Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1

ΧΧΧIIΙ НАПРАСНАЯ ЗАСАДА

Странное обстоятельство навело полицию на след Троша. Это случилось за два или три года до описываемых нами событий. Контрабандисты, пытавшиеся высадиться на берег, наткнулись на таможенников. Они обменялись несколькими выстрелами, а когда все было кончено, на поле битвы нашли полуобгоревший пыж и прочли на нем часть адреса: «Гражданину Трошу, часовщику, в…»

Поскольку в Дьеппе каждый знал гражданина Жерома Троша, то никто не поверил, что он мог зарядить свое ружье адресованным ему письмом. Но как бы там ни было, именно это письмо вверило Троша заботам властей.

Этого самого часовщика Троша — хитрого нормандца лет пятидесяти — около недели назад привезли из Дьеппа в Париж. Ему устроили очную ставку с Кёрелем, но когда Жером понял, что Кёрель не хочет его узнавать, он тоже заявил, что знать его не знает и видеть не видывал. Но, несмотря на запирательство, гражданина Троша посадили под замок.

Оставался еще сын Жерома — Никола, здоровый и с виду простодушный парень лет двадцати, разбиравшийся в контрабанде значительно лучше, чем в часах. Никола Троша доставили к Савари, который вместе с первым консулом с нетерпением ждали его. Как только ему сказали, что отец во всем сознался, он тут же поверил и начал давать показания.

Трош-младший не боялся говорить, поскольку особой вины за собой не чувствовал. Да, его заранее предупреждали, когда надо помочь контрабандистам с высадкой. Если море было спокойным, он выходил к обрыву и подавал им условный сигнал; если штормило, ждал прояснения. Он подавал прибывшим руку и по очереди втаскивал наверх, потом один из его друзей уводил контрабандистов, а он, получив по три франка с каждого, больше никогда о них не слышал.

Этим делом семья Трошей занималась с незапамятных времен, Никола по праву старшинства получал всю прибыль, то есть около тысячи франков в год. И все как один Троши заверяли, что знают людей, которым они помогали, только как контрабандистов.

Через приоткрытую дверь Бонапарт слышал весь разговор, который не дал ничего нового.

Савари спросил, скоро ли очередная высадка. Никола Трош ответил, что в то время, когда ему оказывали честь и забирали для допроса, английский бриг лавировал напротив скал Бивиля, ожидая окончания шторма, чтобы причалить.

Савари благодаря указаниям первого консула знал, что ему делать. Если Никола Трош признается — а он только что это сделал, — Савари должен немедленно отправиться вместе с ним в обратный путь и взять всех, кто высадится в Бивиле.

Молодого Троша оставили на весь день под присмотром, а Савари начал собираться в дорогу. Но как ни расторопен был адъютант Бонапарта, он не смог отправиться в путь раньше семи часов вечера. Вслед за ним выехала огромная колымага с дюжиной отборных жандармов.

В какой-то момент появился соблазн посадить Никола Троша за решетку вместе с его отцом Жеромом. Но молодой человек, предпочитавший оказаться на свежем морском воздухе, а не в душной камере, резонно заметил, что, если он не подаст с берега условных сигналов, вся операция окажется под угрозой срыва.

Трош был прирожденным браконьером, ему лишь бы охотиться, а за кем — неважно. Кроме того, его не оставляла мысль, что дорожка, по которой он шел, могла, не ровен час, привести к эшафоту, и потому теперь помогал полиции с тем же рвением, с каким раньше подсоблял контрабандистам.

Савари прибыл в Дьепп глубокой ночью ровно через сутки после отъезда из Парижа. Его наделили полномочиями от военного министерства, которыми он мог воспользоваться в случае необходимости. И первым делом он поинтересовался, что происходит на побережье.

Погода по-прежнему не радовала, и о высадке не могло быть и речи. Савари не захотел дожидаться перемены погоды в Дьеппе. Он и его жандармы переоделись в гражданское платье и направились в Бивиль.

