Шевалье де Сент-Эрмин. Том 2

XC ПОРТ КАДИС

17 октября 1805 года император, отослав уже в Париж две пушки и восемь знамен, захваченных в сражении у Гюнцбурга, вступил в Мюнхен, осадил Ульм и вступил в бой у Эльхингена принесший титул герцога маршалу Нею. В день этого сражения и прежде чем Император отправил Сенату сорок знамен, шлюп под американским флагом вошел в Кадис, где стоял флот под командованием адмирала Вильнева.

В порту со шлюпа стали выяснять, где стоит на якоре корабль «Грозный», им сказали, что судно с таким названием бросило якорь у подножия крепости. И так как к нему нельзя было иначе подплыть, на шлюпе решили отрядить в гости лодку: капитан шлюпа, которого в ней спустили на воду, приказал грести к «Грозному».

Когда они уже подплывали, с корабля их окликнул вахтенный офицер. Из лодки ответили, что капитан шлюпа «Нью-Йоркский скороход» везет для капитана Люка новости из Индии и письмо губернатора острова Франции. Как только капитан Люка узнал о пришельцах, он вышел на палубу и сигналом пригласил офицера, находившегося в лодке, к себе на корабль.

Офицером в лодке был Рене.

В одно мгновение он по лестнице взлетел па борт. Капитан Люка принял его вежливо и вместе с тем чуть свысока, что всегда, особенно среди моряков, считается проявлением высшего шика.

Капитан Люка спросил у Рене, не желает ли он побеседовать с глазу на глаз, и, получив утвердительный ответ, пригласил спуститься в каюту. Едва они остались наедине и дверь каюты за ними закрылась, Рене достал письмо и протянул его Люка. Тот заскользил взглядом по письму:

— Мой друг генерал Декан дал такую рекомендацию, что мне только остается спросить у вас, что я могу для вас сделать, чтобы угодить вам.

— Капитан, вы собираетесь через три или четыре дня дать большое морское сражение; признаюсь, я участвовал лишь в мелких сражениях и стычках и всегда мечтал быть в гуще какой-нибудь крупной европейской баталии, чтобы заслужить себе хоть какое-то имя в Европе: оно известно только в водах Индийского океана.

— Да, — ответил Люка, — мы собираемся вступить в сражение, в котором, будьте уверены, ваше имя может запомниться в любом случае: суждено ли вам погибнуть или выжить. Могу ли я вас просить, не по долгу службы, но из дружеских побуждений, рассказать некоторые детали вашего морского прошлого?

— Видите ли, капитан, мое морское прошлое едва насчитывает два года. Я плавал с Сюркуфом. Я участвовал в том известном сражении, когда с командой в сотню человек и шестнадцатью пушками нам удалось захватить «Штандарт», на котором было сорок восемь пушек и четыреста пятьдесят человек. Затем я командовал этим маленьким шлюпом, на котором совершил путешествие в Бирму. Возвратившись на остров Франции, я имел честь выручить Сюркуфа, вступившего в бой с двумя английскими кораблями, и захватил один из этих кораблей, вооруженный шестнадцатью пушками и с командой в шестьдесят человек, тогда как моя насчитывала восемнадцать.

— Я хорошо знаю Сюркуфа, — сказал Люка, — это один из самых отчаянных наших корсаров.

— Вот письмо от него, на случай, если я встречусь с вами.

И он показал капитану «Грозного» письмо, врученное ему Сюркуфом.

Люка с величайшим вниманием прочел его от первой строки до последней.

— Сударь, — сказал он, закончив читать, — поскольку отзывы Сюркуфа о вас столь же хвалебные, вы, должно быть, действительно необыкновенный человек. Он мне пишет, что из пятисот тысяч франков добычи, полагавшейся вам, вы оставили своим матросам четыреста тысяч, а остальные сто тысяч отдали бедноте; все это предполагает вашу удачливость и, как следствие, призвание к морскому делу, на которое вы ступили простым пиратом с намерением сделать карьеру скорее, чем на государственной службе. К сожалению, я могу пригласить вас на «Грозный» лишь третьим помощником капитана.

