Следы апостолов

1

Профессор Кляйн оторвался от пола, перевалился через перила, и в тот же момент мир навсегда перестал существовать для него как совокупность ощущений. Волею обстоятельств внизу оказалась только молодая аспирантка кафедры германистики, возвращавшаяся из библиотеки, которая, не проронив ни звука, тут же потеряла сознание. Череп несчастного раскололся, забрызгав кровью не только стены холла, но и стройные ноги, затянутые в контрабандные американские чулки нежного телесного цвета. Казалось, что подслеповатый профессор созерцает носки собственных до блеска начищенных туфель, как бы удивляясь скоротечности своего земного пути. Впрочем, позднее, на вскрытии, выяснилось, что умер профессор еще до того, как его бренное тело коснулось холодного бетона.

Оперативники из гестапо опросили всех возможных свидетелей, санитары погрузили тело на носилки, уборщицы быстро прошлись мокрыми тряпками по университетскому фойе. И ни у кого не возникло даже тени сомнения в личных мотивах события: рядовое самоубийство, не такой уж редкий случай в среде сопливой интеллигенции, так и не сумевшей толком вписаться в великие планы Третьего рейха.

Фойе постепенно опустело, и через час уже ничто не напоминало об этой странной и быстрой трагедии.

…вот такой короткоголовый, в отличие от долихокефалов; поперечник черепа равен 4/5 его длины и даже больше. Череп, значительно развитый по передне-заднему диаметру сравнительно с поперечным. Именно такая голова с малым затылком встречается у славян, турок, не говоря уже о евреях и цыганах, чаще, чем у титульных европейских наций.

Старенький профессор Берлинского института антропологии Хельмут Кляйн продемонстрировал аудитории череп и отложил его на стол рядом с другими, недавно представленными экспонатами. Образцы были свежими. Для того чтобы это почувствовать, профессору хватило опытного взгляда и прикосновения к материалу. За долгие годы работы Хельмут Кляйн с почти стопроцентной точностью мог определить возраст обладателя останков, его пол и расовую принадлежность. Порой профессору казалось, что он мог даже читать мысли, витавшие под темечком какого-нибудь австралопитека или древнего земляка — неандертальца, откопанного не так давно на его родине под Дюссельдорфом.

И вот сейчас, прогнав от себя наваждение, навеянное мимолетной мыслью о недавней и неестественной кончине обладателя черепа, профессор налил себе в стакан воды из запотевшего графина и слегка дрожащей рукой поднес его ко рту. Пытаясь не выдать волнение, Кляйн выпил воду и кивнул на образцы помощнику, чтобы тот немедленно куда-нибудь подальше убрал их со стола. «Не хватало еще на треморе проколоться», — подумал профессор. Он натужно улыбнулся, дав понять слушателям, что его речь закончена.

Лекция проходила в открытом режиме. Аудитория состояла не только из офицеров С С и их коллег из службы безопасности, но и из аспирантов кафедры архелогии, а также знакомых по преподавательской работе. Как и все увлеченные наукой люди, Кляйн старался не отягощать свое мировоззрение политикой, с головой погружаясь в работу и радуясь постоянно возрастающему финансированию, о котором еще лет десять назад невозможно было и мечтать. Поэтому профессор с недавних пор перестал взвешивать морально-этическую и научную составляющие своей работы. Да и под дурачка замаскироваться никогда не поздно и даже нужно, если тебе уже за семьдесят. «Уж извините, господа, я буду делать свою работу, а как ее результаты использует пропаганда Геббельса — не моя забота», однажды решил для себя Кляйн.

С тех пор, как в 1935 году личным указом рейхсфюрера С С Генриха Гиммлера была образована организация Аненербе, лабораторию профессора Кляйна в числе первых включили в ее состав. Изначально организация называлась «Studienge-sellschaft fuer Geistesurgeschichte Deutsches Ahnenerbe» — Общество изучения древненемецкой истории, идеологии и наследия немецких предков. Смысловая нагрузка названия и смена покровителя не вызывали в душе у профессора особых эмоций. Как хотите называйтесь, лишь бы работать не мешали, — полагал Хельмут Кляйн, но когда вокруг него все чаще стали суетиться далекие от науки люди в форме СС, профессор запаниковал.