Савари опередил остальных, и Трош проводил его к дому, в котором обычно останавливались посланцы с английских пакетботов. Этот дом стоял на отшибе, далеко за окраиной деревни, так что те, кто хотел в нем укрыться от любопытных глаз, легко подходили к нему незамеченными. Савари перепрыгнул через изгородь и, крадучись, приблизился к окну. Приоткрыв ставень, он разглядел стол с вином, нарезанным ломтями хлебом и брусками масла.

Савари обернулся, подозвал Троша и показал ему накрытый стол.

— Это угощение, — пояснил Трош, — его всегда готовят для тех, кто приходит с берега. Раз стол накрыт, значит, высадка будет сегодня ночью или завтра днем. Начался отлив, они будут здесь или через четверть часа, или не раньше завтрашнего дня.

Савари не оставалось ничего другого, как ждать. И ждал он с особым нетерпением, так как прошел слух, что на этом английском корабле находится тот самый принц, без которого Кадудаль не намеревался или недолжен был предпринимать каких-либо действий.

На рассвете следующего дня Савари вместе с Никола и жандармами направились к скалам. Вся земля покрылась снегом, ветер с силой дул в сторону моря, а воздух заполнился снежными хлопьями, так что в десяти шагах уже ничего не было видно. И тут Савари показалось, что долгожданный момент наступил: с тропинки, проложенной по ложбине и ведущей прямо к скалам, донеслись голоса. Трош тронул Савари за рукав и сказал:

— Это наши, я слышу голос Пажо де Поли.

Пажо де Поли — ровесник Никола Троша — служил в его отсутствие проводником контрабандистам. Савари послал жандармов перекрыть тропинку со стороны суши, а сам вместе с Трошем и двумя полицейскими пошел туда, откуда слышались голоса.

Четверо мужчин, внезапно появившихся на краю ложбины, и резкий окрик «Стой!» напугали путников, но Пажо, узнав Троша, воскликнул:

— Не бойтесь, это Трош!

Пажо и его спутники возвращались с обрыва, где напрасно ждали высадки контрабандистов. Те уже три раза пытались на шлюпке подойти к берегу, но бурные волны мешали им причалить, и они возвращались на борт. Затем корабль снова уходил в открытое море, лавировал там весь день, а вечером снова приближался к берегу. После последней попытки, которую они предприняли рано утром, ветер донес до берега слова: «До завтра!», и крестьяне поняли, что дальше ждать бесполезно.

Всю следующую ночь Савари провел в засаде, а на следующее утро обнаружил, что бриг на всех парусах уходит в сторону Англии.

Савари остался еще на день в надежде, что бриг вернется.

Он внимательно изучил трос, по которому контрабандисты взбирались на скалы. И хотя адъютант Бонапарта был не робкого десятка, он решительно заявил, что лучше десять раз оказаться на поле боя, чем один раз лезть по этому кое-как закрепленному тросу, да еще когда вокруг буря, сверху темнота, а под ногами море.

Каждый день он докладывал Бонапарту, как идут дела. И через месяц по телеграфу получил приказ возвращаться в Париж. Некоторые события убедили Бонапарта, что пресловутого принца, без которого, как утверждал Кадудаль, он и шагу не ступит, на борту английского брига не было. А без него Жорж был не более как рядовой заговорщик, так как только герцог Беррийский или граф д'Артуа превращали его в союзника законного претендента на трон.

Бонапарт вызвал Карно и Фуше.

Вот что он написал об этой встрече в рукописи, доставленной со Святой Елены на паруснике «Эрон»[107]:

«Чем дальше я шел, тем опаснее становились якобинцы, не простившие мне гибели своих единомышленников. Понимая, что ситуация крайне обострилась, я вызвал Карно[108] и Фуше.

— Господа, — сказал им я, — смею надеяться, вы согласитесь со мной, что в ходе революции и долгих бурь, последовавших за ней, и несмотря на смену режимов, Франция так и не достигла гармонии. Ни одна из форм правления не учитывала особенностей ее географического положения, численности ее населения и характера ее народа. И каким бы спокойным ни казалось сегодня наше государство, оно все еще находится на вулкане: лава кипит, и надо любой ценой предотвратить извержение. Я, как и многие честные люди, думаю, что спасти Францию и навсегда сохранить завоеванные народом свободы можно только одним путем — поставить ее под защиту конституционной монархии с передачей престола по наследству.