— Это много больше того, на что я рассчитывал, капитан, и я признателен за ваше предложение. Когда я могу приступить к своим обязанностям?

— Когда пожелаете!

— Как можно скорее, капитан; пахнет порохом, а я убежден, что через три-четыре дня я здесь увижу то самое большое сражение, в поисках которого прибыл из другого полушария. Водоизмещение моего корабля слишком мало, чтобы он оказался хоть сколько-нибудь полезен в предстоящем деле. Я вернусь на борт; отправлю его во Францию и вернусь на ваш корабль.

Люка встал и с приятной улыбкой произнес:

— Я жду вас, лейтенант.

Рене с чувством пожал обе его руки, бросился к лестнице и вскоре был на борту своего шлюпа.

Он немедленно вызвал к себе Франсуа.

— Франсуа, — обратился Рене к нему, — я остаюсь. Я вверяю тебе свой шлюп: отведи его в Сен-Мало. Вот папка, в которой находится мое завещание: на случай, если я буду убит, — ты найдешь там свое имя. Кроме портфеля есть еще и мешочек с каменьями: если меня убьют, отнеси его мадемуазель Клер де Сурди; она живет со своей матерью графиней де Сурди в собственном особняке, который выходит одной стороной на набережную, а другой — на улицу Бон.

В мешочке письмо, объясняющее происхождение камней; но не вручай эти каменья и не открывай мое завещание, пока не получишь официального уведомления о моей смерти. Я заранее вписал в патент судна твое имя как действительного владельца: оставайся его хозяином в течение года. В выдвижном ящике секретера найдешь двенадцать золотых слитков в тысячу франков каждый: они помогут тебе выжить этот год. Если тебя задержат англичане, оправдывайся американским происхождением корабля, а если они спросят обо мне, расскажи, что, встретив флот Нельсона, я предпочел остаться на одном из его кораблей. Прощай, дорогой Франсуа, обними меня. Пусть мне принесут мое оружие. Попутного ветра тебе по пути в Сен-Мало. Как только будешь там, немедленно доставь новости от Робера для мадам Сюркуф.

— Это значит, — отвечал Франсуа, пытаясь скрыть тыльной стороной своей большой руки лицо, — это значит, что вы не настолько любите меня, чтобы оставить рядом с собой, меня, который последовал с вами на конец света и даже дальше. Черт возьми! Бросая меня, вы просто разбиваете мое сердце!

И этот славный человек захлебнулся в рыданиях.

— Я тебя оставляю, и это значит, — ответил Рене, — что я тебя считаю единственным своим другом, потому что ты единственный, на кого я могу положиться, потому что этот портфель стоит полмиллиона, а камни — триста тысяч, потому что, доверяя эти вещи тебе, я буду спокоен за их судьбу так же, как если бы они оставались у меня. Пожмем же друг другу руки, как двое порядочных людей. И будем любить друг друга, как положено двум славным сердцам. Давай же обнимемся, как два добрых друга. Ты проводишь меня на борт «Грозного», и ты будешь тем, с кем я попрощаюсь последним.

Франсуа видел, что решение Рене принято и принято бесповоротно. А тот собрал весь свой арсенал, состоявший из карабина, двухзарядного ружья и абордажного топора; потом, созвав команду на палубу, объявил о своем новом положении и о их новом капитане.

При этом известии команду охватила печаль; но Рене объявил всем, что в течение года ничего в их судьбе не поменяется: они будут получать то же вознаграждение, что и раньше, и останутся на борту «Нью-Йоркского скорохода». Слыша от матросов заверения в вечной преданности, он в сопровождении Франсуа и шестерых гребцов спустился в лодку.

Через десять минут он предстал перед капитаном Люка.

На его глазах друзья попрощались.

Слезы подчиненного в минуту прощания — красноречивая характеристика человеку. Вот и сейчас, видя обожание, с которым команда относится к Рене, слезы на глазах у Франсуа и сожаления из уст других матросов, капитан Люка мог составить представление о том, как привязана команда к его третьему помощнику. Когда сопровождавшие собирались покинуть его корабль, Люка подошел к стене, снял с нее очень красивую морскую пеньковую трубку и вручил ее Франсуа. Последний, зарыдав еще горше, не зная, как выразить свою признательность, вышел, не сказав ни слова.

