Шторм

СИГУРБЬЁРН ЭЙНАРССОН

Все шишки за общую халтуру посыпались на меня, но я не мог нести ответственность за все. Проект «Кромешная тьма», похоже, провалился и стал поводом для горьких шуток; если вдруг кто-то упоминал, что издательству нужен бестселлер, какой-нибудь остряк тут же отзывался: «А не поговорить ли нам с Эйвиндом Штормом?!», присутствующие смешливо фыркали, и мне казалось, что все смотрят на меня. Еще мне казалось, что начальство, взявшее меня в свое время на работу по большой дружбе, стало относиться ко мне холоднее. Сначала я думал, что это всего лишь фантазия, и старался сдерживать паранойю, но постепенно убедился в том, что интуиция меня не подвела — заработала какая-то комиссия по наведению порядка и реорганизации фирмы, и стало известно, что планируется сократить наборно-компьютерный отдел, я был первым кандидатом на вылет.

К тому же я заскучал по своему малышу в Оденсе — Улла исправно его фотографирует и даже прислала мне видео, ему там три года, ходит такой в комбинезоне, таскает за собой медвежонка, складывает какие-то кубики, улыбается от уха до уха и под конец, после долгих уговоров Уллы, говорит «привет, папа». Иногда мы на вполне мирных нотах разговариваем по телефону, в основном, конечно, о сыне, я всегда стараюсь ему что-нибудь передать; однажды спросили друг у друга, как дела, — она перешла на новую работу и очень ей довольна, а я вскользь упомянул, что наверняка вот-вот потеряю свою, и тогда она сказала: «Здесь, в Оденсе, постоянно нужны компьютерщики. Ты мог бы пожить у нас… для начала». Больше никто ничего не сказал, это у нее вырвалось, но я по всему чувствовал, что она это серьезно. А поскольку мама моя умерла, в Исландии меня больше ничего не держало, а в Дании у меня был сын…

Видео я смотрел у Эйвинда и Стеффы, у меня самого магнитофона не было. Мне показалось, что Шторм как-то плохо выглядит, глаза красные, нервный. Когда я пришел, он глотал таблетки от язвы и какие-то микстуры, сказал, что постоянно жжет в груди. Мы немного поговорили, собственно, говорил преимущественно он один, был раздражен, потому что издательство обмануло его по всем вопросам, злился еще и на то, насколько они нерадиво продвигают его книгу — рекламы мало, давно уже пора выпустить ее в мягкой обложке, ничего не делается для того, чтобы попытаться вывести ее на зарубежные рынки, а весь остальной написанный в Исландии смехотворный мусор издается не только здесь, но и по всей Скандинавии и даже шире. И почему «Кромешную тьму» не номинировали на премию Совета министров Северных стран? Спросил, читал ли я те две книги, которые Исландия представила в этом году — по его мнению, ужасное барахло. Шторм считал все это частью затеянной против него клеветнической компании, не в последнюю очередь после того, как стала популярной его пьеса; в Исландии так всегда: когда появляются серьезные шедевры, все лишь пожимают плечами, делая вид, что не замечают их; датчане называют это «Janteloven»[82], американцы — «a confederacy of dunces» — «сговором остолопов»[83].

Так он болтал без умолку. Потом ушел. Обещал Бьялли встретиться с ним в Кинобаре. Сказал, что они «замутили проект». А я остался со Стеффой и ребятами, мы вместе посмотрели видео с моим мальчиком — Эгоном Ньялем Эйнарссоном Ларссеном. Потом мы со Стеффой пили кофе, она очень беспокоилась за Эйвинда, поскольку тот не спал по ночам, он вообще плохо переносил раздражение и стресс. Я поинтересовался, что за «проект» у них с Бьялли; его все знают, он солист известной группы, как сказала Стефания, группа решила заказать Эйвинду написать свою историю. Они были уверены, что он и только он подходит для этой работы. А потом Стефания посмотрела на меня с грустным, но решительным выражением лица, которое сказало все: именно Шторм напишет книгу! «И Эйвинд собирается за это взяться?» — спросил я. «По крайней мере, ведет переговоры об авансе», — ответила она.

Мне было стыдно перед издательством за то, что привел к ним Шторма, но теперь я испытал еще более сильные угрызения совести перед его семьей. Все это казалось мне невыносимым. Я так скучал по светлым временам в Оденсе.