Карно и Фуше ничуть не удивились, услышав мои слова, они давно ждали чего-то подобного. Карно прямо, без обиняков заявил, что я стремлюсь занять трон.

— И что вы скажете, — ответил я, — когда в результате Франция познает славу и покой?

— Что вы в один день разрушили дело целого народа и что народ заставит вас раскаяться в этом.

Я понял, что с Карно мне никогда не договориться, и закончил разговор, решив, что позднее продолжу его наедине с Фуше. Карно не стал хранить нашу беседу в тайне, впрочем, о моих намерениях и так уже поговаривали. Я не просил его молчать, а потому не сердился на него, в конце концов, в моих интересах было узнать, какое впечатление производят мои планы.

Подготовило ли французов все, что я сделал, находясь у власти, к тому, что в один прекрасный день я возьму в свои руки скипетр, и верили ли они, что это приведет страну к счастью и покою? Не знаю, но мне кажется, что они отнеслись бы к этому благожелательно, не вмешайся дьявольский гений Фуше. Если он искренне верил в распространенный им слух, то его можно простить, если же он породил его намеренно, чтобы воспрепятствовать мне, то он — чудовище.

Едва узнав о моих намерениях, Фуше с помощью своих агентов, но так, чтобы никто не заподозрил его причастность, пустил среди главных якобинцев слух, будто я хочу возродить королевство с единственной целью — отдать корону ее законному наследнику. Да еще добавлялось, что по тайному договору в этом деле мне окажут поддержку все иностранные державы.

Дьявольское измышление, отвращающее от меня всех, кому реставрация Бурбонов угрожала потерей жизни или благополучия.

Поскольку в то время я еще недостаточно знал Фуше, я, само собой, не подозревал такого коварства. Это правда, и подтверждением служит то, что именно ему я поручил изучить настроения в обществе. Ему не составило никакого труда представить мне отчет о слухах, ибо он сам был их автором.

— Якобинцы, — сказал он, — будут биться до последнего, лишь бы преградить вам дорогу к трону. Им не страшен монарх как таковой, думаю, даже они понимают, что это способ покончить со всеми проблемами, но Бурбонов они боятся, как огня.

Такие слова не могли меня не обескуражить, поскольку уж я-то ни секунды не думал о Бурбонах. Я напомнил об этом Фуше и спросил, как сделать так, чтобы перекрыть дорогу ложным слухам и убедить якобинцев, что я стараюсь исключительно ради самого себя. Он попросил два дня, чтобы дать мне ответ».

Через два дня, как и обещал, Фуше снова пришел к Бонапарту.

— Английский бриг, о котором нам докладывал полковник Савари, ушел на одиннадцатый день. Причина в том, что на его борту были только второстепенные агенты, и капитан вернулся в Британию, чтобы позднее они переправились во Францию другим путем. Вы слишком хорошо знаете принцев дома Бурбонов, графа д'Артуа и герцога Беррийского, чтобы поверить, будто они способны явиться в Париж и вступить с вами в борьбу. Они не поднялись даже тогда, когда Вандея звала их на борьбу с республиканцами. Господин граф д'Артуа — фат до мозга костей, он слишком занят любовными романами с английскими красавицами всех возрастов. Что до герцога Беррийского, то, как вам тоже известно, он ни разу не воспользовался случаем, чтобы доказать на дуэли или в бою свое личное мужество. Хотя, как особе королевской крови, ему не пристало такие случаи упускать. Но есть на свете, точнее, на берегах Рейна, а еще точнее, в шести-семи лье от Франции, человек мужественный и отважный, двадцать раз воевавший против республиканцев, — это сын принца Конде, герцог Энгиенский.

Бонапарта передернуло.

