Sindroma unicuma.Предновогодье. Внутренние связи

Это могла быть 5 глава

Несомненный плюс состоял в том, что месторасположение медпункта перестало быть для меня тайной. К тому же я познакомилась с персоналом, опекающим сие учреждение здравоохранения, вернее, с его единственным медкоммандором — фельдшером Клариссой Марковной или попросту Морковкой, о чем по дороге в обитель медицины успел сообщить спасший меня парень.

А еще у медицинской каталки, на которой я возлежала, стоял мрачный Генрих Генрихович Стопятнадцатый, расставшийся со мной не далее как два часа назад. Рядом с ним нервно переминался с ноги на ногу худощавый подтянутый мужчина с заметной сединой в волосах — декан факультета элементарной висорики, о чем тоже поведал вполголоса мой спаситель.

Сам же он сидел на соседней каталке, обнаженный по пояс и щедро обмотанный бинтами. Именно парнишка выдернул меня из-под падающей люстры и прикрыл собой. Разлетевшиеся осколки стекол порезали ему спину, и фельдшерице пришлось наложить швы в нескольких местах и смазать раны экстразаживляющими мазями.

Спаситель оказался широкоплеч и кряжист, имел накачанный пресс с рельефными кубиками. Я тут же представила, как парень поднимает гири или участвует в силовом троеборье, и на трибунах скандируют болельщики, а потом он обязательно получает чемпионский титул.

Мимо пробежала Кларисса Марковна, стрельнув в меня уничижительным взглядом. В обеих руках она несла капельницы.

С первых же минут фельдшерица показалась мне женщиной желчной и сварливой, хотя свое дело знала на «отлично». У Морковки и лицо соответствовало прозвищу, и сама она, переполненная недовольством и раздражением, не скрывала возмущения перед обоими деканами. Как тут не возмущаться? Сидишь спокойно, чаек попиваешь, зеваешь от уха до уха, шприцы с места на место перекладываешь да ампулы пересчитываешь, а тут раз! — и неожиданно подсовывают, на ночь глядя, нежданную работенку.

Так что Морковку можно понять. Ладно, я и парнишка — оба ходячие и вменяемые. Таким, как мы, толстокожим замазал раны зеленкой, градусник под мышку сунул и иди книжку дочитывать, на утреннем обходе встретимся.

За голубыми ширмами, условно разделявшими помещение стационара на две неравные части, находилась зона для тяжелобольных, в которой в данное время находилась остальная часть пострадавшей компании. По случайно оброненным фразам, по тревожной беготне Морковки, по скорбным, но решительным лицам деканов выходило, что, кроме порезов и прочих механических травм, у троицы, расселенной за ширмами, диагностировано помешательство различной степени тяжести.

Наличие двух свихнувшихся студенток и одного преподавателя обеспокоило присутствующих гораздо больше, чем моя несостоявшаяся гибель. Или во мне говорила обида на то, что меня наскоро забинтовали, убедились, что различаю пять пальцев на руке, а не восемь, после чего бросили на произвол судьбы валяться на твердой-претвердой каталке?

На самом деле я заметила обеспокоенный взгляд Стопятнадцатого, пока он досконально расспрашивал фельдшерицу о состоянии моего здоровья, практически выпотрошив из Морковки интересующие подробности. Мне польстила забота Генриха Генриховича.

Кроме Стопятнадцатого, декана элементарки и бегающей Клариссы Марковны иных лиц в стационар не допустили. Тем временем фельдшерица раздраженно выговаривала деканам:

— Поймите, моей компетенции недостаточно. С физическими травмами можно справиться, но повреждения психики могут быть очень опасны. Здесь нужен специалист высокого уровня. Настоятельно рекомендую госпитализацию пострадавших.

Стопятнадцатый отрицательно покачал головой:

— Перевозка в городской стационар исключена. У института есть средства для найма специалистов и на оплату лечения на нашей территории.

