Шестое чувство судьбы

Глава 5

Небольшой городок в районе Вязьмы встретил нашу бригаду простым, характерным для этого края, радушным гостеприимством. Улыбчивая заведующая маленького местного театра по имени Зинаида помогла расположиться в специально для нас оборудованных комнатах прямо в театре.

– Вы уж простите, если вдруг что не так. Старались, как могли. Вроде бы все предусмотрели. Вода есть, ванная комната оборудована. Еду вам будут доставлять прямо из нашей местной столовой. В дорогу так же всегда все приготовят, оттуда и привезут. Постели чистые, посуда есть. Вроде бы все, – тарахтела она, показывая нам место, которое должно было стать для нас домом в те дни, когда мы не будем выезжать в прифронтовую зону.

– Да не беспокойтесь вы так, – проговорила Света, приобняв женщину за плечи.

– Да как же не беспокоиться, коль уж сами столичные актеры к нам приехали, – всплеснула она руками и испуганно захлопала ресницами.

– Обычные мы люди, хоть и из Москвы. Но все равно приятно, – улыбнулась Лена, взяв со столы вазу со свежими цветами и зарывшись в них носом.

– Это наши девочки старались, в поле собирали, – кивнула она в сторону дверного проема, из-за которого выглядывали три смешные молоденькие мордашки с длинными косами. – Они уже несколько дней себе места не находят, как узнали, что приедут к нам актрисы из театра самой Москвы.

– Актрисы, – засмеялась я. – Мы сами вот так же недавно взирали на выхаживающих по сцене красавиц и не верили, что когда-то будем вот так же, как они, радовать людей искусством. – Заходите, поклонницы вы наши, – кивнула я девчонкам, которые сразу же визжа от радости вбежали к нам в комнату.

Девчонки были высокого роста, стройные, настоящие русские красавицы. Одна была черноглазая, с длиннющей косой цвета воронова крыла, другая русая, с зелеными, как у кошки глазами, а третья была блондинкой с милым, наивным личиком.

– Ленка, гляди, будущая твоя соперница, – усмехнулась Света, кивнув в сторону школьницы-брюнетки.

Девчушка испуганно посмотрела на Лену и прощебетала, явно впечатленная ее красотой:

– Да куда мне до нее. Она же красавица вон какая. Я у нас таких женщин никогда и не видела.

Ленка засмеялась, услышав такой по-детски наивный комплимент, и достав из чемодана реквизитные бусы красного цвета протянула их девчушке.

– Держи, подарок от меня. Тебе очень подойдут, и ты тоже очень красивая, – сказала она щелкнув по носу сияющую от такого свалившегося на нее счастья девчонку.

– Ну мы может и не такие красивые, но подарки тоже умеем делать, – засмеялись мы со Светой и порывшись в своих сценических украшениях протянули двум другим девчонкам сережки.

Сияя глазами девочки схватили свои подарки и обняв нас сразу же нацепили их на себя.

– Это кто тут разбазаривает театральное имущество? – наигранно грозно проговорил вошедший в комнату Лев Давидович.

Девчонки испуганно посмотрели на него, затем на нас.

– Да шучу я, шучу, – засмеялся режиссер. – Забирайте свои побрякушки и брысь отсюда. Моим девчонкам нужно отдохнуть с дороги.

– Спасибо вам большое, – радостно обняв нас прощебетали школьницы и весело смеясь выбежали в коридор.

– Как вам здесь? – спросил Лев Давидович, оглядев комнату. – А то Катька наша нос что-то скривила.

Зинаида, услышав такую реплику, испуганно всплеснула руками:

– Да что ж не так сделали-то?

– Все так, это она у нас такая, лебедь белая, едит ее налево, – выругался Лев Давидович. – Я к тому говорю, если капризничать вдруг станет, оборвите ее пару раз для порядка, я разрешаю. Это ей чай не Большой театр, тоже должна понимать. А то все фифу из себя строит. Хорошая девка, да больно капризная.

– Я пойду, посмотрю, может ей еще чего надобно, – сказала Зинаида, которая несмотря на слова режиссера все-таки хотела угодить нам всем.

