Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1

XXXV АРЕСТЫ

Аресты Моро и Пишегрю были назначены на следующий день. Бонапарт с непреходящей тревогой ожидал, какой эффект произведет в Париже арест Моро.

Его ненависть к Моро была соразмерна его уважению к этому генералу. Вот почему Бонапарту очень хотелось, чтобы, по возможности, Моро взяли в его имении Гробуа.

Не получив к десяти часам утра никаких известий, Бонапарт решил во что бы то ни стало узнать, что происходит. Он позвал Констана и велел ему пройтись по Фобур-Сент-Оноре. Покрутившись вокруг дома Моро, который, как мы уже говорили, находился на улице Анжу, он, может быть, узнает, что произошло.

Констан повиновался. Но во всем квартале Фобур-Сент-Оноре и на улице Анжу он не увидел никого, кроме нескольких агентов. Он узнал их по повадкам, так как часто видел, как они прохаживаются вокруг Тюильри. Одного из агентов он знал в лицо, и тот сказал ему, что Моро в доме не застали, возможно, он уехал в деревню.

Констан уже отправился восвояси, когда агент, который понял, что имеет дело с камердинером первого консула, догнал его и сообщил, что Моро только что арестовали на мосту Шарантон и отвезли в Тампль. Он не оказал никакого сопротивления, пересел из своей кареты в полицейский кабриолет, а когда в Тампле министр юстиции Ренье спросил его, не хочет ли он переговорить с Бонапартом, ответил, что у него нет никакого желания видеть первого консула.

Ненависть Бонапарта к Моро была более чем несправедлива, с другой стороны, и Моро ненавидел Бонапарта по причинам мелким и ничтожным.

Он невзлюбил его из-за своей жены и тещи. Именно они внушили ему глубокую неприязнь к первому консулу. И все началось с того, что г-жа Бонапарт женила Моро на своей юной подруге, м-ль Гюло, такой же креолке с Мартиники, как она сама. Покладистая и любезная, она обладала всеми достоинствами хорошей жены и доброй матери, горячо любила своего мужа и гордилась его славным именем. К несчастью, все эти добродетели перечеркивались полным подчинением супруги Моро мнениям, желаниям и страстям ее матери.

Г-жа Гюло была дама с амбициями, ставившая своего зятя на одну доску с Бонапартом и считавшая, что ее дочь должна занимать то же положение, что и Жозефина. Ее материнская любовь выражалась в вечных жалобах и бесконечных претензиях, содержание которых жена передавала мужу. Покой старого римлянина был нарушен, его характер испортился, а дом стал центром оппозиции, так как в нем встречались все недовольные режимом. Каждое деяние первого консула становилось объектом злых насмешек и жестокой критики. Мечтательность и меланхоличность Моро превратились в мрачную озлобленность, предвзятость — в ненависть, а недовольство — в противоборство.

Бонапарт надеялся, что Моро после ареста освободится от влияния своей жены и тещи и вернется к нему.

— Ну как, — спросил он Ренье, — вы приведете его ко мне?

— Нет, генерал, он сказал, что у него нет никакого желания видеть вас.

Бонапарт покосился на министра юстиции и, пожав плечами, проворчал:

— Вот что значит иметь дело с глупцом.

Кого он имел в виду? Ренье решил, что Моро, мы же полагаем, что Бонапарт говорил о Ренье.

Пишегрю также был арестован[112], но его арест прошел не так гладко, как арест Моро. Как мы помним, Фуше заверил первого консула, что знает, где скрывается Пишегрю. И действительно, благодаря бдительности Лиможца, с тех пор, как Пишегрю приехал в Париж, его ни разу не теряли из виду.

С улицы Аркады он перебрался на улицу Шайо, а когда ему пришлось покинуть улицу Шайо, Костер де Сен-Виктор спрятал его у своей давней подруги красавицы Аврелии де Сент-Амур, где он находился в относительной безопасности. Но это убежище Алкивиада противоречило строгим принципам Пишегрю, и он воспользовался гостеприимством своего бывшего камердинера. Некоторые утверждают, что это был его бывший адъютант, но нам хочется думать, что генерала предал его слуга. Пишегрю оставил улицу Колонн, где жила прекрасная куртизанка, и переехал на улицу Шабане.

И тут Фуше потерял его на целых два дня.

Затем нашел снова. Пятнадцать безмятежных дней провел Пишегрю в новом убежище, и двенадцать из них Фуше не спускал с него глаз.

Накануне ареста Моро человек лет пятидесяти, по фамилии Леблан, потребовал встречи с самим генералом Мюратом.