Второй декан согласно кивнул:

— Произошедшее не должно выйти за пределы учебного заведения. Полностью избежать утечки невозможно, слухи распространяются со скоростью пожара. В любом случае приложим все усилия, чтобы пресса не раздула скандал. Если о ЧП станет известно первому отделу, нам не поздоровится.

— Знаю, — прогудел Стопятнадцатый, барабаня пальцами по каталке.

Похоже, мужчин совершенно не волновало, что их разговор слушают невольные свидетели. Вернее, деканы озаботились настолько, что не обращали внимания на двух навостривших уши студентов.

Генрих Генрихович продолжил:

— Прежде всего, нужно бояться вам, Михаслав Алехандрович. Это ваша студентка нарушила два непреложных правила кодекса: без разрешения вызвала возмущение вис-поля и попыталась применить его к преподавателю.

— Ну, это под каким углом посмотреть! — воскликнул воинственно его собеседник. — Участники инцидента не смогли более или менее внятно рассказать о случившемся. Кроме нее, — он ткнул пальцем в меня. — Еще более подозрительно, что она, — на меня опять указали перстом обвиняющим, — пострадала меньше всех. Наверняка имела место провокация. Ведь за всю историю существования нашего факультета не зафиксировано ни одного возмутительного случая покушений на сотрудников института, не говоря о том, чтобы незаконно возмущать вис-поля! — закончил с апломбом седовласый декан.

— Бросьте! — возразил Стопятнадцатый. — Неужели вы верите, что студенты добросовестно исполняют первый пункт кодекса?

— Несомненно!

Декан факультета нематериалки скептически покачал головой, а парнишка понимающе хмыкнул, сочувствуя наивной доверчивости Михаслава Алехандровича. Казалось бы, убеленный сединами мужчина, а до сих пор верит в сказки. Даже бездарная особа вроде меня знает, как обстоят дела с запретами в реальной студенческой жизни. Запреты существуют для того, чтобы их нарушали — это правило нужно вписать нулевым пунктом в студенческий кодекс.

— Вы обвиняете мою студентку в покушении на преподавателя, — сложил руки на груди Михаслав Алехандрович. — Это серьезное обвинение. Я могу выдвинуть встречное обвинение ей, — кивнул на меня, — в подстрекательстве.

Стопятнадцатый с трудом сдержался, чтобы не вспылить:

— Во-первых, с сегодняшнего дня эта девушка — учащаяся моего факультета, и я отвечаю за её безопасность своей головой. Во-вторых, у неё тоже есть раневые повреждения рук, лица и шеи, хотя и в меньшем количестве, чем у других пострадавших. В-третьих, даже если провокация имела место, ваша студентка нарушила непреложное правило неприкосновенности преподавателя и будет исключена из института без права восстановления. В-четвертых, вы ошибаетесь насчет единственности свидетеля. Рябушкин вошел в холл за мгновение до того, как ваша студентка создала и выпустила piloi candi[3] в преподавателя. Психика у парня крепкая, здоровье существенно не пострадало, и самое главное, он оказался настоящим героем. Если бы не Петр, размазало бы Эву Карловну по паркету, и собирать было бы нечего. А вы говорите, провокация! — пристыдил Генрих Генрихович собеседника, а я нервно сглотнула, осознав нарисованную деканом перспективу. — Бобылеву знать о происшествии, конечно, не следует. Покуда он в командировке, надеюсь, за три-четыре дня подчистим перышки.

Внезапно дверь медпункта распахнулась, и на сцене появилось еще одно действующее лицо. Высокая моложавая женщина, упакованная в строгий брючный костюм, стремительно ворвалась в небольшое помещение стационара.

Она могла быть красавицей. Элегантный пучок светло-русых волос, ровный контур лица без лишней одутловатости, приятная линия носа, пронзительные голубые глаза под идеальными бровями делали лицо почти совершенным. Впечатление портили сжатые тонкой полоской губы, говорившие о том, что их хозяйка привыкла принимать ответственные решения и жесткой рукой повелевала подчиненными.