Когда за ней закрылась дверь, Лев Давидович устало опустился в стоящее возле окна кресло и сказал:

– Как вы, девоньки мои? Сможете сегодня вечером организовать что-то для раненых в госпитале? А потом уже отдохнем и завтра в путь в стрелковую дивизию. Или сказать, что на сегодня отбой?

Мы с девчонками переглянулись, и я возмущенно сказал:

– Да какой отбой? Мы что, бока сюда отлеживать приехали? Конечно выступим в госпитале!

– Мои девочки, – довольно проговорил режиссер. – Знал, кого выбирал себе в бригаду. Ну и хорошо, значит разбирайте вещи, затем переговорите с Лешкой и Катей, что там можно на скорую руку сыграть и поедем, порадуем наших хлопчиков.

Следующий час мы бегали по театру, готовясь к нашей небольшой постановке. Все так волновались, наверное, даже больше, чем перед выступлением на сцене в Москве. Каждый из нас знал, что здесь другие зрители, другие глаза и чувства, мысли, и чего они ждали от нас, эти повидавшие смерть на поле битвы ребята, мы не знали. Знали только одно, что выложиться мы должны были по полной программе и наше небольшое выступление просто обязано было принести радость нашим солдатам.

В большом здании, наспех переделанном под госпиталь для раненых, поскольку местная маленькая больница просто не в состоянии была уместить всех, кто каждый день поступал сюда с фронта, мы переоделись в наши нехитрые народные костюмы, поскольку было решено в этот раз не ставить сцену, а спеть несколько самых любимых на то время нашим народом песен, станцевать пару танцев и сыграть всеми любимые мелодии, которые так мастерски выводил на своем друге-баяне наш непревзойденный виртуоз Леша. Когда мы зашли в огромный зал, в котором стоял не один десяток кроватей, мы все едва могли сдержать эмоции, которые накатили на нас в считанные секунды. Глаза! На нас смотрели глаза наших защитников. Некоторые едва сдерживали боль, периодически зажмуриваясь и издавая тихий стон, некоторые, которые уже более-менее шли на поправку, с интересом взирали на нас, некоторые же просто отрешенно смотрели куда-то мимо, только делая вид, что им интересно то, что будет здесь происходить. Раненые, искалеченные, молодые, старые, наши мужчины смотрели на нас с таким переливом чувств, что я поняла, если выживу, то это будут самые дорогие мне взгляды, которые я когда-либо увижу со сцены.

– Чего дрожишь, ступай давай, – недовольно прошептал Лев Давидович, подталкивая вперед нашу Катю-балерину, которая от увиденной картины просто застыла в дверях, не смея ступить ни шагу.

Один из солдат, крепкий высокий детина на костылях, стоящий около самого окна, опираясь на подоконник, сказал:

– Мужики, поддержим наших молоденьких актрис, гляди, испужались как при виде нас!

Мужчины засмеялись и когда солдат захлопал в ладоши, сразу же все поддержали его громким гулом всплесков крепких мужских ладоней, не так давно бивших врага на передовой. Светка пришла в себя первая и выскочив на середину зала отвесила низкий поклон и сказала:

– Здравствуйте, товарищи солдаты! Это наше первое выступление здесь, поэтому мы немного волнуемся. Сегодня наша маленькая, но такая талантливая бригада, – улыбнулась она, кивнув в нашу сторону, – исполнит для вас такие родные и любимые всеми песни. Песни, которые мы так любили с вами в наше мирное время, за которое вы сейчас боретесь с теми, кто незваным гостем вторгся на нашу землю в надежде забрать у нас это мирное небо над головой. С теми, кто как черная чума навис над бескрайними просторами нашей родины! С теми, кого мы обязательно победим! Ведь вы, наши дорогие солдаты, обязательно подарите нам светлое будущее, будущее без фашистов на нашей Великой русской земле! – сверкая своими огромными глазами, полными слез, торжественно проговорила она придуманную на ходу речь, каждое слово которой звучало от чистого сердца.

