Служу Советскому Союзу 3

Глава 16

Лекции в этот день закончились в два часа. Как раз в это время у основной массы студентов начали бурчать животы. Что ни говори, а родительские обеды ещё не закончили напоминать о себе.

Я было собрался идти домой, чтобы в одиночестве заняться поглощением вкуснейших магазинных пельменей, но меня перехватила женская рука:

— Миш, ты сейчас куда? Не хочешь прогуляться?

Я обернулся на Тамару. Её глаза горели яркими огоньками, в них плясали бесенята, и она явно что-то задумала. Мы стояли на ступеньках перед универом, а мимо нас проходили как первокурсники, так и ребята курсом выше. Пришлось даже сделать шаг в сторону, чтобы не быть сметенным голодной толпой.

Идти прогуляться? Хм…

После колхозных пробежек и конкурсов я не раз ловил на себе задумчивый взгляд Тамары. Конечно, старался держать на расстоянии, но разве молодость и задор можно удержать? Тамара постоянно оказывалась поблизости, в любом удобном случае прикасалась рукой или терлась бедром. Словно бы невинно, но от этой невинности меня иногда кидало в жар.

Всё-таки надо помнить, что моё тело тоже требовало ласки, а я, хоть и изнурял его тренировками, но ничего не мог поделать со снами. А сны порой снились такие, что увидь их Тинто Брасс — сразу же переснял бы «Калигулу».

Все мы люди, все мы человеки, у всех у нас есть плотские желания… Однако, мне почему-то не хотелось портить девчонке жизнь. Что меня ждет в дальнейшем? Неизвестно… Может снова куча смертей и перемещение в другую ипостась, а может чего и похуже.

Рядом со мной находиться опасно, вот только как ей об этом сообщить так, чтобы не обидеть? Как сказать, что молоденькая козочка вовсе не пара пятидесятилетнему волкодаву?

— Для прогулки не очень подходящие атмосферные условия, — показал я на небо, откуда падал мелкий моросящий дождь. — В такую погоду лучше сидеть на подоконнике с чашкой горячего кофе и книгой. А ещё чтобы ноги были укутаны пледом. И чтобы по стеклу сползали капли…

— Романтик! — хмыкнула Тамара. — Пошли, прогуляемся. Можем даже в кафешке посидеть, если уж так сильно кофе хочешь.

При её словах я только внутренне вздохнул. Вот уж чего мне в этой жизни не хватало, так это растворимого кофе. Чтобы встать с утреца, сыпануть пару ложек в чашку, залить кипятком, размешать как следует, а потом цедить ароматную жидкость, глядя на просыпающийся Ленинград.

При всех положительных качествах СССР тут хороший растворимый кофе был такой же редкостью, как при Сталине бананы. Тогда даже при съемках «Старика Хоттабыча» создатели сделали эти фрукты из папье-маше и раскрасили изумрудной краской. А тот кофе, что сейчас продавался в жестяных банках… Он был на десять процентов настоящим, на сорок процентов из ячменя, на двадцать пять из цикория, так же в состав входил овес и рожь. В общем, такой состав больше подошел бы лошадям или волнистым попугайчикам.

Я же приноровился молоть зерно в мельнице и заваривать в кофеварке. Это даже стало своеобразной утренней традицией, наравне с пробежкой и зарядкой. А растворимый кофе… Тут даже ходила такая частушка: «Растворимый кофе завезли на базу, растворимый кофе растворился сразу!»

И пить тот самый «кофейный напиток», состоящий из зерна, в одной из кафешек Ленинграда мне вообще не хотелось. Тем более в компании Тамары, которая так обворожительно улыбается. Я почувствовал, что ещё немного и сдамся требованиям тела. Что охмурит старый козел молодую красотку, разобьет сердечко и потопчется на осколках…

Невольно усмехнулся своим мыслям — как-то быстро я перешел от волкодава к козлу!

— Тамар, может, всё-таки по домам? Если уж так сильно хочешь прогуляться, то я могу проводить тебя до дома, — предложил я компромисс.

— Да у меня там… — замялась она, а после убрала улыбку с лица. — В общем, если не хочешь гулять, то я тогда одна погуляю.

Вот на этом моменте я насторожился. Я-то думал, что она меня звала для компании, а ей просто не хотелось домой. Что-то у неё произошло такое, о чем она стеснялась сказать. Допытываться — лезть в чужую душу. Если начну сейчас рубить напрямки, то могу потерять друга и товарища, обидится ещё. Надо вызнать исподволь. Провести спецоперацию по вытягиванию информации.

— Ладно, почапали в кафешку. Угощу от всей студенческой души. Котлету будешь? — подмигнул я в ответ.

— С макарошками? — поддержала Тамара мой шутливый тон.