Зять Бонапарта, так вовремя подставивший ему плечо 18 брюмера, в то время, как мы помним, был уже губернатором Парижа, сменив на этом посту легкомысленного Жюно.

Мюрат, по уши увязший в делах, сначала отказался принять неизвестного просителя, но имя Пишегрю распахнуло перед ним все двери.

— Господин губернатор, — сказал Леблан, — я пришел, чтобы сдать вам Пишегрю.

— Сдать или продать?

Опустив голову, Леблан уставился в пол.

— Продать, — пробормотал он после минутных колебаний.

— За сколько?

— За сто тысяч франков.

— Друг мой, но это чертовски дорого!

— Генерал, — сказал предатель, посмотрев Мюрату прямо в глаза, — только чертовски большая сумма может окупить подобную подлость.

— Вы немедленно дадите мне его адрес, чтобы я мог арестовать его в любой момент.

— Как только я получу деньги, вы сможете сделать все, что захотите, даже продать мою душу дьяволу, если вам так будет угодно.

— Вам немедленно отсчитают вашу сумму. Где Пишегрю?

— У меня, улица Шабане, дом 5.

— Продиктуйте описание его комнаты.

— Пятый этаж, спальня и кабинет с окнами на улицу, одна дверь выходит прямо на лестничную площадку, другая ведет в кухню. У меня есть дубликаты ключей, моя служанка проведет ваших людей. Хочу предупредить, у Пишегрю под подушкой всегда лежат пара двуствольных пистолетов и кинжал.

Прочитав запись, Мюрат приказал Леблану поставить под ней свою подпись.

— За ваши сто тысяч франков я мог бы к вам придраться, — сказал Мюрат, — вы ведь знаете закон против укрывателей преступников. Почему вы не выдали Пишегрю сразу, чего вы ждали целых две недели?

— Я не знал, что его ищут. Он представился мне как эмигрант, приехавший во Францию, чтобы добиться своего исключения из списков изгнанников. И только вчера я понял, что у него совсем другая цель. Я решил услужить властям, и к тому же, — предатель снова потупился, — я ведь беден.

— Зато теперь вы богаты, — Мюрат отодвинул от себя банкноты и свертки червонцев. — Пусть эти деньги принесут вам счастье, хотя я в этом сильно сомневаюсь.

Не прошло после ухода Леблана и часа, как Мюрату доложили, что приехал Фуше. Мюрат пользовался доверием Бонапарта и знал, что Фуше является истинным префектом полиции.

— Генерал, — сказал ему Фуше, — вы только что выбросили сто тысяч франков на ветер.

— Каким образом? — изумился Мюрат.

— Дав эту сумму каналье по имени Леблан, который заявил, что Пишегрю живет в его доме.

— Честное слово, мне казалось, что такой секрет стоит этих денег.

— Это слишком дорого, потому что я все знал и ждал только приказа, чтобы арестовать Пишегрю.

— А известны ли вам подробности обстановки, ведь можно наделать ошибок?

— Пятый этаж, — пожал плечами Фуше, — два окна на улицу, две двери, одна на кухню, другая на лестницу, два пистолета и один кинжал под подушкой. Пишегрю будет в Тампле, как только вы пожелаете.

— Надо это сделать завтра. Завтра арестуют и Моро.

— Хорошо, — кивнул Фуше, — значит, завтра в четыре часа утра. Но, поскольку первый консул поручил это дело мне, я хотел бы сам довести его до конца.

— Прекрасно, — ответил Мюрат.

На следующее утро между четырьмя и пятью часами комиссар полиции Комменж, два инспектора и четыре жандарма, получив все инструкции, отправились на улицу Шабане, дом 5. Фуше отобрал самых смелых и сильных полицейских, так как все знали, что Пишегрю просто так не сдастся.

Они тихо разбудили привратника, объяснили ему цель своего прихода и попросили позвать служанку Леблана.

Служанка, которую накануне уже предупредили, была полностью одета. Она спустилась, открыла дверь кухни вторым ключом и провела комиссара и агентов в спальню Пишегрю.

Генерал спал. Шесть полицейских разом набросились на него. Он вскочил, отбросил двоих, сунул руку под подушку, чтобы достать оружие, но его пистолеты и кинжал уже были в руках врагов.

Пишегрю в одной рубашке боролся с тремя жандармами. Четвертый нанес ему удар саблей по ногам, и генерал упал как подкошенный. Один из нападавших наступил сапогом на его лицо, но почти тут же истошно закричал: Пишегрю зубами отодрал ему каблук и часть пятки. Трое жандармов опутали его веревками и затянули их с помощью специальных вертушек.