В зале прозвучали снова аплодисменты и когда они стихли, Света подала знак Лешке, и когда он заиграл на своем баяне, стала ходить между рядами кроватей и исполняя песню «Синий платочек». Девушка подходила к каждому из раненых солдат и крепко жала им руки, словно пытаясь передать ту веру в их силу и мужество через свою белоснежную девичью ладошку. Мужчины улыбались и целовали эти ее трясущиеся от волнения пальчики, приободряли ласковыми улыбками, давая понять, что эта ее песня, не просто песня, это нечто большее, что это были слова, которые словно возвращали их туда, домой, где их ждали матери, жены и невесты. В какой-то момент Света остановилась около кровати, на которой лежал молодой раненый парень, и так же протянула ему руку, но когда увидела, что парень просто не мог поддержать этот ее жест и ответить рукопожатием, поскольку рук-то у него не было, были только туго забинтованные выше локтя обрубки этих самых некогда сильных рук. Девушка не растерялась, она стала на колени подле кровати и наклонившись поцеловала в губы парня, которому на вид было от силы двадцать лет. Молодой солдат улыбнулся и благодарно кивнул Свете, которая, мы все это видели, только ей ведомым усилием воли, сдержала слезы и продолжила петь. Все солдаты, после того как Света встала с колен, тоже поднялись на ноги. Кто не мог стоять, сел на кровати, облокотившись на подушку. Кто хоть как-то мог удержаться на ногах, превозмогая боль, облокотившись на костыли, выпрямился и отдал честь нашей хохотушке невысокого роста, которая так легко, всего одной песней смогла вселить в этих видавших виды мужчин чувство гордости за то, что сражаясь, они спасали нас, таких же как Света, готовых в любую минуту преклонить колени перед каждым, кто проливал кровь во имя Великой Победы.

Воспрянув духом от выступления Светы, мы с Ленкой исполнили несколько задорных танцев под веселые звуки баяна, затем наша хрупкая Катя подарила несколько минут своего классического выступления на пуантах, закончил же наше успешное представление Лев Давидович, который проникновенно прочитал «Бородино» Лермонтова.

Когда наше выступление закончилось и мы, взявшись за руки, отвесили низкий поклон нашим самым дорогим зрителям за все то время, что нам довелось топтать подмостки театра, один немолодой солдат достал из своей походной сумки немецкую шоколадку, потертую, трофейную, и подойдя к нам сказал:

– Спасибо вам, мои деточки, за то, что принесли нам сюда воспоминания о том недалеком довоенном времени. Шоколад немецкий, другого нету, он даже не достоин того, чтобы вы его-то и в руках держали, не то что ели. Спасибо вам, верным делом занимаетесь, родимые!

Света взяла в руки шоколадку и обняв солдата сказала:

– Это вам спасибо, всем вам!

Попрощавшись с солдатами, мы собрали наши театральные нехитрые реквизиты и вернулись в театр, где нас уже ждала Зинаида.

– Ну как девоньки? Как все прошло? – накрывая стол к ужину тарахтела она.

– Все хорошо прошло. Я так боялась, если честно, – ответила Катя, накладывая себе на тарелку совсем птичью порцию еды.

– Ой ты ж! – хмыкнула Лена, увидев это и взяв миску с картошкой положила балерине целую гору картошки. – Ешь давай. После войны будешь думать о фигуре. А сейчас время такое –сегодня есть еда, завтра может и не быть. Поэтому ешь.

Катя только улыбнулась и уже спустя несколько минут этой горы картошки как и не бывало в ее тарелке, с таким аппетитом эта тоненькая балерина справилась с ней в два счета.

– Я всегда спрашивала себя, Лена, как ты можешь так все есть и оставаться такой, как тростинка, тоненькой?! – спросила Света, окинув взглядом подругу, уплетающую уже вторую тарелку вкусной жареной картошки.

– Порода, – улыбнулась Ленка, и налив из походной фляжки Льва Давидовича в рюмки где-то раздобытый ним самогон подняла тост. – За нас, девочки и за первое наше боевое крещение.

Я скривившись посмотрела на рюмку и хотела было уже ее отодвинуть, как Света сказала:

– Пей, Соня, тут Яна нет, некому к тебе приставать.

– Вот дура, – хмыкнула я и засмеялась.

