Sindroma unicuma.Предновогодье. Внутренние связи

Это могла быть 14.2 глава

Я нерешительно потопталась с подносом у кассы, не зная, то ли сразу направиться к сиятельной компании, то ли сделать вид, что временно ослепла.

Трудный выбор сделала светленькая. Заметив меня, она что-то сказала, и обе девицы принялись изучать мой наряд. На лице подружки Мелёшина застыло кислое выражение, а сам он, заложив ногу на ногу, поигрывал по столешнице пальцами и любовался процессом постукивания.

Поставив поднос, я уселась, придвинув с грохотом стул. Брюнетка скривилась, будто хины объелась. Сегодня девицы опять уминали жалкие салатики. Мелешин изволил откушать свой обед, но сок недопил. Значит, предстояло давиться едой под взглядами трех пар глаз, три из которых не горели дружелюбием.

— Сообразительная обезьянка, — хмыкнула Эльза. — Не пришлось свистеть, сама прибежала.

Я взяла ложку. Главное, не обращать внимание. Главное, пропускать мимо ушей.

— И вдобавок молчит, — добавила светленькая. — Какая прелесть! Прикусила язык и слушает, о чем говорят умные люди.

— Она вчера наговорилась. Хорошего помаленьку.

Рука сжала ложку. Никто не испортит мой обед.

— Ой, — сказала вдруг светленькая, — чувствуете? Чем-то пахнет.

— Одна чушка не мылась полгода. Или год, — сострила Эльза, и девицы дружно рассмеялись.

Отложив ложку, я уставилась в тарелку с супом. В груди медленно, но верно нарастало нечто темное и нехорошее.

— И все-таки, пахнет, — не унималась светловолосая и мечтательно закрыла глаза. — Розами, как на даче у деда.

Я изо всех сил прикусила губу, чтобы не высказать свое мнение о деде и о розах.

Брюнетка принюхалась и сказала:

— Нет, пахнет сандалом и мускусом. Ароматом желания.

Облизнув ярко-красные губы, она послала многозначительный взгляд Мелёшину, однако тот не принял эстафету и бросил брелок на стол.

— Вот ключи. Подожди в машине. Я скоро буду.

Девица надула обиженно губы:

— Из-за этой кикиморы мне пришлось отложить окончательную примерку, а ты предлагаешь подождать?

Я с грохотом отъехала на стуле. «Сейчас встану, — мелькнула мысль, — и вылью ей суп на голову».

— Не хочешь в машине, жди у Списуила, — обронил Мелёшин.

Продышавшись, я снова с грохотом придвинулась к столу. Светленькая скривилась.

— Тебя, убогая, манерам не учили? Здесь не сарай.

Я открыла рот, чтобы достойно ответить, но, натолкнувшись на холодный взгляд Мелёшина, промолчала.

— Одно радует, — вздохнула притворно Эльза, поднимаясь из-за стола, — тебе, Мэл, попалась быстрообучаемая особь. Приказали закрыть рот, она и не вякает.

Внезапно девица опустилась на краешек стула.

— А я-то думаю, что с ней не так? Глаза б*ядские, мочой набрызгалась и губки навазюкала. Значит, успела урвать женского счастья, да? Кто постельку-то греет? Задохлик белобрысый? Второй день зенки пялит, изошел слюной, — понесло ее как базарную бабу.

У меня потемнело в глазах. Мозг отключился, оставив условные рефлексы, а именно: желание броситься на брюнетку, подравнять ей челку и заткнуть выдранными волосьями незатыкающийся рот. Однако меня придавили к стулу невидимые гири, не позволяя сдвинуться ни на миллиметр.

— Эльза, тебе пора, — напомнил Мелёшин ледяным тоном.

Пелена гнева постепенно растворилась, проясняя зрение, зато началась нервная трясучка. Брюнетка схватила ключи и, вскинув сумочку на плечо, пропела, не обращая внимания на холодность приказа:

— Не задерживайся, милый. Жду.

Она поплыла к выходу из столовой в сопровождении подружки, а Мелёшин, не удосужившись проводить возлюбленную горячим взглядом, сжимал и разжимал кулак, уставившись в одну точку.

— Ну? — В его голосе сквозила еле сдерживаемая ярость.

Что значит «ну»? Это мне нужно вопрошать, гневно и оскорбленно.

— Может, соизволишь снять grandi graviti[15]? — поинтересовалась я нагло. — Выходит, начались тренировочки?

Мёлешин хлопнул ладонью по столу, сбрасывая невидимые кандалы, и по конечностям разлилась непривычная легкость.

— И на том спасибо. — В отместку я тоже закинула ногу на ногу и сложила руки на груди. Наши позы стали зеркальным отражением друг друга, с той лишь разницей, что теперь Мэл постукивал пальцами по столешнице, пробегая хмурым взглядом по мне сверху вниз и обратно.

На безымянном пальце холеной руки красовалось тонкое изящное колечко. Мужчины нечасто украшают руки женственными безделушками, если безделушки не являются подарком человека, занимающего особое место в жизни.

Проследив за направлением взгляда, Мелёшин сжал пальцы в кулак, а потом и вовсе убрал руку со стола.

— Первое. С понедельника сидишь на лекциях впереди, — скомандовал он.

— Куда уж ближе?

— Впереди — значит, передо мной.

— Зачем? — изумилась я.

— Не обсуждается, — отрезал Мелёшин.

Подумаешь, нашелся приказчик. Зато не запретит задрать надменно нос.

— Второе. В столовой садишься рядом. Не хватит места — будешь стоять.

Я аж как огнедышащий дракон задышала, услышав приказание.

— Чтобы прибирать за маменькиным сыночком?

— За маменькиным и за папенькиным. И за тем, на кого покажу.

— Ну, давай уже, скажи всем! Зачем ходить вокруг да около? — выплеснула я свой страх, не выдержав. Наверное, громко воскликнула, потому что редкие студенты начали оглядываться.

— Будешь орать, надену lagus[16], — осадил Мелёшин.

Я поперхнулась. Вот оно, упоение властью, что со всей очевидностью горело в его взгляде. То, ради чего Мэл не поленился прийти в столовую, хотя должен был везти свою гюрзу на примерку платья.

Встав, я наклонилась к Мелёшину:

— Хочешь утопить — топи. Знаешь же, что не смогу сопротивляться. Но делай быстро, сил нет смотреть на твою довольную рожу.

— Сядь! — приказал он.

Черта с два!

Тогда Мелешин встал сам. Выше меня почти на голову, — заметила я машинально. Зеленые ободки в глазах обжигали, неестественно фосфоресцируя, а лицо скривила ухмылка.

Я отступила, спасовав, и уперлась в стол.

— Заруби на носу — я не стукач и никогда им не был. Но долг взял и в довесок к нему согласие, сама знаешь, на что.

Ага, одним ударом обе шашки в дамках: и мой должок при нем, и цирковую зверушку заполучил.

— Я не соглашалась! — пискнула над нависшим Мелёшиным.

— Почему промолчала и на колени встала? — усмехнулся он.

Опустив глаза, я закусила губу. И сказать-то нечего.

Зазвонил телефон. Мелёшин сбросил вызов и, как ни в чем не бывало, снова уселся.

— Ешь, — кивнул на поднос. — Обед остывает.

Пусть хоть заледенеет — не собираюсь давиться под инквизиторским взглядом дрессировщика.

Я повертела ложку в руке. Итак, Мэл признал, что не будет распространяться о моей бестолковости. Значит, один камень долой с натруженных плеч.

— Когда я верну долг?

— Узнаешь. Это ты обвалила люстру в холле?

— С чего ты взял? — спросила я быстро. Чересчур быстро.

— Надо же, — усмехнулся Мэл, сцепив пальцы в замок и размяв их с хрустом. — Поразительно.

