Сначала раздалось негромкое, но уж больно знакомое бряцанье. Такое можно услышать, когда шпага, покачиваясь в кольцах перевязи, задевает то шпору — концом ножен, то заткнутый за пояс кинжал — эфесом.
Затем забухали по мостовой подбитые медными гвоздями башмаки.
И вот уже три фигуры в плащах и шляпах, надвинутых по самые носы, вывернулись из загустевшего сумрака. Целеустремлённость, с которой троица шагала к обгоревшему остову «Лавки таинств и зелий магистров оккультных наук Эймара Гамона и Филиппе Сукко», не оставляла места иллюзиям относительно их намерений.
По ухваткам, по количеству железа, навешанного на каждого, да по манере одеваться эти припозднившиеся гуляки более всего напоминали лихих молодцев, что отирали стены в месте встречи с главарями Ночных ангелов. Сиречь наёмных бандитов, мастеров тыкать шилом и пускать на мыло, готовых за пригоршню монет перерезать глотку хоть первому встречному-поперечному, а хоть и давнему знакомцу-собутыльнику. И всё без малейшего зазрения совести. Тут ведь понимать надо, дело не в злобе да подлости, а в том, что на кону такая масть легла.
Сегодня ты, а завтра я — в аду все свидимся, друзья. Или как там у Джада?
Я почувствовал, как заныла в предчувствии ратного труда рука, изрезанная кинжалом иберрийского наёмника. Кровь и пепел…
Само появление троицы меня ничуть не удивило: с Калешти и его дружков станется. Искренне удивило другое. Почему их пришло всего трое? На встрече, помнится, шпагами бряцал без малого десяток головорезов.
Где, чёрт возьми, уважение к Выродку, отдубасившему когда-то даже Эрлика Слотера?!
Впрочем, бретёр бретёру рознь. Может эти умельцы из умельцев? Держались, по крайней мере, достаточно уверенно. Один тяжело ступал впереди, двое — чуть поодаль и по сторонам. Расстояние выверенное: случись надобность, никто никому не помешает плащ сбросить или шпагу выхватить.
Я подумал о пистолетах в подсумках и о том, что не проверял порох с самого утра. День сегодня выдался промозглый и сырой, а вечер и того хуже. Пороху в стволе ничего не сделается, а вот на полках мог и отсыреть. Пожалуй, слишком доверяться ручной артиллерии сейчас не стоит. Кроме того, у троицы оружие всё ещё оставалось в ножнах и за поясами, а хвататься за пистолеты первым — признавать, что испытываешь страх перед кучкой наёмных шакалов.
Обычно я не миндальничаю и не встаю в красивые позы. Если чувствую, что перевес может быть не в мою сторону, бью первым, норовлю заехать промеж ног, а потом ещё крепко поддаю по рёбрам лежачим. И только опосля, оставшись на поле брани единственным, кто крепко стоит на своих двоих, позволяю себе какие-то сантименты. Намерения молодцев в шляпах и плащах, как уже было сказано, не вызывали сомнений, так что оснований размениваться на обычные для Ура ритуалы, когда сначала сцепятся словами и только потом шпагами, не имелось. И всё же я предпочёл занять выжидательную позицию, а не палить во все стороны. Сейчас важнее всего слова и сведения. Глядишь, прежде чем до свистопляски дойдёт, кто и обронит случайное словцо, которое подскажет, кем посланы сии молодцы по мою душу.
Не доходя шагов пять, лидер тройки остановился и встал напротив меня, слегка покачиваясь на носках. Из-под низко надвинутой шляпы виднелись только подбородок и кончики пушистых усов, отпущенных на гейворийский манер. Его товарищи сделали ещё по паре шагов, выстраиваясь в линию и занимая место по обе руки от предводителя. Ни один из них не мог тягаться со мной ростом, массой тела или длиной рук, но в синхронности и выверенности движений чувствовался опыт, какой можно заработать, только оставив после себя с дюжину трупов, не меньше…
— Доброго вечера, мессир! — слегка пришёптывая, произнёс первый из троицы и коснулся пальцами полей шляпы, — Прекрасная погода, не так ли?
