Смертельная карусель

Глава одиннадцатая

Мое возращение меньше всего напоминало триумф победителя. Я, шатаясь, добрела до лестницы, сползла на животе, собрав на себя не собранную ранее грязь. У тела дворецкого опасливо притормозила. Обошла его за метр. Постояла, поглазев на поверженного врага. Сфотографировала. Побрела дальше. Расхотелось мне его крестить. Интересно, что он видел в последние моменты жизни? Представлял себя таким — разбитым в лепешку, с переломанными конечностями, раскроенным черепом? Или не верил, пока не коснулся этой груды булыжника?

Для прохода на второй этаж мне пришлось снова встать на четвереньки. Представляю, каким я вылезла свинтусом...

С гулким залом второго этажа я справлялась минут пять. Ни один булыжник, способный ухватить меня за щиколотку, не упустил такой возможности. Они тянулись к моим ногам, как энцефалитные клещи...

Винтовая лестница сверху донизу завалена камнями. Кто-то интенсивно здесь поработал. Я не сразу вспомнила, чьих это рук дело. Неужели эту груду я смогла перелопатить? Нет предела человеческим слабостям... Осторожно лавируя между камнями, я стала спускаться. А за последним изгибом лестницы мне открылась прелюбопытная картина. До того прелюбопытная, что я остановилась, по горло загруженная этим самым прелюбопытством. Села на ступень, как голой попой на снег, и уныло подумала: кто-то в этом замке неплохо отштудировал зловещий «Некромоникон» — книгу оживления мертвых.

— Где Тынис? — строго вопросила горничная.

Из всех покойников, увиденных мною за последние дни, эта малосимпатичная особа с остреньким носиком оказалась самой активной. Не всякий труп возьмет в руку пистолет, прогуляется по нефу и дойдет до середины цитадели.

— Тынис? — удивилась я.

— Тынис, — хмуря узенькие брови над крошечными глазками, подтвердила шиншилла.

— Ах Тынис, — догадалась я, — ну так бы и сказали.

— Где он? — процедила эта крыса. У нее определенно портилось настроение.

— А вас по какому поводу это волнует? — поинтересовалась я. — Если не ошибаюсь, вы умерли. Разве мертвых волнуют мелкие бытовые вопросы?

— Я не умерла, — процедила прислуга.

— А вот Тынис умер, — вздохнула я. — Какая жалость. Знаете, глубокоуважаемая, премудрая Юдифь, на вашем месте я бы тоже предпочла умереть. Тыниса не оживить, по крайней мере, надеюсь. В живом виде вы больше не встретитесь, разные, знаете ли, энергетические уровни. А вот в мертвом — очень просто. Такие, как вы, всегда встречаются. Вы станете лучшими соседями на сковороде.

Крошечное личико шиншиллы, похожее на сморщенную, загнивающую луковицу, стало покрываться подозрительно несвежими пятнами.

— Почему он умер? — пробормотала горничная.

— По верблюду, — живо отозвалась я. — Злая я сегодня. И полы у вас трухлявые, заменить их следует. Нет, послушайте, шиншилла... ах, прошу прощения, Юдифь, не могу избавиться от мысли, что вы, как бы помягче выразить, не совсем уже с нами... Вы настаиваете, что вы живая? А то, простите, у вас печать разложения на лице.

Было дрогнувший пистолет укрепил свои позиции и настроился мне в лоб. Но что-то подсказывало, что горничная не сразу нажмет на курок.

— Ты, как ненормальная, орала под дверью, что будешь стрелять, — сказала она.— Пистолет лежал в комоде, а без пистолета ты сильнее. Я не успела его взять, я должна была лишь страховать Тыниса. И не была уверена, что ты блефуешь...

— Вы решили прилечь, — догадалась я. — Отлежаться. В жмурики поиграть. А сообщник пусть работает. В самом деле, дорогая Юдифь, убивать живого — грех, а вы у нас такая набожная. В общем, молодец, объяснили.

— Я убью тебя, сука... — прошипела горничная, взводя курок. — Я убью тебя, и Бог простит мне это убийство...

— Не надейтесь, — обреченно вздохнула я. — Бог прощает заблудших, а не тех, кто долгие годы верой и правдой служит его основному оппоненту. Вы напрасно перешли на «ты», Юдифь. Есть одно верное наблюдение: любой, кто начинает мне вульгарно тыкать, дольше одной минуты не живет.

Пистолет заметно дрогнул. Шиншилла быстро окинула взглядом прилегающие территории и облизнула сухие губы.