— Евстигнева Ромельевна, — мужчины поприветствовали вошедшую нестройным хором, а Рябушкин судорожно вздохнул. Похоже, дама пользовалась в институте немалым авторитетом и властью.

В ответ им величественно кивнули.

— Где пострадавшие? — осведомилась дама мелодичным голосом, и я мгновенно влюбилась в певучий тембр и бархатную интонацию.

Не я одна попала под обаяние голоса с легкой хрипотцой. Мрачная Морковка вынырнула из-за ширм, и, просветлев лицом, бросилась приветствовать строгую даму.

— Вот, — декан факультета нематериалки окинул взмахом руки меня и Рябушкина.

Евстигнева Ромельевна досадливо нахмурилась. Очевидно, она не считала нас пострадавшими. В ее понимании пострадавшим следовало лежать на растяжке загипсованными мумиями и громко стонать.

— Мне нужны лежачие.

— Пройдемте, — пригласил Генрих Генрихович, и высокопоставленная компания удалилась за ширмы, ведомая фельдшерицей, ставшей мягкой, словно сливочное масло. Там они принялись невнятно бубнить, и я время от времени вздрагивала, когда басил Стопятнадцатый.

— Слушай, — обратилась к своему спасителю, молча пересчитывавшему родинки на руке, — а кто она такая? Стопятнадцатого знаю, а её — нет.

Парень мгновенно понял, о ком речь.

— Евстигнева Ромельевна — проректор по науке. Второй человек после ректора, — пояснил с благоговением, и мне показалось, в его глазах мелькнул фанатичный огонек.

Я решила сменить тему.

— Забыла поблагодарить тебя. Большое спасибо. Если бы не ты, я бы того… тю-тю, — сделала замысловатый жест рукой, показывая образно, как могла тютюкнуться, не приди парень на помощь. — Я Эва.

— Знаю. Эва Карловна? — улыбнулся парнишка.

Я смутилась.

— До Карловны еще не доросла. — А про себя подумала, что многое бы отдала, чтобы носить другое отчество, а еще лучше — иметь другого отца.

— А я Петр, — представился парень.

— Тоже знаю, слышала, — скопировала его интонации. Получилось похоже, и мы рассмеялись. — К тебе как: по имени-отчеству или попроще?

— До отчества тоже не дорос, — в тон мне ответил Петя. — Значит, ты у нас в институте учишься?

— Вроде как. Сегодня начала переводиться и не могу закончить.

— На нематериалку?

— Ага.

— Нематериалка — это круто, — признал парень с легкой завистью.

— Ничего особенного, — пожала плечами.

— А я на внутренней учусь, — разоткровенничался Петр. — Нематериалка туговато идет.

— Внутренняя — тоже хорошо.

Я понимала его неуверенность. Внутренняя висорика считалась самым непривлекательным направлением науки. Гораздо эффектнее и интереснее пускать электрические заряды в спины преподам и гипнотизировать симпатичных девчонок, чем корпеть над гениальным архитекторским проектом или неразрешимой математической задачей. Над ребятами, учившимися по направлению внутренней висорики, подсмеивались и подшучивали все, кому не лень. Их обзывали внутряками, внутрами, утробами и еще множеством обидных прозвищ.

Разве виноват человек в том, какими способностями наградила его судьба? А в чем виноват человек, у которого вообще нет способностей?

Я, конечно же, позавидовала Петруше глубокой завистью. Как-никак, он осязал проклятые вис-волны и мог их использовать, в отличие от меня.

Однако долго убиваться по поводу собственной бездарности не собиралась, все слезы выплакались в детстве и высохли в подростковом возрасте. Передо мной стояли вещи более прозаичные — во что бы то ни стало получить аттестат о специальном висорическом образовании. Но если другим цель казалась обыденной и само собой разумеющейся, для меня она походила на гору с вертикальным подъемом, поэтому на долгом и тернистом пути к победе сердце грела одна-единственная награда, светившая яркой путеводной звездой: как только выполню обещание, данное отцу, он исполнит своё.