— С пюрешкой, — автоматически ответил я. — И ещё компот. Кофе брать не будем — я потом тебя как-нибудь молотым напою.

Вроде бы сказал от чистого сердца, по-дружески, но мои слова были явно приняты не так, как хотелось бы. Это можно было понять по ещё сильнее вспыхнувшим глазам Тамары.

— Миша! Орлов! — к нам подошел Володя Путин и протянул руку. — Привет! Первый курс уже вернулся с картошки.

— Привет, — кивнул я в ответ и пожал руку. — Вернулись грызть гранит науки.

Блин, самому Путину руку пожал! Да я, по сути, теперь её мыть не должен, но…

Если я знаю о будущем, то могу его и изменить. Могу сам стать президентом, если уж на то пошло…

Володя с интересом посмотрел на Тамару.

— Тамара, знакомься, это Володя. Володя, Тамара, — представил я их друг другу.

— Очень приятно. Владимир Путин, — кивнул он Тамаре вежливо. Та тоже кивнула в ответ. После этого Володя повернулся ко мне. — У нас сегодня тренировка в пять, так что приходи, посмотришь зал, ребят, познакомишься с тренером.

— Вов, ты чего здесь? — к нам подошел ещё один парень, чем-то напоминающий Путина, такой же жилистый, худощавый, только чуть повыше ростом.

— Да вот, уговариваю нового товарища к нам в секцию прийти, — ответил Путин и представил нас друг другу. — Михаил, Тамара, это мой товарищ и партнер по спаррингу, Владимир Черёмушкин.

— Можно Миша, — протянул я руку. — Орлов.

— Если «можно Миша» тогда может быть можно и на болевой? — в мою ладонь вцепились клещи.

Вот оно, вечное мужское соперничество — показать своё превосходство, пусть даже и в шутливой форме. Чтобы пережать Черёмушкина пришлось поднапрячься, но в итоге я справился.

— Крепкий парень, — кивнул Черёмушкин. — Думаю, что пригодится.

— Может и пригожусь, — улыбнулся я. — В пять, в клубе ЛГУ?

— Да, не опаздывай. Если пока нет формы, то не волнуйся, поначалу можно и в трениках прийти, — кивнул Путин. — Там уже посмотришь, может и нашему тренеру Анатолию Соломоновичу приглянешься. Рахлин гениев чует за версту.

— Ага, нас с Володькой даже на подходе почувствовал. Сразу выскочил, обнимать начал, руки пожимать. Говорил, что мы с вами в олимпийском золоте купаться будем, — с важным видом произнес Черёмушкин.

— Балабол, — покачал головой Путин. — Ладно, ребят, не станем вас задерживать. До встречи в пять.

— До встречи, — я вновь пожал протянутую руку, а потом ещё и пережал руку Черёмушкина так, что тот не смог удержаться от гримасы.

— До свидания, — улыбнулась Тамара.

Путин кивнул, а Черёмушкин присел в дурашливом реверансе.

После этого мы с Тамарой направились в недавно открывшееся кафе «Фрегат», который находился на углу Большого Проспекта и одиннадцатой линии. Тамара сначала смущалась, но я сказал, что недавно от родителей получил поддержку в виде дополнительного спонсирования и поэтому мог себе позволить гульнуть на лишнюю пятерку.

Есть действительно хотелось, а от отца пару раз слышал, что ему запомнилось это кафе вкусной кухней. Вроде как кормили так вкусно, что можно потом было пальцы облизать. Вот и захотелось убедиться в отцовской правоте.

Внутри мне понравилась стилистика под морскую тему — изображения фрегата из сварных арматурных прутов, корабельные канаты на стенах, штурвалы между столиками у окон. Особенно понравились красивые витражи, настоящее произведение искусства!

Над каждым столиком висели лампы, стилизованные под старинные — с навершиями от дождя и подставками. Конечно, светили в них обычные лампочки, но если бы внутри горел масляный фильтр, то с такой лампой Ассоль запросто могла бы указывать капитану Грею путь в темноте.

— Ух, как здесь всё… по-моряцки, — заметила Тамара.

— Да уж, всё сделано для культурного отдыха и времяпрепровождения. Ну, что-нибудь выбрала? — спросил я у неё после минутного изучения меню.

— Ну, я не знаю… — замялась Тамара. — Может быть просто мороженое…

Ну да, просто мороженое студенту, который недавно усердно грыз гранит науки. Это даже не смешно. Тем более, что я решил всё-таки воздать должное местной кухне.

Я заказал мясо с картошкой под названием «Русское хлебосолье», салат со шпротами «Боцманский», медовый квас, фирменные булочки и мороженое. Себе ещё заказал кофе. Решил-таки дать шанс «Фрегату» на приготовление этого напитка. На всё про всё вышло пять рублей и двадцать четыре копейки.