— Сдаюсь! — прохрипел Пишегрю. — Оставьте меня!

Его завернули в одеяло и бросили в фиакр.

У заставы Сержантов[113] комиссару полиции показалось, что Пишегрю не дышит. Он велел двум агентам, сидевшим с ними в фиакре, ослабить путы. И вовремя: еще немного — и Пишегрю мог умереть.

Одни из агентов тем временем отправился к первому консулу с бумагами, найденными в квартире Пишегрю.

Пишегрю внесли в кабинет г-на Реаля и положили на пол. Реаль попытался допросить его, и протокол этого первого допроса донес до нас Марко Сент-Илер[114]. Он прекрасно отражает состояние Пишегрю.

— Ваша фамилия? — спросил государственный советник.

— Даже если бы вы не знали моей фамилии, — ответил Пишегрю, — вы бы согласились, что не мне вам ее сообщать.

— Вы знакомы с Жоржем?

— Нет.

— Откуда вы прибыли?

— Из Англии.

— Где вы высадились на берег?

— Где смог, там и высадился.

— Как вы добрались до Парижа?

— В экипаже.

— С кем?

— Сам с собой.

— Вы знакомы с Моро?

— Да, это он очернил меня перед Директорией.

— Вы встречались с ним в Париже?

— Если бы мы встретились, то только со шпагами в руках.

— Вы знаете, кто я?

— Конечно.

— Я много слышал о вас и всегда отдавал должное вашим талантам военного.

— Вы мне льстите.

— Сейчас вам сделают перевязку.

— Не стоит. Лучше поскорей расстреляйте меня.

— Какое имя вам дали при крещении?

— Это было так давно, что я уже не помню.

— Разве вас не называли иногда Шарлем?

— Это имя дали мне вы в тех подложных письмах, которые вы сами же сочинили. В общем, хватит, я больше не стану отвечать на эти оскорбительные вопросы.

И Пишегрю в самом деле замолчал.

В кабинет Реаля доставили его белье и одежду, взятые в его спальне. Один из дежурных помог ему одеться. И когда Пишегрю вошел в двери Тампля, на нем был коричневый сюртук, черный шелковый галстук и сапоги с отворотами. Узкие панталоны топорщились на бинтах, которыми перевязали сабельные раны на его голенях и бедрах. Окровавленный белый платок стягивал кисть.

Закончив допрос, г-н Реаль поспешил в Тюильри. Бумаги Пишегрю были уже у Бонапарта, но в ту минуту, когда Реаль вошел в его кабинет, он читал предложения Пишегрю по очистке воды и воздуха во Французской Гвиане. Во время своего пребывания в Синнамари он делал заметки, а в Англии, как опытный специалист, составил подробный меморандум. В конце он писал, что, судя по всему, достаточно будет двенадцати-четырнадцати миллионов, чтобы добиться приемлемых результатов.

Этот меморандум потряс Бонапарта: он едва слышал рассказ Реаля об аресте и допросе Пишегрю. Когда советник закончил, первый консул протянул ему прочитанный документ.

— Прочтите это, — велел Бонапарт.

— Что это?

— Это работа невинного человека, который, как иногда случается, оказался втянут в преступление. Вдали от Франции, вместо того чтобы думать о мести, он мечтал о славе и процветании своей отчизны.

— А, — промолвил Реаль, бросив взгляд на бумаги, — это какой-то доклад о Гвиане и способах оздоровления наших земель.

— Вы знаете, кто его автор?

— Нет, он здесь не указан.

— Так вот, это Пишегрю. Будьте с ним вежливы, говорите с ним, как подобает говорить с человеком его положения, постарайтесь завоевать его доверие, заведите речь о Гвиане и Синнамари. Я близок к тому, чтобы отправить его туда губернатором и дать ему кредит на десять-двенадцать миллионов, чтобы он реализовал свои замыслы.

И Бонапарт оставил Реаля, совершенно ошарашенного решением первого консула относительно человека, заслужившего смертный приговор.

Пишегрю из двух противников был более опасным, но он утратил уже часть своей популярности. Вот почему Бонапарт относился к нему с меньшим недоверием, чем к Моро, пользовавшемуся огромным влиянием. Желая завоевать общественное мнение, Бонапарт решил быть великодушным с обоими: помиловать Моро и наградить Пишегрю. А потом он мог бы расправиться с остальными врагами, уже не придавая значения никаким шептунам.