Тут я вспомнила о сумке. Огляделась по сторонам, а ее нигде нет. Я похолодела. В ней остались все мои деньги и вещи. Наверное, сумку забыли в холле. Надо срочно вернуться туда!

Заметив, что я завозилась на каталке, Петя встревожился.

— Ты куда? Не велено вставать, пока не разрешат.

— Где моя сумка?

— Здесь она, не бойся. Ты же в нее вцепилась — не оторвать. Только в медпункте и смогли разжать пальцы.

Я потерла лоб:

— Не помню.

— Я и сам не очень хорошо помню, — признался парень. — На автомате действовал.

Он вытянул из-под каталки сумку. Потрепанную и замызганную, но моё сердце подпрыгнуло от радости. Это как на войне: всё нужное — всегда при мне. Так спокойнее.

— Петь, теперь я твоя должница до конца жизни, — клятвенно заверила парня, прижав сумку к себе. Он махнул рукой, мол, мелочи, не стоит беспокоиться. Ничего себе мелочи! — Как хочешь, а долг признаю.

— Думаешь, я специально полез тебя спасать? — обиделся Петя. — Ничего мне не надо. Спасибо сказала, и на том достаточно.

— Ну, вот представь себя на моем месте. Ты бы на колени встал и умолял свой долг принять!

Петя подумал и оценил.

— Хорошо. Если тебе чешется, то признаю твой долг.

— Чешется, — улыбнулась я.

А как известно, признанные и принятые долги крепче клятвы на крови.

Из-за шторок показалась кавалькада ученых дам и мужей. Вернее, ученая дама была одна, а вторая дама, замыкавшая шествие, была подобострастная Морковка.

Евстигнева Ромельевна соответствовала своей должности. Она плыла по проходу как королева, и от нее исходила аура подавляющей властности. Тут же захотелось слезть с каталки и, как верный рыцарь, преклонить перед проректрисой одно колено.

— Несколько дней стационара им не повредит. Михаслав Алехандрович, поскольку пострадали учащиеся вашего факультета, вам поручается сообщить родственникам об инциденте. Выберите нужные слова, чтобы не допустить скандала, и не упоминайте о возможности исключения из института. Вам же, Генрих Генрихович…

Договорить проректриса не успела. Вновь распахнулась дверь медстационара, и еще одним заботливым посетителем прибавилось. В помещение энергичным шагом вошел высокий темноволосый мужчина. Увидев вошедшего, Петр взволнованно подпрыгнул на каталке.

В силу молодости незнакомец выглядел мальчиком рядом с двумя представительными деканами. Тем не менее, по-свойски поздоровался с ними рукопожатием, приветливо кивнул дамам, в том числе и мне, чем поверг в приятное изумление. И оделся по-молодежному демократично: в джинсы и водолазку под пиджаком.

— Простите, немного опоздал. Я что-то пропустил? — осведомился мужчина, и по его тону стало ясно, что он ни секунды не раскаивается в опоздании. Уверенные движения новоприбывшего и его приветливая улыбка дышали таким позитивом, что никому и в голову не пришло обвинять его в оплошности. Никому, кроме строгой проректрисы.

— Да, Миарон Евгеньевич, — ученая дама свела сурово брови, — вы пропустили. Вы очень много пропустили.

— Каюсь, — виновато развел руками мужчина и улыбнулся. От его улыбки у меня на душе тут же просветлело. Не обижать нужно хорошего человека и злобствовать с обвинениями, а посочувствовать. Наверняка у него есть причина.

И мужчина не замедлил ее озвучить:

— Я же ездил на научную конференцию. Между прочим, по вашему поручению, Евстигнева Ромельевна. Как освободился, сразу примчался сюда, а здесь такое!

— Какое такое? — влез декан элементарки, подозрительно сощурив глаза.

— Ну… — замялся Миарон Евгеньевич. — Смотрю, холл оцеплен, разные слухи гуляют. А потом секретарша в медпункт вызвала. Летучка, говорит, будет на месте и при ограниченном количестве лиц.