– Гляди, уже хоть смеется, когда эту тему поднимает, – сказала Ленка, чмокнув меня в щеку.

– Ой, девочки, что было то было, – отмахнулась я. – Война нынче, не до прошлого, тут хоть бы будущее чтоб было.

– Это точно, – грустно сказала Света, которая хоть и была с виду веселая, но ужасно переживала за Олега, который с разведгруппой был заброшен в самый центр немецкого котла.

Сытые и немного захмелевшие после крепкого местного самогона мы с девчонками упали в свои кровати и проспали таким крепким сном, которого уже давно не видели с того времени, когда было объявлено о войне.

На следующее утро я встала раньше всех, когда утреннее солнце еще только-только показалось на горизонте и накинув на плечи длинный халат вышла из здания в раскинувшийся на заднем дворе небольшой яблоневый сад. Скинув с ног обувь, я стала своими босыми ногами на мягкую, шелковую траву, покрытую утренней росой и блаженно закрыла глаза, вспоминая свое детство, когда я вот так же ходила по мокрой траве во дворе у бабушки и представляла себе, что ступаю по ковру на сцене. Детство, вроде бы и время так мало прошло, а казалось, что пол жизни уже пролетело. Вздохнув, я сорвала еще зеленое яблоко с дерева и откусив кусочек сморщилась от его кислого вкуса, тоже напоминавшего мне детство. Обувшись и тихо напевая песню, я направилась обратно в здание, где уже проснулись мои пташки-подружки и наспех умывшись одевали красные широченные юбки с белыми блузками. Костюмы нам предоставила наша милая, гостеприимная Зинаида. Надо сказать, костюмерная в этом небольшом, народном театре была просто шикарной. Когда я спросила, откуда столько прекрасных платьев, поскольку некоторые из экземпляров были просто произведениями искусства и могли бы стать украшением любого спектакля в любом театре Москвы, Зинаида с гордостью сказала, что в городе есть женщина, которая раньше к каждому празднику шила эти самые платья и дарила их городу. Что она мастерица на все руки и может выполнить любую самую замысловатую вышивку, или сшить по образцу платье так, что его не отличишь от оригинала. Женщина эта, как оказалось, раньше обшивала когда-то проживающую здесь графиню, еще до революции, теперь же она редко выходила в люди и только в дни каких-то маленьких городских театральных премьер актеры в ее прекрасных костюмах радовали жителей.

Нацепив на себя широченную красную юбку я с улыбкой покрутилась вокруг себя, от чего та своим легким полотном сразу же нарисовала вокруг меня яркое поле. Затем я надела на себя белую блузку с рукавами-фонариками, шею украсила красными крупными бусами и подкрасив губы красной помадой, повернулась к Свете и Лене, которые в таком же образе стояли и ждали меня.

– Ну что, готовы, красавицы мои? – подмигнула я им.

– Да идем уже, свиристелка ты наша, – засмеялась Ленка, и мы вышли на улицу к ждущим нас мужчинам.

– И дня не прошло, – проскрипел Лев Давидович недовольно.

– Ну у вас настроение, как качели, – хмыкнула Лена, опираясь на его руку, пока он помогал ей залезть в грузовик. – Вчера такой, ну хоть к ране прикладывай, а сегодня уже все, какая муха укусила вас?

– Да будешь тут в хорошем настроении, как немчура все дальше и дальше расползается. Скоро уже и сюда, гляди, доберется. На долго здесь мы не задержимся, скорее всего, – вздохнул режиссер, усаживаясь на большой чемодан.

– Ну не задержимся, так тому и быть. Одним днем сейчас жить надо, а то так если думать о том, что завтра будет, можно и с ума сойти, – отчитала его Ленка. – А если учесть время такое, что завтра вообще, будет ли оно или нет, то прекращайте беспокоиться о завтрашнем дне и радуйтесь настоящему.

– Да права ты, конечно, богиня моя. Но характер такой, куда уж от него деться, – вздохнул режиссер и закурил сигарету.

Наш грузовик тихонько жужжа своим двигателем нес нас по дороге, которая пролегала через густой хвойные лес, темно-зеленое полотно которого рассеивали только одинокие березы, то тут, то там мелькая белизной своего стройного стана.