— Мне нравится такой способ выражения отношения к человеку, — сказал Люка, — и вы, должно быть, благородный юноша, раз уж вас так любят. Давайте же, садитесь, поговорим.

И, подавая пример, сел первый, начав взглядом пристально изучать все вооружение Рене — его двухзарядное гладкоствольное ружье, карабин с нарезным стволом и абордажный топор.

— Жаль, что я раздал все свое вооружение друзьям на острове Франции, — иначе я мог бы вам предложить кое-что достойное вас; сейчас же у меня остались три этих предмета, выбирайте любой из них…

— Говорят, что вы — замечательный стрелок, — ответил Люка, — оставьте себе ружья, а мне дайте топор, надеюсь, в предстоящем сражении я прославлю его.

— О предстоящем сражении: не кажется ли вам это решение слишком опрометчивым?

— Медлить нельзя, черт возьми, — ответил Люка, — император послал к Вильневу, чтобы тот подготовил объединенный французско-испанский флот к экспедиции в Картахену на соединение с контр-адмиралом Сальседо, а из Картахены — в Неаполь, чтобы высадить находящиеся на борту войска, а тем — объединиться с армией генерала Сен-Сира. «Наша задача состоит в том, — добавил император, — чтобы всякий раз, когда вы встретите превосходящие силы противника, атаковать их без промедления. Вступайте в решающее сражение с ним; не забывайте, что успех всей операции в значительной степени зависит от того, как скоро вы покинете Кадис. Мы надеемся, что вы сделаете все для того, чтобы выступить не задерживаясь, и можем пожелать вам в этой экспедиции большей отваги и большей дерзости». Император, без всякого преувеличения, думает о Вильневе как о человеке, которого скорее надо подгонять, нежели сдерживать. В то же время император приказал вице-адмиралу Росильи отправиться из Парижа в Кадис и принять командование объединенным французско-испанским флотом, если застанет его в Кадисе, и поднять адмиральский штандарт над «Бицентавром», а Вильнева отправить в Париж, чтобы последний держал перед Императором ответ за свои действия.

— Дьявол, — вырвалось у Рене, — положение тяжелое.

— Посему, — продолжил Люка, — адмирал Вильнев созвал военный совет; французскую эскадру представляли командующие подразделениями, контр-адмиралы Дюмануар и Магон и капитаны Космо, Мэстраль, Девиллегри и Приньи: они явились, чтобы доложить о состоянии кораблей и о своих страхах и надеждах.

Люка, пустившийся было в пространное повествование, внезапно вскочил на ноги и встал перед Рене:

— Вы знаете, что сказал Император?

— Нет, капитан, я ничего больше не знаю: вот уже два года, как я нахожусь далеко от Франции.

— «Англичане, — сказал он, — покажутся мелочью, если во Франции найдутся два или три адмирала, готовые умереть». Так вот, хоть мы и не адмиралы, предстоит доказать Императору, что в отсутствие адмиралов, желающих умереть, есть капитаны, знающие, как умирать.

Люка все еще беседовал с Рене, когда в каюту вошел офицер.

— Капитан, — сказал он, обращаясь к Люка, — подан сигнал всем капитанам собраться на флагманском корабле.

— Хорошо, прикажите спустить шлюпку, — ответил Люка.

Шлюпку подали, и она, как и лодки остальных капитанов пяти или шести судов, не приглашенных накануне на военный совет, поплыла к «Бицентавру».

Тем временем Рене показали каюту третьего помощника, в которую его временно поселили. Это было светлое и просторное помещение, куда более удобное для жизни, чем его капитанская каюта на «Нью-Йоркском скороходе». Едва он закончил расставлять два-три дорожных сундука, прихваченных с собой, как на борт вернулся капитан Люка. Рене не дерзнул явиться к нему без приглашения, но после разговора, который произошел между ними, он не сомневался, что капитан удостоит его второй встречи.

