Смертельная карусель

Глава четвертая

Явно кричала женщина. Но где?.. Оцепенение быстро спало. Я не испытала жуткого леденящего ужаса. Во-первых, двести граммов (что твой спасательный жилет), во-вторых, кричала не я; а в-третьих, этот крик меньше всего напоминал предсмертный. В нем прослушивались боль и испуг. Вполне житейские вещи. Я спряталась за колонну и спустя несколько секунд стала свидетельницей любопытной сцены. Отворилась дверь на западной стороне (говоря условно, над Эльзой), и вылезла шиншилла на скрюченных ножках. Лицо искажено, глаза невидящие. Левой рукой зажав правую, тихо поскуливая, засеменила к северной лестнице. Из руки сочилась кровь. Не прекращая скулить, она вписалась в лестничный проем и запрыгала через две ступени. Я выбралась из укрытия. Встав на колени, внимательно изучила капли на полу. На вид вполне реальная кровь. За что это ее?..

На всякий случай я постучала в дверь (будем взаимовежливы). Не дождавшись ответа, толкнула. Вестимо, в комнате никого не оказалось. Мостовой — со всеми на лоджии. Собак не держат. Но есть существа поопаснее собак...

В огромном жестком кресле напротив входа лежал разворошенный чемодан Мостового. А рядом, на полу, орошенный свежей кровью — кусучий металлический капкан! Вот он — верный сторожевой пес. Сдерживая подступающий к горлу хохот (а ведь могла быть на ее месте), я села на корточки и принялась рассматривать это чудо. Не такая уж я специалистка по охотничьему снаряжению, но глубоких знаний тут и не требуется. Натуральный зубастый капкан с мощной спусковой пружиной. Довольно компактный — не на медведя. Хотя и не мышеловка, однозначно. На зверя средних габаритов. Соболя, например. Или куницу. Или какую-нибудь глупую шиншиллу в переднике...

Коллегу, мать ее (хотя теперь уже калеку). Забралась в чемодан — и никак не смогла промахнуться. На таких и ставили. Выходит, они с дворецким промышляли тем же, что и я? Ну и домец... В нем точно все психические...

А самое главное, моя персона здесь — совершенно ни при чем. Резонно полагая, что вряд ли в чемодане установлен второй капкан, я перебрала вещи Мостового, как водится, не нашла ничего интересного, кроме фонаря и перочинного ножика, и поспешила удалиться. Скоро повалят люди.

Помню, проходя мимо комнаты Бригова, я машинально толкнула дверь. Безо всякого темного умысла. Забираться к Бригову я бы не осмелилась — слишком велико хамство. Да и время на исходе. Но получилось как-то так. По инерции. Дверь не поддалась. Я вернулась, удивленная, и еще раз толкнула. Ничего подобного, дверь была заперта на замок! Вот это да! — изумилась я. Дискриминация! Выходит, он особенный?

Но нетерпеж ударил в спину, поволок меня на лестницу и далее...

Рассуждать об особенностях Бригова уже хотелось меньше всего. Это ежику понятно — он отличный от компании. Одно слово — «местоблюститель»...

Разболелась голова — со страшной силой. Терпеть не могу похмелье. Оттого и не пью, наверное, — чтобы не мучиться. Пошатавшись по своему залу, я насухую разгрызла таблетку аспирина и завалилась на тахту. Но, как назло, не могла уснуть. Дневной сон напрочь перебивает вечерний. Я лежала, боролась с ломотой в голове и отвлеченно наблюдала, как снова за окном меняется погода. Наступали сумерки. Поднимался ветер, иногда принося вместе с порывами удары дождинок по стеклу. Гудело море, выбрасывая волны на террасу. Темнота надвигалась ошеломляюще. Опять засела в голове странная фраза Бригова о призраках. Он не шутил. Он улыбался, но говорил о всецело серьезных вещах. Зачем Бурляку кровоостанавливающий викасол? Зачем белобрысой браслет из рубина, Мостовому капкан, а Арсению приборчик от страха? Дружным фронтом против привидений? Я протянула руку, нащупала на железном светильнике выключатель. Он провернулся со скрипом, вспыхнул свет — жиденьким кругом, осветив изголовье кровати и совсем немного — все остальное...

Я уснула на какие-то мгновения. Пробудилась тут же — от вежливого, но настойчивого стука в дверь.

Вскочила разлохмаченной клушей, задергалась, не померещилось ли? Села и стала ждать — повторения. В дверь опять настойчиво постучали. Если я снова не открою, то в третий раз стучать не будут — просто войдут. Я поднялась и, заправляя рубаху в джинсы, пошла сдаваться.

За порогом стояла бесформенная серая туша.

— Вера?

— Кто это?

— Это Мостовой, — глухо представился визитер. И принялся молчать. Пытался, видимо, по моему абрису на фоне желтоватого мерцания определить степень моего испуга.

— Что вы хотите?

— Кто-то рылся в моих вещах, Вера, — суховато произнес Мостовой. — Я обнаружил это десять минут назад. Раньше не получилось — я спустился с лоджии на террасу, где и провел время... Зачем вы это делали, Вера? Ну и как вы себя чувствуете после этого?