– И чего они к нам поперлись? – глядя куда-то далеко, словно обращаясь не к нам, а к деревьям, мелькающим вдоль нашего пути, проговорила Света.

– Бабы у нас больно красивые, – хмыкнул Лешка, получив сразу же затрещину от сидящей рядом Кати. – Шучу, конечно. Но, немки ты видала какие? У них симпатичных – одна на десяток. А наши вон какие, что ни девушка – то красавица.

– Ой, а ты-то где видал этих самых немок? – спросила смеясь Катя.

– А я когда в институте учился, приезжала одна группа музыкантов к нам, мы так поглядели-поглядели на них, да и интерес пропал сразу к этим фрау. Зато немцы-мужики, раскрыв рты ходили по институту тогда, один даже увез с собой мою сокурсницу после того, как она диплом защитила. Как то жизнь у нее там сложилась, интересно, – грустно проговорил парень.

– Обломится им наша русская красота. Вот им, – сделав кукиш грозно сказала Светка, чем вызвала веселый смех всех сидящих в грузовике.

Вскоре вдали показалось воинское расположение, и мы с замиранием сердца вглядывались в этот приближающийся к нам мир. Мир, где царила своя, военная атмосфера. Когда грузовик остановился, его сразу же обступили молодые военные, которые явно были рады нашему приезду. Смеясь они помогли нам с девчонками слезть с грузовика и уже через пару минут мы стояли в плотном кольце с интересом рассматривающих нас солдат.

– Так, ану расступись! Налетала, свора, – грозно крикнул строгий голос и когда солдаты отошли в стороны мы увидели перед собой высокого, красивого офицера с отменной выправкой, черными, блестящими глазами и доброй улыбкой. – Ну здравствуйте, товарищи артисты! – пожал он руку Льву Давидовичу.

– Здравствуйте, товарищ майор! – ответил режиссер. – Вот, привез вам своих красавиц, поднимать боевой дух вашим солдатам.

– Хорошее дело, – улыбнулся офицер. – Васька, Коля, – обратился он к стоящим рядом молодым солдатикам, – проведите девушек в землянку да чаем напоите, а потом соберите всех возле грузовика.

Мы с девчонками прошли в небольшую землянку, пахнущую мхом и деревом, пока Лев Давидович с парнями готовил все к выступлению на нашем друге-грузовике, который кроме как роль перевозчика играл еще и роль нашей этакой мини-сцены. В землянке на столе мы увидели приготовленную небольшую вазочку с конфетами и чай, заваренный из трав. Было видно, что ждали нас в этом расположении с радостью.

Усевшись за сколоченный из свежевыструганных досок большой стол, мы взяли в руки чашки и вдохнув необычный запах чая переглянулись.

– Мята, ромашка и душица. – сказала Ленка, сделав небольшой глоток и с наслаждением закрыв глаза. – Бабушка такой чай любила заваривать.

– А моя всегда палочки малины, смородины, вишни наламает было, да в чайник. И так вкусно! Ни с чем не сравнить, – улыбнулась я.

– А я кроме черного чая никогда ничего не пробовала, – проговорила Катя, наливая из чайника уже вторую чашку себе.

– Да ты вообще, ела ли ты, пила ли ты, девица-тростинка ты наша, – засмеялась Ленка, почему-то любящая подшучивать над этой тоненькой, молоденькой, голубоглазой балериной.

Катя только улыбнулась ей в ответ. Спустя пол часа непринужденных девичьих бесед к нам в землянку зашел Лев Давидович и сказал:

– Ну, хватит чаи тут распивать, привели быстро себя в порядок и брысь на сцену, – крикнул он на нас, как всегда надев на себя образ строгого режиссера.

Мы, наспех допив чай, поправили быстро у старенького небольшого зеркала прически и подкрасив поярче губы, выбежали на улицу, где забрались на нашу импровизированную сцену и начали под звуки Лешкиного баяна петь старые народные песни. После песен мы сыграли отрывок из пьесы Островского и когда под звук аплодисментов и свистов, которыми нас благодарили солдаты, откланявшись хотели было уже спрыгивать с грузовика, Катя посмотрела куда-то вдаль и тихо так проговорила:

– Самолеты.