Он не ошибся: через пять минут после своего возвращения Люка вызвал его к себе.

Рене почтительно ждал, когда первым заговорит капитан.

— Ну что ж, — сказал ему Люка, — это произойдет завтра или послезавтра. Адмирал так и ответил: «Если ветер позволит выступить завтра, выступим уже завтра». Только что получено предупреждение: Нельсон отпустил шесть своих судов к Гибралтару; еще он пригласил к себе на борт адмирала Гравину и, уединившись с ним на некоторое время, распорядился вызвать капитанов, которые не присутствовали на совете, чтобы приказать им встать под паруса. Вот что означал сигнал, который я получил.

— Будут ли ко мне какие-нибудь особые поручения? — спросил Рене.

— Послушайте, — ответил Люка, — вы не знаете ни моего корабля, ни моих людей. Начните со знакомства с ними и ждите. Вы известны как превосходный стрелок: расположитесь на палубе, на какой-нибудь высокой точке, которую подберете сами, откуда можете обнаружить вражеский корабль, с которым нам придется иметь дело. Валите оттуда столько золотых эполет, сколько будете в состоянии, если дело подойдет к абордажу, испрашивайте разрешения только у собственного духа. Я смотрю на ваш топорик, и он внушает мне зависть. Я поручил принести к вам в каюту мою абордажную саблю. Она слишком велика для меня, — добавил Люка, смеясь своему маленькому росту, — вот вам она будет кстати.

Они поклонились друг другу, и Рене удалился к себе.

В каюте он нашел большую тунисскую саблю дамасской стали с большим согнутым клинком. Это был превосходной закалки клинок, из тех, держа который можно было одним движением рукояти разрубить надвое тонкий индийский платок, подброшенный в воздух.

Но ко времени отплытия обнаружилось, что за два с половиной месяца стояния в Кадисе и у его берегов среди матросов ширилось дезертирство, а испанские команды и вовсе уменьшились на десятую часть.

Еще день прошел в поисках дезертиров на улицах Кадиса, и часть беглецов была возвращена на корабли, однако, большинство их закончили свою войну.

В семь утра 19-го числа отплыли из Кадиса.

Нельсон знал об этом: он с большей частью своего флота уже расположился в шестнадцати лье к северо-западу на тот случай, если Вильневу удастся первым проникнуть в воды пролива и он получит возможность избежать встречи с англичанами, возьмет направление на пролив и попытается перекрыть его для них. Но отплыть из Кадиса было делом непростым. За шесть лет до Вильнева адмирал Брюи уложился в три дня, чтобы покинуть воды Кадиса.

Вскоре штиль и течение мешали движению эскадры: 19-го октября только восьми или девяти кораблям удалось пройти фарватер.

На следующий день, 20-го, поднявшийся легкий юго-восточный бриз несколько облегчил выход эскадры; погода, замечательная и тихая накануне, теперь обещала сильный юго-западный ветер; но несколько часов благоприятного ветра должны были привести эскадру к ветренной стороне мыса Трафальгар, а шторм, который мог застать флот Вильнева здесь, если бы он дул с востока на юго-запад, мог только благоприятствовать его планам.

В десять утра последние французские и испанские корабли были уже далеко от Кадиса. Английский флот расположился в нескольких лье от мыса Спартель, охраняя вход в пролив.

В это время Вильнев, решивший больше не отступать, написал свое последнее донесение адмиралу Декре:

«Вся эскадра под парусами… Ветер зюйд-зюйд-вест; но я думаю, это всего лишь ранний утренний ветер; мне сигналят восемнадцать парусов. Посему очень вероятно, что вести о нас вам донесут жители Кадиса. Я не руководствовался, сударь, ничем другим, как своим стремлением соответствовать в своих дедах намерениям Его Величества и приложить все усилия, на которые я только способен, чтобы рассеять недовольство, которым он проникся после недавних событий настоящей кампании. Если она окажется успешной, я буду страдать от своего неверия в то, что все так и должно было идти и все было предусмотрено и просчитано во имя высшего блага Его Величеством».