Работники спецслужб вызывали у Кляйна неприятные ощущения; появлялся холод в области солнечного сплетения и зуд в районе пятого шейного позвонка. Особенно в те моменты, когда беседы с новыми кураторами были долгими и велись в режиме тет-а-тет. Терпеть на себе пронизывающие и будто призывающие к покаянию взгляды гестаповцев было для профессора тяжелым испытанием. Казалось, что в его голове хотят просверлить дырку, достать оттуда мозги, разложить их по полочкам, просушить и вернуть назад, купируя лишнее.

Устранить проблему профессору помог его приятель по научному делу молодой русский ученый Василий Бекетов, с которым они случайно встретились в кафе на одной из улочек в центре Берлина. В отличие от Кляйна, имевшего дело с отжившей свое материей, Бекетов занимался изучением живых организмов. Он был биологом, экспериментировал с мухами дрозофилами, внося фундаментальную лепту в новую науку под названием генетика, проклятую у него дома в СССР. Приглашенный по рекомендации чуть ли не самого Семашко в научное Общество кайзера Вильгельма в 1937 году, Бекетов приехал в Германию, где надолго и остался, невзирая на настойчивые просьбы своего правительства вернуться назад. Добрые люди намекнули ученому, что по прибытии домой у Василия будет время дойти только до ближайшей стенки, а потому как такие короткие прогулки не входили в планы молодого ученого, да и работы незаконченной было невпроворот, с отъездом он решил повременить.

Получив ярлык «врага народа» у себя на родине, Бекетов продолжил научную деятельность в Берлине в качестве интернированного иностранца. Первое время, вспоминая участь Троцкого, ученый ждал возмездия. Верил в мстительность и длинные руки советских спецслужб, но потом успокоился, решив, что о нем забыли или вообще плюнули. Плюнули и на самого Василия, и на его никчемную науку.

Вряд ли, конечно, можно предположить, что советская разведка навсегда выпустила из поля зрения своего невозвращенца. Быть может, так — заморозила на время, решив использовать в дальнейшем в своей игре. А может, как и гестапо, пришла к выводу, что Бекетов блаженный, не представляющий опасности для обеих сторон, фигурант. С этим действительно трудно было спорить. Достаточно было увидеть как русский ученый питается в домашней обстановке. Василий ставил на плиту кастрюлю с водой, кидал туда любые попадающиеся под руку продукты, варил и ел, убеждая очевидцев, что в желудке все равно все перемешается.

— Здравствуйте, уважаемый коллега, — театрально распахнув объятия, поприветствовал Бекетов профессора Кляйна, — отчего вы так печальны в такой чудесный вечер? Не составите компанию? — Василий настойчиво увлек профессора за свой столик с едва начатым бокалом темного пива.

— Здравствуйте, дорогой Базиль, — пожимая руку и присаживаясь рядом, ответил профессор.

— Вы какое предпочитаете? Светлое? Темное? — спросил Бекетов.

— Нет, спасибо, я, пожалуй, ограничусь чашечкой кофе. Чашку кофе, — скомандовал профессор подошедшему официанту.

— Ну, как поживают ваши дрозофилы, господин Бекетов? — полюбопытствовал Кляйн.

— Все в порядке, сударь. Размножаются и видоизменяются, как им и положено, — пошутил Василий, — да бог с ними, с мухами, вас-то что так тревожит? Я же вижу.

— Да понимаете ли, Базиль, как бы это вам лучше объяснить… У вас никогда не бывает такого ощущения, что если вам смотрят в глаза, у вас начинает ломить спину или затылок, например, или холод в животе появляется? — сбивчиво объяснил профессор.

— Мне понятно, о чем вы толкуете, профессор, — почему-то развеселился Бекетов и кивнул на офицера в черной униформе, неторопливо продефилировавшего со своей дамой мимо ученых.

— Вы что, ясновидящий? — горько ухмыльнулся профессор. Он отпил глоток кофе, поставил чашку на стол и слегка помассировал себе затылок. То самое место, которое обычно зудело от эсэсовских взглядов. «Ну вот, не хватало еще, чтобы мне теперь кости ломало от того, что они мимо проходят», — подумал профессор, но высказывать свою мысль вслух не стал.

