Я пробудилась в половине второго ночи от привычного, впитавшегося в кровь чувства — страха. Но это было нечто новенькое. Троекратно усиленный, он тряс меня, как липку! Такое чувство, что мне в бутылку подсыпали лекарство от храбрости, и только сейчас оно начинает действовать. Неодолимое желание куда-нибудь спрятаться, забиться в щель. Не просто паника, без повода и причины, признак дурачины, а явно чем-то подкрепленная, имеющая под собой железную основу. Я села на тахту, обернулась в натуженный слух. За окном густо падал дождь. Он уже превратился в привычный фон, не мешал отчленять посторонние звуки. Вот оно — я услышала! Кто-то медленно, мягко вышагивая, двигался по коридору — от южной лестницы к северной. Плавно переступал, с пятки на носок. Едва различимое ухом шарканье. У моей двери шорох шагов стих. Не зря боялась — человек остановился. Очевидно, его привлекла полоска света из-под моей двери (я не выключаю на время сна лампу!). Тихий ужас меня обуял, я закрыла рот ладонью, чтобы не закричать. Куда бежать? За портьеру? Под тахту?..
Этот лютый «саспенс» продолжался секунд десять. Человек не вошел, «ведьмин круг» продолжал работать. Вместо этого он внезапно сорвался с места и побежал по коридору. Он не топал, как стадо слонов, хотя явно не шел, а бежал. Ужас отпустил меня, но ненадолго. Мне почудилось, кто-то закричал. Далеко, за толщами стен — протяжный вскрик, заглушенный пространством...
Или показалось? Или не человек вскрикнул, а птица пропела ночную лаконичную серенаду. О чем поет ночная птица? Хотя какая птица поет по ночам на неласковом осеннем берегу?
Страх заворошился с новой силой. Выйти невмочь, но сидеть в комнате еще страшнее. Это западня, из которой нет выхода. Запоры отсутствуют, оружия в наличии не имею. Даже при условии, что со мной ничего не стрясется, я не смогу уснуть, я к утру скончаюсь от ужаса...
Я должна выйти, убежать из этой западни. К охране на перешеек! — осенило меня. Отсижусь, авось не прогонят. А прогонят — спрячусь в кустах. Под обломками стен, в лопухах, под обрывом, за террасой, на кладбище, в склепе...
Я выбежала в коридор. И тут же поумерила свою прыть. В желтом восковом свечении из «аппендикса», ведущего на лоджию, быстрым шагом вышел человек. Я юркнула за колонну. Человек не сомневался в выборе верного пути — он сразу повернулся ко мне спиной и бесшумно заскользил к северной лестнице. Еще мгновение — исчез в проеме. Я механически дернулась к южной, но быстро вспомнила про труп Бурляка с расколотым черепом. Он подвернулся на южной лестнице, там и колдовал злоумышленник, а повторение, как известно, мать учения...
Не бог весть какой барьер, но он меня остановил. Я поколебалась и снова двинулась на север. Не буду бояться — человек уже спустился; сомнительно, что его так быстро понесет обратно.
События этой ночи развивались по всем законам детективного жанра. Я дошла до «аппендикса», опасливо покосилась на распахнутые двери в черную ночь, ускорила шаг. Но тут услышала отчаянный женский стон:
— Мостовой, помоги-и...
Он доносился с лоджии. Я задергалась, как на веревочках. Помчалась вперед, вернулась, сделала шаг к лоджии.
— Помоги, Мостовой, падаю...
Сколько муки и страха было в этом стоне! Я опомнилась. Какого черта я тут дергаюсь? Устыдись! — спасай утопающего... Я побежала на лоджию. Метнулась на каменную площадку, завертела головой. Темень несусветная, луну бы сюда с неба...
— Кто здесь?
— Сюда... Скорее...
Стон доносился справа, с того участка террасы, где я пыталась спрыгнуть на землю. То есть покончить с собой. Я перегнулась через перила, стала всматриваться. Там что-то болталось — вроде тряпки на ветру. Человек, что ли? Одной рукой он держался за балясину, другой царапал по карнизу. Ноги висели в пустоте — метрах в восьми от каменной террасы. Разбиться с такой высоты — проще, чем не разбиться...
Самое время сходить на подвиг. Другого времени для подвигов просто не существует! Я согнулась в три погибели, нащупала балясину и руку, которая вот-вот собиралась разжаться. Схватила ее за запястье.
— Вторую давай...
Напряжение — нечеловеческое. Градом хлестал пот, разъедая солью глаза. Висящая женщина отпустила карниз, потянула меня за собой, но тут же, извернувшись, схватила меня за вторую руку. Я уперлась коленями в балюстраду, заработала плечами. Она помогала мне, активно перебирая ногами. Без ее помощи мы бы точно обе сверзились. Она встала на карниз, издала стон облегчения. Жанна! Девушка с хорошим русским именем...
Я помогла ей перебраться через перила — мы обе упали на пол, задыхаясь от дикого напряжения.
— Жанна, как вы туда угодили?