— Слухи, значит, гуляют, — прогудел Стопятнадцатый. — И много слухов успело просочиться за ограду?

Миарон Евгеньевич пожал плечами:

— Да откуда ж мне знать? В институте услышал, что кто-то из студентов на спор покачался на люстре, а она оказалась слабовата.

Петя, не сдержавшись, хихикнул.

— И что же, оказалось трудно позвонить и сообщить, что задержитесь? — выпытывала проректриса тоном строгой училки.

Ну, чего пристала? Сочувствие нарисовалось и на лице фельдшерицы. Видимо, ее тоже притомило пристальное внимание важных институтских персон.

— Евстигнева Ромельевна, я же три или четыре раза звонил, а у вас телефон отключен, — так открыто и безыскусно признался Миарон Евгеньевич, что мне стало совестно за назойливость проректрисы. Да и она, похоже, почувствовала себя неловко и, закусив губу, примолкла. Наверное, придумывала, чем еще поддеть молодого человека, но, не сообразив ничего стоящего, вернулась к насущным проблемам.

— Итак, что имеем? Первоначальный диагноз не подтвердился, что является хорошей новостью. Через день-два шок пройдет, и студентки смогут покинуть стационар. Зрение удалось сохранить, что тоже отлично. Наибольшую тревогу вызывает господин Рамши. — При этих словах мужчины принялись сдавленно кашлять и кхыкать. — Физически он не пострадал, clipo intacti[4] прекрасно показал себя в действии. А вот психическое состояние Рамши меня беспокоит. Нужно немедленно заняться поисками хорошего специалиста по психиатрии, умеющего держать язык за зубами. Поручаю это вам, Михаслав Алехандрович. — Декан кивнул. — Пострадавшим вкололи успокоительное, но скоро его действие закончится, поэтому их сон может стать беспокойным. Генрих Генрихович, я попрошу создать над лежачими veluma cilenche[5].

Стопятнадцатый сгреб с медицинской этажерки десяток нераспечатанных шприцев и, сунув в карман пиджака, направился к ширмам. Остановившись около перегородок, он начал проделывать руками пассы, будто раскладывал невидимое покрывало, и пришпиливал к стене шприцами, словно дротиками.

Петя восхищенно выдохнул, и его простое лицо засияло:

— Во как сверкает! Круто, правда?

Я, конечно же, ничегошеньки не видела, но поддержала:

— Ага, круто.

— Смотри, как вонзает! Никогда не видел.

И, правда, Стопятнадцатый брал поочередно уголки созданного им вис-покрывала и подтягивал к стене, после чего ловко и сноровисто фиксировал иголками шприцев, входившими в стену как нож в масло. И этого мои глазки тоже не видели. Мне Генрих Генрихович напоминал прачку, развешивавшую постиранное белье для сушки.

Евстигнева довольно кивнула. Судя по всему, декан нематериалки создал шедевр. Я вздохнула. Обидно, когда не можешь любоваться и восхищаться красотой вместе с остальными.

— Михаслав Алехандрович, а вас попрошу внушить cus sopiti[6] для этих учащихся, — проректриса показала на меня с Петром.

Но парень неожиданно заартачился:

— Нет, мне обязательно нужно попасть домой. Я здоров и чувствую себя отлично.

— Послушайте, Рябушкин, — вступил Миарон Евгеньевич, — а если дома наступит ухудшение? Я бы советовал переночевать здесь, под присмотром специалиста, — при этих словах Морковка недовольно засопела.

Петя продолжал упрямиться:

— Мне совершенно невозможно остаться.

— Очевидно, у молодого человека есть на то причины, — поддержал парня Михаслав Алехандрович.

Проректриса подумала и сказала:

— Хорошо, Рябушкин, ступайте, но завтра с утра обязательно зайдите в медпункт. И еще хочу попросить вас об одолжении.

Петя, было засобиравшись, снова присел. Глаза его расширились от удивления. Надо же, сама Евстигнева Ромельевна просила об одолжении!