— Не тот случай, с-сука... Молись. Что ты хочешь перед смертью?

— Чтобы у тебя хрен во лбу вырос, кретинка ты безмозглая, — грубовато призналась я.

Эта фурия не шутила. Да и ладно с ней. Она действительно нажимала на курок: железная закорючка уже ползла безо всякой надежды на остановку, а посиневший от напряжения палец усиливал нажим.

Говорят, на фоне смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь. Заявляю ответственно: полный бред. Жизнь не может пронестись составом. Мозг обреченного — не компьютер. Громыхнет наиболее значимый эпизод, услужливо заготовленный подсознанием. Это тот эпизод, который, по его мнению, является в вашей жизни определяющим. Передо мной проплыла моя несостоявшаяся свадьба. Тройка с бубенцами, я в фате. Все такие прикольные, улыбаются. Лица, правда, голодные. Купола из сусального золота, солнышко в полный рост, священник лопочет свои заклинания: «...венчаются раб божий и страх божий... и хранить друг друга вечно, в бедостях и радостях, покуда смерть...»

Грянул выстрел, разорвав серую скуку старых стен. Я не успела досмотреть живую картинку. Поп в расписной сутане замер с открытым ртом... Во лбу у шиншиллы вырос красный, распахнутый хрен — наглядная демонстрация, чем входное отверстие отличается от выходного. Выражение лица практически не изменилось. Выронив пистолет, шиншилла ударилась грудью о перила (разве это грудь?). Но преграда отбросила ее назад. Она упала навзничь и успокоилась.

Потирая ушибленную коленку, со стороны нефа подошла Жанна. В руке дымился пистолет Бригова. Покуда я проявляла чудеса ловкости и отваги, брюнетка успела спокойно переодеться и запахнуть под горло кожаную «простатитку». И это правильно — осенняя простуда штука безжалостная.

— Я давно подозревала в этой стерве дуру, — показала Жанна стволом на покойницу, — Кто же так поступает? Давно подмечено специалистами: хочешь убить человека — убивай без базара. А не тряси перед ним стволом, не тяни резину, не развлекай разговорами — какой ему прок от твоих разговоров?

— Ну почему же, — пробормотала я, — нормально поговорили... Спасибо, Жанна.

— Спасибо, — фыркнула брюнетка,— Спасибо в карман не нальешь. И на счет не положишь. Ладно, проехали. Мы с тобой квиты. Кстати, — спохватилась Жанна, — ничего, что я с тобой на «ты»? А то не проживу дольше минуты.

Мне стало смешно. Я судорожно икнула. И как будто стала возвращаться к жизни — не отрывочными кусками, а в полный формат, наполняя голову ветром, смыслом и содержанием.

— Ничего, — разрешила я. — Послушай, — я во все глаза уставилась на Жанну, удивляясь нахлынувшей способности удивляться, — а почему ты мне помогаешь? Путь из замка открыт, руки в ноги — и беги.

Она пожала плечами:

— Но ты же мне помогла.

«Потрясающая взаимовыручка, — подумала я. — Главное, очень уместная для данной публики. Так и просимся на Доску почета: гордость и краса клиентов нашей Фирмы»...

— Нет, серьезно. — Она прочитала «добродушную» иронию в моих глазах. — Мы не говорим о совести, Вера. Мы говорим о понятии «долг». А долги надо платить. Хотя бы частями. Понятия у меня такие — старомодные. Ты вытащила меня с балкона, не дала разбиться, хотя никто тебя об этом не просил.

— Просили, — возразила я. — Ты сама просила. Помогите, дескать, спасите... Ну я и пошла у тебя на поводу. Машинально, понимаешь? Не хотела я никого спасать.

— Я тоже не хотела, — буркнула Жанна, нагибаясь за пистолетом. — Просто эта дура так удачно подставила затылок — устоять невозможно. Хлебом не корми, а дай кого-нибудь убить... Возьмешь? — Она протянула мне ладонь, в которой лежал довольно увесистый пистолет — строгой прямоугольной конфигурации, но с кокетливой вязью на рукоятке. — Отличная штука, между прочим. Держи. Это «бердыш», под натовский боеприпас «парабеллум». Восемнадцать патронов, скорострельность как у автомата.

— Возьму, — согласилась я. — Постреляю. Но перед самолетом я его выброшу, хорошо? Не повезу я эту бандуру домой. Мне положить его там некуда, все шкафы забиты...