Я молчала. Чувствовала я себя в принципе неважно, но вряд ли это было связано с посещением комнаты Мостового.

— Вы молчите? — В его голосе прорезались торжествующие нотки.

— Перевариваю, — буркнула я. — Вам не кажется, что это возмутительно?

— Что вы имеете в виду?

— Ваше поведение.

— Оно возмутительнее вашего?

— Уходите, Мостовой. Я никогда не была в вашей комнате. Вы не настолько мне симпатичны, чтобы я делала фетиши из ваших вещей. Проваливайте.

— Подождите, Вера, одну минуточку. — Его голос вдруг сделался сладким, как елей. — Вы не могли бы показать мне ваши руки?

— А задницу вам не показать? — возмутилась я. — Зачем же начинать с малого? Давайте сразу начнем с лучшего. Так и позабавимся.

— Не кипятитесь, что вы, как маленькая. Не волнуйтесь, Вера, я сейчас включу фонарь.

Нет, я буду волноваться! Яркий луч осветил мое туловище — ладно, не лицо. Но я успела испугаться, обездвижившись тем самым на несколько секунд. Ему хватило этого времени, чтобы поочередно взять мои руки в свои и внимательно их исследовать. Фонарь погас.

— Извините. — Голос звучал обескураживающе.

— Да что случилось, в конце концов? — Я возмущалась уже по-настоящему. Он меня, ей-богу, задолбал.

— Никто, кроме вас, не мог забраться в мой чемодан. Мы все находились на балконе...

Детский сад, честное слово.

— Вы не умеете считать до десяти, Мостовой? — строго спросила я. — Или у вас звездная болезнь — не замечать прислугу? Это очень дурной тон, учтите. Прислуга — те же люди, со своими слабостями и достоинствами, ее не замечать опасно, поскольку — как знать? — вдруг однажды мы поменяемся с ней местами?

Я захлопнула дверь, пыша здоровым негодованием. Неужели этот бывший красавчик настолько бестолков, что по кровавым следам не смог определить свою обидчицу? А ведь они явно ведут не в мою комнату...

Я снова попыталась уснуть — и уснула. Но проснулась в неудобной позе, с кошмарной сухостью во рту. Полжизни бы отдала за стаканчик вишневого сока...

Господи. Как далеко до кухни. Терпеть этот сушняк никаких сил. Можно вытерпеть полминуты, минуту, но до долгого утра... Разве они откажут? Я нашла на ощупь кроссовки, доковыляла до двери... Буду двигаться на ощупь, по колоннам, авось не заблужусь...

Но абсолютной темноты уже не было. Коридор наполняло желтоватое мерцание. На северной стороне горели свечи в настенных канделябрах. Высокие, толстые свечи, рассчитанные на целую ночь...

От стены к стене неторопливо перемещалась долговязая фигура дворецкого. Окутанный бледно-золотистым сиянием, он вынимал из корзины свечи, устанавливал их в жирандоли и поджигал старомодной масляной лампой с открытым язычком пламени. Затем передвигался дальше. Дракула уже прошел через «аппендикс» и неумолимо приближался к южной оконечности коридора. Я отчетливо различала его бледное, неподвижное лицо, глаза, горящие желтым блеском.

Мистический ужас обуял меня. Я забыла про сон, про кухню. Стояла и благоговейно, вытаращенными глазами наблюдала за его методичными движениями. Вот он — король местных привидений...

Когда он подошел совсем близко и волны страха потекли по пространству, как круги по воде, отражаясь от стен, возвращаясь, лупцуя, я попятилась к двери. Спиной отворила и неуклюже втиснулась в комнату. Там и схлынул с меня ужас, будто дождевая вода с промокшего до нитки. Пошатываясь, я добрела до санузла, где отвернула кран, сунула голову под рукомойник и целую вечность пила невкусную, кисловато-ржавую воду, от которой становилось тошно и еще больше хотелось пить...

Как ни странно, наступило утро. С моим непосредственным участием. Что, с одной стороны, несказанно радовало, а с другой — не могло не огорчать. Совместно с пробуждением открылся досадный аспект — в этом доме нет душевых. Унитазы есть, рукомойники с противной водой присутствуют, а вот о душевых реставраторы старины почему-то не позаботились. А я обильно вспотела по мере просмотра сновидений. Извращаться с краном? — только духов смешить. Оставался крайний выход — морская вода. Погода на первый взгляд благоприятствует. Ветер не сбивает, волна ниже плеч, да и сентябрь, если вдуматься, не самый зимний месяц.

Я постояла у окна, оценивая возможность развития погодных катаклизмов, пришла к выводу, что до обеда вряд ли, и потихоньку начала собираться. Как ни абсурдно, но я прихватила из дома купальник — словно чувствовала суровую необходимость.

В коридоре стояла неприветливая тишина. Свечи прогорели. Замок старательно делал вид, будто спит. Я тоже сделала вид, будто не собираюсь его будить.