Конечно, для студента с его стипендией это было многовато, но я же сказал, что это прислали родители. Да и не мог я просто макаронами угостить девушку. Пусть даже и с котлетой — что-то внутри не давало этого сделать. Какой-то внутренний червяк ныл, что уж если я пригласил, то должен и накормить от души.

Нет, я вовсе не хотел пустить Тамаре пыль в глаза. Мне в самом деле хотелось поесть. А уж если планировалась тренировка, то и вовсе надо было закинуться калориями, чтобы была сила в руках.

Пока несли блюда, мы с Тамарой успели обсудить наши лекции. Да и потом трещали в основном о пустяках. Впрочем, после первого блюда Тамара сказала такую вещь, после которой я едва не принял стойку борзой на охоте:

— Ты слышал про те студенческие забастовки, которые несколько лет назад прошли во Франции?

— Ну, слышал, — словно нехотя ответил я.

— И что про них думаешь?

— Честно? Что студентов использовали как движущую силу для сбрасывания с политической арены де Голля. Что это стихийное движение было организовано не просто так…

— Чего? Он-то тут при чём? Да и не сбросили его, он сам ушел в отставку. Ты же знаешь, что те студенты выступали против авторитаризма, капитализма, американского империализма? Что хотели социальных, политических и культурных перемен? Что надоело людям, как им скармливают лживую пропаганду, а на самом деле всё не так, как хотят показывать власти?

Она даже чуточку покраснела, словно пытаясь донести до меня банальную истину, а я, туполобый баран, никак этой истиной не хотел проникнуться. Ну что же, на этом и надо немного сыграть. Чувствую, что я зацепил небольшую ниточку — ведь не могла девушка ни с того ни с сего проникнуться идеей всё разрушить до основания, а затем…

— Тамар, ты вроде бы умная девушка. Ну вот посуди сама, какие там могут быть перемены? Страна закончила послевоенное восстановление, прекратила тяжелые войны в Индокитае и в Алжире, избавилась от колоний и приняла социальные законы, обеспечившие французам высокие зарплаты и пенсии. А также предоставила всевозможные льготы малоимущим, защиту от произвольных увольнений. Живи и радуйся, и к этому немало усилий приложил тот же де Голль…

— И что же, им не из-за чего было бунтовать?

— По сути не было. Ведь девяносто процентов студентов были детьми мелких и крупных буржуа. Послевоенное поколение, родители бунтарей, пережили тяжелые времена, и очень тряслись над детьми, обеспечивая их тем, чего сами были лишены в полуголодное и тревожное военное время и в годы послевоенной разрухи. Дети выросли избалованными, не привыкшими ни трудиться, ни самостоятельно мыслить, но презиравшие родителей, казавшихся им костными, дремучими, послушными такой же косной власти и архаичным правилам общежития. На подсознательном уровне молодежь не уважала родителей за проигранную французами Вторую Мировую войну, за коллаборационизм и позор Вишистского режима, за неудачные войны во Вьетнаме и Алжире…

— Ты так рассуждаешь, потому что начитался наших газет? — с едкой иронией в голосе спросила Тамара. — Вон какие речи толкаешь…

— Намекаешь, что я тоже жертва пропаганды? — хмыкнул я в ответ. — Что вижу только ту картину, которую мне показывают?

— А почему бы и нет? Что если всё не так, как есть на самом деле? Вдруг там более глубокие корни восстания?

— Конечно глубокие корни, — кивнул я. — Это восстание было смоделировано искусственно. И руководили им извне.

— Кто это руководил?

— Ты удивишься, но те самые империалисты, против которых шло движение восстания.

— Чего? Они настраивали восстание против себя же? — недоверчиво хмыкнула Тамара.

— Нет, они просто настраивали восстание. Неважно какими были лозунги. Главной целью было устроить беспорядки, раскачать общество и подвергнуть сомнению правильность поведения власти. И как видишь, они этого добились.

— Да? А мне кажется, что те студенты были как раз героями, что боролись против запрещения свободы воли.

— Тебе только так кажется, — покачал я головой. — На самом же деле они были всего лишь марионетками в чужих руках…

— Марионетками? А может им просто надоело, что их используют? Может быть, тем студентам хотелось большего от мира, который они готовились построить своими руками? Ведь в то время ухудшились условия жизни и учебы студентов. Хотя расходы государства на образование росли, из-за демографического взрыва послевоенных лет выходцам из малообеспеченных семей становилось сложнее получить высшее образование. В университетах действовали жесткие внутренние уставы. Молодежь бурлила, постоянно проходили студенческие манифестации, быстро возрастало число левацких и анархистских организаций…

— Жесткие внутренние уставы? Да это мальчикам запретили проход в женские общежития, чтобы там бордели не устраивали! — фыркнул я в ответ. — Вот им это и не понравилось. Знаешь, какой лозунг был самым популярным? «Запрещать запрещается!»