— Не вижу ничего поразительного. В конце концов, дашь мне поесть или нет? Сам налопался до отвала, ишь лицо лоснится.

Мелёшин поднялся, закинул на плечо сумку.

— Жуй, не торопись. Вдруг подавишься и не уберешь тарелки? Кстати, это твоё, — кивнул на оставленные подносы и утопал.

Я ела ледяной суп и раздумывала над тем, что, пожалуй, стоит заняться сеансами медитации. Если каждый разговор с Мелёшиным и его компанией будет подводить меня к грани нервного срыва, то поседею раньше времени и не доживу до светлого мига, чтобы показать отцу аттестат. По крайней мере, после однозначного ответа Мелёшина, шансы получить корочку резко возросли. А долги — дело временное.

С подпорченным настроением я появилась в библиотеке. Успокаивал один, вернее, два результата: с грехом пополам удалось поговорить с Мелёшиным, и в ходе плодотворной беседы выяснилось, что он не собирался меня закладывать, зато собирался взять сполна в другом месте. И уже начал брать. После grandi graviti ступни неприятно покалывало, словно тысячи крохотных иголочек впились в кожу.

А в библиотеке меня ждала еще одна встреча. Петя Рябушкин собственной персоной. Он неуверенно улыбнулся и склонился над книгой. Я же решила, что библиотека — естественное место для знакомства заново. Бросив сумку на стол, уселась рядом с Петей и сказала заговорщическим шепотом:

— Привет!

Парень вздрогнул от неожиданности, покрутил головой по сторонам и тоже заговорщически ответил:

— Привет.

— Я Эва.

Он сдавленно хихикнул.

— Петр. Рябушкин.

Потом, видимо, что-то вспомнил и помрачнел. Снова уткнулся в книгу да еще рукой отгородился. Внезапная холодность покоробила меня.

— Петя, что случилось?

Парень помотал головой и углубился в текст, возя носом по строчкам.

— Петр! — толкнула его в бок. — Если ты не забыл, я твоя должница. Говори честно, что происходит. Вранья не потерплю.

Он с неохотой оторвался от книги.

— Почему Стопятнадцатый занимается с тобой?

Понятно. Нужно срочно соврать, но правдиво и коротко. И на будущее сделать пометку: не забыть, кому и в каких дозах вешаю лапшу на уши.

— Он сказал, что некоторые анализы вышли не очень хорошие. Теперь наблюдают динамику, и чтобы не возникло подозрений, Стопятнадцатый придумал выход. Сильно, конечно, получилось. Меня весь факультет ненавидит.

— Бери шире, — посочувствовал Петя. — Тебе перемывает косточки весь институт. Что там с анализами? Ничего страшного?

— А-а, — махнула я рукой, — жить буду. А тебя не пытали о люстре?

— Нет, — ответил Петя разочарованно. — Даже обидно.

Я посочувствовала парню. Все-таки он оказался настоящим героем, к тому же очень скромным. С каждой минутой моя симпатия к нему росла и крепла.

— А как тебя угораздило связаться с Мелёшиным? — поинтересовался Петя.

Я решила, что бессмысленно скрывать, и коротенько описала подоплеку зависимости от Мэла. Парень покачал головой и, как ни странно, высказался солидарно с Аффой:

— Хорошо, что ты не стала с ними бодаться. От Касторского добра не жди. Если Мелёшин начнет обижать, скажи, я поговорю с ним.

— Спасибо, Петь, но не надо. Сама разберусь. Не хочу подставлять, потому что буду переживать, если с тобой что-нибудь случится, — неожиданно слетело с губ.

Петя пораженно уставился на меня, и мы оба смутились. А я, по-моему, покраснела.

В общем, Петр оказался на редкость доверчивым. Он скушал бы любую приемлемую ложь, разве что, кроме совсем уж фантастических версий. Я немножко покорила себя за хладнокровное вранье, но тут же оправдалась тем, что сочиненная небылица пошла нам обоим на благо, ибо развеяла недопонимание.