Стараясь не хрустеть пакетом с полотенцем, я спустилась по южной лестнице. У подножия нырнула на террасу, пересекла ее спортивной рысью и спустилась к морю. Полагаю, мне удалось выбраться из дома незамеченной. Купаться на виду у всех я не собиралась. Я отправилась направо, где выше уровня террасы вздымались каменные столбы. Зашла с тыльной стороны, вскарабкалась на какую-то кручу, одолела отполированную ветрами гряду пикообразных выступов, сползла в расщелину и обнаружила прекрасную бухточку, надежно защищенную с суши.

Лучше не описывать процесс моего мытья. В нем нет ничего эротичного. Освобождение от одной соли, обзаведение другой. Плюс сумасшедшая глубина, неважно действующая на психику, и ледяная вода, в момент превратившая меня в гусыню...

Легко догадаться, что надолго я это удовольствие не растягивала. Мокрое грязным не бывает. Выскочила, как из проруби, вскарабкалась на камни и, дрожа на ветру, потянулась к полотенцу.

— Браво, — сказали сверху и манерно хлопнули в ладоши.

Я подняла голову. На самой высокой скале, свесив ноги, сидел Рустам и смотрел на меня, как гриф на загибающуюся козочку. При этом он ухмылялся и как мог изображал известнейшую нечисть из восточной мифологии — злого духа Самаэля.

Хвататься за пакет и закрывать все возможные интимные места было глупо. Во-первых, поздно, во-вторых, они и так закрыты, а в-третьих, у человека должна быть собственная гордость.

— Бабу не видел? — прохладно поинтересовалась я, приторможенно извлекая из пакета полотенце и принимаясь растираться. — Ну и как, претензии будут?

— Кайф, — масляно блестя глазками, сообщил Рустам.

Он бегал по мне глазами, как муравей. Такое ощущение, что он действительно пребывал под кайфом. Смотрел на меня, а видел что-то в перевернутом свете, размытое галлюцинациями и бурной фантазией. А возможно, я ошибаюсь, и видел он точь-в-точь меня, хотя и представлял на моем месте кого-то другого, близкого по духу и крови. А наркотики вообще не при делах.

Я со скрипом натянула джинсы, облачилась в курточку, бросила полотенце в пакет и полезла на скалу. И зачем меня, спрашивается, понесло в эту глушь? С равным успехом я могла ополоснуться в тазике на лоджии.

Рустам протянул мне руку. Я не сразу решилась подать ему свою. Сколько шансов, что он поможет подняться? Очевидно, одно из двух — либо поможет, либо сбросит. Но в конце концов рискнула — с чего бы ему меня сбрасывать?

— Как жаль, что вы не с нами, Вера, — вытягивая меня на скалу, с иезуитской улыбочкой сказал Рустам. — Ох как жаль, согласитесь. Мы бы с вами отлично провернули одно верное дельце, не так ли?

Это была очень странная фраза. Я учтиво поблагодарила его за помощь и, не оглядываясь, отправилась к террасе, размышляя над возможными вариантами расшифровки его слов. Похоже, он меня не преследовал.

Других форс-мажорных, трагедийных или особо шокирующих событий в этот день не наблюдалось. Обычная рядовая мистика, нагнетающая обстановку, но покуда не выходящая за рамки великого и ужасного. Лишь одно из этих событий, возможно не имеющее отношения к мистике, но достаточно таинственное, произвело на меня сильное впечатление. С него и начался день (инцидент про девушку и море опускаем).

Я отправилась на добычу фуража позже всех, не имея горячего желания сталкиваться с местной публикой. По распорядку завтрак начинался в восемь, я созрела к девяти, полагая, что все голодающие уже отметились на кухне. По необъяснимой причине меня понесло на северную лестницу, хотя под боком имелась ничем не хуже южная. Подозреваю, во мне уже зрел сыщицкий азарт. В коридоре я ни с кем не столкнулась, вышла на лестницу. А поскольку ступени бесшумные, а кроссовки у меня эластичные, не какими-нибудь бракоделами из города Урумчи склеенные, то и передвигалась я практически бесшумно. Одолела две трети спуска и услышала прямо под собой, не далее как в полутора витках, непонятный шум. Я остановилась. До сегодняшнего дня внимать аналогичным шумам в этих стенах мне не приходилось. Ритмичный скрежет чего-то тяжелого, сопровождаемый сиплым дыханием. Словно кто-то на загривке пытался поднять наверх переполненный автобус и постоянно цеплялся им за стену. Затем раздался глухой стук. Дыхание смолкло. А через десять секунд все началось по-старому: снова тащили автобус, надрывая спину, а когда он соприкасался со стеной, то издавал яростный скрежет. В этом не было бы ничего необычного (людям свойственно переносить вещи), если бы не два занятных момента. Сколько я ни стояла, а человек продолжал пыхтеть на одном и том же месте. Какую бы тяжесть он ни тащил, а по всем законам физики обязан приближаться (на худой конец отдаляться). И второе — самое таинственное: мне надоело торчать на месте и я начала спускаться. Пару раз, кажется, шаркнула подошвой. Каково же было мое изумление, когда на всем оставшемся протяжении лестницы я не встретила ни одного человека! И ни одного предмета, хотя бы отдаленно напоминающего автобус. Лестница была чиста. Кто-то просто смотался, услышав приближение человека. И груз, получается, утащил на горбушке...