— Господи, Вера, что вы тут делаете?.. Вам нельзя здесь находиться, уходите... Спасибо вам, Вера... — Она пыталась приподняться, но разъезжались ноги. Она встала на корточки — ее качало и штормило. — Дьявол... — она стала судорожно озираться. — Я выронила нож...
— Да что случилось, Жанна? — хрипло выкрикнула я. — Кто вас столкнул?
— Рустам...
— Но почему?
Она огрызнулась:
— По кочану... Налетел, как дьявол, швырнул за перила. Я ждала Мостового...
Полезного разговора не получалось. Она резко подпрыгнула, приняв боевую стойку. На лоджию, громко топая, вбежал грузный мужчина, вскочил в аналогичную стойку. В руке он что-то держал.
— Мостовой! — вскрикнула Жанна. — Наконец-то!.. Не трожь ее, это Вера, она помогла...
— Ты в порядке? — Мостовой подлетел к Жанне. — Бежим скорее. Этот урод где-то рядом, я его видел... Вера, убегайте скорее, что вы, черт вас побери, здесь делаете?
Я не успела и рта раскрыть, как опять осталась одна. Топот удалялся. По карнизу барабанил дождь, хлестал ветер. Как последняя дура, я не схватывала суть вещей. В голове застрял единственный лейтмотив этой ночи — бежать...
Отдышаться не было времени — страх гнал вперед. Я снова вышла в коридор, осмотрелась. Побежала к северной лестнице. До пугающего чернотой проема оставалось три шага, когда сотворилась новая пакость. Пуще прежних! Человек вымахнул из проема — расправил объятия! Я не успела рассмотреть его лица. Очевидно, во мне уже сидела установка — немедленно реагировать на разные пакости. Я рванулась влево, уходя от удара. Но слишком близко оказалась колонна — я с размаху ударилась виском о шершавый камень! Боль пронзила голову и рассыпалась по телу. Подкосились ноги, сделавшись ватными. Я бы и сама упала — круги в глазах уже вертелись. Но человек не стал ждать — он швырнул меня на пол. Я сумела изловчиться в воздухе, упала не затылком, что было бы летально, а сперва на попу, затем на правое плечо. Оно тотчас среагировало — обожгло болью. Последовала вспышка ярости. С моей стороны. Он не успел до меня дотянуться, а я уже ударила его пяткой по коленке. Этот ублюдок вскрикнул, пнул меня по больному плечу. Я то ли замычала, то ли завопила — не помню, сознание уже убегало, цепляясь за какие-то острые кромки... Но окончательно я его не лишилась — на свою дальнейшую беду. Я бродила по грани — между тусклой реальностью и яркой вечностью. Свет фонаря ударил в лицо. Человек похабно ругнулся. Ясно дело, обознался. Да еще по колену заработал. Безжалостной мести от него я, впрочем, не дождалась. Поняв, что ошибся номером, человек предпочел не тратить время. Он оставил меня в покое, бросился дальше по коридору. Слишком мягкие у него были шаги — я сегодня уже такие слышала... Потом где-то рядом хлопнула дверь, снова кто-то пробежал — тяжелый, грузный. А я оставалась лежать, ощущая спиной холодную гладь камня, пытаясь приподняться, но преуспела далеко не сразу...
Впрочем, определенных успехов я добилась. Я сохранила способность бояться, но разучилась подвергаться изумлению.
Я поднялась, держась за колонну, и, силясь как-то упорядочить анархичное мельтешение кругов перед глазами, отправилась на лестницу. Опыт уже имелся — я встала боком, взялась за перила и довольно быстро убедилась, что конструктивные особенности дома нынче не направлены против его обитателей. Закусив до боли губу, чтобы не свалиться в обморок, я спустилась к подножию лестницы. На южной окраине вестибюля горели две свечи в канделябрах. Вполне достаточно для ориентирования на местности. Проглотив тошноту у горла, я, пошатываясь, побрела к застекленным дверям на террасу. Это новый путь, я должна была его испробовать. Ощутить на вкус. Через неф я уже ходила. Ничем хорошим это не кончилось. А в моем теперешнем состоянии — и подавно не кончится.
Я растворила двери и вошла в просторную «базилику», равную ширине висящей над головой лоджии. Причудливые опоры по краям, не атланты, конечно, с кариатидами, но все равно забавно. Впереди терраса, за ней море. До выхода с территории замка Кронбери — четыре метра, а там за угол, еще раз за угол, и — бегом к перешейку, где мужчины в «плащаницах», не добрейшие создания, но хотя бы вменяемые...
Удалиться с территории замка оказалось еще труднее, чем раньше. Вам никогда на голову не падали трупы?
Я вошла в зону, где начинался дождь. Наверху раздался нечеловеческий вопль, и что-то тяжелое обрушилось с балюстрады на мою несчастную голову! Это уже сверх всего! Хорошо, не по прямой по кумполу. Но зацепило основательно — ботинок падающего треснул меня по больному плечу, и мы упали почти разом...