— И что? Разве это плохо? — в горячке выпалила Тамара.

— Плохо, Тамар, — кивнул я. — Если всё разрешить, то мы скатимся в варварство. Ведь запреты не на пустом месте возникают.

— Да? И на чем же тогда они возникают?

— На правилах и поведенческих мотивах. Ну чего ты головой качаешь. Вот хочешь историю? — усмехнулся я.

— Хочу, надеюсь, что поучительную, — Тамара начала ковыряться вилкой в принесенном горшочке.

— Да нет, просто история из жизни. Послали нас с товарищем Женькой Коростылевым в деревню на лето. Так как деревенские были только у меня, то и Женьку направили вместе со мной. Обоим по десять лет, оба уже хлебнули жизни с лихвой и знаем, что и как. Бабушка Ирина нас чуть ли не облизывала, а дед Матвей только хмурился, глядя, как нам по пять раз на дню покушать разогревают. Но вот понадобилось бабке в город уехать и оставила она нас с дедом на три дня. После её отъезда мы как обычно баловались перед сном, на что дед нам хмуро сказал: «Спать ложитесь! Завтрак в девять, не встанете же!» Мы махали руками, мол, встанем, мы уже большие.

— И что? — спросила Тамара, когда я прервался для воздаяния должного вкусному мясу в горшочке.

— А что? Проспали мы. Дед один раз нас разбудил, сказал, что завтрак скоро, но мы проигнорировали и продрыхли до одиннадцати. Когда же встали, то оказалось, что во всём дому еды нет, а буфет закрыт на ключ. Подпол тоже оказался заперт. На наши вопросы дед ответил, что завтрак был в девять, а мы его проспали. Ни мольбы, ни просьбы не помогли. Дед хмуро смолил дратву, он подшивал сапоги, и молча хмурился. Потом сказал, что обед будет в три. Мы тогда отпросились на речку. Всё-таки лето, жарко, хотелось искупаться. Он только пожал плечами и сказал, чтобы не опаздывали.

— А дальше?

— Дальше мы заигрались и опоздали. Пришли где-то полпятого. Понятное дело, что снова ничего на столе нет, буфет закрыт и дед хмуро выстругивает заготовку. Попытались было закатить истерику, но дед в ответ просто достал ремень и положил на стол. Желание истерить пропало, как и не бывало. Сказал, что ужин будет в семь часов. Мы тогда натрескались зеленых яблок и… не к столу будет сказано, заболели животами. Зато в семь часов были как штык, — я усмехнулся. — Тогда дед поставил гречневую кашу, я сразу стал лопать, а Женька ещё покапризничал: «Я такую кашу есть не буду. Я такую не люблю. Мне надо рассыпчатую». На это дед спокойно убрал тарелку со словами: «Завтрак в девять». Женька тут же кинулся к нему: «Деда Матвей, я же пошутил. Я съем кашу, съем!» Надо ли говорить, что мы проснулись с первой побудки и в девять уже сидели за столом?

— Да, вот так вот и дрессировали детей, — с горечью сказала Тамара. — И до сих пор дрессируют.

— Может это не дрессировка, а воспитание? — спросил я. — Мы же своими хотелками отняли бы время у занятого человека. И ладно бы от нас была тогда польза, но нет… Уже потом дед нас научил и косить, и дрова колоть, но прежде мы только отдыхали и баловались. А если занимаешься пустяшным делом, то стоит ли отнимать время у человека, который занят серьезными вещами?

— Ты рассуждаешь, как мой отчим, — неожиданно зло ответила Тамара. — И он такой же, насквозь правильный и ходит по линеечке!

— А ты не хочешь быть правильной? — склонил я голову.

— А я хочу свободы! Хочу быть тем, кем хочу, а не тем, кем мне указали. Так что… Нет, извини, но я не могу больше. Мне не хватает воздуха! Меня душат твои рассуждения! Спасибо за обед! Деньги за него я потом тебе отдам!

Тамара подскочила на месте, схватила сумку и устремилась к выходу.

— До завтра, Тамар! — крикнул я ей в спину.

Она даже не обернулась.

Теперь пришла моя очередь усмехаться. Вот это вот желание Тамары о свободе и становлении сбудется через двадцать лет. Но будет ли она рада такой свободе?

Хм… И ещё — я не замечал раньше за ней таких анархических настроений. Надо бы помириться с ней, хотя и не ругался. А уже после примирения узнать — кто её так настраивает?

Ну а сейчас… Сейчас передо мной горшочек с мясом и на ум снова пришли слова из песни «Короля и шута»: