Глава 26 Сорняки

Вряд ли может быть что-нибудь печальнее, чем больной ребенок. Доктор Макгрегор вспомнил, что ее зовут Сохайла. Прелестное имя и прелестная девчурка. Отец принес ее на руках. Он казался грубым и недобрым человеком — таким было первое впечатление Макгрегора, а он привык ему доверять, — однако его лицо выражало беспокойство за своего ребенка. За ними шла жена, затем еще один мужчина в пиджаке, похожий на араба, а замыкал шествие суданский чиновник. Доктор заметил все это и выбросил из головы. Они не были больными, а девочка была.

— Привет, юная леди, ты снова у нас, — сказал он с улыбкой, рассчитанной на то, чтобы успокоить ребенка. — Ты плохо себя чувствуешь? Постараемся принять меры. Следуйте за мной, — сказал он, обращаясь к отцу.

Судя по всему, эти люди занимали видное положение и с ними будут обращаться соответствующим образом. Макгрегор провел их в смотровую комнату. Отец положил девочку на стол и отошел назад, позволив жене держать Сохайлу за руку. Телохранители — вряд ли они могли быть кем-то другим — остались в коридоре. Врач приложил руку ко лбу ребенка. Девочка пылала от жара — по меньшей мере 39. Ладно. Макгрегор тщательно вымыл руки и надел резиновые перчатки, потому что находился в Африке, а здесь нужно принимать все меры предосторожности. Прежде всего он измерил температуру, вставив термометр в ухо — 39,4. Пульс частый, но для ребенка это неопасно. Врач прослушал грудь стетоскопом и убедился, что сердцебиение нормальное, с легкими все в порядке, хотя он обратил внимание на учащенное дыхание. Пока у нее лихорадка, вряд ли что-то необычное для детей, особенно недавно попавших в новую обстановку. Он поднял голову.

— Что вы заметили у своей дочери? На этот раз ответил отец.

— Она не может есть, и из другого конца...

— Рвота и понос? — спросил Макгрегор, осматривая глаза девочки. Они тоже ни о чем не говорили.

— Да, доктор.

— Насколько мне известно, вы недавно приехали сюда? — Он посмотрел на отца, когда почувствовал, что тот колеблется. — Мне нужно это знать.

— Да, конечно. Мы приехали из Ирака, несколько дней назад.

— И у вашей дочери раньше была всего лишь легкая астма, ничего больше? Никаких проблем со здоровьем, верно?

— Да, сэр. Ей сделаны все прививки и тому подобное. Она никогда так не болела. — Мать только кивнула. Было ясно, что отец взял переговоры на себя, считая, что произведет более внушительное впечатление, заставит врача принять меры. У Макгрегора не было возражений.

— После приезда сюда она не ела ничего необычного? Видите ли, — объяснил врач, — поездки нередко отрицательно сказываются на многих людях, а на детях в особенности. Может быть, она пила местную воду.

— Я дала Сохайле лекарство, но ей только стало хуже, — сказала мать.

— Дело не в воде, — уверенно добавил отец. — В имении своя артезианская скважина, и в ней хорошая вода.

И тут, словно ожидала этого момента, девочка застонала и ее стошнило. Рвота попала на стол и на пол, она была необычного цвета. В ней были красные и черные вкрапления. Красные — свежая кровь, черные — старая. Такое не может быть вызвано последствиями переезда или плохой водой. Может быть, язва желудка? Пищевое отравление? Макгрегор инстинктивно посмотрел на руки, чтобы убедиться, надел ли он перчатки. Мать оглянулась в поисках бумажной салфетки...

— Не прикасайтесь к ней, — тихо произнес врач. Затем он проверил кровяное давление. Оно было низким, и это подтверждало подозрение, что у девочки внутреннее кровотечение.

— Сохайла, боюсь, что тебе придется провести ночь в больнице, чтобы мы могли вылечить тебя.

Заболевание могло объясняться многими причинами, но врач находился в Африке достаточно долго и знал, что нужно всегда исходить из худшего. Макгрегор постарался утешить себя мыслью, что вряд ли все так уж плохо.

* * *

Не совсем так, как раньше, — а что теперь так, как раньше? — однако Манкузо нравилась его работа. Он успешно руководил боевыми действиями — в отличие от других адмирал называл их войной, как и следовало называть, — и его подводные лодки в точности выполнили свое предназначение. Правда, он потерял «Шарлотт» и «Эшвилл» — еще до начала боевых действий, — но потом у него не было больше потерь. Его подлодки точно выполнили боевое задание, нанесли удар по японским подводным лодкам из тщательно спланированной засады, поддержали блестяще проведенную специальную операцию, произвели запуск ракет по намеченным целям и, как всегда, собрали исключительно важную тактическую информацию. Но разумнее всего он поступил, считал командующий подводными силами на Тихом океане, вернув на активную службу подводные ракетоносцы. Они были слишком большими и неуклюжими, чтобы действовать в качестве ударных подлодок, но, видит Бог, вполне справились с поставленной задачей, причем так успешно, что теперь он видит их из окна своего кабинета. Они пришвартованы к пирсам, а их команды гордо расхаживают по городу. Даже видно, что с парусов ракетоносцев все еще не сняты метлы[61]. Ну ладно, пусть он не Чарли Локвуд[62], скромно подумал о себе Манкузо, но он выполнил порученное ему задание. И теперь ему предстоит выполнить Другое.

— Что они собираются предпринять, босс? — спросил он своего прямого начальника адмирала Дейва Ситона.

— У меня создалось впечатление, что никто не знает этого. — Ситон прибыл сюда, чтобы на месте ознакомиться с боевой готовностью подводного флота. Подобно всякому хорошему моряку, он старался как можно чаще уезжать из своего штаба, даже если при этом он оказывается в другом. — Может быть, морские учения, но теперь, когда у нас новый президент, в Вашингтоне хотят, наверно, показать зубы и посмотреть, что из этого получится. — Военные не любят подобных международных экзаменов, потому что при выставлении оценок им приходится рисковать жизнью.