Я копошилась в луже, плача от боли и бессилия. А рядом валялся труп. Вернее, в ту пору еще не труп. Он подавал определенные признаки жизни. Хрипел и пытался приподнять голову. Потом распознал рядом с собой живое существо, вцепился мне в рукав. Обрадовался, наверное. Я рванулась от него, как от чумы, но он уже сжимал меня всей своей предсмертной корчей. Я начала приподниматься, скользила, падала на колени, а он порывался мне что-то сообщить, тряс головой, но изрыгал при этом только нечленораздельные хрипы. У меня уже не было сил с ним бороться. Я прекратила сопротивление. Сидела на коленях под стеной ливня. А покойник тряс меня, как грушу...
Внезапно вспыхнул яркий свет. Густой такой, направленный. Мизансцена осветилась до мельчайших подробностей. Ливень, женщина на коленях, умирающий Рустам...
Он разбил позвоночник, переломал все на свете, но как-то умудрялся жить. Кровь текла из черепа, но тут же смывалась дождем. Рот кривился в попытках что-то произнести. Глаза умоляли — не дай загнуться, спаси!.. Но постепенно его движения становились не такими яростными, глаза закатывались.
— Это... неправильно... — смог он выдохнуть что-то явственное.
Мощная судорога пронеслась по телу. Она встряхнула и меня, скованную с ним одной цепью. Он затих, а рука продолжала оттягивать мой рукав. Какими-то механическими движениями я разжала поочередно его пальцы — они не успели отвердеть настолько, чтобы превратиться в неотъемлемую часть моего гардероба. Теперь можно было подниматься. Доколе я буду сидеть, как на сцене?..
Я подняла голову. В качестве рампы в этом акте выступал достаточно мощный фонарь. Он висел у капители колонны, похожей на... На что похожи колонны? Обыкновенный стеклянный колпак, защищенный решеточным «забралом». Я могла бы и раньше обратить на него внимание, но зачем? Разве для того висят фонари, чтобы обращать на них внимание и удивляться? Удивление мог бы вызвать другой предмет — компактная видеокамера, установленная метром ниже, в каменном углублении, и бесстрастно снимающая все происходящее. Я бы тоже ее не отметила, не светись у нее на боковой панели крохотная красная лампочка. Но и этот предмет не вызвал моего удивления. Снимается фильм, что же в этом необычного? Я сделала попытку приподняться с колен, оторвала руки от земли, распрямилась... И подломилась, как сухая хворостинка. Я упала, ни о чем уже не заботясь, а сознание мое покатилось куда-то колечком...
Пока я мирно совмещала обморок со сном, добрые люди не дали мне закиснуть, подняли с террасы, отнесли в постель. Раздели до кружевной «Милавицы» (интересно, посмотрели, что под чашечками?). Даже мокрые вещи развесили: кофту на стуле, джинсы — на оконной раме...
Я очнулась в постели в состоянии очень близком к похоронному. Общий декаданс за окном усугубляли зверский кашель и непроходящая жажда. Очень кстати головная боль. Я на ощупь откопала в вещах пилюлю «Колдакт», проглотила вместе со слюной. Тупо оделась, тупо совершила водные процедуры, посмотрела на отражение в зеркале. Где мои двадцать шесть лет? У слепого существа из Зазеркалья отсутствовали возрастные признаки. Слава богу, сохранялись половые.
Я долго вспоминала, какой сегодня день. С сомнением решила, что воскресенье — последний день уикенда. Сурово меня отуикендили...
Скорчив рожу зависшей в углу видеокамере, я тупо побрела на южную лестницу. Тупо спустилась и поволоклась по диагонали к кухне. Но скопление людей у подошвы северной лестницы меня чем-то привлекло. Я сменила направление и потащилась туда.
У начала лестницы, в том самом незабываемом месте, где я ночью пряталась от дворецкого, лежал труп Арсения, а вокруг него столпились те, кто еще не умер: Жанна, Мостовой, Эльза. Элегантный Бригов — до кучи. Ни дворецкого, ни шиншиллы поблизости не наблюдалось. Видимо, столь незначительные события не позволяли им отрываться от важных хозяйственных дел.
Смотрелся Арсений неважно, хотя одет был прекрасно. Его костюм напоминал облачение чебура... тьфу, черепашки-ниндзя, за исключением разве что панциря. На голове косынка, великолепный торс обтянут не стесняющей движения тканью цвета маренго. На ногах — кроссовки с супермягкой подошвой. Портил вид здоровенный шишкарь на лбу (я никогда не видела таких выдающихся объемных шишкарей!) и багрово-черный рубец на шее, ясно показывающий, что умер парень отнюдь не от шишкаря.
Смерть не из почтенных. Но особенно расстроенных чувств на физиономии у парня не было. Он смотрел на мир открыто, чуть нахмуренно, как будто на минутку отлучился по делам и вот-вот будет. Даже «жабо» из запекшейся крови не доставляло ему неудобств. Знать, приборчик от страха помог.
За прошедшие сутки ситуация изменилась. Лишь один человек из числа собравшихся не выражал своих эмоций. Это была я. Потому что стала тупой и бесчувственной. Невозможно жить на страхе (ты же лопнешь, деточка). Остальные не стеснялись демонстрировать свое душевное состояние. Бригов с удовлетворенным видом пощипывал мочку уха, курил и благодушно пускал дым колечками. Эльза откровенно тряслась (хоть кому-то этот труп не по душе). Она была бледнее покойника, кусала губы и как-то затравленно озиралась, словно ее тоже собирались втихушку пристукнуть. Мостовой прятал под хитрой улыбочкой глумливые мысли. Жанна в открытую похмыкивала, смотрела на всех свысока. Даже на Бригова.
— Тяжеловатая выдалась ночь, — сообщил, оставляя в покое ухо, Бригов. — Двоих потеряли. Невосполнимая утрата.
— Жалко птичек, — кивнул Мостовой. — Обязательно выпьем за их здо... Прошу прощения, за упокой.
— Я не буду пить, — покачала головой Жанна. — Спать пойду. Вадим, — обернулась она к Бритову, — будьте так добры, прикажите дворецкому доставить завтрак ко мне в комнату. Вина не надо. Побольше яблочного сока.
— Обязательно, мэм, — кивнул Бригов. — Вам необходимо много витаминов, вы ослаблены. Остальным я бы тоже порекомендовал...
Занимательная штука. Мне казалось, они не замечают моего присутствия. Я могла себя поздравить — становлюсь невидимой. Неслышными шажками я отпочковалась от компании и побрела на кухню. Не обращая внимания на колдующего у печки дворецкого, я села за стол. Сложила ручки, как прилежная ученица.
— Кушать будете? — покосился из-за плеча Винтер.
— Будем-с, — проворчала я. — Чай с малиной, да погорячее — горло болит.
Лишних слов этот страшный субъект не употреблял. Молчаливо отправился выполнять. Выставил яства на потертую клеенку. Я тупо потыкала вилкой горячую яичницу с сырокопченой колбасой (заменителем бекона), выпила чай. Кашель удалился в глубь организма и на какое-то время прилег отдохнуть. В свою комнату я поднималась вооруженная чайником с горячей водой. С опозданием на сутки помыла голову. Остатками воды сполоснула некоторые другие места. Оделась в более-менее приличное (то есть сухое) и отправилась в гости к ближнему.
Бригов в безупречной сорочке и запонках от мертвых итальянцев сидел за столом и постигал основы правописания. Усердно рисовал закорючки в блокноте.
При моем появлении вежливо поднялся:
— Вера Владимировна? Утречко доброе.
— Я все поняла, — сказала я.
— Всецело рад за вас, — кивнул Бригов. — Много же вам понадобилось, Вера Владимировна. Это было так сложно?
— Для меня — да. Я работаю в криминальном отделе, но с таким, надо признаться, сталкиваюсь впервые. Я воспитывалась в среде, где человеческая жизнь по старинке продолжает иметь ценность. Ваши гладиаторы самолично уничтожают друг дружку — с ноля часов и до рассвета. Полагаю, до шести утра, верно? Наступает ночь-полночь, и воцаряется кровавая неразбериха. А в остальное время отсыпаются и очень мило общаются друг с другом.
— Ну что вы хотите, Вера Владимировна, — развел руками Бригов. — Спрос диктует предложение. Таковы забавы новых русских. Острова приедаются, экстремальный отдых отходит на задний план. «Концлагеря» для добровольцев — пройденный этап. Это бизнес, дорогая моя. Кому-то хочется новых ощущений. Заметьте, здесь нет беспредела. Никого не убивают вопреки его воле. Любой участник Игры знакомится с правилами, подписывает контракт. Отбор исключительно добровольный, обмана нет. Каждый превосходно знает, на что идет.
— Не похожи эти ваши шестеро на новых русских, — фыркнула я.
Бригов рассмеялся:
— Новые русские не участвуют. А если участвуют, то не крупные. Они сидят далеко отсюда. Игроки — волонтеры, набранные агентами нашей Фирмы на просторах необъятной Родины. Вы даже не представляете, Вера Владимировна, какое это непаханое поле.
— Отчего же, легко могу представить. Неудавшиеся самоубийцы; отчаянно нуждающиеся в деньгах; позабытые обществом и выброшенные на обочину жизни; экстремалы... Просто люди, считающие себя донельзя крутыми. В России всегда было с избытком живого материала, это вы хотите сказать? Что же заставляет людей испытывать судьбу — один к шести? Это очень мизерный шанс, Вадим. Оглушительно щедрый приз?
— Вы не правы, Вера Владимировна. Один к трем. Приз действительно оглушительно щедрый, но получают его двое уцелевших. Таковы правила Игры. В этом смак соревнования — вовремя остановиться... Что в нашей жизни главное? — назидательно заметил Бригов. — Вовремя остановиться. Как видите, и в смерти это главное. — Он засмеялся так непринужденно, словно говорил не о человеческих жизнях, а о каких-то кроличьих.
