Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1

XIV ЛЕОН ДЕ СЕНТ-ЭРМИН

Узнав о казни моего отца, заболела и вскоре умерла моя мать. Я не смог сообщить брату Леону о новом постигшем нас несчастье. После боя при Берхеме мы не получали от него известий. Но я написал брату Шарлю, который был в то время в Авиньоне, и он немедленно приехал в Безансон.

Все, что нам известно о Берхемской битве и о судьбе нашего брата, мы узнали от самого принца Конде, которому наша мать, вне себя от беспокойства, написала, будучи уже при смерти. Ответ пришел уже после ее смерти, в тот самый день, когда приехал Шарль.

4 декабря 1793 года генеральный штаб принца Конде находился в Берхеме. Пишегрю дважды атаковал его, но не смог выбить из города, вернее, не смог закрепиться в нем после того, как выбил.

Когда город вновь перешел в руки эмигрантов, Леон проявил чудеса храбрости, первым ворвался в город и с тех пор пропал. Его искали среди мертвых, но не нашли. Решили, что он увлекся, преследуя республиканцев, и попал в плен. Это было все равно что умереть, потому что любого, кого взяли в плен с оружием в руках, судил трибунал и расстреливали.

Отсутствие других новостей вынудило нас смириться с печальной мыслью, когда нам сообщили о прибытии в Безансон молодого человека из Рейнской армии. Почти ребенок (ему едва исполнилось четырнадцать лет), он был сыном старого друга моего отца. Он был на год младше меня, мы вместе росли. Его звали Шарль Н.[58]

Я заметил его первым. Я знал, что около трех месяцев он пробыл при генерале Пишегрю. Я бросился к нему с криком:

— Шарль, это ты! Нет ли у тебя вестей от нашего брата?

— Увы, есть, — отвечал он. — Твой брат Шарль здесь?

— Да.

— Так позови его, — сказал он, — я хочу рассказать вам кое-что.

Я крикнул брату, и он спустился к нам.

— Вот Шарль, — сказал я ему. — Он привез вести от Леона.

— Плохие, верно?

— Боюсь, что да, иначе он бы уже давно их рассказал.

Мой юный товарищ молча вытащил из-под жилета фуражирную шапку и протянул ее брату.

— Теперь вы — глава семьи, — сказал он. — Эта реликвия принадлежит вам.

— Что это? — спросил брат.

— Шапка, которая была на нем, когда его расстреляли.

— Стало быть, все кончено? — спросил мой старший брат, не проронив ни слезинки, в то время как у меня, признаюсь, слезы подступили к глазам.

— Да.

— Достойно ли он умер?

— Он умер как герой!

— Слава богу! Честь не запятнана. В этой шапке что-нибудь есть?

— Письмо.

Брат ощупал шапку, нашел место, где была бумага, и распорол ножом шов. Достав письмо, он развернул его.

«Моему дорогому брату Шарлю.

Во-первых и прежде всего, как можно дольше скрывай мою смерть от матери».

— Значит, он умер, не зная, что наша дорогая матушка сошла в могилу раньше его? — спросил брат.

— Нет, он знал, — отвечал Шарль, — я сказал ему об этом.

Брат вернулся к письму.

«В Берхеме я попал в плен. Лошадь подо мной была убита и, падая, подмяла меня. Защищаться было невозможно. Я отбросил саблю, и четверо республиканцев вытащили меня из-под лошади.

Меня привезли в Аунхеймскую крепость на расстрел. Спасти меня может только чудо.

Я дал слово отцу отдать жизнь за то же дело, ради которого он умер, и вот теперь я умираю. Ты дал слово мне, настал твой черед. Если и ты погибнешь, Гектор отомстит за нас.

Помолись за меня на могиле нашей матери.

Поцелуй от меня Гектора.

Прощай.

Леон де Сент-Эрмин

P.S. Не знаю, как я отправлю тебе это письмо. Бог поможет».

Брат поцеловал письмо, дал мне поцеловать его и спрятал на груди. Затем он обратился к Шарлю:

— Ты сказал, что присутствовал при его казни?

— Да, — отвечал Шарль.

— Так расскажи мне, как это произошло, не упускай ни малейшей подробности.

— Все было очень просто, — сказал Шарль. — Я ехал из Страсбурга в генеральный штаб гражданина Пишегрю, в Ауэнхейм. Сразу за Сессенхеймом меня нагнал небольшой отряд пехотинцев, человек двадцать, ими командовал капитан на лошади. Пехотинцы шли двумя колоннами.

По середине дороги шел спешенный всадник, я понял это по шпорам на его сапогах. Он был закутан в белый плащ до пят, было видно только его молодое умное лицо, показавшееся мне знакомым. На голове — фуражирная шапка, ношение которой предписано во французской армии.

Капитан заметил меня, только когда между нами оставалось не больше фута. Я кажусь моложе своих лет, потому капитан и спросил:

— Куда ты спешишь, юный гражданин?

— Я иду в генеральный штаб гражданина Пишегрю. Далеко еще до него?

— Примерно двести шагов, — отвечал молодой человек в белом плаще. — В конце дороги, по которой мы идем, стоят первые дома Ауэнхейма.

Мне показалось странным, что он кивнул головой в ту сторону, вместо того, чтобы указать рукой.

— Благодарю, — ответил я, собираясь прибавить шагу, чтобы избавить его от моего общества, которое, как мне показалось, не доставляло ему удовольствия. Но он окликнул меня:

— Ради Бога, мой юный друг, если вы не слишком спешите, вам бы стоило замедлить шаг и пойти с нами. Я бы успел расспросить вас о доме.

— О каком доме? — спросил я.

— Ладно-ладно, — проговорил он, — разве вы не из Безансона или, на худой конец, из Франш-Конте?

Я с изумлением посмотрел на него. Его речь, лицо, манеры — все пробуждало во мне воспоминания детства. Без сомнения, я был раньше знаком с этим юношей.

— Ну, может быть, вы хотите сохранить инкогнито, — продолжал он, смеясь.

— Вовсе нет, гражданин, — ответил я. — Знаете, мне припомнился случай с Теофрастом. Его имя было Тиртам, это афиняне прозвали его «Божественным оратором». Однажды на базаре торговка фруктами угадала в нем уроженца Лесбоса, а ведь он уже лет пятьдесят как жил в Афинах.

— Вы весьма образованны, сударь, — сказал мой попутчик. — В наше время это роскошь.

— Что вы, — отвечал я. — Вот генерал Пишегрю, к которому я направляюсь, действительно весьма образованный человек. У меня есть к нему рекомендательные письма, и я надеюсь получить у него место секретаря. А ты, гражданин, — спросил я, подталкиваемый любопытством, — ты тоже служишь в армии?

Он засмеялся.

— Не совсем, — ответил он.

— Тогда, — продолжал я, — ты как-то связан с командованием?

— Связан, — повторил он, смеясь. — Да, черт побери, вы нашли точное слово, дорогой мой. Я не только связан с командованием, я связан сам с собой.

— Послушайте, — сказал я ему, понижая голос, — вы говорите мне «вы» и «сударь», и довольно громко. Неужели вы не боитесь потерять место?

— Слышите, капитан? — расхохотавшись, воскликнул молодой человек в белом плаще. — Этот юный гражданин опасается, как бы я не потерял место, потому что я обращаюсь к нему на «вы» и называю его сударем. Не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы поменяться со мной местом? Почту за честь уступить его!

— Бедолага! — пробормотал капитан, пожимая плечами.

— Скажите, молодой человек, — снова обратился ко мне мой попутчик, — если вы из Безансона… Вы ведь оттуда?

Я кивнул.

— Вы должны знать семью Сент-Эрмин.

— Да, — ответил я, — вдова с тремя сыновьями.

— С тремя сыновьями, совершенно верно, — сказал он и добавил со вздохом: — Пока их в самом деле трое. Благодарю. Как давно вы уехали из Безансона?

— Семь-восемь дней назад, не больше.

— Может быть, вы знаете последние новости?