Я сначала не поняла, что она имела ввиду, как переведя взгляд туда, куда она смотрела, заорала что есть мочи:

– Самолеты!

В считанные секунды издавая страшный грохот вокруг начали взрываться снаряды, сбрасываемые нам на головы с немецких черных ястребов. Несколько парней просто-таки сдернули нас с грузовика и с криком «в укрытие» потащили нас в землянку. Всего какое-то мгновение и вся жизнь пролетела у меня перед глазами. Взрывы, крики, гул самолетов и зенитная очередь, все слилось в один смертельный звон. Упав на холодный пол, я закрыла глаза и почему-то с ужасом начала считать количество взорвавшихся на земле снарядов. Один, два, три…десять. В какой-то момент раздался веселый крик наших «Подбили» и раздающийся вой самолета, а затем громкий взрыв где-то совсем недалеко знаменовал собой то, что даже в такой неразберихе наши парни смогли нанести урон фашистам. Когда все стихло мы с девчонками осторожно встали на трясущиеся ноги и вышли на улицу. Солдаты бегали вокруг ища тех, кто нуждался в помощи. Я увидела лежащего на земле Льва Давидовича и быстро побежала к нему.

– Вы живы? – перевернув его на спину спросила я.

– Кажись жив, – с закрытыми глазами сказал режиссер.

– Кать, помоги ему, – оставила я режиссера на попечение балерины. – А вы девчонки, быстро помогать раненым, – скомандовала я Лене и Свете, и те сразу же разбежались по лагерю.

– Командиру помощь нужна! – заорал один солдат где-то недалеко от землянки, и я бросилась туда.

Возле него уже стояла на коленях молоденькая медсестра и пыталась зажать рану совсем рядом с шеей. Но как она не старалась, густая алая кровь хлестала сквозь ее тоненькие пальчики. Я быстро оторвала подол платья, скомкала его и убрав ладонь девушки, прижала к ране.

– Оперировать нужно, срочно, – заорала я на нее.

– Хирург ближайший в Вязьме, не довезем, – дрожащим голосом проговорила она, смотря на то, как и без того красный кусок ткани становится темно-бардовым от пропитывающей его крови.

– Так значит суждено, девчонки, – прохрипел командир, погладив меня по руке.

– Да прям там, суждено, – ответила я. – Инструменты есть? –заорала я на медсестру.

– Да, все есть, – дрожа ответила она.

– Быстро неси, – скомандовала я ей и обратившись к стоящим подле меня солдатам сказала. – На счет три подняли и на стол его, – кивнула я в сторону палатки, где стоял длинный обеденный стол.

Парни осторожно схватили мужчину и уже через мгновение я стояла возле командира и говорила ему, беря в руки инструменты:

– Я не хирург. Медсестра. Причем не самая лучшая. Один раз только ассистировала хирургу, когда он штопал одного мужика, который по пьяни упал на косу был и повредил себе шею так же. Разрешите попробовать вам помочь, товарищ майор? – дрожащими губами спросила я, понимая, что возможно просто зарежу его сейчас и ничем не помогу.

– У меня выбор есть? – прохрипел едва улыбнувшись мужчина.

– Нету, – сказала я и когда он утвердительно кивнул сказала стоящей рядом медсестре, – пережми вот здесь и не бросай пока и нитку не перережу. Кровь остановим и уже тогда его в Вязьму срочно, там сделают уже все как надо.

Девушка своими тоненькими пальчиками нажала на кожу мужчины в том месте, где я ей показала, я же, глубоко вздохнув, начала шить. Когда я закончила, мужчина был без сознания. Перерезав нитку, я крепко забинтовала рану и заорала:

– Лев Давидович! Заводите машину и в Вязьму быстро!

Затем я нащупала пульс и услышав едва ощутимое биение под пальцем заревела.

– Выживет, не плачь, – обнял меня за плечи какой-то пожилой солдат. – Он живучий у нас. Из таких передряг выходил. И в этот раз выживет.