— Я знаком с этим парнем, босс, — бесстрастно ответил Барт.

— Вот как?

— Не то чтобы очень близко, но вы ведь знаете о «Красном Октябре».

Ситон усмехнулся.

— Барт, если ты когда-нибудь расскажешь мне об этом, одному из нас придется убить другого, чтобы сохранить тайну, а я больше и сильнее тебя. — Операция «Красный Октябрь», одна из самых секретных в истории американского флота[63], по-прежнему оставалась известной лишь узкому кругу лиц, хотя слухи о ней — уж слухи-то невозможно остановить — ходили по всему флоту и резко отличались один от другого.

— Вам нужно знать об этом, адмирал. Нужно знать, чтобы быть уверенным, насколько решительным является наш верховный главнокомандующий. Я плавал вместе с ним.

Главнокомандующий Тихоокеанским флотом пристально посмотрел на Манкузо.

— Ты шутишь.

— Райан находился на борту ракетоносца. Между прочим, он оказался там раньше меня. — Манкузо закрыл глаза, радуясь тому, что может наконец рассказать эту морскую историю и ему за это ничто не грозит. Дейв Ситон был главнокомандующим флотом театра военных действий и потому имел право все знать о человеке, посылающем ему приказы из Вашингтона.

— Я слышал, что он принимал участие в операции, даже знал, что находился на борту ракетоносца, но мне казалось, что это произошло в Норфолке, когда «Красный Октябрь» уже стоял в доке Восемь-десять. Я знаю, что он был сотрудником ЦРУ, рядовым клерком...

— Вот уж это не правда. Он убил русского — застрелил его прямо на ракетной палубе — еще до того, как я оказался на борту русского ракетоносца. Он стоял у руля, когда мы столкнулись с «альфой» и потопили ее. Он был смертельно испуган, но действовал как надо. Человек, который стал теперь нашим президентом, участвовал в операции и отлично проявил себя. Как бы то ни было, если кто-нибудь захочет убедиться в мужестве нашего президента, я ставлю на него. Поверь мне, Дейв, у него между ног висит пара больших чугунных, вот что. Может быть, это не видно на экране телевизора, но я готов идти за ним повсюду. — Манкузо сам удивился такому выводу. Ему впервые представилась возможность продумать все до конца.

— Да, это приятно слышать, — негромко заметил Ситон.

— Итак, в чем заключается операция? — спросил командующий подводными силами.

— Приказ оперативного управления гласит, что мы должны следить за учениями китайского флота.

— Ты знаешь Джексона лучше меня. Каковы параметры задания?

— Если это всего лишь учения и ничего больше, мы ведем наблюдение, ничем не обнаруживая себя. В случае изменения ситуации, наша задача состоит в том, чтобы показать, что мы проявляем обеспокоенность. Понял, Барт? На дне моего сундука ничего не осталось, черт побери.

Чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть в окно. Авианосцы «Энтерпрайз» и «Джон Стеннис» стояли в сухих доках. Главнокомандующий Тихоокеанским флотом не имел в своем распоряжении ни единого авианосца, и положение не изменится еще по меньшей мере два месяца. При захвате Марианских островов они послали в море авианосец «Джонни Реб» с двумя действующими гребными винтами, но теперь он находился в доке рядом со своим старшим братом с огромными дырами, выжженными в его корпусе от летной палубы и до уровня первой платформы, в ожидании прибытия новых турбин и редукторов, изготовляемых на заводе. Военно-морской флот США использовал авианосцы для демонстрации своей военной мощи. Возможно, частью китайского плана было убедиться в реакции Америки, в то время когда значительная часть этой мощи отсутствует.

— Ты поддержишь меня, если возникнут трудности с Де Марко? — спросил Манкузо.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что Бруно принадлежит к старой школе. Он считает, что подлодки должны оставаться невидимыми. Лично я считаю, что иногда неплохо продемонстрировать свое присутствие. Если уж ты хочешь, чтобы я потряс клетку Джо Китайца, надо сделать это так, чтобы он почувствовал, как гнется решетка, верно?

— Я составлю оперативный приказ соответствующим образом. А вот как ты будешь действовать — твое дело. Пока же, если какой-нибудь шкипер начнет говорить со своим старпомом о том, что намерен забраться в постель к своей девушке на берегу, мне понадобится магнитофонная запись этого разговора для коллекции.

— Дейв, это приказ, понятный всякому. Я даже обещаю дать тебе ее телефонный номер.

— И мы бессильны что-нибудь предпринять, — завершил свою оценку ситуации Клифф Ратледж.

— Неужели, Клифф? — с иронией поинтересовался Скотт Адлер. — Мне казалось, что я и сам это понимаю. — Смысл заключался в том, что твои подчиненные выдвигают альтернативные предложения или, по крайней мере, не говорят тебе того, что ты знаешь и без них.

До сих пор им везло. Мало что проникло в средства массовой информации. Вашингтон все еще не избавился от потрясения, младшие чиновники, занимающие должности старших, еще не обрели достаточной уверенности, чтобы организовать утечку информации без соответствующего разрешения, а на высшие должности Райан назначил людей, удивительно лояльных по отношению к своему верховному главнокомандующему, что явилось неожиданным преимуществом выбора людей со стороны, не знакомых с политикой. Но так не может продолжаться, особенно когда на горизонте маячит такая сенсационная новость, как появление новой страны, в состав которой войдут два бывших врага, причем оба они проливали кровь американцев.

— Думаю, мы всегда можем занять нейтральную позицию, — с оптимизмом заметил Ратледж, рассчитывая увидеть ответную реакцию. Такая альтернатива отличалась от неспособности предпринять что-нибудь, метафизическая тонкость, легко понятная официальному Вашингтону.

— Если мы займем такую позицию, то этим будем способствовать дальнейшему развитию событий, наносящих вред нашим интересам, — возразил один из высокопоставленных дипломатов.