Истины ради, спустившись в вестибюль, я сунула нос во все уголки, в том числе и в неф. Никаких «грузчиков». Подбежала к проему на террасу, высунулась на улицу. У перил спиной ко мне в коротеньком черном пальтецо неподвижно стоял Рустам. Прямой, как штык. То ли мечтал, то ли заряжался из космоса. На другом конце террасы я заметила одинокого Бурляка. Погруженный в свои мысли, он бесцельно слонялся по площадке. Он даже не замечал, как из-под серой куртки, в районе причинного места, выбился смешной конец красного кашне.

Донельзя озадаченная, я вернулась в вестибюль. Побрела на кухню — терпеть уничтожающие взгляды дворецкого.

Через минуту меня выловил Мостовой — я как раз входила на кухню, а он норовил выйти с нагруженным подносом.

— Не могу остановиться, — печально кивнул он на уставленную яствами железку. — Второй завтрак без отрыва от первого. В состоянии стресса могу есть без остановки. Не успокаивает, но хоть какую-то уверенность придает.

— Вы по поводу вчерашнего набега на ваш чемодан? — не поняла я.

— На чемодан?.. — Он отстраненно помолчал, кусая синие губы. Оторвал от подноса глаза, поднял их, но не достал до моих, заморозил в районе воображаемого декольте. — Ах да, насчет чемодана... Знаете, Вера, это проделки местной горничной. Она попала в капкан. Поделом. Да-да, самый настоящий капкан, я купил его в охотничьем магазине в Скегнессе. Не люблю, когда шарят в моих вещах.

— Она принесла вам свои извинения?

— Да куда там. У нее перевязана рука, она старается не выходить из каморки. Но Жанна видела, как эта Золотая ручка тащила из кухни воду.

Через три минуты меня поймала Жанна. Я возвращалась со скромным завтраком на подносе. В районе того места, где раздавался непонятный скрежет, я остановилась и принялась на свежую голову рассматривать лестницу. Может, «грузчик» обронил что? Брюнетка с «тикающим» лицом как раз спускалась. Вероятно, у меня была очень увлеченная физиономия — она остановилась и принялась смотреть в ту же сторону, что и я. Это выглядело довольно глупо.

— Вчерашний день потеряли? — опомнилась Жанна.

— Вроде того, — кивнула я. — Булавку.

— А серьезно?

— Серьезно? — удивилась я. — А разве нельзя серьезно потерять булавку?

— Но вы же ее не теряли?

— Не теряла, — согласилась я. — Но вдруг найду?

Звучало — глупее некуда. Но тем не менее мы какое-то время стояли, уткнувшись носами в пол, покуда не решились разойтись подобру-поздорову. Жанна отправилась вниз, а я, позвякивая посудой на подносе, вверх.

Наверху, в коридоре, меня выловил Рустам. Он стоял за колонной, скрестив на груди руки, и всем своим видом выражал, что поджидает здесь именно меня. (Вот скажите на милость, откуда ему знать, что я пойду здесь?) Он учтиво мне поклонился, прижав одну руку к груди, а другую спрятав за спину. Решил покорить утонченностью манер. Но я не сочла его поклоны как приглашение к дискуссии. Потрюхала дальше, кокетливо опустив глазки.

— Вам помочь? — мурлыкнул Рустам, втягивая носом колебания воздуха. Да, я знаю, в организме женщины образуется летучее вещество, так называемый аттрактант, вызывающее стимуляцию мужского полового начала. Через потовые железы они выходят на поверхность и формируют ауру. Некоторые мужчины к этому очень неравнодушны.

— Спасибо, вы мне сегодня уже помогли, — тоном «вы меня сегодня уже кинули» ответила я. Он не бросился в преследование. Прожигал беззвучно мой затылок (подозреваю, из него уже тянулся дымок).

Впрочем, чуть позже меня отвлекли. Из «аппендикса» выплыла блондинка с бледным лицом. Мне удалось ее обрулить. Но за Эльзой показался более плечистый Арсений, и пришлось применить экстренное торможение. Произошла заминка. Проще говоря, мы запутались. Завертелись каруселью. Неудивительно, если б после этих кружений Эльза с моим подносом отправилась дальше по коридору, а я с Арсением — в ее комнату.

— Извините, — сказала я, сложными движениями выпутываясь из клубка. Интересно, чем они занимались на лоджии?

— Светофор нужен, — неодобрительно заметила блондинка.

— Это точно, — поддакнул Арсений. — Я недавно вычитал в журнале «Тайм», что правительство Великобритании отправило в Афганистан крупную партию светофоров. Зачем, объясните? Чтобы ослы не сталкивались?

При этом Арсений печально улыбался и в целом неплохо выглядел. Такие вообще неплохо смотрятся на обложках журналов со свитером, заброшенным за спину, завязанными на груди рукавами и с детишками, подбрасываемыми в воздух.

Я не нашлась, что ответить. «Ты тормозишь, — подумала я. — Тебя пора менять». Старательно улыбнувшись и разрулив окончательно ситуацию, я пошла дальше. Ручонки уже нешуточно дрожали.

