Шторм

ЙОН БЕЗРОДНЫЙ

Мы решили, что Шторму надо найти какую-нибудь работу в газете, хотя бы для вида; везде же есть колонки типа «люди на дороге» — «жизнь в стране» — «большое и малое» — достаточно лишь позвонить парочке веселых людей или съездить на место с фотографом, расспросить детей в детском саду, как они готовятся к Рождеству, или перевести небольшие заметки из зарубежных газет и журналов — вот и все, рубрика готова, и мы знали, что Шторм должен с этим справиться. Ему нужна какая-нибудь работа, какой-то источник доходов, и, как я понял со слов Сигурбьёрна, Шторм сам неоднократно говорил, что хотел бы заниматься чем-то подобным; видел себя журналистом, степным волком больших городов; это работа для одаренных, но саркастичных, нечестолюбивых и пьющих людей…

Мы полагали, что найти Шторму такую работу будет нетрудно. Один мой знакомый работал редактором в воскресной газете, я позвонил ему и расхвалил Шторма, опыта, конечно, у него нет, но в способностях не откажешь, дерзок, превосходно владеет словом. Редактору все эти рекомендации явно пришлись по душе, но он сказал, что самостоятельно таких вопросов не решает и должен поговорить с издателями и исполнительным директором. «Но я думаю, они меня послушают, — уверенно сказал редактор. — Человек нам нужен, по крайней мере на время, на испытательный срок…»

Вот все и уладилось, подумал я, и представляете, когда я позвонил редактору через четыре дня, как мы и договаривались, он сказал, что дело, похоже, в шляпе, он предложил взять Эйвинда на работу с четырехмесячным испытательным сроком, и нужные люди на это согласились.

Я сообщил об этом инициативной группе и Шторму, когда тот позвонил мне вечером, — теперь он звонил мне ежедневно, и я чувствовал, что он сгорает от нетерпения…

Но через несколько дней меня ждало полное разочарование: позвонил все тот же редактор, он был мрачен и, выслушав мои шуточки насчет будущего пулитцеровского лауреата, который как раз пакует в Дании орудия письма и готовится бороться с исландским ханжеством и лицемерием магией слова и искусством слога, сказал, что звонит именно по этому делу; выяснилось, что возникли непредвиденные трудности.

В газете шла обычная летучка, и в конце редактор мимоходом упомянул, что скоро, вероятно, придет новый человек, которого ему очень рекомендовали, Эйвинд Йонссон. И вдруг слово взял один сотрудник, Колбейн, он долгое время был весьма назойливым журналистом, а теперь занимается в основном версткой…

— Я его немного знаю, — вставил я, — думаю, они со Штормом старые и хорошие друзья.

— Друзья?! Колбейн говорил по-другому. Он начал рассказывать о том, какое Шторм ничтожество. Ничем не примечательный, ленивый и самовлюбленный, к тому же фальшивый и капризный; непременно обманет или соврет, как только представится случай.

— Это какая-то ерунда, — сказал я. — У него явно зуб на Эйвинда, хочет его опустить.

— Возможно, — ответил редактор, — но речь его произвела впечатление. В частности, он назвал одного человека, на которого Шторм якобы переложил свои векселя, зовут его Солмунд, мы с ним раньше вместе работали.

— Слушай, я попытаюсь разобраться, — предложил я, — наверняка все еще можно исправить.

— Попытайся, будь добр. Ведь издатели ни за что не возьмут такого в газету, пока все не будет опровергнуто.

Я, конечно, тут же позвонил Эйвинду и все ему рассказал, Шторм даже онемел, никак не мог понять, что такое, с чего бы это его старый приятель Колбейн понес такую чушь.

— Что это на него нашло? — поинтересовался он.

— Он упоминал какой-то вексель или векселя, которые ты вроде как заставил Солмунда Аксельссона подписать совместно с тобой перед отъездом в Данию, а потом все обязанности легли на него.

— Что? Это недоразумение какое-то. У меня был неоплаченный вексель, за который Солмунд поручился, он иногда делал мне подобные одолжения, но я всегда пунктуально платил, а когда мы уезжали, оставалась моя зарплата, которую я должен был получить в начале следующего месяца, и у Стефании тоже, и я попросил нашего друга Ислейва забрать эти деньги и заплатить по векселю. Но я помню, там возникало некоторое недоразумение, Ислейв, кажется, отправился тогда в какое-то путешествие, так что это немного затянулось, но проблема давно разрешилась. Да и вообще не было никакой проблемы!