— А разве это не лучше, чем признать свое бессилие? — ответил Ратледж. — Если мы выразим свое отрицательное отношение и затем не сможем принять никаких мер, чтобы помешать этому, такая позиция будет хуже нейтральной.

Адлер подумал, что на выпускника Гарварда всегда можно положиться, когда требуется грамматически правильно построить фразы и спорить по мелочам, но, как в случае с Ратледжем, от него трудно ждать большего. Этот кадровый дипломат сумел добраться до седьмого этажа и занять столь высокий пост благодаря тому, что старался обо всем говорить предельно осторожно, никогда не брал на себя ответственность, а это означало, что и инициативы он не проявлял. С другой стороны, у него блестящие связи — или они были раньше. Однако Клифф был болен самой опасной болезнью дипломата. По его мнению, не существовало проблем, по которым нельзя вести переговоры. Адлер придерживался иной точки зрения. Иногда необходимо занять твердую позицию и отстаивать ее, несмотря ни на что, потому что, если вы не сделаете этого, ваш оппонент сам выберет поле боя, и тогда инициатива перейдет к нему. Задача дипломатов заключалась в том, чтобы не допустить войны. Это важная задача, считал Адлер, но решить ее можно только в том случае, если ты знаешь, где занять твердую позицию и на какие уступки — но не более того — можно пойти. Для заместителя госсекретаря по политическим вопросам такой танец был бесконечным, причем вел его кто-то другой. К сожалению, у Адлера не хватало политической власти, чтобы уволить Ратледжа или по крайней мере сделать послом в какой-нибудь безобидной стране. Он сам как государственный секретарь еще не был утвержден Сенатом.

— Значит, будем считать это просто региональной проблемой? — спросил Ратледж. Адлер медленно повернул голову в сторону говорившего. Неужели он пытается прийти к консенсусу?

— Нет, нельзя так подходить к этому, — произнес госсекретарь, демонстрируя занятую им позицию. — Речь идет о жизненно важных интересах Соединенных Штатов. Мы дали гарантии правительству Саудовской Аравии, что окажем ему поддержку.

— Из-за линии на песке? — спросил Клифф. — Пока в этом нет необходимости. Иран и Ирак объединяются, и возникает новая Объединенная Исламская Республика — ну и хорошо. Что дальше? Им потребуются годы, чтобы навести порядок в этой стране. Тем временем силы, которые, как нам известно, существуют в Иране, расшатывают там теократический режим, причиняющий нам столько неприятностей. Это ведь не односторонняя сделка, правда? Можно ожидать этого из-за влияния светских элементов в иракском обществе, которое неизбежно усилит рост недовольства правлением религиозных лидеров в Иране. Если мы ударимся в панику и начнем активные действия, это только облегчит жизнь Дарейи и его фанатикам. Но если мы будем спокойно наблюдать за развитием событий, это лишит их повода разжигать ненависть к нам. Давайте рассуждать так. Разве мы не можем помешать объединению этих двух стран? — задал риторический вопрос Ратледж. — А раз не можем, как быть тогда? Нужно найти возможность вступить в переговоры с новой страной.

Звучит вполне логично, подумал Адлер, обратив внимание на осторожные кивки сидящих вокруг стола. Он знал соответствующие случаю стандартные слова: возможность, диалог, переговоры.

— Такой шаг согреет и обрадует правительство Саудовской Аравии, — послышался протестующий голос с дальнего конца стола. Это говорил Берт Васко, занимающий самое низкое положение среди всех собравшихся дипломатов. — Мистер Ратледж, мне кажется вы недооцениваете сложность ситуации. Ирану удалось организовать политическое убийство...

— Разве у нас есть доказательства этого?

— Аль Капоне тоже никогда не был обвинен в Дне святого Валентина[64], но я видел фильм. — То, что его приглашали в Овальный кабинет, придало духу начальнику отдела Ирака. Адлер с улыбкой поднял бровь. — Кто-то руководит всем этим, начиная с убийства и кончая устранением со сцены военного руководства Ирака, которому дали возможность скрыться за границу, и расстрелом верхушки баасистской партии. Далее мы становимся свидетелями укрепления религии в Ираке. Вырисовывается картина религиозного и национального возрождения страны. Это смягчит те процессы, о которых вы говорили. В результате происшедших событий внутренние разногласия в Иране стихнут на целый год. Кроме того, мы не имеем представления, что там еще происходит. Дарейи — гений заговоров и закулисных махинаций. Он терпеливый и безжалостный сукин сын, посвятивший всю свою жизнь борьбе за установление исламского господства...

— И ему вот-вот придет конец, — возразил один из союзников Ратледжа.

— Вы уверены в этом? — огрызнулся Васко. — Эту операцию он провел мастерски.

— Дарейи далеко за семьдесят.

— Он не пьет и не курит. Судя по всем видеопленкам, которые имеются в нашем распоряжении, аятолла выглядит достаточно здоровым и энергичным. Недооценивать этого человека — значит повторять ошибку, которую мы уже однажды совершили.

— Он потерял связь с собственным народом.

— Может быть, Дарейи не подозревает об этом. До сих пор у него все получалось, а народ любит победителей, — заметил Васко.

— Берт, ты, наверно, боишься потерять должность начальника отдела после образования ОИР, — пошутил кто-то. Это был удар ниже пояса, направленный высокопоставленным чиновником против рядового дипломата, причем смешки присутствующих только напомнили Васко о положении, которое он занимает. Тишина, воцарившаяся в кабинете, ясно дала понять госсекретарю, что происходит формирование единого мнения, причем не в его пользу. Пора брать контроль в свои руки.

— О'кей, расходимся по местам, — произнес Адлер. — Завтра вернутся агенты ФБР, чтобы поговорить об исчезнувшем письме. Попытайтесь догадаться, что они принесут с собой?

— Господи, неужели снова «ящик»? — застонал кто-то. Никто не обратил внимания на то, как Ратледж повернул голову.