— Запутанные у вас правила, — со скепсисом заметила я.
— Это умные правила, Вера Владимировна. Именно вышеупомянутое условие привлекает потенциальных игроков.
— А если перестараются? И в итоге обнаружатся пять трупов?
— Бывает, — согласился Бригов. — Люди импульсивные, заиграются, увлекутся. Но увы — один не получает ничего. Призерами становятся двое. Либо никто. Это важный пункт в подписываемом договоре, Вера Владимировна. С ним знакомятся в первую очередь. Призеры делят деньги и разъезжаются по домам. Фирма не допускает обмана. Никто из выигравших не подвергается преследованию. Их безопасность гарантируется. Они подписывают бумагу о неразглашении тайны любому лицу, даже близкому родственнику. После чего призеры живут долго и, как правило, счастливо. Естественно, никому из них не придет в голову обнародовать источник своей внезапной состоятельности. Идиотов среди них как-то не наблюдается.
— Иначе говоря, Вадим, — осенило меня, — игрокам никто не мешает до начала Игры... разбиться на пары?
— Абсолютно никто не мешает, — подтвердил Бригов. — Очень часто они этим и занимаются. В дружбе есть плюсы, но есть и удручающие минусы. С момента прибытия на место и до начала непосредственно Игры у игроков имеется день-два. Они общаются, выпивают, нащупывают слабые струнки соперника, заключают союзы, клубы по интересам. В общем, активно готовятся к работе.
Бедная Эльза, подумала я. Вот уж кому решительно не повезло. В разбивке на пары реально существуют минусы. Жанна до начала Игры «спарилась» с Мостовым. Арсений — с Эльзой. Но Арсению это не помогло, как и тем двоим, что погибли первыми. Во всяком случае, пережил он их ненадолго. Теперь против Эльзы выступают двое. Развернутым фронтом. Оба — спортсмены. Бедная Эльза.
Распорядитель жутковатого состязания легко прочитал мои мысли. Они лежали на поверхности. Он развел руками:
— Сожалеем, но не имеем права вмешиваться. Все по правилам, все честно. Это неизбежная ситуация. Когда в живых остаются трое, почти всегда возникает нечто вроде страстного бразильского сериала, где кто-то считает себя крупно обделенным.
Я вслушивалась в интонации этого человека и искренне недоумевала. Неужели он и впрямь считает, что разглагольствует о кроликах?
— Новые вопросы, Вера Владимировна? — осведомился Бригов. — Если можно, покороче. Я, в отличие от вас, плотно занят. Кто-то ведь должен готовить письменный отчет о проделанной работе — раз уж вы нас подло обманули.
— Миллион вопросов, — не стушевалась я. — Постараюсь вкратце. Почему старинный замок и почему в Англии? Для чего такие сложности? Подготовить визы, купить чиновников на той стороне, на этой. Арендовать замок через подставных лиц. Наладить систему безопасности в чужой стране. Избавиться от трупов — опять же на чужой территории. Колоссальная подготовительная и «уборочная» работа. Нельзя ли было как-то попроще?
— Было и попроще, — охотно ответил Бригов. — Не первый год на рынке развлечений. Начиналось с банальной лотереи, своего рода русской рулетки. Но ведь это пресно, согласитесь? Вынул билет со смешной рожицей — раз, и готово. Даже вникнуть не успел. Тоска зеленая. Постоянный поиск новых решений, Вера Владимировна, — вот главное в нашей напряженной работе. Время такое — оно требует свежатинки. Да и мода не стоит на месте. Нынче в ходу именно таковое — с душком старины и запахом плесени. Неоготика, если позволите. Решает зритель. Он платит, он заказывает музыку. Пожелает зритель Луну, субсидирует проект — будет ему Луна. А почему вы удивляетесь? Повторюсь, не первый год. Это не стартовые декорации для нашей Игры. Был заброшенный крановый завод в Липецкой области. Середина девяностых, мода на Голливуд. Все эти фермы из стального профиля, заброшенные цеха, груды искореженного металлолома. Несколько бескомпромиссных парней с «ремингтонами»... Были катакомбы на Черноморском побережье — все участники прошли месячные курсы молодого спелеолога.... Бесперспективная сибирская деревенька — в самой глуши Томской губернии, оставленная последними жителями еще лет десять назад. Помните моду на таежные боевики?.. Вы не поверите, Вера Владимировна, но был даже ночной зоопарк с открытыми клетками и некормлеными зверьми — на территории крупного областного центра. «Гладиатора» насмотрелись. Очень дорогостоящее, скажу я вам, предприятие. Дороже нынешнего — невзирая на простоту. И контингент там был другой — более подготовленный, не то что нынешние задохлики.
— Вы сами подбирали этих задохликов.
— Во-первых, подбирал не я. Во-вторых, существует определенная разница между боями с дикими животными и Игрой в заброшенном замке. Улавливаете мысль? Текущая Игра не требует железных мускулов и точного попадания кулака в цель. Здесь важнее умение варить головой. И хитрость. Подозреваю, русский народный герой Арнольд Шварценеггер проиграл бы в первую ночь. Тому же Рустаму...