Жанна тускло улыбнулась. А я, приподняв натруженную пятую точку, сунула пистолет за пояс, достала фотоаппарат и сошла с последней ступени. Расквашенное месиво на лбу шиншиллы представляло не самый аппетитный натюрморт, но я должна быть последовательной, раз взялась. А то люди смеяться будут.

— Ты спятила, — испугалась Жанна. — Чердак рухнул, чудачка? Какого хрена ты делаешь?

— Я должна сделать натюрм... прости, репортаж, — сказала я, сверкая вспышкой. — Не волнуйся, Жанна, я снимаю только мертвых... или почти мертвых.

— У тебя точно не все дома, — она покрутила пальцем у виска. — Впрочем, сделаешь мне тоже пару карточек. Так, на память. Воспоминания о глубокой заднице, которую мы имели честь посетить.

Я убрала фотоаппарат.

— По поводу задницы. У тебя есть предположения, почему Игра пошла прахом?

— Есть такие, — кивнула Жанна. — Я почти уверена. Очень тонкая игра в Игре, но все разлезлось благодаря чьей-то жадности. Не удивлюсь, если для Фирмы в этой связи наступают непростые деньки.

— А конкретнее?

— Это было обычное жульничество... — Воспоминания об утраченном состоянии продолжали ее мучить — черные глаза то вспыхивали, то гасли, осунувшаяся мордашка периодически вздрагивала. — Я заключила контракт в середине августа. Через пару дней я получила электронное послание: мне предлагалось приехать к указанному времени на шестнадцатый километр Восточного шоссе — я не буду называть тебе свой родной город, — провериться насчет слежки, дойти до дачного кооператива «Золотая нива» и посетить восьмой дом на улице Живописной. В конце письма значилась приписка: «Для желающих остаться». Она-то меня и подтолкнула. Я отправилась по адресу и в указанном доме обнаружила двух женщин. Одна из них была Эльза, другая...

— Особа лет сорока, с аккуратной стрижкой, ухоженными руками, карими глазами и располагающим к себе голосом, — перебила я.

— Точно, — щелкнула пальцами Жанна. — Она представилась Ириной Викторовной...

— Да хоть Анной Ахматовной, — вспыхнула я. — Эту женщину зовут Верой Владимировной Поляковой, она моя абсолютная тезка, и по ее милости я тут стою.

— Кх-м, — кашлянула Жанна. — Весьма возможно. Она успела по всем фронтам. Так вот. Она познакомила меня с Эльзой и предложила интригу. Сразу оговорясь, что поступает вопреки правилам, подвергая нас всех смертельной опасности. Игроки до определенного дня не должны знакомиться и вступать в договоренности. Если мы хотим, то можем отказаться. Но шансов выиграть по-честному у нас мало, поскольку прочие игроки — мужчины. Я подумала и согласилась. Тогда она и предложила свой план. Мы заключаем в замке «фиктивные браки», что увеличивает наши шансы дожить до... третьих петухов, то бишь до третьего покойника, а затем по предварительной схеме, которая уточнится на месте, начинаем уничтожать своих мужчин. Схема не идеальная, но в данной ситуации единственно выигрышная. При этом она выдала нам полную информацию об остальных участниках Игры и примерной обстановке замка, не забыв в десятый раз напомнить, что поступает «противозаконно» и все мы с этого дня должны стать молчащей братской могилой...

— А что она хотела получить за свой риск? Процент от призового фонда?

— Ни-че-го, — отчеканила Жанна. — Даже больше. В случае благоприятного исхода дела эта женщина обещала перевести на наши счета дополнительно по сто тысяч долларов. От себя лично.

— Но это чушь!

— Вовсе нет. Я своим умом добралась до истины. Следи внимательно за полетом мысли и поправь меня, если зарвусь. Мы имеем дело с тотализатором, в котором участвуют богатенькие буратины и вертятся бешеные суммы. На нас ставят. За нас «болеют». Допусти на минуту, что эта таинственная особа тесно связана с кем-то из буратин, разыгрывающих свою удачу. Эту связь она могла не афишировать работникам Фирмы... Изучается предварительная видеосъемка, изучаются биографии, личные дела фигурантов, их человеческие слабости и способности, симпатии и антипатии к другим фигурантам. В последний день перед Игрой распорядитель хлопает в ладоши: «Делайте ваши ставки, господа!» В Игру вступает «шуршащий элемент». Кто-то ставит на меня с Мостовым, кто-то на Эльзу и Арсения. Кто-то на других — скажем, на Рустама и Арсения. Или Бурляка и Мостового. Ведь никто не знает, куда заведет Игра; обладание «парой» — вовсе не панацея от смерти... И лишь один юморист под общий хохот делает ставку... на меня и Эльзу! На двух баб!