— Считайте, что это обычная проверка для подтверждения допуска к секретной информации, — успокоил своих подчиненных госсекретарь. Высокопоставленным дипломатам регулярно приходится проходить проверку на полиграфе.

— Черт возьми, Скотт, — заявил Клифф, выражая общее мнение, — нам или верят или не верят. С этими спецами я уже потерял напрасно несколько часов.

— А ведь знаете, письмо Никсона с прошением об отставке так и не было найдено, — заметил кто-то.

— Может быть, его спрятал у себя Генри[65], — пошутил один из дипломатов.

— Итак, завтра. Начинаем в десять часов утра. Я буду проходить проверку вместе со всеми, — сообщил Адлер. Ему тоже казалось, что это напрасная трата времени.

* * *

Он был белокож, с серыми глазами, и с тем рыжеватым оттенком светлых волос, который, согласно семейной шутке, говорил о добавлении где-то в прошлом английской крови. Но это повлекло за собой и преимущество — он легко выдавал себя за европейца. То, что он мог по-прежнему делать это, являлось результатом его осторожности. Во время своих немногочисленных операций, когда было необходимо появляться на публике, он подкрашивал волосы, носил темные очки и отращивал бороду, которая была черной. Это вызывало шутки среди членов сообщества — его прозвали «артистом». Однако многие шутники уже погибли, тогда как он оставался в живых. Возможно, у израильтян есть его фотографии — никогда не знаешь, на что они способны, — но все знали, что они редко делились своей информацией с другими спецслужбами, даже с их американскими покровителями, что было глупо. К тому же нельзя жить все время с постоянной мыслью об опасности, даже если твои фотографии имеются в картотеке Моссада.

Он прибыл в международный аэропорт Даллеса рейсом из Франкфурта. С ним были два необходимых чемодана, свидетельствующие, что он серьезный бизнесмен. В таможне он сказал, что у него нет ничего подлежащего досмотру, кроме литровой бутылки шотландского виски, которую он купил в «дьюти-фри» во Франкфурте. Цель приезда в страну? Деловые переговоры и отдых. Сейчас безопасно ходить по Вашингтону? То, что он видел по телевидению, просто ужасно. Все нормально? Неужели? Отлично. Арендованный им автомобиль ждал его у подъезда. Он поехал в соседний отель и решил отдохнуть после утомительного перелета. Там он купил газету, заказал ужин в номер и включил телевизор. После этого вставил вилку своего портативного компьютера в телефонный штепсель — теперь во всех американских гостиницах были разъемы, позволяющие выходить в международную компьютерную сеть, — и сообщил Бадрейну, что благополучно прибыл в Америку для проведения разведки. Коммерческая шифровальная программа превратила бессмысленную условную фразу в полную тарабарщину.

* * *

— Добро пожаловать. Моя фамилия Кларк, — представился Джон. Первая группа состояла из пятнадцати человек. Он был одет гораздо парадней обычного — хорошо сшитый костюм, белая рубашка с пуговками на воротничке, полосатый галстук. Пока от него требовалось произвести на них благоприятное впечатление в одном отношении. Скоро он произведет впечатление в другом. Набрать первую группу оказалось проще, чем он ожидал. ЦРУ, несмотря на продукцию Голливуда, пользуется популярностью среди американских граждан. На каждое место поступило, по крайней мере, десять заявлений, и понадобилось всего лишь проверить по компьютеру данные кандидатов, чтобы отобрать пятнадцать человек, характеристики которых соответствовали требованиям «Синего плана», задуманного Кларком. Каждый был полицейским, закончил колледж, прослужил не меньше четырех лет и обладал безукоризненной репутацией, которую ФБР подвергнет дополнительной проверке. В первой группе были одни мужчины, что, возможно, являлось ошибкой, подумал Джон, но в данный момент это не было главным. Семеро были белыми, двое азиатского происхождения и один чернокожий. Они прибыли главным образом из крупных городов. Все говорили по меньшей мере на двух языках.

— Я — офицер полевой разведки. Не «агент» и не «шпион». Офицер-оперативник, — объяснил он. — Я занимался этой работой долгое время. Я женат, и у меня двое детей. Тот, кто думает, что наша работа состоит из встреч с очаровательными блондинками и перестрелок, может уйти прямо сейчас. Обязанности оперативников главным образом скучны, особенно для тех, кто достаточно умны и выполняют свою работу должным образом. Вы все — полицейские, и потому уже знаете, насколько это важно. Мы имеем дело с высококлассными преступниками, и наша задача состоит в том, чтобы собрать информацию, необходимую для того, чтобы предотвратить их преступления и не допустить гибели людей. А решаем мы ее путем сбора информации и передачи ее тем, кто нуждаются в ней. Часть сотрудников ЦРУ занимаются дешифровкой фотографий, сделанных из космоса, кто-то читают переписку подозреваемых. Мы выполняем тяжелую и опасную работу. Получаем мы информацию и от других людей. Некоторые из них — честные и руководствуются благородными намерениями. Некоторые честностью не отличаются, а хотят денег или делают это, чтобы расквитаться со своими врагами, или просто поступают так из честолюбия. Не имеет значения, какими мотивами они руководствуются. Все вы работали с осведомителями и знаете, что они не Мать Тереза, верно? Ваши осведомители во многих случаях будут более образованными, более могущественными людьми, чем те, с которыми вы работали раньше, но в общем они мало отличаются от них. Вам придется защищать своих осведомителей, быть к ним лояльными — также, как вы вели себя со своими осведомителями, когда служили в полиции, — и время от времени давить на них. Стоит вам допустить ошибку или неосторожность, и эти люди погибнут, а в некоторых странах, где вам придется работать, такая же участь ждет их жен и детей. Если вы считаете, что я преувеличиваю, скажу вам прямо — вы ошибаетесь. Вы будете работать в странах, где закон трактуется так, как хочется властям этих стран. Вы видели это по телевидению в течение нескольких последних дней, верно? — Процедура расстрела некоторых руководителей баасистской партии в Ираке транслировалась по программам новостей крупнейших мировых компаний и сопровождалась обычными предупреждениями о том, что передаваемые сцены не для детей и не для тех, на кого они оказывают особенно сильное воздействие. Впрочем, у экранов садились все, кто хотел.

