепким сном выбившегося из сил человека.