— Черт! — пронзило меня. — Гениально!

— Вот именно. Это техническая брешь в работе Фирмы. До нынешней Игры ее никто не обнаружил. Слабое место, понимаешь? И лишь одна женщина, имеющая связь с руководством Фирмы, до этого додумалась. Она их просто кинула! Околпачила! Как мальчишек! Подставила тебя, чтобы выиграть время, уйти на дно. А ставка на кону — колоссальная. Жадность фраера сгубила. Этот некто огребал весь банк, оставляя с носом коллег и саму Фирму. Ведь никто не допускал такого исхода — не могут две бабы уделать четверых мужиков! Фирма могла понести колоссальный убыток, фактически разориться. И во избежание беды у руководства остается единственный выход — смухлевать. Один из призеров должен погибнуть. В таком случае правила нарушены: ни игрок, ни Пиноккио, поставивший на баб, не получают свои деньги. То есть Фирма сама должна нарушить свои же священные правила. Но Бригову это богохульство поручать нельзя — он слишком чтит кодекс Игры. Однако имеется прислуга — те же люди Фирмы. Поступает приказ дворецкому — уничтожить игрока. Он бежит на море и убивает Эльзу. Следует доклад. Но у Фирмы новые соображения. Поступает новый приказ — уничтожить вообще всех оставшихся. В том числе Бригова. Руководство не может пойти на столь отпетый риск — при ликвидации одной дамы появляется повод объявить Фирму нечистой на руку. Заинтересованные лица могут провести расследование. Этот повод возникал в любом случае, но попробуй докажи... Дворецкий с горничной убивают людей, якобы сбегают, объявляются безумцами, окосевшими от вида крови, а сами получают солидную компенсацию и визу в любую страну. Поверили ли исполнители в этот бред, нам узнать не дано, но ослушаться приказа они не могут — люди Фирмы уже на подходе, их найдут и ликвидируют за непослушание...

— «Уборщики»!!! — огрело меня по голове запоздалое понимание. — Который час?!

Мы обе вскинули руки с часами. Десять минут второго! На финальную беготню по замку ушло меньше часа. А такая долгая казалась вечность. До приезда обещанных Бриговым «уборщиков» оставалось десять минут!

Самая бешеная пробежка за пять дней! Мы неслись по нефу, словно нас травила целая свора оголодавших обманутых вкладчиков. Я вырвалась вперед, запрыгала по северной лестнице. Жанна нырнула в свою комнату, а я кенгуриными прыжками помчалась к себе. Как велик был соблазн схватить деньги, билеты, документы, а остальное бросить к чертям собачьим и уноситься налегке! Но я понимала, что нельзя этого делать. Никаких личных вещей я не оставлю этим страшным ребятам. Чур, меня, чур! Кроме того, я похожа на нищенку, которую долго пинали и вазюкали по известке. Кому и что я буду доказывать?..

Трясясь от нетерпения, я сбросила с себя одежду, облилась водой. Вытираться практически не стала. Швырнула полотенце в сумку, впрыгнула в сравнительно чистые джинсы, натянула майку, кофту. Пистолет за пояс. Вещи швыряла в сумку без разбора, не могла закрыть — они торчали из нее, как колючки из дикобраза. Я топталась по ним, утрамбовывала, плакала от бессилия. Ни за что их не брошу. Все свое, все родное. Семенила по коридору, придерживая это норовящее выпасть хозяйство. Неслась, перепрыгивая через ступени. У подножия лестницы выпала зубная щетка, фотоаппарат. Щетку я сунула обратно, а когда схватила свой шпионский прибор, меня снова заколбасило. Четкие видения поплыли перед глазами, а между ними — столь же четкие пробелы. Нет, я должна быть последовательна. Раз уж взялась за гуж... То и полезай в кузов. Позабыв про нехватку самого ценного в жизни — времени, я понеслась через разбитые двери на террасу.

— Ты куда?! — всполошилась поджидавшая меня у нефа Жанна.

Долой сомнения. Я летела в объятия Северного моря, словно в объятия единственного человека, взводя затвор «Никона». Целься, пли! И обомлела, в последний раз потрясенная величеством картины. Неужели я в дальнейшей жизни никогда не увижу моря? Именно этого моря? Не захлебнусь этим йодисто-соленым ветром? Не ощущу озноб, продирающий похлеще зимней стужи?