Слушатели молча кивнули.

— В своей оперативной работе вы будете большей частью безоружными. Ваша задача заключается в том, чтобы выжить благодаря уму и находчивости. Я потерял немало друзей. Одни погибли в местах, о которых вы знаете, другие — в таких местах, о которых вы никогда не слышали. Может быть, сейчас мир стал не таким жестоким, но не повсюду. Вы будете работать там, где вашей жизни угрожает опасность, парни, — пообещал им Джон.

Динг Чавез, сидевший позади всех, с трудом удерживался от улыбки. «Вот посмотрите на этого невысокого паренька. Он сумел остаться в живых, хотя работает со мной, и даже обручен с моей дочерью», — мысленно добавил он. Не стоит пугать их раньше времени, подумал Доминго.

— В чем смысл нашей работы? В том же, в чем смысл работы полицейского. Когда вы арестовываете и отправляете в тюрьму преступника, это делает жизнь общества более спокойной и безопасной. Так и в нашей работе: собранная вами информация, переданная по назначению, спасает жизни множества людей. Если мы, будем добросовестно исполнять свои обязанности, это избавит человечество от войн, — подчеркнул Кларк.

— Короче говоря, я рад, что могу приветствовать вас как своих учеников. Я буду вашим старшим учителем. Обещаю, что подготовка вам понравится: она будет интересной и очень трудной. Начало завтра в половине девятого утра.

С этими словами Джон направился к выходу в конце помещения. Чавез открыл ему дверь, и они вышли на свежий воздух.

— Боже мой, мистер К., можно мне тоже записаться в вашу группу?

— Черт побери, Динг, я ведь должен был сказать им хоть что-то, — словно оправдываясь, ответил Джон. Это было его самым продолжительным выступлением за много лет.

— Это мистер Фоули позаботился, чтобы запустить программу?

— Надо же когда-то браться за работу, Динг.

— Мне кажется, тебе следовало бы подождать несколько недель. Его кандидатура как директора ЦРУ еще не утверждена Сенатом. Я бы подождал, — заметил Чавез. — Но кого интересует мое мнение? Ведь я всего лишь рядовой клерк.

— Все время забываю, какой ты стал умный.

* * *

— Кто это Чанг Хансан, черт побери? — спросил Райан.

— Ему за пятьдесят, но выглядит моложе, весит больше, чем следовало бы, килограммов на десять, рост пять футов четыре дюйма, в остальном — никаких особых примет. Так говорит наш друг, — сообщил Дэн Мюррей, глядя в блокнот. — Отличается спокойствием и невозмутимостью, и он предал Ямату.

— Вот как? — спросила миссис Фоули. — Каким образом?

— Когда наша победа уже не вызывала сомнений, Ямата был на Сайпане. Оттуда он позвонил в Пекин и попросил, чтобы ему предоставили убежище. Мистер Чанг сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Какая договоренность? — спросил он. У нас не было никакой договоренности, — произнес директор ФБР, подражая голосу китайца. — После этого телефон просто не отвечал. Наш японский друг считает это верхом предательства.

— Похоже, Ямата поет, как канарейка, — заметил Эд Фоули. — Это никому не кажется подозрительным?

— Нет, — ответил Райан. — Японские военнопленные, захваченные нами во время Второй мировой войны, охотно отвечали на вопросы.

— Президент прав, — поддержал Райана Мюррей. — Я спросил Танаку. Он сказал, что таковы традиции японской культуры. Ямата хотел совершить харакири — почетный уход из жизни по представлению японцев, — но с него не сводят глаз, отобрали даже шнурки от ботинок. В результате он чувствует себя настолько опозоренным, что не видит причин молчать. Чертовски эффективная техника допроса. Короче говоря, Чанг выдает себя за дипломата — Ямата утверждает, что он формально входил в состав торговой делегации, — но в Госдепартаменте никогда не слыхали о нем. У японцев его имя не содержится ни в каких дипломатических документах. Это значит, что он из китайской спецслужбы и потому... — Мюррей посмотрел на мужа и жену Фоули.

— Я пропустила его имя через компьютер, — сказала Мэри-Пэт, — но кто может поручиться, что это его настоящее имя?

— Даже если это действительно его имя, — добавил ее муж, — у нас мало сведений о сотрудниках китайских спецслужб. Но я попытаюсь высказать предположение, — нерешительно сказал он. — Думаю, что он принадлежит к политической верхушке. Вы спросите почему? В тот раз он заключил соглашение, очень важное, но роль Китая в нем осталась незамеченной. Их армия все еще находится в состоянии повышенной боевой готовности и усиленно проводит учения из-за этого соглашения. Вот почему русские так нервничают. Кем бы он ни был, нужно исходить из того, что он пользуется огромным влиянием у политического руководства Китая, — закончил Фоули, чувствуя, что это не такое уж потрясающее открытие.

— Мы можем выяснить что-то более детально? — осторожно поинтересовался Мюррей.

— У нас нет там агентов, по крайней мере таких, которые могли бы оказаться полезными в этом деле, — покачала головой миссис Фоули. — Два неплохих оперативника в Гонконге — муж и жена, они занимаются созданием многообещающей агентурной сети. Два агента в Шанхае. В Пекине нам удалось завербовать нескольких молодых китайцев, служащих министерства обороны, но все они занимают весьма невысокие должности, и мы рассчитывали на них в далекой перспективе. Стоит использовать их сейчас, и мы ничего не добьемся, только подвергнем их опасности. Видишь ли, Дэн, нашу работу с Китаем затрудняет то, что мы не знаем, как функционирует их правительство. Там существуют такие сложные отношения, о которых нам остается всего лишь гадать. Например, нам известно, кто у них члены Политбюро? — Хотя бы предположительно. Нам кажется, что один из самых влиятельных руководителей Китая умер, и мы пытались выяснить это в течение целого месяца. Даже русские не скрывают кончины своих руководителей, — заметила заместитель директора ЦРУ по оперативной работе, поднося к губам бокал с вином. Райан по традиции собирал у себя ближайших советников после окончания рабочего дня. Ему и в голову не приходило, что этим он продлевает время их пребывания на службе. К тому же он получал от них информацию напрямую, исключая собственного советника по национальной безопасности. Несмотря на то что Бен Гудли был преданным и умным подчиненным, Райану хотелось слышать новости из первых уст всякий раз, когда возникала такая возможность.

Слово взял Эд Фоули.

— Да, конечно, мы считаем, что знакомы с политическим руководством Китая, но от нашего внимания ускользает второй эшелон — люди, стоящие непосредственно за их спинами. Сейчас это стало нам ясно, однако потребовалось немало времени, чтобы понять истинную ситуацию. Говоря о политическом руководстве Китая, мы имеем в виду старых людей, а они не способны разъезжать по стране. Им нужны люди помоложе, которые могут узнавать все необходимое и докладывать им. С течением времени эти люди, имеющие непосредственный доступ к высшему руководству, обрели огромную власть. И вот теперь создалось положение, при котором нам неизвестно, кто фактически управляет страной. Мы не знаем этого, а поскольку не можем их опознать, то и имена остаются неизвестными.

— Я понимаю ваши трудности, — кивнул Мюррей и протянул руку за бутылкой пива. — Когда мы вели расследование организованной преступности, иногда нам удавалось опознать главаря, наблюдая за тем, кто кому открывает дверцу автомобиля. Это чертовски трудное дело. — Подобное замечание было самым дружеским на памяти мужа и жены Фоули, имея в виду сложные отношения между ФБР и ЦРУ. — Обеспечить скрытность и оперативную безопасность совсем не так уж трудно, если к этому как следует подготовиться.

— Вот тут-то и может пригодиться «Синий план», — заметил Джек.

— Тогда ты с удовольствием узнаешь, что первые пятнадцать новичков уже приступили к подготовке. Несколько часов назад Джон провел с ними предварительную беседу, — сообщил директор ЦРУ.

Райан внимательно изучил план Фоули, направленный на изменение структуры Центрального разведывательного управления. Эд предложил сократить бюджет ЦРУ на пятьсот миллионов долларов за пять лет и одновременно увеличить штаты оперативного управления. Джек не сомневался, что на Капитолийском холме с энтузиазмом утвердят предложение директора ЦРУ, хотя настоящий бюджет американской разведки находился в «черных» статьях федеральных расходов и мало кто узнает о действительном сокращении бюджета. Впрочем, может быть, и узнают. Вполне вероятно, что сведения о предстоящем сокращении просочатся в средства массовой информации.

Утечка секретной информации. Она беспокоила Райана на протяжении всей его карьеры. Но теперь это стало частью государственной политики, не правда ли? — подумал Райан. Неужели сейчас, когда он стал президентом, его отношение к этому должно измениться, потому что утечку организует или разрешает он сам? Проклятье. Законы и принципы не должны взаимодействовать таким образом. На чем же должен он основывать управление страной?

* * *

Телохранителя звали Салех. В соответствии с требованиями его профессии он был физически крепким мужчиной и потому пытался не обращать внимание на свое плохое самочувствие. Человек в его положении просто не должен поддаваться трудностям.

Но когда его самочувствие не улучшилось, как обещал врач, — Салех знал, что у каждого могут возникнуть желудочные болезни, — и он увидел кровь на дне унитаза.., он понял, что все не так просто. Из человеческого тела не должна течь кровь, разве что из пулевой раны или пореза при бритье. И уж во всяком случае не после испражнений. Такое может потрясти кого угодно. Подобно многим, он не сразу обратился к врачу, надеясь, что все исчезнет само собой, как при заболевании гриппом. Но болезнь не оставляла его, приступы становились все серьезней, и тут им наконец овладел страх. Перед рассветом он вышел из виллы, сел в автомобиль и поехал в больницу. По пути ему пришлось остановиться из-за приступа рвоты, причем он намеренно не смотрел на то, что осталось на обочине дороги. Салех чувствовал, что слабеет с каждой минутой, и когда он остановился перед входом в больницу, ему потребовалось собрать последние силы, чтобы дойти до двери. В помещении, где оказывали экстренную помощь, ему пришлось сидеть и ждать, пока шли поиски истории его болезни. Салеха всегда пугал запах больницы, дезинфекции и карболки, от которого даже собака останавливается, пятится назад, тянет за поводок и визжит, потому что этот запах связан с болью. Наконец чернокожая медсестра назвала его имя, он встал, постарался успокоиться и вошел в ту же комнату, где его осматривали раньше.

* * *

Вторая группа из десяти преступников мало отличалась от первой, разве что среди них не было приговоренного к смертной казни за преступления против государственной религии. Моуди подумал, что, глядя на людей с осунувшимися бледными лицами, воровато оглядывающихся по сторонам, нетрудно заставить себя презирать их. Но больше всего их выдавало выражение лиц. Они выглядели как преступники, не смотрели в глаза, отводили взгляд, словно все время искали, как бы убежать, что-нибудь придумать, найти какой-то выход. Лица отражали одновременно страх и жестокость. Они не были просто людьми, и хотя его наблюдения казались доктору ребяческими, этим они отличались от него и его знакомых, а следовательно, являлись обладателями жизней, на которые не имели права.