Не растеряй я способность удивляться, мои волосы давно оторвались бы от головы. Могущество конторы, организующей подобное непотребство, невозможно переоценить. Это поистине какой-то всесильный монстр. Он организует своего рода тотализатор. Где-то далеко, за тысячи миль, сидят люди при деньгах, в уютных креслах, бизнесмены, преступные авторитеты, крупные новые русские, заключают ставки, болеют за «своих», смотрят документальные кадры, почитывают натуралистичные репортажи...
Клиентура у Фирмы надежная, не проболтаются, такой великолепный досуг им не организует ни одна контора, специализирующаяся на «элитных» развлечениях.
— Но ведь не все попадет в кадр, — логично заметила я.
— Не все, — покладисто согласился Бригов. — Но многое попадет. Знакомство участников, совместное проведение времени, поведенческие нюансы, кое-что из Игры, ну и, конечно, проигравшие. А также выигравшие. Будет смонтирован неплохой фильм, уверяю вас.
Легко поверить. Когда за дело берутся профессионалы, которым любые чудеса по плечу... Интерес не только для любителя поглазеть на реальную смерть. Находка для психолога. Хоть диссертацию защищай: поведенческие нюансы перед лицом вероятной смерти. До того и во время того. Для счастливчиков — после того. Самая забирающая тема, никогда не теряющая актуальности — для любых сословий и любых коэффициентов интеллекта. От мала до велика, независимо от пола и от того, что по этому поводу декларирует возмущенный индивид. Смерть.
— А почему они не могут элементарно перестрелять друг друга?
— Не положено, — решительно покачал головой Бригов. — Огнестрельное оружие в текущей постановке запрещено правилами. Равно как и шокеры, газовые баллончики, луки, арбалеты, то есть любое оружие, поражающее на расстоянии.
Слово «постановка» просто умиляло.
— А какое оружие разрешено?
— Любое другое. В меру вашей фантазии. Но не то, которое причинит вред не участвующему в Игре. Схватываете мысль? Говоря о персоналиях — мне, вам, прислуге. Надеюсь, вы понимаете, что прислуга — это часть персонала Фирмы? Лучшая, заметьте, часть.
Хотела бы я взглянуть на худшую.
— А ступень, через которую не перешагнул Бурляк, не могла мне повредить? — озадачилась я. — Почему бы мне не захотеть спуститься ночью на кухню? А сегодняшней ночью? Дважды или трижды моя жизнь подвергалась опасности...
— И не уговаривайте, — запротестовал Бригов. — Вы сами виноваты. Нечего шляться по ночам где не требуется. Не участвующий в Игре с ноля часов до шести утра должен сидеть у себя в комнате и тихо заниматься своими делами. Например, спать. Ему незачем бояться. Угроза жизни не участвующему в Игре, а тем более покушение на нее или, не дай бог, отнятие влекут для провинившегося самую серьезную кару. Кстати, реальная Вера Владимировна Полякова должна была об этом знать.
— Она не передала мне свои знания, — буркнула я. — Скажите, Вадим, что со мной будет? Вы отлично понимаете, что я жертва обстоятельств. Меня банально подставили...
На этот вопрос словоохотливый «местоблюститель» не дал исчерпывающего ответа. Поначалу он никакого ответа не дал. Он многозначительно опустил кончики губ. В самом деле, как бы говоря, вопрос повышенного интереса. А для того ли я вам, уважаемая и дорогая Вера Владимировна, так подробно и откровенно обо всем рассказываю, чтобы взять и отпустить вас с миром? Не покажется ли это странным кое-кому в руководстве?
Он тактично пытался завуалировать свой демонизм, но твердеющие глаза не смогли бы меня обмануть. Даже начни он петь мне сонеты о недопустимости всяческих репрессий к такой милой даме, я бы ему не поверила.
Он и не стал упражняться в словоблудии. Правда, попытался несколько смягчить неотвратимость моих перспектив.
— Не волнуйтесь вы раньше времени, Вера Владимировна, — с чересчур наигранным сочувствием вымолвил он. — Идите к себе и постарайтесь успокоиться. Ваша дальнейшая судьба обсуждается. В рабочем порядке. Но пока не кончится Игра, с вами ничего не случится, обещаю.
В сущности, логично. Зачем прерывать игровые события появлением постороннего конвоя? Самое интересное, что день или два назад от таких «заманчивых» перспектив меня бы сокрушил удар, а сегодня я приняла их достойно. Как Орлеанская дева весть о грядущем сожжении. Я попробовала даже расширить наш с Бритовым «катехизис». Подойдя к двери, я взялась за ручку и спросила:
— Скажите, Вадим, у вас есть семья?
Он взглянул на меня несколько удивленно. Дескать, какое отношение семья имеет к работе?