Двое продолжали лежать, придавая штормовому пейзажу мрачноватую символичность. Новые фигуры на старом шаблоне. Волосы Эльзы уже не плескались в набегающей волне. Их полностью скрыла вода. Волна доходила до пяток, и, когда она ударяла в берег, мертвая блондинка приподнималась, разводя руки навстречу небу, а когда спадала, а новая еще не поспевала, опускалась на камни. Казалось, она тяжело и размеренно дышит, выполняя комплекс упражнений на развитие легочной системы.

Еще немного, и волна оторвет ее от берега, пополощет вблизи террасы и унесет в распахнутое море...

Бригов даже в смерти поступил продуманно. Он не докатился до воды. Рухнув через ограждение, он сделал несколько кульбитов, увлекая за собой камнепад, и застрял, прищемив ногу между булыжниками. Он лежал, будто спал. Спал, как убитый... подтянув свободную ногу на застрявшую, а правую руку подложив под голову...

— Слушай, ты, Роман Кармен долбанутая! — завопила, выбегая на террасу, Жанна. — Тоже мне фронтовая корреспондентка сыскалась! Учти, я уже убегаю!

— Все, бегу! — Я навела аппарат на Бригова. Замри, мгновение... Эльза... Последний снимок! Завершив рабочий ход, пленка подала сигнал аппарату, аппарат застрекотал, начав обратную перемотку. Все двенадцать кадров... Не дожидаясь, пока он перестанет вибрировать, я втиснула его в сумку и побежала в обход здания, придерживая торчащее из сумки барахло...

Мы не успели — экая жалость! Сорвался исторический момент. Вернее, почти не успели. Фортуна ярко демонстрировала, что барышня она с норовом, и если я не спешу воспользоваться своим последним шансом, то туда мне и дорога.

Мы добежали до перешейка, когда Жанна схватила меня за руку и повлекла за огромный валун, пристроившийся у края тропы.

— Полюбуйся, копуша... — яростно зашипела она, и, вместо того чтобы дать мне полюбоваться, стала вдавливать мою голову в терновый куст. Я насилу вывернулась. Подползла к краю валуна и высунула испуганный глаз.

По закрученной между скал дороге съезжали два черных достижения современной автомобильной промышленности. Красавцы. Культовые внедорожники. Очень медленно съезжали — надсадно переваливаясь через мелкие преграды, обтекая крупные. Дорога петляла чередой «восьмерок», машины то отдалялись, то вырастали, но постепенно опускались к уровню моря и выезжали на ровную «кольцевую» вокруг причудливой остроугольной скалы.

Прокомментировать этот новый поворот сюжета мне было нечем. Невольная спутница прокомментировала сжато, в двух словах, вернее, в трех — практически азбучных.

— Ладно, — смирилась Жанна, когда машины спустились с возвышенности и вышли на прямую. — Лучше встретить их здесь, чем на той хреновой дороге. Сидим тихо и не отсвечиваем.

Я предложила ей отползти за канаву и спрятаться под обрывом — там скользкое место, где перешеек обрывается в море. На этом участке полностью исключены шансы на отступление, зато мы становимся менее заметны. «Отползаем», — согласилась Жанна.

Пока машины рычали на подъезде к тупику, мы отползли за покатую ложбинку и под прикрытием кустов спустились к морю.

Из машин вылезла целая толпа в штатском. Пятеро из первого джипа, четверо из второго. Одеты не воинственно, скорее буднично. Я бы затруднилась дать точный ответ, к какому слою общества их отнести. Не бомжи, определенно. Но и не напыщенные английские денди из благополучного Ист-Сайда. Похожи на узкую прослойку — интеллигенцию, но у некоторых отчетливо проступает оружие под куртками. И физиономии уж больно наши.

— Малахов, останься! — крикнул сидящему во втором джипе узколицый субъект с черепом сыщика с Бейкер-стрит.

Эта братия чувствовала себя как дома. Они даже не осмотрелись (придя домой, разве осматриваются?). Трое или четверо уверенно двинули по тропе, остальные извлекли из багажников вместительные клетчатые сумки и не спеша потянулись за первыми. Двое на ходу закурили. Но не трубки...

— Языка брать будем? — деловито осведомилась Жанна.