— Да, но грустные.

— Говорите же.

— Накануне моего отъезда мы с отцом были на похоронах графини.

— О! — сказал молодой человек, подняв глаза к небу, — графиня умерла!

— Да!

— Тем лучше!

И он снова посмотрел на небо, из глаз его скатились слезы.

— Как — тем лучше? — воскликнул я. — Ведь это была святая женщина!

— Еще одна причина, — отвечал молодой человек. — Не лучше ли умереть от болезни, чем от горя, узнав, что сына расстреляли.

— Как, — вскричал я, — граф де Сент-Эрмин расстрелян?

— Нет еще, но скоро будет.

— Когда же?

— Когда мы прибудем в Ауэнхеймскую крепость.

— Граф де Сент-Эрмин там?

— Нет, но его туда ведут.

— И его расстреляют?

— Да, как только я туда приду.

— Вы командуете расстрелом?

— Нет, но я отдам приказ стрелять. В этом не отказывают солдату, которого взяли в плен с оружием в руках, даже если он эмигрант.

— Боже мой! — воскликнул я в страхе. — Неужели…

Молодой человек расхохотался.

— Вот почему я смеялся, когда вы советовали мне быть осторожней. Вот почему я готов предложить мое место любому, кто пожелает, и не боюсь его потерять, и, как вы выразились, я связан!

И, передернув плечами, он распахнул плащ, чтобы показать мне свои связанные руки.

— Значит, вы, — начал я с ужасом, — и есть…

— Граф де Сент-Эрмин, молодой человек. Вы видите, я был прав, когда сказал, что моя мать хорошо сделала, что умерла.

— Боже мой! — воскликнул я.

— К счастью, — продолжал граф, стиснув зубы, — мои братья живы…

— Да, — вскричали мы в один голос, — и мы отомстим!

— Значит, это вашего брата вели на расстрел? — спросила м-ль де Сурди.

— Да, — ответил Гектор. — Не пора ли мне остановиться или вы желаете узнать, как он погиб? Эти подробности, каждое слово Шарля заставляли учащенно биться наши сердца, но для вас они не так уж важны, ведь вы не знали бедного Леона.

— О нет, напротив, продолжайте! — воскликнула м-ль де Сурди. — Не пропускайте ради меня ни слова. Разве господин Леон де Сент-Эрмин не был моим родственником и разве я не имею права проследить весь его путь до могилы?

— То же самое мы сказали Шарлю, и он продолжал:

… Можете себе представить, как я был потрясен, узнав, что этот красивый юноша, такой молодой, шагавший так легко и так весело беседовавший, должен вот-вот умереть. К тому же он был мой земляк и, наконец, глава одной из наших самых знатных семей, граф де Сент-Эрмин.

Я подошел к нему ближе.

— Нет ли способа вам помочь? — спросил я его тихо.

— Признаюсь честно, я не знаю ни одного, — ответил он. — Если бы мне был известен хотя бы один, я бы его использовал, не медля ни секунды.

— Увы, я тоже не смогу вам ничего предложить, — в отчаянье сказал я. — Но я говорю себе, расставаясь с вами, что если я не смог спасти вас от смерти, то, по крайней мере, попытался смягчить ее, можно сказать, я проводил вас в мир иной.

— Послушайте, — сказал он мне, — с тех пор как я вас увидел, у меня появилась одна мысль.

— Говорите.

— Это рискованно, и я опасаюсь, что вы на это не решитесь.

— Я готов на все, чтобы быть вам полезным.

— Я хотел бы передать брату весть о себе.

— Я позабочусь об этом.

— Я написал ему письмо.

— Я передам его.

— Я мог бы отдать его капитану, это славный человек, и он, скорее всего, отправит его по назначению.

— Капитан, возможно, сделает это. Но я это сделаю наверняка.

— Тогда слушайте хорошенько.

Я наклонился к нему.

— Письмо готово, — сказал он, — и зашито в мою шапку.

— Хорошо.

— Вы попросите у капитана разрешения присутствовать на казни.