— В палате находятся больные, — сказал он, обращаясь к ним. — Ваша задача — ухаживать за ними. Если вы успешно справитесь с этой работой, вас направят на подготовку и затем вы будете работать в тюрьмах в качестве санитаров. В противном случае вас вернут в камеры и приведут в исполнение приговоры судов. Ну а если вы будете протестовать, наказание будет немедленным и жестоким. — Все согласно кивнули. У них не было выбора. Каждый знал, что значит немедленное и жестокое наказание. Иранские тюрьмы отнюдь не славятся своим комфортом. У всех заключенных была бледная кожа и красные глаза ревматиков. Да и пища в тюрьмах оставляла желать много лучшего. Ну и что? — спросил себя врач. Разве такие люди заслуживают снисхождения? Каждый из них приговорен к смертной казни за совершенное им серьезное преступление, а какие преступления скрывались у них в прошлом, знали только они и Аллах. Если Моуди и испытывал к ним жалость, это было всего лишь следствием его медицинского образования, заставлявшего смотреть на каждого, как на человека, независимо от содеянного им. Это он сможет преодолеть. Грабители, воры, педерасты — все они нарушили законы страны, установленные Аллахом, и если эти законы были суровыми, то, по крайней мере, справедливыми. А если обращение с ними казалось по западным меркам жестоким — у европейцев и американцев самое странное представление о человеческих правах, — то как относительно прав их жертв, подумал Моуди. Ничего не поделаешь, решил он, отстраняясь от стоящих перед ним людей. «Международная амнистия» уже давно перестала жаловаться на условия содержания заключенных в иранских тюрьмах. Может быть, им лучше бы подумать о других вещах, например, о том, как обращаются с правоверными в других странах. Здесь не было Жанны-Батисты, она мертва, и это записано в бесконечных колонках судеб тех, кто ушли из этого мира. Остается лишь увидеть, окажутся ли судьбы вот этих написанными той же рукой в книге живых и мертвых. Моуди кивнул старшему охраннику, и он закричал на своих новых «санитаров». Даже в их позах был вызов, заметил врач. Ну что ж, посмотрим, как изменится их поведение.

Все преступники из второй группы прошли обработку. Их раздели, помыли, подвергли дезинфекции, побрили и одели в зеленую форму санитаров с номерами на спинах. На ногах у них были матерчатые шлепанцы. Вооруженные охранники подвели их к двери воздушного шлюза, внутри которого находились армейские медики и один охранник с пистолетом в руках, защищенных толстыми перчатками.

Моуди вернулся в комнату службы безопасности, чтобы наблюдать за происходящим по замкнутой телевизионной системе. На черно-белых экранах он видел, как преступники идут по коридору, с любопытством озираясь по сторонам — несомненно, в поисках возможности скрыться. Все они то и дело поглядывали на охранника, шедшего в четырех метрах позади. Каждому из них вручили по пластиковому ведру с простейшими принадлежностями для ухода за больными. Ведра тоже были пронумерованы.

Преступники были удивлены тем, что медики одеты в защитные костюмы, но тем не менее продолжали идти вперед, шаркая ногами, и остановились только при входе в палату, где содержались пациенты. Должно быть, почувствовали запах или что-то увидели. Как бы заторможенно они не реагировали на происходящее, один из них наконец понял, куда их ведут...

На экране было видно, как армейский санитар показал на преступника, остановившегося в дверях. Тот заколебался, потом бросил на пол ведро, поднял руку, сжатую в кулак, и что-то закричал. Остальные замерли, глядя на него, ожидая, что последует дальше. Затем в углу экрана показался охранник. В его вытянутой руке был пистолет. С расстояния в два метра он выстрелил прямо в лицо преступника. Странно было видеть выстрел, но не слышать его. Тело рухнуло на кафельный пол, оставив на серой стене черные капли крови. Стоявший рядом санитар ткнул пальцем в сторону одного из преступников, тот быстро нагнулся, подобрал упавшее ведро и вошел в палату. Дальнейших дисциплинарных мер не потребовалось. Моуди переключился на другой экран.

Здесь изображение было цветным, да и понятно почему. Кроме того, с помощью дистанционного управления камеру в палате можно было поворачивать, увеличивать изображение. Моуди направил ее на койку в углу — пациент номер один. Только что вошедший новый «санитар» с цифрой один на спине замер у койки, держа в руке ведро и глядя на пациента, не понимая, что перед ним. В палате имелся и микрофон, но он был ненаправленного действия, и служба безопасности давно выключила его, потому что доносящиеся звуки были слишком ужасными для тех, кто могли слышать их. Как и следовало ожидать, в худшем состоянии находился приговоренный за религиозные преступления. Однако он молился, пытаясь утешить тех, кто находились рядом. Он даже попробовал убедить остальных присоединиться к нему в молитве, но эти люди не относились к числу ждущих милости от Всевышнего, даже при самых благоприятных обстоятельствах, да и молитвы, которые он читал, были им непонятны.

«Санитар» с минуту стоял у койки, глядя на пациента, приговоренного к смерти за убийство и прикованного за ногу к кровати.

Моуди еще больше увеличил изображение и навел камеру на кандалы, чтобы проверить, протерли ли они кожу больного. На матрасе рядом с кандалами виднелось пятно крови. Человек на койке — приговоренный к смерти преступник, напомнил себе Моуди — медленно корчился, и «санитар» вспомнил, наконец, зачем его прислали сюда. Он надел пластмассовые перчатки, окунул губку в ведро и протер ею лоб умирающего. Пришедшие один за другим последовали его примеру, и армейские медики покинули палату.

В уходе за больными сложности не было, да его и не требовалось, так как они уже выполнили свою часть эксперимента. Не нужно было делать внутривенных вливаний, вводить иглы, заниматься уколами, так что не приходилось заботиться об острых предметах. Заболев лихорадкой Эбола, они подтвердили предположение, что вирусы штамма Маинги способны распространяться по воздуху, и теперь оставалось лишь убедиться, что эти вирусы не ослабли и способны к дальнейшему размножению.., путем того же воздушного переноса, которым были заражены пациенты из первой экспериментальной группы преступников. Большинство «санитаров» исполняли свою работу, но делали это неумело и грубо, протирая тела умирающих быстрыми и резкими движениями. Только один или два преступника жалели пациентов и старались не причинять им боли. Может быть, Аллах заметит это сострадание и через десять дней, когда наступит их время умирать, проявит к ним милосердие.