— К черту языка, — вздрогнула я. — Слушай сюда, Жанна. Эти люди — «уборщики», которых ожидал Бригов. Если твои догадки верны, они не обязаны знать о приказе, полученном дворецким. Это обычный технический персонал. Снимают аппаратуру, заметают следы. Они считают, что Игра окончена. Но в замке четыре неучтенных трупа! Допустим, они не сразу обнаружат Эльзу и Бригова. Допустим, они никогда не обнаружат дворецкого. Но не обнаружить горничную, которая лежит в вестибюле донжона! — это надо быть незрячими. Через минуту они войдут в замок, через две поступит тревога, через три руководство Фирмы будет оповещено и очень удивится, поскольку по сценарию горничная не должна быть мертвой.

— У тебя потрясающе ясная голова, — похвалила Жанна. — Будет вдвойне потрясающе, если ты не выронишь пистолет. Ты способна удержать его нацеленным на человека?

— Постараюсь, — сглотнула я, — и стрелять не буду...

Как сказал бы Лешка Первомайцев, «очень обоюдоудобное взаиморасположение». Жанна подкралась с тыла к тонированной передней дверце и тихо поцарапала.

— Хай, мэн?

Я вышла на фронтальную позицию, чтобы Жанна и тот, кто за дверцей, не сливались в единое целое. Окошко приспустилось. Показалась толстомясая физиономия с вислыми рыжими усами. Весьма сытая и на начальном этапе нашего знакомства вполне довольная жизнью.

— Хау а ю? — кокетливо поинтересовалась Жанна.

— Ол райт, — чисто по-нашему отозвался детина.

Даже на акцент не удосужился. Поначалу он нахмурился, но, изучив в окошке симпатичную мордашку, просиял улыбкой.

Я подпрыгнула, высматривая над шапкой камней уходящую в замок компанию. Первые трое уже проследовали арку, остальные подтягивались.

— Уотс э мэттэ, бэйби? — благодушно осведомился толстомясый.

— Ууд ю телл ми гай, уэа из зе шортест уэй ту зе лайбрари? — блеснула королевским Жанна.

— Уот? — не понял детина. — В какую, на хрен, библиотеку?

— Вылазь, говорю, козел! — меняясь в лице, рявкнула Жанна. Пистолет уперся в висок водителю. — Живо вылазь, падла!

Я тоже подняла пистолет. Живописный получался ансамбль. Водила явно не боец. Он вздрогнул от испуга и издал не очень-то аппетитный звук.

— Будьте здоровы, — не удержалась я.

Жанна сухо прыснула. Распахнула дверцу и отодвинулась. Водитель выгрузил из машины сальные чресла. Он стоял и бросал испуганные взгляды то на меня, то на Жанну. Смявшаяся в жирные складки кожа нервно подрагивала.

— А вы кто, девочки?

— Биксы вокзальные, — лаконично объяснила Жанна. — От поезда отстали, заплутали чуток. Слушай, амур, если не хочешь неприятностей, брось оружие на землю.

— Нет оружия, — замотал головой мужик.

Жанна вскинула ствол, пугающе меняясь в лице.

— Не убивай его, — попросила я.

— И не подумаю, — фыркнула Жанна. — Посмотри, какой отменный портрет в экстерьере. Знойный мужчина, мечта поэтессы. Люблю упитанных экземпляров. Я ему просто мошонку прострелю, а шкурка целой останется, можно любоваться.

— Нет оружия! — взвизгнул «знойный мужчина», покрываясь синюшной бледностью.

— А что есть?

— Рация...

— Ладно, давай рацию.

Жанна качнула стволом в мою сторону:

— Следите за этим красавчиком, коллега. Малый крен на сторону — и быстро делайте ему тюнинг. Рекомендую мошонку.

Рация запищала в тот момент, когда толстомясый вынимал ее из бокового кармана. Машинально вскинул к уху. Жанна ударила рукояткой по руке. Рация выпала и покатилась по камням.

— На землю! Руки за голову!

Она намеренно орала, как истеричка. Чтобы не повторяться.

— Не шевелиться! Пошевелишься — убью!

Толстомясый зарылся в сырую землю, а я опять подпрыгнула. У «парадного входа» донжона обрисовался человек. Он быстрым шагом двигался по тропе. Мелькнули еще двое — догнали первого, и все вместе припустили рысью.

— Полминуты, — намекнула я. — Не хотелось бы, конечно, портить нам праздник...

Жанна прыгнула в распахнутую дверцу. Приглашения ждать не следовало — я сорвалась с места, обогнула капот и пристроилась рядышком. Комфортное сиденье гостеприимно прогнулось.

Жанна повернула ключ зажигания и мазнула по мне восторженно-безумным взглядом.

— Ну что, вперед, страна Амазония?