— На казни! — воскликнул я, чувствуя, как на лбу у меня выступил холодный пот.

— Не пренебрегайте такой возможностью. Казнь — это всегда интересно. Многие получают удовольствие от этого зрелища.

— Мне не хватит смелости.

— Бросьте, это не займет много времени.

— О, ни за что, ни за что!

— Тогда не будем больше об этом говорить, — сказал граф. — Тогда, если случайно встретите моих братьев, скажите им только, что наши с вами пути однажды пересеклись, и это случилось как раз тогда, когда меня вели на казнь.

И он принялся насвистывать «Да здравствует Генрих IV».

Я снова подошел к нему.

— Простите меня, — сказал я ему, — я сделаю все, как вы хотите.

— Я знал, вы — славный молодой человек. Благодарю!

— Но только…

— Что?

— Попросите сами капитана, чтобы я присутствовал на казни. Иначе выйдет, словно я делаю это из любопытства, а мне это неприятно…

— Хорошо, я сошлюсь на то, что мы из одних мест. Должно получиться. Я попрошу разрешения передать брату какую-нибудь вещь, которая мне принадлежала, шапку, например. Такое случается сплошь и рядом и не вызовет подозрений.

— Конечно.

— Когда я скомандую «огонь!», я брошу ее в сторону, а вы не спешите ее поднимать, дождитесь, пока я умру…

— О! — только и смог сказать я, бледнея и дрожа всем телом.

— У кого найдется глоток водки для моего юного спутника? — спросил ваш брат. — Он замерз.

— Подойди сюда, славный малый, — сказал мне капитан и протянул флягу. Я отпил глоток:

— Благодарю, капитан.

— К твоим услугам. Гражданин Сент-Эрмин, один глоточек? — предложил он пленнику.

— Тысяча благодарностей, капитан, — ответил тот, — я никогда не пью.

Я вновь подошел к нему.

— Вы поднимете шапку, — продолжал он, — только когда я буду мертв, и сделаете вид, будто не придаете этому особого значения. Но в глубине вашего сердца вы будете знать, что мое последнее желание, последнее желание умирающего, священно и что письмо должно быть передано моему брату. Если вам будет неудобно возиться с шапкой, выньте из нее письмо, а шапку выкиньте в ближайшую канаву. Но письмо вы не потеряете, правда?

— Нет, — ответил я сквозь душившие меня слезы.

— И вы его не выроните ненароком?

— Нет, нет, можете быть в этом уверены!

— И вы передадите его моему брату?

— Да, лично из рук в руки.

— Моему брату Шарлю, старшему. Его зовут так же, как и вас, легко запомнить.

— Ему и никому другому.

— Постарайтесь сделать это! Итак, он будет расспрашивать вас о том, как я умер, и скажет: «Мой брат был храбрецом», и когда настанет его черед, он умрет так же, как я.

Мы подошли к месту, где дороги расходились. Одна вела в главный штаб генерала Пишегрю, другая — в крепость, куда мы и свернули.

Я пытался заговорить, но слова застревали у меня в глотке. Я умоляюще посмотрел на вашего брата. Он улыбнулся.

— Капитан, — сказал он, — я прошу об одной услуге.

— О какой? — спросил капитан. — И если она в моей власти…

— Возможно, это просто маленькая слабость. Я надеюсь, все останется между нами, не так ли? Перед смертью я хотел бы обнять земляка. И я, и этот молодой человек — мы оба из Юра. Наши семьи живут в Безансоне и дружны между собой. В один прекрасный день он вернется домой и расскажет, как мы случайно встретились и он был со мной до последней минуты.

Капитан посмотрел на меня, я плакал.

— Черт побери, — сказал он. — Ну, если это доставит вам удовольствие…

— Не думаю, чтобы это доставило особенное удовольствие ему, но мне будет приятно.

— Тем более, что об этом вы и просите.

— Итак, вы согласны? — спросил пленник.

— Согласен, — отвечал капитан.

— Видите, — сказал он мне, — пока все идет отлично.

Мы поднялись на холм, нас узнали и опустили подъемный мост.