До моей комнаты простирался долгий тернистый путь — метров десять. Мне казалось, я никогда не дойду. По северной лестнице спускалось мое непосредственное начальство — Бригов. Заметив меня, звенящую подносом, он приостановил движение и стал с любопытством смотреть, как я подхожу к двери. Правую руку он разминал резиновым эспандером-тором.

— Добрый день, — поздоровался Бригов. Он выглядел просто супер. Выбрит до синевы. «Бустер» во все стороны. Строгий костюм, сорочка с блестками, туфли с пряжками, запонки от какого-то мертвого итальянца.

— Вы собрались на прием к Блэру? — пошутила я.

— Да нет, — серьезно ответил Бригов. — Рутинный выпендр. Вы как себя чувствуете, Вера Владимировна?

— Живая, — ответила я. — А что?

— Мне показалось, вы слишком много вчера выпили. Не уверен, что стоит увлекаться этим делом. Не забывайте — вы на работе и развлечениям положена мера. Кстати, как продвигается ваша трудовая деятельность? Описали ситуацию?

— Конечно, — сказала я. — Со всеми подробностями и много... гранями. Извините, Вадим, у меня поднос тяжелый.

— Ну-ну,— хмыкнул Бригов, — успехов вам, Вера Владимировна, — покрутил эспандер вокруг пальца и отправился дальше.

Я развернулась на девяносто градусов, чтобы правым чреслом открыть дверь, но тут образовался шум и в нише напротив между колоннами появился Бурляк — бледнее Эльзы и всех других несчастных. Серая маска из глины — даже глаза на ней не прорисовывались, а казались лишь случайными деталями в единой тональности с физиономией. Я от неожиданности чуть не бросила поднос.

— Вы так редко появляетесь на людях, Вера, — свистящим полушепотом упрекнул меня Бурляк. — Вам надо больше общаться. Извините, от этой сумрачной обстановки у вас цвет лица портится, а вместе с ним настроение и восприятие окружающего мира. А он не так плох, уверяю вас, невзирая на некоторую тусклость...

Таким голоском лишь некрологи читать от первого лица.

— Вы психолог? — сглотнула я.

— Нет, — качнул головой человек-привидение, — я псих. Но надеюсь, не все потеряно... Хотя как сказать. Вы чем занимаетесь в ближайшие полчаса, Вера? На море неплохая погода, мы могли бы пройтись...

Умудрись я проявить недюжинную выдержку и взглянуть на ситуацию непредвзято, могла бы догадаться, что человек этот просто подавлен. И не представляет опасности. И возможно, совсем не плох. И знаний у него невпроворот — для продуктивно!! работы новоявленной сыщицы. Но недюжинной выдержки у меня с собой не было. Я ее дома забыла. На телефонной тумбочке.

— Очень жаль, — пробормотала я.— С большим бы удовольствием с вами прошлась, но, к сожалению, по горло завалена работой. Простите.

Предчувствуя возражения, я толкнула-таки дверь и быстро скрылась.

Этот день тянулся, как обоз через перевал. Я никуда не выходила. Запаслась продуктами, соком, для отвода глаз положила на стол раскрытый блокнот с ручкой, а сама тоскливо курсировала между кроватью и окном, не зная, чем заняться.

К обеду вновь забурлило море. Порывами налетал ветер, утробно подвывая в забитых дымоходах и шахтах вентиляции. Но дождя пока не было — тучи пролетали низко, легкие, как ватные подушки. За ними теснились новые, беспрестанно меняя форму, сливались, отпочковывались. Лишь у самого горизонта их цвет менялся, приобретая густо-фиолетовую угрюмость. Оттуда и шла гроза, медленно, миля за милей отвоевывая море и нависая над Англией...

После обеда на лоджии наблюдалась очередная тусовка. Там опять собрались все — но уже без Бригова. Общение носило неформальный характер. Я открыла окно, чтобы лучше слышать. Высовываться, правда, остереглась — достаточно вчерашнего. Там царило что-то уж совсем неформальное. Звенели бутылки, очевидно пили прямо из горлышек, без церемоний. Гоготали, травили анекдоты. Но растущее напряжение ощущалось даже на расстоянии — чересчур уж нездорово они гоготали, натужно, неестественно, и несли какую-то несусветную чушь, причем ржали над ней, словно смешнее отродясь не слышали.

— А я говорю вам, ситуация принципиально иная! — оперно солировал Арсений. — Уважаемая толпа! Мы половозрелые люди! И каждый верит в свою исключительность, господа! Предлагаю устроить Вальпургиеву ночь, нам так не хватает энергетического бандитизма для подзарядки!.. За ваше здоровье, господа, долгих вам лет!

Кто-то истерично хохотал, кричал про воспитание, про обвальную распущенность, предлагаемую принять на вооружение, захмелевший Мостовой взывал за присоединение к компании Веры, а то «кому-то из присутствующих явно невыносимо одиноко, а она сидит там у себя в комнате страха, скромненькая такая, кузиночка-белошвейка, и носа не кажет. Пусть займется общественно полезной деятельностью...»