Я только хмыкнул.
Шляпы любителей поздних моционов медленно задвигались из стороны в сторону. Одна размеренно качнулась вниз — кивок, другая задиристо задралась кверху, открывая мрачное скуластое лицо. Глаза скрывала полоска тени.
— Можно ли понимать ваше хмыканье как согласие, мессир?
Я снова промолчал, демонстративно глядя в сторону и, словно бы невзначай, распахнул плащ, демонстрируя, что оружия на мне хватит разогнать новый Бунт нежити. Если это и произвело впечатление, никто из троицы не показал виду.
— Ба! Наш друг обмолвился с вами о погоде из деликатности и приличия ради, мессир, — продолжал скуластый наёмник с фальшивым возмущением в голосе. — А вы согласились с ним, хотя даже слепому очевидно — погодка-то дрянь. Выходит, вы лжец, сударь!
Нарываются на драку, даже не пытаясь придумать толковый предлог.
В Уре хватало бретёров, которые промышляли тем, что провоцировали вызовы на дуэль со стороны аристократов средней руки. Обычный исход подобной дуэли — дыра в груди, оставленная подлым ударом, или пропоротое кинжалом брюхо. Пока незадачливый ревнитель чести отдаёт ангелам (или чертям) душу, подельники «оскорблённого» ловко обирают его, присваивая деньги, драгоценности и оружие — иные не гнушались и одеждой, если не шибко испорчена, — и скрываются.
На языке улиц это называлось «кормиться со спеси».
Так что, с одной стороны, сцена, которая сейчас разворачивалась в Аптечном переулке, для Блистательного и Проклятого была не в новинку. А с другой — она выглядела странно. Ну, кто в здравом уме выберет такую здоровую да опасную добычу?
Люди, кормящиеся со спеси, потому и мастера своего ремесла, что тщательно прицениваются к жертвам. Во-первых, следят, чтобы овчинка стоила выделки. Какой смысл вызывать на дуэль голодранца, у которого ничего, кроме чести, за душой и нет? Во-вторых, тщательно соизмеряют силы, чтобы не зацепить вместо разряжённого франта такого же битого волка, знающего, с какой стороны браться за шпагу, либо нобиля, сопровождаемого двумя-тремя наёмниками из личной дружины, готовыми принять вызов вместо хозяина. В-третьих, скандал, ссора и последующий вызов всегда готовятся и обставляются с тщанием, какому могут позавидовать иные владельцы театров. Цель тут предельно проста: привлечь внимание определённого количества зевак. В случае если «дуэлянтов» сграбастает городская стража, прохожие засвидетельствуют: тут не просто человека зарезали, а вопрос чести решали. А в такие вопросы не имеет права вмешиваться даже король.
Свидетелей в столь поздний час на улице не наблюдалось. На богатую, а главное — лёгкую добычу я никак не тянул. Как раз наоборот, обычно одного моего вида хватало, чтобы вразумить самых свирепых душегубов. Неловко, знаете ли, нарываться на неприятности, когда у противника каждый кулак с твою голову, а сам ты ему едва достаёшь до груди макушкой. Откуда же принесло вас, таких настырных?
Неужто мессир Калешти решил, что сболтнул больше, чем стоило, и теперь пытается исправить ситуацию? Но тогда почему всего трое? Даже если они мастера своего дела и стоят каждый двух, дело-то придётся иметь с Выродком! Не в правилах Ночных ангелов недооценивать противника.
— Ложь недостойна человека, к которому обращаются «мессир»! — продолжал накручивать ситуацию скуластый.
Его товарищи возмущённо заурчали, закивали шляпами.
— Да ну? — Я слегка оскалился, — Интересно, были ли мессирами господа, платившее деньги вашим мамашам…
— Ага! Мессир, теперь вы точно не оставляете нам выбора.
— Кто послал вас, ряженые?
Вместо ответа все трое взялись за рукояти шпаг. Что ж, намерение выяснить, кто послал их по мою душу, стоит пока приберечь. Только не увлечься бы и обязательно оставить в живых хоть одного, чтобы потом было, кому вопросы задавать. Вздохнув и поморщившись, я потянулся левой рукой за дагой. Клинок Тора-Бесоборца уже покидал ножны с мрачным, размеренным «зззы-ык!».
Трое задир быстро распускали завязки плащей, чтобы те не сковывали в драке движения. Один отшвырнул плащ в сторону, вытащил из-за пояса кинжал и скопировал мою стойку. Его товарищи сноровисто и умело накручивали толстую, грубую материю своих плащей на руки, на манер щитов. Эти, видать, фехтуют в старом, классическом стиле.
В неспешных и уверенных движениях троицы чувствовался немалый опыт участия в подобного рода забавах — по всему, умелые бойцы. Драка обещала быть жестокой.
И недолгой.
Я быстро оглянулся, удостоверяясь, что сзади никто не подкрадывается. Мимоходом успел отметить: после первого же обмена ударами стоит начать маневрировать, смещаясь влево — тогда обугленные остатки лавки Гамона и Сукко прикроют спину и не дадут наёмникам зайти в тыл.
К этому времени уже совсем стемнело. Вечерний сумрак переходил в ночь, и жала шпаг почти не отсвечивали в темноте.
В иных обстоятельствах я обрушился бы на троицу, рассыпая зуботычины и пинки, прежде чем они вытащат оружие. В грязной драке, когда тычут ножами, размахивают дубьём и принимают угрожающие позы, мой вес и огромная физическая сила позволяли свести на нет численное преимущество врагов. Но фехтовальный поединок — дело другое. Здесь проворство и мастерство запросто уравнивают разницу в габаритах. Более того, чем крупнее противник, тем легче в него попасть.
Памятуя об этом, я ежедневно (когда не охотился) проводил не меньше трёх часов кряду в гимнастическом зале, упражняясь с лучшими мастерами фехтования Блистательного и Проклятого, каких только можно найти за деньги. Упорство и труд вознаграждаются — шпагой я владел отменно, но лучшим в сём ремесле, увы, никогда не был и едва ли стану. Крупные размеры, тяжёлый костяк и мощная мускулатура, дающие преимущество в побоищах без правил и сантиментов, в искусстве фехтования оборачивались значительными недостатками. Мне не хватало ни лёгкости, ни гибкости, ни изящества, какие обнаруживал, орудуя клинком, к примеру, Джад Слотер, ловкий и подвижный, словно мальчик-танцор.
Такому громиле, как Сет Ублюдок Слотер, двуручный меч или эспадрон подошёл бы куда больше, чем шпага. Беда в том, что пока будешь замахиваться тяжеленным мечом, умелый противник с лёгкой шпажонкой успеет провертеть в тебе пару-тройку дырок. Как говорится: «Ай! И прощай, голуба, прощай!»
Настороженно поводя клинками в воздухе, я снова подумал о пистолетах, на сей раз с лёгким раздражением. Пожалуй, не стоило чваниться и принимать их правила игры. У «громобоев» на двоих четыре ствола — хоть один бы, да выстрелил. А с двумя противниками управиться не в пример легче…
— Вы посмотрите, друзья! — с деланным смехом воскликнул один из троицы, в шляпе с узкими полями и тульёй, украшенной рыжими перьями, — Боров орудует вертелом!
Шпага Тора-Бесоборца и впрямь недалеко от меча ушла — как раз под мою стать оружие. Тем не менее, прекрасный баланс клинка позволял мне обращаться с ним с известным проворством. Пробить мою защиту парой быстрых уколов не выйдет. Наёмным убийцам придётся попотеть, отрабатывая гонорар.
— Если это вертел, то, будьте покойны, я уж насажу на него трёх каплунов! — прорычал я.
Прежде чем кто-то из бретёров успел найтись в ответ, я ринулся на них, угрожая шпагой и дагой ближайшему. Такой прыти они не ожидали. Застигнутый врасплох наёмник успел выставить клинок вперёд, но я отшвырнул его мощным батманом и тут же въехал в открывшееся брюхо остриём кинжала. Бретёр издал утробный возглас и отшатнулся, хватаясь руками за рану. Глаза его широко распахнулись, казалось, не столько от боли, сколько от изумления. Всё произошло слишком быстро.
Не останавливаясь, я сделал вольт, полуоборот и рубанул шпагой второго, в шляпе с рыжими перьями. Тот поднял, было руку, обмотанную плащом, намереваясь отбить удар, но в последнее мгновение до него дошло: широкое, почти как у абордажной сабли, лезвие, направленное таким здоровенным детиной, перерубит и материю, и мышцы, и саму кость. Спасая конечность, бретёр шатнулся назад, неловко зацепился каблуком за брусчатку и, не удержавшись на ногах, плюхнулся на задницу. Ещё секунда — и я развалил бы ему голову надвое, но третий бретёр, опомнившись, вихрем налетел на меня, осыпая ударами обоих клинков.
Металл залязгал, загудел, рассыпая ворохи искр. Рука у нового противника оказалась на удивление крепка. Он ловко парировал мои удары, пуская их по касательной, и сам норовил подобраться поближе, чтобы ткнуть кинжалом. Мы закружили друг против друга, прощупывая защиту быстрыми выпадами и финтами.
Хорош, чёрт подери!
Свалившийся наёмник тем временем поднялся на ноги и подобрал оружие. Видя, что его товарищ держится достаточно уверенно, он первым делом кинулся не на подмогу, а проверить раненного в живот.
Торопясь использовать несколько секунд, отпущенных на схватку один на один, я перешёл в атаку, круша оборону противника градом широких рубящих ударов. Поверьте, беспорядочно молотить шпагой — точно цепом по снопу — опасное дело. При каждом новом замахе корпус остаётся открытым для коварного выпада, а прямой колющий удар всегда быстрее бокового рубящего. Мой противник это прекрасно осознавал и не мог не воспользоваться случаем.
В какой-то момент его шпага лязгнула по клинку Тора-Бесоборца, скользнула вдоль него, мерзко скрежеща и закручиваясь змеёй, отклонила в сторону — и тут же полетела в атаку, неся смерть на гранёном острие. Проделал он всё ловко, правильно и умело, хоть аплодируй! Дыра в брюхе Сета Слотера вышла бы на загляденье.
С одной маленькой поправкой — вышла бы, не готовь я сам бретёра к такому выпаду.
В нужный момент я просто повернул корпус и смертоносное остриё пронеслось мимо, пропахав лишь глубокую борозду поперёк нагрудника. Нанося свой «верный» удар, наёмник вытянулся вперёд в глубоком выпаде — достаточно, чтобы оказаться на расстоянии удара моей левой. Трудно и придумать более удачный расклад. Я вполне успевал садануть его дагой снизу вверх, вбив клинок под челюсть и до самого темени — так, чтобы прошибить черепную коробку вместе с её содержимым. Пожалуй, я и должен был так делать. Но вместо этого повернул кулак и всего лишь влепил ублюдку сокрушительный хук в висок. Доля милосердия, впрочем, здесь была отмерена предельно скупо. Удар моего кулачища, да ещё и с зажатой в нём дагой, вышибал дух не хуже пушечного ядра. Разве что получалось в итоге гораздо опрятнее — мозги одежду не пачкали.
Страшный хук не отбросил головореза в сторону, он просто снёс его с ног. Наёмник не отлетел и упал, а буквально-таки обрушился на мостовую всем своим весом. Затылок с омерзительным глиняным стуком припечатался к мостовой; шляпа, шпага и кинжал полетели в стороны.
— Мать твою… — разгибаясь над раненым, пробормотал последний бретёр.
На лице его застыло растерянное выражение: дело-то принимало совсем дурной оборот. Это выражение усилилось, когда незадачливый наёмник обнаружил, что смотрит в свирепое сдвоенное дуло «громобоя». Его шпага сама собой опустилась.
Вот и всё. Схватка закончилась меньше чем за минуту.
Как раз в моём стиле — не люблю затягивать. Вся эта ритуальная мишура с благородными салютами, красивыми фехтовальными позами, обменом изящными оскорблениями пополам с финтами, может, и годится для дуэли промеж пары изнеженных нобилей, но на улицах от неё проку нет.
Бей первым! А если выпадет удачный момент, постарайся засандалить противнику коленом в пах. Так оно вернее.
— Кто послал? — рявкнул я.
Вместо ответа бретёр с неожиданной резвостью скакнул в сторону и вперёд, выбрасывая шпагу в отчаянном выпаде.
Пулю обогнать не дано никому, но умелый фехтовальщик может уйти с линии выстрела, если стрелок замешкается.
Я не замешкался. И порох не подвёл.
Первая пуля ударила наёмника в плечо, оборвала прыжок, развернула на месте. Вторая угодила в грудь, свалив на мостовую.
И вот с этого момента всё пошло как-то неправильно.
Подстреленный бретёр упал на спину и завыл, хватаясь за рану на груди. На простой предсмертный крик это мало походило: наёмный убийца выл так, словно его ухватили клещами за самое естество и теперь тащат, что есть сил и без всякой жалости. Сукно камзола на глазах начало намокать тёмным. Пятно, похожее на раздавленную каракатицу, поползло по груди бретёра, ширясь и увеличиваясь совершенно недопустимым для подобного ранения образом.
Кровь и пепел!
Мне случалось видеть самые жуткие огнестрельные раны, но ни одна из них не приводила к тому, чтобы грудная клетка вдруг проваливалась внутрь, точно корка прогнившей тыквы. Раненый бретёр истлевал на глазах. В течение нескольких секунд кожа его лица почернела, вздулась и залоснилась, распираемая изнутри гноем. И лопнула.
На мостовой бился, извиваясь от невыносимой боли, уже не человек, а его остов, с которого клочьями летели ошмётки заживо разлагающейся плоти, тут же обращавшейся в тлен.
Я невольно покосился на пистолет в собственной руке.
— Сила Велиара! — с ужасом выдохнул раненный в живот бретёр, «оживая» и без видимого усилия поднимаясь на ноги.
Страшная рана, раскроившая брюхо, не только не мешала ему, но, как обнаружилось, и не кровоточила толком.
— Ты убил… — начал, было, он, запнулся, сглотнул и повторил снова: — Ты же убил его, проклятый Ублюдок!
— Тебя ж я тоже вроде как убил, — озадаченно сказал я, бросая разряженный пистолет и вытаскивая второй.
Сбоку почудилось шевеление. Я резко повернулся и отступил на шаг: наёмник, получивший кулаком в висок и упавший замертво (раскроив при этом себе затылок!), поднимался с мостовой. Он подобрал шпагу, попятился прочь, выставив клинок перед собой.
— Чёрт! И тебя ведь убил? — уже расстроено пробормотал я.
Оба бретёра переводили полные ужаса взгляды с меня на товарища, от которого к этому времени остались лишь одежда, башмаки и насаленные ремни, припорошенные прахом. Да ещё грязное пятно на брусчатке.
— Будь ты проклят, убийца! — заорал пропоротый кинжалом бретёр.
Нелепое обвинение в устах того, кто минуту назад сам-трое собирался пустить мне кровь.
Я напрягся, ожидая атаки, но мерзавец повернулся спиной и припустил прочь. Его подельник с разбитым затылком, поколебавшись секунду, последовал бесславному примеру.
Глядя вслед улепётывающим задирам, я, наконец, справился с изумлением. На его место пришло понимание. Не удержавшись, я рассмеялся — коротко и зло. Бегите, дурни, бегите. Долго же придётся бежать: Квартал Склепов-то, поди, на другом конце города!
Приблизившись к останкам заживо разложившегося наёмника, я убрал пистолет и кончиком шпаги поворошил одежду. В сумерках слабо блеснуло серебро, подтверждая верность догадки.
Я опустился на колено, отложил шпагу, расправил испачканный камзол и расстегнул его крючки. Внутри, среди полусгнивших обломков рёбер и хрупких, невесомых плёнок, похожих на те, какие высыпаются из старых кувшинов с высохшим от времени содержимым, обнаружились четыре кусочка серебра размером не больше фаланги мизинца. Три из них напоминали по форме скобки, а один уже ничего не напоминал. Изуродованный и сплющенный попавшей в него пулей, он выглядел непонятной загогулиной.
Три целых и одна испорченная Скрижали запрета.
Величайшее достижение мудрецов из Колдовского Ковена, позволившее уживаться смертным и носферату.
Договор, заключённый Некромейстером Аланом с королём Максимилианом, суров, если не сказать жесток. Легализованный вампир, намеренный жить среди людей, обязан носить в груди Скрижали — это не обсуждается. Если вампир попытается удалить хотя бы одну Скрижаль, последует немедленное наказание. Чары, заложенные в кусок серебра, вырвутся наружу и вернут власть времени над телом, некогда обманувшим его. Когда такое происходит, бессмертные носферату разлагаются на глазах, превращаясь в тлен и прах, какими давно стали те смертные, что жили в одну с ними годину. Ибо всё имеет свойство возвращаться на круги своя.
Случайно угодив в Скрижаль, пуля исказила её и сместила. Это было воспринято, как попытка носферату разорвать договор со смертными и вырвать зачарованную метку из своей груди.
Чары активировались. Волшба свершилась. Носферату умер.
Умер не театрально, как его товарищи, игравшие роль задир-бретёров, а на самом деле.
Такого в пьесе неизвестного «режиссёра» явно не предвиделось. Каким он видел финал? Я должен был лихо расправиться с наёмниками? Или они — оставить меня, издырявленного ударами шпаг?
Подбрасывая Скрижали на ладони, я снова рассмеялся. На этот раз в голос и от души. Определённо охота на Ренегата становится всё более занимательным приключением. Сначала мне пришлось резаться на ножах со смертным, которого я принял за вурдалака, вампирского выкормыша. Теперь — скрестить шпаги аж с тремя носферату, которые прикидывались смертными душегубами. Что дальше?
В чём смысл этих маскарадов? Кому так сильно не даёт покоя моё намерение выяснить, откуда взялся чёртов Ренегат? Кто мог отправить вампиров по мою душу?
Ещё пучок вопросов, на которые нужно искать ответы.
Слабым утешением служил тот факт, что в останках убитого сохранились все четыре Скрижали. А раз так, выходит, это не констебль Второго Департамента и не ищейка Квартала Склепов. У первых в груди сидит только по одному, а у вторых — по три «серебряных Джона». Не бог весть что, но, выходит, в кои-то веки скелеты моих работодателей не торопились ухватить меня за шею своими костлявыми пальцами. И Некромейстеру Алану, и вице-канцлеру Дортмунду нужна была голова Ренегата, а не тайны, в ней хранящиеся.
Они желали, чтобы я остановил убийства, которые чинил взбесившийся кровожор, — всё остальное могло пропадать пропадом.
Это упрощало дело, но не объясняло, где и через кого искать Ренегата.
По всему выходит, что за появлением вампира-отступника стоит кто-то третий. Тот, кто не стал пробовать меня нанять или уговорить, а предпочёл пощекотать клинками. Кто знал, что рано или поздно я приду к лавке Эйнара Гамона. И не Калешти ли сдал меня этому третьему? Выходит, он его знает?
Вдалеке послышались резкие свистки городской стражи, привлечённой звуком выстрела. Столь быстрая реакция не удивляла: с появлением Ренегата число ночных патрулей в городе увеличили втрое.
Наскоро проверив карманы иссохшего носферату и ничего в них не обнаружив, я поспешил прочь, не желая быть застигнутым на месте происшествия. В связи с важностью задания дядюшка Витар, как глава Второго Департамента, официально наделил меня известными полномочиями, но объясняться со стражей по поводу убийства легализованного вампира всё равно не хотелось. Шепну потом дяде, и он замнёт всё по-тихому.
Единственное, что могло бы меня задержать подле мощей этого дважды покойника, — возможность узнать его личность. Имя носферату сулило дать подсказку насчёт того, кто руководил «постановкой» в Аптечном переулке. Но ведь его можно узнать и немного позже, не привлекая к себе внимания?
Рассудив так, я шмыгнул в ближайший переулок, укрываясь от жёлтого света фонарей, которые держали перед собой бухающие сапогами стражники. В кармане у меня позвякивали серебряные Скрижали.
Три целых и одна искорёженная пулей.