— Знаете, Фуше, — медленно произнес первый консул, — мне кажется, что, хотя я и делюсь с вами моими планами, время от времени вас посещает страшная мысль: а вдруг в один прекрасный день я помирюсь с Бурбонами и этот день станет последним для вас, господин цареубийца? Ну что ж, если какой-нибудь Бурбон строит козни против меня и если это обнаружится, меня не остановить ни голубой кровью, ни общественными условностями. Мой жребий брошен, я хочу дойти до конца, до того конца, который, как мне верится, предписан мне судьбой. Я опрокину все препятствия на моем пути, если так мне велит мой долг или моя совесть.

— Гражданин, — ответил Фуше, — я не из личной корысти заговорил с вами о герцоге Энгиенском. После того как вы оказали Кадудалю честь и встретились с ним, Соль де Гризоль не последовал за своим генералом в Лондон, а выехал в Германию. Мне очень хотелось знать, что он будет делать по ту сторону Рейна, и я приставил к нему того агента, с которым вы недавно познакомились. Как вы заметили, это очень ловкий малый. Он проследил за Соль де Гризолем до Страсбурга, затем пересек Рейн и вместе с ним приехал в Эттенгейм. Первым делом адъютант Кадудаля засвидетельствовал свое почтение Его Высочеству герцогу Энгиенскому, который пригласил его на ужин и с которым беседовал до десяти часов вечера.

— Ну и что, — оборвал его Бонапарт, прекрасно поняв, к чему клонит Фуше, — ваш агент ведь не присутствовал на этом ужине, не так ли? Следовательно, он не знает, о чем они говорили и какие у них планы.

— О чем они говорили, легко догадаться. Какие планы — тоже. Но не будем заниматься предположениями, остановимся на фактах. Мой человек, как вы понимаете, не из тех, кто станет зря тратить время. Так вот, он употребил эти восемь часов, чтобы навести справки. И он узнал, что герцог Энгиенский регулярно отлучается из Эттенгейма и отсутствует по семь-восемь дней. Кроме того, ему стало доподлинно известно, что время от времени герцог проводит ночь, а то и две, в Страсбурге.

— Ничего удивительного, — пожал плечами Бонапарт, — даже я знаю, что он там делает.

— И что же?

— Навещает свою любовницу, принцессу Шарлотту де Роан.

— Теперь остается только убедиться, не было ли пребывание в Страсбурге у г-жи Шарлотты де Роан — лишь предлогом. Дело в том, что Шарлотта де Роан не любовница герцога Энгиенского, а его жена, так как он тайно женился на ней, и, следовательно, она могла бы спокойно жить с ним в Эттенгейме. Приезжая в Страсбург к своей жене, он мог видеться там и со своими сообщниками, а от Страсбурга до Парижа, как вы знаете, можно добраться всего за двадцать часов.

— Так вот почему, — нахмурил брови Бонапарт, — мне говорили, что его видели в театре. А я сказал, что это выдумки.

— Был он на спектакле или не был — неважно, — заметил Фуше. — Важно не терять герцога Энгиенского из виду, именно к этому я призываю первого консула.

— Я знаю, что я сделаю, — ответил Бонапарт. — Завтра же я пошлю своего человека на ту сторону Рейна, пусть он лично мне доложит о том, что там творится. Тогда мы вернемся к этому разговору.

И, повернувшись спиной, он дал Фуше понять, что хочет остаться один.

Через час первый консул вызвал инспектора жандармерии и спросил, нет ли у него надежного человека, которого можно направить с секретной миссией в Германию, чтобы он проверил сведения агента Фуше. Инспектор ответил, что у него есть как раз такой человек, какой нужен первому консулу, и спросил, желает ли первый консул дать инструкции непосредственно агенту или передаст их через него.

В таком серьезном деле следует продумать все до мелочей, сказал Бонапарт. Вечером он составит план действий и передаст их инспектору. И как только офицер будет полностью готов, пусть сразу же отправляется в Страсбург.

Бонапарт сформулировал задание следующим образов:

«Выяснить, действительно ли герцог Энгиенский тайно отлучается из Эттенгейма;

выяснить, кто из эмигрантов находится в ближайшем окружении герцога или кто чаще других имеет честь встречаться с ним;

выяснить, имеет ли герцог политические сношения с английскими агентами, находящимися при германских дворах».

В восемь часов вечера эмиссар Бонапарта выехал в Страсбург.