— Она не с нами, — резонно возражал на полтона ниже то ли Рустам, то ли Бурляк. — Ее нельзя в нашу компанию, она испортит все дело... а телка и в самом деле путевая, вот бы зажать ее где-нибудь в темном коридорчике, когда вокруг никого нет...

Опять звенели бутылки, и женщины хохотали над пошлым бородатым анекдотом времен сексуальной революции.

— Эх, была не была! — запинаясь, трундел Мостовой. — Жалко расставаться будет с вами, ребята! Вот закончим наши дела — всех приглашаю в гости! В лучший кабак города! Да в этом гребаном Нижнем все до единого кабаки — мои, меня в любом знают как облупленного, оттянемся, ребята!..

Кто-то жарко присоединился к воззванию, кто-то, напротив, счел предложение ужасно смешным, в связи с чем обрушился громогласным хохотом, вызвав, похоже, в остальных бурю противоречивых эмоций.

Я захлопнула окно. Эта клиника раздражала и бесила. Представляю, до какого скотского состояния они допьются через полчаса, когда сломаются последние тормоза и потянет на подвиги...

Но никто меня не беспокоил. Не приглашали на свидание, не вламывались с неприличными предложениями — ни в одиночку, ни дружной ватагой. Время тянулось неторопливыми зигзагами. Враскачку наступал уикенд — вечер пятницы, 16 сентября. Нормально встречаем конец недели. Мистическая фиолетовая мгла подтянулась и наступала уже с трех сторон — с востока, севера, юга. На востоке сверкали серебряные стрелы. Через два часа этот убогий замок погрузится в мокрый хаос и окончательно скроется под водой. Наступит ли завтра, неизвестно.

К началу восьмого вечера из съестного осталось только полграфина вина. Как назло, захотелось есть. Подходило время ужина, но на кухне по понятным причинам появляться не хотелось. Однако голод убедительно доказывал, что он не только не тетка, но вообще никакая не родня — ни близкая, ни дальняя. Под раскаты приближающегося грома я вышла из комнаты и уныло побрела в полутьме на южную лестницу.

Вера голодная, Вера холодная... — обрабатывала я свою трусость, пересекая вестибюль.

Очередное сборище созданий Франкенштейна... Лучше бы я осталась у себя и развлекалась по системе голодания. Они нарочно создавали себе атмосферу таящегося ужаса! Ну точно, с завихрениями...

Электричество не горело. Вся компания сидела на кухне, сдвинув столы, и в гробовом молчании, под мерцание свеч, потребляла ужин. Все шестеро. Ни Бригова с шиншиллой, ни дворецкого. По лицам плясали тени. Они жевали не спеша, хирургично отрезая ножами мясо, тщательно пережевывая и запивая вином из хрустальных бокалов, по которым бегали мерклые блики. Словно не было удалой гульбы на лоджии — они были трезвые как стеклышки! Унылые, с бледными лицами. С запавшими глазами. Невероятно подавленные, усталые. Ни мужчин, ни женщин среди них уже не осталось. Были шесть обезличенных персонажей японского театра, тщательно пережевывающих пищу.

— Вот и Вера пришла, — равнодушно прокомментировала мое явления маска, похожая на Жанну.

— Скромная и маленькая Вера... — отрешенно пробормотала маска Бурляка. — Это замечательная девушка, она мне сразу понравилась. Я на ней женюсь...

— Ты сначала дело сделай, — тихим шелестом отозвалась Эльза.

— Разумеется, — еще тише ответил Бурляк. — Я обязательно закончу дело... Я куплю себе дом... Где-нибудь в Подмосковье...

— Твой дом тюрьма Синг-Синг. Или Сан-Квен-тин в Калифорнии. Или Шандоллон в Швейца...

Договорить маска Рустама не успела. Включился персонаж, похожий на Арсения:

— Присоединяйтесь к нам, Вера. Здесь весело. Вы, наверное, проголодались? У нас не бог весть какие разносолы...

— Щи да каша, — прошелестела Эльза.

— ...но очень питательно, уверяю вас. Выпейте вина — это старый добрый «Пино Нуар» девяносто третьего года, им забиты все погребки старины Винтера, надо же его куда-то девать...

— О делах наших скорбных покалякаем... — зловеще пробормотал Мостовой.

Я очумело переводила глаза с одного на другого. Хорошо сидим? Неужели они сами не понимают, что похожи на какое-то троллиное войско?

— Спасибо, — зябко поежившись, поблагодарила я. — Голова что-то пошаливает. Я возьму свой ужин, вы не возражаете?

— А нам-то что, — растягивая гласные, произнесла Жанна. — Ваш ужин на микроволновке у вас под правой рукой. Скажите спасибо Винтеру — он заранее позаботился, зная, что вы такая некомпанейская.

— Спасибо, — сказала я непонятно в чей адрес и принялась судорожно ощупывать воздух.

Стояла гнетущая тишина. Даже вилки с ножами перестали позвякивать. Вооружившись найденным наконец подносом, я неуклюже пыталась отворить дверь. Прозвучал голос Жанны, в нем доминировали капризные нотки:

— Мостовой, я хочу в койку... Ты долго будешь жевать эту жесткую баранину? Учти, у нас остается чуть больше трех часов...