— Конечно, можно поставить укол типуна под язык, но если дадите слово, что увиденное и услышанное в холле и в медпункте, останется между нами, то руководство института будет премного вам благодарно, Рябушкин.

Петя коротко кивнул:

— Никому и ничего не скажу.

— Отлично. Если станут расспрашивать, говорите, что ничего не знаете и непричастны к инциденту. Но ваш смелый и благородный поступок администрация обязательно оценит по заслугам. Я горжусь тем, что на факультете внутренней висорики учатся столь героические личности, — похвалила проректриса и обернулась к Миарону Евгеньевичу: — Это вам в плюс. Ваши студенты — образец для подражания.

— Ну, что вы, — засмущался тот. — Я здесь не причем. Наш Петр — целеустремленная личность с твердым характером.

Парень покраснел, захваленный со всех сторон.

Вот и разгадался ребус. Миарон Евгеньевич оказался деканом факультета внутренней висорики, на котором учился Петя.

И тут некстати заурчал мой оклемавшийся от потрясения желудок. Как голодный динозавр.

Все поглядели на меня. Петя вытащил из своей сумки яблоко:

— Лови!

Стопятнадцатый распорядился Морковке:

— Обеспечьте пострадавшую горячим питанием и постельным режимом. Думаю, крепкий сон можно запрограммировать через два часа. Этого времени достаточно? — уточнил у помрачневшей фельдшерицы. Еще бы, ей сейчас в столовую бежать, добывать диетическое питание.

— Вполне, — промямлила она и наградила меня убийственным взглядом.

— Эва Карловна, — обратился ко мне декан нематериалки, — наверняка вы используете дефенсор[7]. Смею попросить о том, чтобы временно его снять, и Михаслав Алехандрович успешно применит заклинание крепкого сна.

Я заколебалась. Браслет, которым обеспечил меня предусмотрительный отец, являлся единственной защитой от излишнего любопытства висоратов, вздумай кто-нибудь из них побродить в моей голове.

Стопятнадцатый, видя мою нерешительность, добавил:

— Эва Карловна, ручаюсь, что кроме наложения cus sopiti, других воздействий не будет оказано. Такое же обещание дает и Михаслав Алехандрович. — Декан элементарки сдержанно кивнул. — Прошу не ставить под сомнение профессионализм руководства и этическую сторону вопроса.

Мне показалось, в глазах Стопятнадцатого сверкнули веселые искорки. Неохотно кивнув, я задрала растянутый рукав свитера и с трудом сняла с предплечья черный пластмассовый браслет. Вот и все. Читайте меня как открытую книгу, узнавайте мои тайны.

Михаслав Алехандрович прикоснулся к моим вискам пальцами — сухими и прохладными. Я думала, будет больно, но не произошло ничего необычного, и через полминуты мужчина отошел. И это все?!

Браслет сразу же вернулся на предплечье, возвратив мне былую уверенность.

Фельдшерица помогла Пете облачиться в медицинскую рубаху взамен порезанного и испачканного засохшей кровью свитера. Миарон Евгеньевич снял пиджак и отдал парню.

— Не стесняйтесь, Рябушкин, это самое малое, что мы можем сделать для вас, — декан похлопал Петю по плечу.

— Не могу принять, — смутился тот. — Я и без пиджака доберусь до дома.

— Так вам никто и не дарит, — засмеялся Миарон Евгеньевич. — Хочу, чтобы вы без приключений и лишних пересудов дошли до раздевалки. А пиджак вернете завтра.

— Кстати, — вступил в разговор Стопятнадцатый, — напоследок хочу посоветовать вам, Петр. Сделайте вид, что пока не знакомы с Эвой… Карловной. — У меня от удивления вытянулось лицо. — Ваше знакомство не будет вязаться с легендой о непричастности.

— Действительно, — поддержала проректриса, — в этом есть смысл.

— Хорошо, — кивнул Петя, подмигнул мне и ушел, попрощавшись со всеми. Хороший он парень, простой и открытый. Мне понравился.