— У меня нет семьи, Вера Владимировна, — сообщил он с небольшой «технической» задержкой. — Но это не связано с тем, что мне недостает некоторых человеческих качеств. В свободное от работы время их легко разглядеть. Но беда в том, что свободного времени мне катастрофически не хватает. Всего вам доброго, Вера Владимировна.
Я стояла у окна и спокойно оценивала свой возможности. Самое время перестать думать о худшем. И реально все взвесить. До следующего утра я нахожусь в безопасности. А если предстоящая ночью беготня по замку не обернется новым трупом, то еще сутки буду находиться. Но на такое счастье рассчитывать нельзя: двое спортсменов непременно подловят Эльзу. Им тоже ни к чему тянуть резину. Зачем работать до десяти раз дольше? Я имею сутки, с этим нужно смириться. Окончание Игры — это и мое окончание. Сбежать с перешейка я не смогу, уже пыталась. Проплыть вдоль мыса, прикинувшись водным «барашком», и вылезти на берег в стороне от перешейка? Не решение. На море постоянная волна. А я плаваю в тихой воде на расстояние четырех метров. Руки устают, задыхаюсь. Соберусь с несуществующими силами? Стану бешеной рыбой? — разобьюсь о камни. Тем более ночью. Эти скалы везде — и в воде, и на берегу.
Нет нормального решения. Ненормального, кстати, тоже нет. Бегство исключено, как ни горько об этом сожалеть. Так карты легли.
Но я должна была сделать хоть что-то. Вероятность спасения минимальна, однако я действующая журналистка. Вдруг удастся вырваться? И сколько дней я проживу, до того как лучшие сыщики Фирмы не зацепят беглянку? Вопрос лирический. Мне нужны документы против этой малосимпатичной организации — любое, даже косвенное подтверждение ее ублюдочной деятельности. Отчаянный шантаж. Атака хорька на бизона. Пусть смешно, но что мне еще остается? Лучше шанс из ста, чем вообще никакого. Лучше таить бледную надежду, чем бледный вид. Хуже не станет.
«Не шарахайся, — убеждал меня здравый смысл. — Действовать следует, если в этом есть необходимость. А у тебя нет необходимости. Ибо нет смысла. Отдохни. Вспомни учение Дао. Суть недеяния — у-вэй. Выдели необходимую сердцевину деятельности и мозгуй, как с нее начать. Не шарахайся».
Но я не могла не шарахаться. Я оттащила свою сумку к подоконнику (камера в углу, возможно, отдыхает, но зачем рисковать?). Самое время воспользоваться фотоаппаратом. Снять соитие двух бледных голубков мне не удалось, должно удаться другое. Если правильно домозгую и увернусь от шпиков. Плоская фотокамера размером с небольшой, блокнот (подарок на четверть века от редакции во главе с Плавским и врученный Лешкой Первомайцевым; он сразу полез лобызаться на радостях) продолжала мирно покоиться между газетой «Файнаншел таймс», купленной в Хитроу, и сибирскими ржаными сухариками по шесть рублей за горсточку. У этой фотокамеры масса достоинств (долговечность, скорострельность, встроенная вспышка), но мне в первую очередь импонировала ее компактность. И удобство, с которым она лежала в руке. Незаменимое устройство для промышленных шпионов и загнанных журналисток.
Уже вторые сутки в дообеденное время в замке проходит мертвый час. Уцелевшие отсыпаются после напряженной бессонной ночи. Прислуга занимается своими делами, Бригов — невидим и неслышим. Я убедилась в этом лишний раз. Когда я спустилась в вестибюль, дворецкий гремел на кухне обеденными причиндалами. Дверь в каморку шиншиллы была приоткрыта — в глубине пространства мелькало убогое платьишко с передником. Я по-шустрому просеменила к застекленным дверям на террасу и, проделав в них щелку, вывинтилась на свежий воздух. Под балюстрадой не осталось никаких кровяных следов. Еще ночью их смыло дождем. Ни одна примета не напоминала о бесславном падении Рустама. Опасливо покосившись наверх, я прошла под балюстрадой и остановилась, не выходя на террасу. Дождя не было. Сыпала мелкая изморось, недостойная считаться осадками. Я не видела выноса тел Рустама и Арсения, но первого покойника — Бурляка — дворецкий отволок на кладбище. Логично допустить, что все мертвецы собраны вместе. Еще логичнее допустить, что возле них не установлен круглосуточный пост с ружьем. И у меня есть все шансы получить «интервью».
В чем ирония судьбы, я уже догадалась. В стороне кладбища существовало только одно место, приспособленное для хранения мертвых тел. С подобной целью его и строили. Склеп. Тот самый, где я таращилась на обросший паутиной каменный гроб, а потом спустился Бурляк — с целью осмотра места своего будущего упокоения. Их могли, конечно, побросать и под дождем, но как-то не вязалось это с основательностью Бритова и манерной тщательностью дворецкого. А вдруг со спутника увидят? Но, тем не менее, дойдя до кладбища, я прошлась по всем могилам. Где и убедилась, что Фирма не позволяет в работе небрежности. Та же картина, что и ранее: засыпанные землей плиты, полустертые надписи, трава в трещинах и на дорожках. Из нового я обнаружила только полусмытые дождем следы ног, а между ними две параллельные борозды: как будто кого-то тащили под мышки, а ноги волочились по земле. Обрывались странные отметины у лестницы, сходящей в склеп.