В одиннадцать вечера в моих апартаментах нарисовался морально раздавленный Бурляк. Я укладывалась спать, верша молитву святым небесам во спокойствие грядущей ночи.

Сперва он постучал.

— Войдите, — безрадостно сказала я.

Он и вошел. Раздавленный в лепешку. Помялся на пороге, давая мне время натянуть на горло шотландку. Потом приблизился, начал мяться, словно девочка нетронутая.

— Вы хотите услышать сказку на ночь? — догадалась я.

— Вы уже укладываетесь... — Он словно не слышал меня, пропускал через себя все звуки. — Разрешите побыть с вами, Вера?

Голосок вялый, тембра никакого.

— Я не занимаюсь сексом, — слишком резко ответила я.

Он очнулся. Приоткрыл заплывшие серостью глаза:

— Никогда не занимаетесь?

— Иногда — никогда. Вот сегодня я им не занимаюсь решительно, даже не начинайте.

— Очень жаль. А просто побыть с вами также возбраняется?

— А к чему такая срочность? Может быть, утром?

Он закрыл глаза и снова приоткрыл. Повторил надтреснуто:

— Очень жаль. Но вы и сама, Вера, знаете, что утро может не наступить... Впрочем, миллион извинений. Я, наверное, помешал. — Он сделал вид, будто собрался меня покинуть. Я не спешила препятствовать. Он дошел до двери, потрогал ручку, постоял там, в слабо освещенной зоне, давая понять, что уходить не хочет, но как воспитанный человек... Распахнул дверь. Тут я решилась.

— Скажите... Бурляк... А у вас другое имя есть?

Он замер.

— Вам не нравится имя Бурляк?

— Оно у вас похоже на фамилию... Да мне без разницы. Скажите, Бурляк, что здесь происходит?

— А вы не знаете? — Он замер, взявшись за ручку.

— Нет.

— Странно... Мне кажется, вы должны об этом знать, иначе пропадает смысл в вашем присутствии.

— Я журналистка.

— Разумеется, вы журналистка. — Он продолжал топтаться на пороге, и у меня появилась нелепая мысль, что теперь он далеко не против уйти.

Настал мой черед подумать: странно. Арсений с Эльзой, узнав, что я журналистка, чуть умом не тронулись. А этот и не думает.

— Вообще-то мы зарабатываем деньги, Вера. Очень хорошие деньги. А в замке мы собрались, чтобы совместно проработать один вопрос, обсудить, так сказать, реализацию коллективного замысла...

— Присядьте.

— Что, простите?

— Присядьте, — тихо повторила я. — На кровать, на краешек. Вам, наверное, неудобно там стоять...

Он очень хотел выговориться, я это чувствовала. Приспичило человеку. Именно сегодня. Но незнание предмета с моей стороны сильно его смущало. Он не понимал, как себя вести. Но я поступила, по своему разумению, мудро. Я не стала настаивать. Пусть расскажет то, что считает нужным, а я сама решу, насколько далеко простирается мое любопытство...

А в итоге мне пришлось выслушать жалобную исповедь хронического неудачника. Хоть бы что новое. Удел каждого третьего: шел паровоз жизни, свернул не на ту ветку, вышел покурить, от поезда отстал, напали серые волки...

То, что Бурляк неудачник, было у него прописано на лбу заглавными буквами. Собирался поступать на журфак, не хватило сотой балла, загремел в десант, демобилизация совместно с дебилизацией, институт уже не актуален — жизнь другая, на плаву бы удержаться. Вся страна гонится за инфляцией и учится жить по волчьим законам. Сдуру женился, пытался организовать строительный кооператив, нахватал долгов, лопнул, как шарик, продал квартиру, съехал в другой город — погрязнее да поменьше... Жизнь — бессовестное унижение, снова ломанулся в бизнес — до первого пожара высшей категории сложности; выиграл в казино — за углом раздели и накостыляли; наскреб на «Оку» — до первого «бээмвэшника», который вообще непонятно откуда взялся... Год работал охранником в банке — банк накрылся, вместе с пятимесячной невыданной зарплатой; год работал грузчиком — уволили за недостачу ящика коньяка, которого он и в глаза не видел. Месяц трудился дворником — сам ушел, когда при слове «зарплата» в ЖЭУ стали делать удивленные и обиженные глаза... Отчаялся — не то слово. Есть другое русское слово, более верно отражающее состояние Бурляка, простое такое, доброе слово: безысходность... Хотя и голова есть, и руки на месте. Одного не хватает по жизни — везения...

А тут работу предложили — в коллективе. Без обмана. За хорошие деньги. (В банде, мысленно поправила я.) А то, что предприятие с моральной точки зрения, скажем эвфемизмом, слабовато, то с него, Бурляка, за это спрашивать негоже: жизнь его трепала с такой жестокостью, что при слове «морализм» он уже готов лупить без разбора. А уж лупить, если Вера сомневается в его физических потенциалах, Бурляк умеет — в десанте, слава богу, научили...

— Какого рода работа?

Бурляк смутился. Он не был уверен, вправе ли распоряжаться не своей тайной.