Мы неплохо провели время, болтая на отвлеченные темы, и я чуть было не пригласила Петю в гости, да застеснялась убогости общежитского жилища.

Бабетта Самуиловна, глядя на наши посмеивающиеся лица, беспрерывно нервничала и тщетно взывала к порядку, прикладывая указательный палец к губам. Тут я вспомнила об утренней миссии, тем более, два расстегая с изюмом отягощали сумку в ожидании своей участи.

Пора улучшить настроение библиотекарши, сидевшей с разнесчастным видом. Зная, что от её ответа зависело, встану ли сегодня на преступную стезю, я внутренне напряглась, подойдя к столу выдачи книг.

— Вчера я случайно прихватила блокнот, который вы любезно одолжили.

На лице Бабетты Самуиловны отразилось секундное замешательство. Нахмурив лоб, она судорожно вспоминала вчерашний день, а потом всплеснула руками.

— И вы пошли с ним домой? — воскликнула, прижав ладонь ко рту.

Мне не понравилось, что библиотекарша быстро провела параллель между блокнотиком и зубами Монтеморта.

— Оставила в деканате у Стопятнадцатого, — выдала я заранее сочиненную легенду.

— Ох, — осела Бабетта Самуиловна. — Запамятовала предупредить, что канцелярия не подлежит выносу.

Бам-м! — зазвонил колокол в голове, заглушая причитания библиотекарши. Принадлежность блокнота к институтской собственности определила мою участь. Сегодня я стану преступницей.

А Бабетта Самуиловна долго кудахтала по поводу несостоявшегося растерзания Монтемортом одной зоркой студентки.

Распрощавшись с Петей и с облегченно вздохнувшей библиотекаршей, явно обрадованной моим уходом, я направилась вниз. Одевшись, покружила по пустому холлу и погладила наудачу отшлифованную пятку святого Списуила.

Каждый шаг отдавался в ушах барабанами, сердце громко бухало в груди. Решалась моя судьба. Неподвижная туша Монтеморта возвышалась скалой, скрадываемая тенями.

Шаг. Еще шаг. Я застыла в нерешительности.

— Ча-аво тянешься как сопля? — закричал позади тонкий голосок. От испуга сердце улетело куда-то вниз, значительно ниже уровня пола. Наверное, в институтские подземелья. Вот оно, возмездие! Приличные преступники ходят на дело с тщательно продуманным планом, путями отступления и твердым алиби, не так как я — наобум и на авось. А с авосями, как известно, мне никогда не везло.

Я развернулась. Передо мной стояла вахтерша со шваброй в одной руке и ведром в другой.

— И чаво шляются и шляются? — забурчала недовольно. — Силов нету за вами подтирать. Иди отседова.

И начала подталкивать меня шваброй к выходу и к Монтеморту.

— Я это… Что-то забыла… — пролепетала, пытаясь обогнуть рачительную чистюлю. Коленки противно задрожали. Точно говорят, перед смертью не надышишься.

— Забыла она! Раньше надо было думать о забудьках, — напирала вахтерша. — В понедельник придешь и возьмешь. Никуда не денется твое добро.

При слове «добро» я вздрогнула. Знала бы она, что перед ней отпетая уголовница, ни за что не выпустила бы из цепкой хватки. Но вахтерша не знала и поэтому подталкивала к двери.

Принесла же нелегкая бабку! То днем с огнем не сыскать, а то выскакивает из ниоткуда как чертик из табакерки.

Шаг за шагом, шаг за шагом… Всё ближе и ближе, пока негнущиеся ноги не достигли точки невозвращения — Монтеморта разящего. Внезапно темная скала громко всхрапнула, всколыхнулась и… снова замерла.

А меня, с шальными глазами и ватными ногами, вытолкали за дверь, с громким бабахом захлопнувшуюся за спиной.