* * *

— Школьные табели, — сказала Кэти, когда Джек вошел в спальню.

— Хорошие или плохие? — спросил ее муж.

— Сам посмотри, — предложила она.

Ага, подумал президент, забирая табели детей из протянутой к нему руки. В приложенных к учебным табелям кратких комментариях — каждый учитель написал несколько фраз, чтобы объяснить выставленную оценку, — говорилось, что за последние недели качество домашней работы заметно улучшилось. Значит, агенты Секретной службы действительно помогают детям с домашними заданиями, понял Джек. С одной стороны, это показалось ему забавным. С другой — посторонние люди выполняли работу отца, и при этой мысли его сердце болезненно сжалось. Преданность агентов всего лишь показывала, что он сам не выполняет отцовских обязанностей и недостаточно заботится о своих детях.

— Если Салли действительно хочет поступить в Университет Хопкинса, ей нужно уделить больше внимания естественным дисциплинам, — заметила Кэти.

— Она еще ребенок. — Для своего отца Салли навсегда останется маленькой девочкой, которая...

— Она растет... И знаешь что? Салли проявляет интерес к одному футболисту. Его зовут Кенни, за ним бегают все девчонки, — сообщила Кэти. — Длинноволосый. Прическа длинней моей.

— Проклятье, — недовольно пробормотал Джек.

— Меня удивляет, что ей потребовалось столько времени. Я начала встречаться с мальчишками, когда мне было...

— Я не хочу слышать об этом.

— Но вышла-то я замуж за тебя, правда? — Она многозначительно посмотрела на Джека. — Господин президент...

— С тех пор прошло немало времени, — повернулся к ней Джек.

— ., а не перебраться ли нам в спальню Линкольна? — предложила Кэти. Джек посмотрел на ее ночной столик. Там стоял стакан. Перед его приходом она успела выпить пару коктейлей. Значит, завтра у нее не будет операций.

— Он никогда не спал там, детка. Спальню называют так, потому что...

— Из-за картины. Я знаю. Но мне нравится кровать, — улыбнулась она. Кэти положила свои записки и сняла очки, которыми пользовалась при чтении, затем протянула руку — совсем как маленький ребенок, который просит, чтобы его взяли на ручки и приласкали. — Знаешь, я по крайней мере уже неделю не занималась любовью с самым могущественным мужчиной в мире.

— А как твой месячный цикл? — Кэти никогда не пользовалась противозачаточными таблетками.

— Причем тут цикл? — спросила она. Странно, пронеслось в голове Джека, раньше у нее все происходило как по часам.

— Неужели ты хочешь еще одного...

— А что, если это не имеет никакого значения?

— Но тебе только сорок, — возразил президент.

— Подумать, как мило с твоей стороны напоминать мне об этом! К тому же мне далеко до этого юбилея. Что тебя беспокоит?

— Да ничего, пожалуй. — Джек задумался на минуту. — Я ведь так и не нашел времени для стерилизации, верно?

— Нет, ты даже не говорил с Пэт по этому поводу, хотя и собирался, а если сделаешь это сейчас, — на лице первой леди появилась лукавая улыбка, — сообщение об этом появится во всех газетах. Может быть, даже захотят вести прямую передачу по телевидению о каждом этапе. Арни одобрит это как хороший пример решения проблемы нулевого прироста населения. Вот только осложнится ситуация с национальной безопасностью...

— Это почему?

— Президента Соединенных Штатов просто кастрируют, и потому уважение к Америке резко упадет.

Джек с трудом удержался от смеха. А вдруг охранники в коридоре услышат?

— Почему это ты воспылала такой страстью?

— Может быть, я сумела, наконец, почувствовать себя здесь как дома — а то и просто хочу тебя, — добавила она.

И в это мгновение на ее ночном столике зазвонил телефон. Лицо Кэти исказилось в молчаливой ярости.

— Алло? Слушаю, доктор Сабо. Миссис Эмори? Нет, не думаю... Ни в коем случае... Меня не интересует, беспокоится она или нет. По крайней мере до завтрашнего утра. Дайте ей что-нибудь, чтобы заснула... Не снимайте бинты, пока я не осмотрю ее. И запишите все это в историю болезни, она слишком любит жаловаться. Совершенно верно. Спокойной ночи, доктор. — Кэти положила трубку и проворчала:

— Речь идет об операции на хрусталике глаза, которую я недавно сделала, но если мы снимем бинты слишком рано...

— Одну минуту, он позвонил тебе ..

— В Уилмере есть номер нашего телефона.

— Прямая линия к нам домой? — Этот канал связи даже не проходил через коммутатор, хотя, как и на всех телефонных линиях Белого дома, на нем стояла аппаратура прослушивания. Впрочем, может быть, и нет. Райан не спрашивал об этом и не особенно интересовался.

— У них был телефонный номер нашего дома, правда? — спросила Кэти. — Я — хирург, лечу больных, всегда нахожусь в пределах досягаемости, когда нужна пациентам — особенно таким, которые доставляют немало неприятностей.

— Нас все время будут прерывать. — Джек лег рядом с женой. — Ты действительно хочешь еще одного ребенка?

— Чего я действительно хочу, так это заняться любовью со своим мужем. Я теперь не могу быть такой разборчивой при выборе времени, верно?

— Неужели все было так плохо? — Джек нежно поцеловал ее.

— Да но я не сержусь на тебя. Ты делаешь все, что в твоих силах Напоминаешь наших новых профессоров — впрочем, они старше тебя. — Она погладила его по щеке и улыбнулась. — Если это случится, то пусть случится. Мне нравится быть женщиной.

— А мне нравится, что у меня такая жена.

Загрузка...