— Недоразумение, говоришь?

— Послушай, богом клянусь. Мне бы никогда такое и в голову не пришло. У меня, конечно, есть недостатки, но это просто запредельно. Можешь поверить.

— Успокойся, я тебе верю. Но надо как-то уладить это дело, приезжайте на следующей неделе, как договорились, квартира готова.

Мы попрощались. Я описал ситуацию Сигурбьёрну Эйнарссону, знавшему Эйвинда лучше других. Спросил, верит ли он, что Шторм мог так поступить. Вдруг ему вообще нельзя доверять. Однако Сигурбьёрн считал, что можно. Несмотря ни на что. Эйвинд, мол, не такой, как все, не типичный обыватель, но в то же время невозможно поверить, что он способен обманывать друзей. Сигурбьёрн сказал, что иногда давал ему в долг и Шторм всегда все возвращал. В результате решили, что Сигурбьёрн позвонит Колбейну, растолкует ему историю с векселем, что Ислейв просто немного задержался с выплатой, в основном по недоразумению; напомнит Колбейну, что обвинения в краже и обмане — дело весьма серьезное и с такими вещами нужно поосторожнее, особенно если это может помешать человеку получить работу…

Сигурбьёрн пошел к себе в кабинет или, вернее, в свой закуток, через стекло было видно, что он набрал номер, поднес к уху трубку, зашевелил губами, наверное, представился; полагая, что дело очень простое, я занялся чем-то другим и ждал, когда Сигурбьёрн закончит разговор и сообщит, что все улажено. Но он торчал на телефоне, временами повышал голос, словно хотел до кого-то докричаться, а когда я посмотрел в его сторону, увидел, что он бледен, но лицо пошло красными пятнами, как обычно бывает от сильного душевного напряжения, и мне показалось, что прошла целая жизнь, прежде чем он наконец положил трубку, встал, громко отодвинув стул, и вышел.

«Ну, как все прошло?»

Сигурбьёрн опустился на стул. Он действительно был поражен. Сказал, что в такую передрягу никогда еще не попадал. Он не только не уладил недоразумение, но еще и получил такой выговор в адрес Эйвинда и в свой собственный, что чувствует себя совсем обессиленным.

«И в свой адрес тоже?»

Ну да, Колбейн сказал, что слышал о нем и знает, что в Дании тот связался с этим змеиным языком, Эйвиндом Йонссоном; и что слухи об их высокомерии и злословии дошли даже до Исландии; еще Колбейн добавил, что негоже какому-то молокососу звонить ему и защищать этого мерзавца и негодяя Эйвинда Шторма, поскольку он знает этого типа вдоль и поперек.

«И тебе не удалось ничего уладить?»

Нет, Колбейн орал, что никакое это не недоразумение, не пожелал ничего слушать, твердил, что, мол, вексель был не один, и хорошо еще, если хотя бы два, и это лишь верхушка айсберга; что он может рассказать истории и похуже, например, как тот купил посудомоечную машину за счет своей больной матери, вынудив ее сидеть на голодном пайке!

— Посудомоечную машину за счет матери? О подробностях расспросил?

— Нет, не удалось, он был на взводе и болтал без умолку.

— И ты не разъяснил ему, что Ислейв обещал получить его деньги и заплатить по векселю, но произошла досадная задержка из-за какого-то недоразумения?

— Я пытался, но, как только я упомянул Ислейва, Колбейн сказал: «Ради всего святого, не надо впутывать сюда этого несчастного мальчика! Он и так несет тяжелый крест, так что нечего обвинять его еще и в небрежности!» Он повторил это трижды, почти слово в слово, едва лишь я пытался вернуться к этой теме.

Мы согласились, что эту затею стоит бросить. Нельзя позволить таким идиотам, как этот Колбейн, разрушить наш замысел, из ненависти и злобы вредить Эйвинду. Поэтому мы решили пойти другим путем; нам казалось, что найти Эйвинду работу будет нетрудно, хотя идея с воскресной газетой, похоже, на время накрылась.