— А вы правда не знаете?

— Истинный крест, не знаю.

Мне кажется, он собирался встать с кровати. А у меня уже начисто пропало желание спать и видеть сны.

— Расскажите об остальных, — попросила я.

Он поднял на меня ввалившиеся глаза, долго смотрел без выражения.

— А что я знаю о них, Вера? Мы знакомы сутки.

Я пожала плечами:

— Вам виднее, Бурляк. Но не могу отделаться от подозрения, что вам известно о них больше, чем вы пытаетесь представить. Вы ехали на встречу не с пустой головой. Это ваши коллеги, вы обязаны иметь о них информацию, пусть самую общую, но достаточную для начала совместной деятельности. Это логично.

Он сделал попытку улыбнуться.

— Это не совсем логично. С точки зрения посторонней женщины — возможно, но это ваши личные умозаключения, не имеющие отношения к делу и немного смешные...

— Без обобщений, пожалуйста, — строго перебила я. — У женщины хоть женская логика в наличии, у мужчин вообще никакой.

Рассказ Бурляка не отнял много времени. Данные о «коллегах», предоставленные руководством, он имеет отрывочные, в основном биографического плана. Копаться в психологии он не мастак, пусть всякие Зигмунды с Фрейдами этим занимаются, а для него важнее другое (впрочем, какое, он не пояснил). Мостовой — известный в Нижнем футболист. Вернее, был — в начале девяностых. Прославленный форвард (естественно, он носил другую фамилию). Выступал за «Волгаря» — редкий матч обходился без метко пущенных Мостовым мячей. Победа в трех первенствах, чемпионаты страны и Европы, переговоры с Мадридским клубом о контракте на пять лет. Слава бежит за Мостовым и опережает! И вдруг — разрыв коленной чашечки... Три месяца в больнице в подвешенном состоянии. Стальная нить через все колено, траурная — по жизни. Выступать не может. Слава земная проходит, появляются новые любимцы толпы (пресловутая «глория мунди»...). Он пытался найти себя в бизнесе, в криминале, в пьянстве. Выгорело третье — едва не приведшее парня к суициду. Как нашел в себе силы подняться с колен — непонятно. Попал в новые сети, и вот он здесь — в замке Кронбери, по заманчивому коммерческому предложению — постаревший, раздавшийся, но по-прежнему лихой и непредсказуемый Мостовой...

Эльза пережила трагедию в семье — ожесточилась девка. Умер муж — острая форма чего-то с летальным исходом. Через год лишилась крохотных близняшек — контейнеровоз на склоне, спущенное колесо. Половина такси в лепешку, другая половина, с Эльзой и водилой, — целехонька... Краткий срок на перерождение, и вот она здесь — бессовестная блондинка, себе на уме, подспудно ненавидящая любого с удачливой биографией...

Арсений работал в силовой структуре — то ли во внутренних органах, то ли в войсках невидимого фронта. Жил и горя не знал, приятный с виду, интеллигентный, покуда в один прекрасный день не проявил излишнюю жестокость по отношению к «врагам народа». Показательная порка, увольнение, угроза всяческих кар... Видно, не под ту руку попал. Или деяние, им совершенное, было настолько скверное, что даже наша на все согласная власть диву далась. Отвели от беды добрые люди, предложили уладить проблемы, а заодно и поучаствовать в одном заманчивом коммерческом проекте. А как тут откажешься, разве в тюрьму охота?..

Жанна также занималась спортом (дай бог памяти, биатлоном). Правда, не ломала ничего, не спивалась, не бросалась с моста, а скромно так задолжала одной старухе-процентщице впечатляющую сумму. И то ли топора под рукой не оказалось, то ли бабку сторожила рота быколобых, или не бабку вовсе, а бездушную хищную мафию, но в итоге взгромоздилась Жанна на «счетчик». А квартира, под которую шел заем, оказалась «темной». Вот и осталась Жанна без денег и без квартиры. Зато с конкретным сроком подачи заявления с просьбой о выборе орудия самоубийства...

Самая темная лошадка — Рустам. Скользкий, как улитка. О себе не говорит. Откуда родом, чем известен, кого кинул в краю далеком. Но кого-то, безусловно, кинул: каждый раз на просьбу живописать свои подвиги это ушлое дитя коварного хана и византийской отравительницы лукаво щерится и уходит от ответа. Дескать, и не подвиги вовсе, атак — поступки...

— А камеры здесь зачем? — спросила я.

Бурляк промолчал. Он и так сообщил довольно много.

— Снимается кино?

Он опять промолчал. Глубоко вздохнул и посмотрел на часы. По застывшему лицу, если мне не показалось, пробежала судорога.

— Неусыпный контроль над вашей бандой? — продолжала выдвигать я гипотезы.

— Не старайтесь, — он уперся ладонями в колени и поднялся. — Все равно не угадаете, Вера. Но в каждом из ваших предположений есть зерно. Мне пора идти, уже без четверти полночь.

— Эта цифра имеет для вас значение? — удивилась я.

Он опять оставил меня без ответа. Дошел до двери, где почти растворился в полумраке, буркнул «спокойной ночи» и вышел.