Некоторое время мы ждали во дворе, пока вернется капитан, отправившийся к генералу, чтобы сообщить о нашем прибытии и передать приказ о приведении приговора в исполнение.

Через несколько минут он появился в дверях.

— Ты готов? — спросил он у пленника.

— Когда вам будет угодно, капитан, — отвечал тот.

— Не хочешь ли ты что-нибудь сказать напоследок?

— Нет, но я хотел бы вас кое о чем попросить. Собственно, просьбы три.

— Я их исполню, если они в моей власти.

— Благодарю, капитан.

Капитан подошел к вашему брату.

— Можно служить под разными знаменами, — сказал он, — но мы все французы, и храбреца видно сразу. Чего ты хочешь?

— Во-первых, чтобы меня развязали, а то я похож на вора.

— Справедливая просьба, развяжите его.

Я бросился к графу и развязал его раньше, чем кто-либо успел подойти к нему.

— О, как хорошо! — сказал граф, вытягивая и разминая руки под плащом. — Как хорошо быть свободным.

— Чего еще ты хочешь? — спросил капитан.

— Я бы сам хотел скомандовать «пли!».

— Ты сам отдашь приказ. Дальше?

— И я хотел бы передать что-нибудь семье на память обо мне.

— Ты знаешь, что нам запрещено брать письма у приговоренных за политические преступления. Что-нибудь другое можно.

— О, я не хочу доставлять вам хлопот. Мой юный земляк Шарль, который с вашего разрешения будет провожать меня до места казни, позаботится о том, чтобы передать моей семье не письмо, а какую-нибудь вещицу, которая принадлежала мне. Да вот хоть эту шапку.

— Это все? — спросил капитан.

— Ну да, — ответил граф, — пора. У меня начинают мерзнуть ноги, а я этого терпеть не могу. В путь, капитан! Я полагаю, вы идете с нами?

— Это мой долг.

Граф поклонился ему, обнял меня, смеясь, за плечи, как человек, довольный удавшимся делом.

— Куда идти? — спросил он.

— Сюда, — сказал капитан, становясь во главе колонны.

Мы двинулись следом.

Мы прошли мимо потайного хода и попали во второй двор, вдоль стен которого прохаживались часовые. Противоположная стена на высоте в человеческий рост вся была исцарапана пулями.

— Ага, вот мы и пришли! — сказал пленник.

И сам пошел к стене. Дойдя до нее, он остановился. Секретарь суда зачитал приговор. Ваш брат кивнул, признавая его справедливость, и сказал:

— Прошу прощения, капитан, мне нужно сказать пару слов самому себе.

Капитан и солдаты поняли, что он хочет помолиться, и отошли. Некоторое время он стоял неподвижно, скрестив руки и склонив голову на грудь. Его губы беззвучно шевелились. Затем он поднял голову, он улыбался. Он обнял меня и, обнимая, тихо сказал слова Карла I:

— Помни[59]!

Я заплакал и опустил голову. Твердым голосом он скомандовал:

— Готовьсь!

Солдаты приготовились. Словно не желая отдавать последний приказ с покрытой головой, он снял и бросил шапку, она упала к моим ногам.

— Готовы? — спросил граф.

— Да, — ответили солдаты.

— Оружие наизготовку, пли! Да здравствует ко…

Он не успел закончить, раздался залп, семь пуль попали ему в грудь. Он упал навзничь. Я упал на колени и плакал, как плачу сейчас.

— В самом деле, бедняга зарыдал, рассказав нам о смерти нашего брата.

И мы сами, клянусь вам, мадемуазель Клер, — сказал Гектор, — мы горько плакали. Мой старший брат, ставший теперь главой семьи, перечитал письмо, поцеловал Шарля, вытянул руку и на святой реликвии, которая осталась нам от брата, поклялся отомстить.

— О, сударь, как грустна ваша история! — сказала Клер, утирая слезы.

— Должен ли я продолжать? — спросил Гектор.

— Да, конечно, — сказала девушка. — Никогда прежде я не слышала ничего столь захватывающего и в то же время столь печального.