Там и обнаружилось, что не все человеческое я в душе растеряла. Озноб продрал — от макушки до мизинцев на ногах. На особое вожделение я и не рассчитывала. Но я должна была сделать свое дело, причем быстро. Для чего — потом разберемся. Очевидно, нервы пощекотать. Нащупав в кармане фотокамеру, я спустилась к двери. Сегодня она была закрыта. Но открылась просто, никому не взбрело в голову обеспечить ее замком. Втянув воздух и задержав дыхание, холодея от предстоящей картины, я вошла в склеп. Хорошо, что там было прохладно.
Картина незабываемая. Ad patres — к праотцам... Особого пиетета к покойникам дворецкий не испытывал. Бросал как попало, без почестей, словно ненужный хлам, лишь бы с глаз долой. Запах еще не придержался, но к тому имелись все расположения. Сладковатые миазмы уже витали. Бурляк лежал в дальнем углу, лицом вверх. Самый ранний.
Жирный паук уже успел оплести его ухо паутиной. Теперь копошился в районе ноздрей, создавая впечатление, будто Бурляк пытается дышать, медленно приходит в себя. Арсений валялся по диагонали с подвернутым локтем. Когда дворецкий тащил его в склеп, шел сильный дождь. Вдобавок он, видимо, оступился, выронил тело — всю спину Арсения покрывал плотный слой подсохшей грязи. С Рустамом та же история — грязь залепила лицо, закупорила ноздри и превратила посмертную маску «багдадского вора» в грязевую. Ради экономии пространства дворецкий бросил его между теми двумя, и теперь получалось, что Рустам доминировал над мертвыми: лежал, положив руки на соседей, и единственным свободным от «маски» глазом, болезненно напрягшись, смотрел в потолок. Под саркофагом валялись вещи усопших. Три дорожные сумки. Модный адидасовский баул Арсения, вытянутый «банан» Рустама и какая-то невзрачная котомка Бурляка. Тридцать тысяч лежало в багаже — неужели не мог купить приличную сумку?..
В этом склепе покоилось все, относящееся к погибшим. Ни в замке, ни на прилегающей территории от них не осталось ничего, даже памяти. Я уверена, о них уже забыли, как о чем-то начальном, несущественном. Даже Эльза перед лицом мерцающей могилы вряд ли вспомнит своего Арсения. У нее сегодня другие проблемы. Безусловно, важные.
Охваченная мерзкими ощущениями, я нащупала в кармане фотокамеру. Ракурс достойный, должен получиться отличный снимок. Быстро работай и убегай...
Я выдернула аппарат, сдвинула крышечку объектива. Но тут на лестнице послышался шорох. Я реагировала стремительно...
Очень надеюсь, она не обнаружила моей технической вооруженности. Не слышала взвода затвора. И моя недвусмысленная поза успела измениться. Я бросила камеру в карман и отпрыгнула к заплесневелому саркофагу. В склеп влетела растрепанная горничная. Я стояла сбоку от входа и наблюдала за ее вторжением под углом в сорок пять градусов. Оттого она и не предстала для меня зловещим очертанием на фоне освещенного проема, а оказалась такой, какая есть. Гадиной последней. Мымрой с сальными волосьями и забинтованной рукой.
— Какого хрена! — рявкнула я.
Она посмотрела на меня очень недоверчиво. На руки посмотрела, на ноги. На карман, в котором прилегла плоская фотокамера. На покойников эта крыса не смотрела. Какой ей профит от каких-то неживых людей? Она обязана следить за еще живыми, которые подчас совершают странные визиты.
— Как вы здесь оказались? — Острая мордашка вытянулась вперед и начала мелко подрагивать, словно принюхиваясь к моему страху. Характерное крысиное поведение — эти твари так и поступают, когда ищут, чем бы поживиться. Я слишком шумела, недотепа, когда убегала из замка. Она увидела меня из своей каморки и по долгу службы решила поинтересоваться.
— Ножками пришла, — огрызнулась я. — А какое вам дело? Удивлены? Я не могу здесь находиться?
— В данный момент вы не можете здесь находиться, — проявляя завидную вышколенность, отрезала шиншилла. — Вы будете здесь находиться, когда вас сюда призовут. А сейчас немедленно уйдите.
А если я уйду медленно?
— А почему это меня кто-то должен сюда призвать? — едко поинтересовалась я. И внезапно осеклась. Сообразила. Холод продрал меня до костей. Неужели я снова начинаю бояться?
— Немедленно уйдите, — повторила горничная и сдвинулась в глубь помещения, освобождая мне проход. Позабыв о своей невыполненной миссии, я судорожно метнулась к двери...