После ухода Пети проректриса опять обратила внимание на молодого декана. Она задалась целью залить его язвительностью по самое не хочу. Но Миарон Евгеньевич вяло и легкой улыбкой отбивался от нападок: почему студенты его факультета прогуливают лекции, почему низкие показатели в олимпиадах, почему подготовлено мало докладов для научной конференции. Можно подумать, больше дел нет, как обсуждать текущие вопросы у постели умирающей больной!

Ладно, не совсем умирающей.

— Кроме того, поскольку в сегодняшнем ЧП оказались завязанными учащиеся трех факультетов, — вернулась к избитой теме проректриса, — хочу указать всем присутствующим на необходимость соблюдения конфиденциальности.

И все присутствующие согласились с указанием.

— Предъявят ли моей студентке обвинение? — спросил седовласый декан элементарки. — То, что она пострадала, является смягчающим обстоятельством?

— Вряд ли, — ответила проректриса. — Обсудим подробности завтра. Для начала нужно пережить сегодняшнюю ночь.

Уж не знаю, какой смысл скрывался в ее словах, но мужчины вдруг деликатно замолчали.

— Миарон Евгеньевич, попрошу пройти ко мне в кабинет, чтобы обговорить возможные способы поощрения Рябушкина, — велела проректриса.

— Хорошо, — ответил вызванный, растерявшись.

— Я бы тоже хотел обсудить некоторые идеи насчет специалиста… — начал Михаслав Алехандрович, но проректриса оборвала.

— Успеется, — отрывисто бросила и вдруг покраснела, после чего быстрым шагом удалилась из лазарета.

За ней цепочкой потянулись остальные. Первым ушел на ковер Миарон Евгеньевич, вторым — декан элементарки, натянув на лицо маску безразличия. Морковка исчезла в поисках диетического борща.

Стопятнадцатый подошел ко мне.

— Вы не видите волн.

Ну, и что с того? Зачем кричать, если мы оба прекрасно знаем?

Мужчина продолжил:

— Поэтому, с высоты своего полета я поначалу не учел некоторые особенности. Когда вас выпишут из стационара, жду в деканате. — Он задумчиво потер подбородок. — Да-а, ну и денек выдался. Спокойной ночи.

— Спасибо.

Проводив взглядом грузную фигуру декана, я с хрустом вонзилась в сочный Петин подарок. Желудок благодарно взвыл.

Пока я ожидала Морковку с диетическим супом и выбирала удобную постель из двух бесконечных рядов кроватей с белыми треугольниками подушек, Евстигнева Ромельевна угощала чаем декана факультета внутренней висорики, слушала вполуха его оживленную речь, отвечала невпопад на вопросы и изредка поглядывала в зеркало, висевшее у двери, чтобы убедиться — не заливает ли её щеки предательский румянец.

Мальчишка был молод. Очень молод и хорош. И Евстигнееву Ромельевну тянуло к нему невероятно. Но чем сильнее ее тянуло, тем тяжелее она придумывала вериги себе и ему, чтобы как можно реже встречаться с искушением, и тешила себя надеждой, что сумеет изгнать из головы непотребные фантазии.

Оказалось, всё зря. Потому что барьеры рухнули в одночасье, когда она увидела его — спокойного, уверенного, улыбающегося — в выкрашенном унылой голубой краской стационаре. Банально и неромантично.

Поддавшись непонятному порыву, Евстигнева Ромельевна вдруг пригласила его в кабинет тет-а-тет. Хорошо, что причина была основательной. Боже, а какая была причина?

Наевшись непонятной зеленой бурды под названием суп-пюре, я полеживала на кровати, прислушиваясь к звукам за дверью, и раздумывала над тем, что еще ни разу не начинала жизнь на новом месте с ночевки в лазарете. Примет ли меня институт, став домом хотя бы на короткое время? Одно хорошо — за неполный день повезло познакомиться со всей институтской верхушкой.

Два часа, отведенные на разные моционы, истекли, и я отключилась.