– Ой, не знаю, – хлюпая носом ответила я и поспешила за солдатами, которые подняли своего командира на борт грузовика.

Когда машина наша тронулась, увозя нас с этого поля боя, тот пожилой солдат помахал нам рукой и крикнул:

– Спасибо вам, родимые!

– Ага, спасибо, – заревела Светка. – Из-за нашего выступления, наверное, и проворонили этих чертовых ястребов.

– Ой, девчонки, не вините себя сейчас, – сказал Лешка. – Война на дворе. Она одна виновата во всем.

Наш грузовик несся так быстро, что проделал совсем не близкий путь за вполовину меньшее время, чем обычно. Подъехав к зданию больницы в Вязьме Светка быстро помчалась внутрь. Уже через пару минут выбежали к нам санитары и забрали командира на носилках.

– Давайте подождем, пока операция закончится, – попросила я Льва Давидовича, который устало смотрел куда-то перед собой, явно тоже пребывая в каком-то стрессовом состоянии после сегодняшнего происшествия. – Я хочу знать просто, выживет он или нет.

– Подождем, конечно, – махнул он рукой и улегся в грузовике, положив под голову сценическое покрывало. – Вы идите, а я немного вздремну, а то так что-то перетрясло сегодня, что мочи нет, хочется глаза закрыть и забыться.

Катя с Лешкой осталась тоже в грузовике, мы же с Ленкой и Светой пошли внутрь, где, найдя кабинет операционной, уселись на стоящие рядом стулья и стали ждать. Так мы и просидели молча часа два, наверное. Я уже нервно отстукивала по полу своим каблуком, сомневаясь в том, что офицер останется в живых.

– Сонь, прекрати, – одернула меня Ленка, которая тоже была на взводе.

В этот момент двери операционной открылись, и молоденькая медсестра вышла к нам. Мы сразу обступили ее, испуганно хлопая глазами и не в силах задать вопрос.

– Да жив, жив ваш офицер. Вы вовремя оказали ему помощь и быстро сюда привезли. Он обязательно поправится, – улыбнулась девушка.

– Жив, – заревела я и села на стул, поскольку мои ноги напрочь отказались меня слушаться.

– Наш хирург сказал, что у того, кто оказывал первую помощь – просто золотые руки, – добавила девушка и извинившись оставила нас.

– Видишь, Соня. А ты все – руки не из того места, руки не из того места. А оно видишь, как сказали – золотые твои ручки, – опустившись рядом на колени Ленка взяла мои ладони в свои руки и легонько их поцеловала.

Я же только сейчас обратила внимание на то, что все руки измазаны у меня засохшей кровью. Да и не только руки. Я вся была в крови и некогда моя белая блузка сейчас была практически одного цвета с кроваво-красной юбкой, половина подола которой был оторван. Я окинула себя взглядом и сказала:

– Да. Вид у меня еще тот.

– А как же иначе может быть, на передовой же побывала, медсестра ты наша, – засмеялись девчонки.

В этот момент двери хирургии открылись и оттуда вышел высокий мужчина в белом халате и пошел по коридору. Что-то в нем показалось мне знакомым, и я встала и быстро побежала за ним.

– Товарищ хирург, – окликнула я его.

Мужчина повернулся, и я остановилась:

– Нет, извините, я ошиблась, – проговорила я, поняв, что ошиблась, приняв мужчину за Игоря.

– А вы, наверное, та девушка, которая офицера спасла? – улыбнулся мужчина.

– Да, это я, – я едва улыбнулась.

– У вас и правда золотые руки.

– Нет, золотые руки у того, кто меня этому научил, – ответила я и грустно повернувшись пошла к девчонкам.

Вернулись мы в наш городок уже тогда, когда солнце село за горизонт. Увидев нас Зинаида запричитала от ужаса и кинулась быстро греть воду. Затем отдала двум помощницам команду накрывать на стол. Есть не хотелось вообще. А вот принять ванную было в самый раз. Стянув с себя то, что осталось от некогда красивого костюма, я быстро смыла с себя следы крови, высушила свои длинные волосы и закутавшись в теплый халат просто упала на кровать, сказав, чтобы меня никто сегодня не трогал и ужинать я не буду.