— Нет, мне и нормального видения хватает, чтобы, понять суть проблемы. Да и ерунда — ясновидение это. Новомодная штучка. Все предельно ясно, профессор, просто вам нужно научиться смотреть на них их же взглядом. Вот так, — Василий продемонстриро-вал. — Что скажете? Ведь именно такой взгляд, доставляет вам неприятные ощущения? — утвердительно поинтересовался Василий и нетерпеливо закивал на собеседника подбородком в ожидании немедленного подтверждения своей мысли.

— Да, пожалуй, соглашусь, — убедительно кивнул Кляйн.

— Ну вот, — радостно стукнул по столу кружкой Бекетов, — я в этом и не сомневался. В общем, так, коллега. Этот неприятный взгляд наводится очень легким способом. Нужно просто смотреть собеседнику не в глаза, а между ними, вот сюда. В одну точку. В межбровье. А еще лучше, чуть выше, вот здесь, — Василий отхлебнул пива и ткнул себя пальцем в лоб, примерно на сантиметр выше сходящихся надбровных дуг.

— Вот, оказывается, как все действительно легко? — удивился профессор, — допустим, как смотреть, я понял. А вот, как научиться противодействовать такому взгляду?

— Это еще проще, — ответил Василий, — бейте врага его же оружием — смотрите на него так же.

— И то верно, — согласился Кляйн, — а как вы думаете, зуд в затылке у меня тоже пройдет?

— Не знаю, — ответил Бекетов, — тут еще и вербальная атака может иметь место. Например, когда собеседник вроде как и с вами говорит, но свои слова он направляет в точку, находящуюся в метре позади вашей головы.

— Для чего все это нужно, герр Бекетов!? И откуда у вас такие познания в несвойственной вам области? — воскликнул профессор.

— Обыкновенная манипуляция сознанием… Вербальный гипноз… Подчинение своей воле… Да, мало ли что еще…

Мне об этих штучках давно известно: в начале тридцатых один психиатр, итальянец, о них рассказал. Мы с ним познакомились в Копенгагене, на семинарах у Нильса Бора. Интересный тип, скажу я вам. Ну, да ладно, не о том речь. О! Кого я вижу! Генрих! — Василий указал на притормозивший неподалеку автомобиль и поспешил закончить разговор с Кляйном. — В общем, практика, профессор, и еще раз практика. Все у вас получится. Я уверен, что в скором времени зуд в позвонках и холод в груди будут испытывать и ваши собеседники. А это верный шаг к тому, что они оставят вас в покое. Давайте считать, что я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Прозит! — Василий оторвал от стола бокал с пивом, пожелав профессору долгих лет.

— Прозит, — в знак согласия, улыбнулся Кляйн и машинально взмахнул перед кружкой Василия пустой чашечкой из-под кофе.

Из остановившегося напротив кафе «Мерседеса» с открытым верхом вышел высокий крепкий мужчина лет тридцати и, окинув присутствующих ироничным взглядом холодных серых глаз, шутливо козырнул Бекетову.

— Кто этот франт? — вполголоса спросил Кляйн, наклонясь к собеседнику.

— На ловца и зверь бежит, — интригующе шепнул Бекетов, — этот викинг гораздо больше подкован в вопросах по манипуляции сознанием. Я уверен, профессор, вы почерпнете от него гораздо больше.

— Здравствуйте, господа, — приветствовал их Генрих, присаживаясь на свободный стул. — Судя по вашим лицам, вы тут вовсе не научные проблемы обсуждаете. Или я не прав?

— Отчасти — так, — ответил Бекетов. — Разрешите представить вам моего коллегу. Профессор Кляйн.

Кляйн быстро окинул внимательным взглядом напоминающую античную статую стройную фигуру молодого мужчины. На мгновение ему показалось, что его обаятельная улыбка уж слишком контрастирует с холодом серых глаз. Профессор поежился и, как обычно, не стал придавать значения своей прогрессирующей паранойе.