Смертельная карусель

ПРЕДИСЛОВИЕ

Начало этой безобразной истории мне видится неизменно глупо. И одинаково. Я в жизни не знала эту женщину. Никогда не узнаю, и слава богу. Мне страшно подумать, что она будет сидеть напротив, обжигать ледяным взглядом, будет знать мою фамилию, имя, подноготную, членов моей семьи и где нас всех при случае можно застать. Это готовая шизофрения. Одна лишь мысль об этом способна свести меня с ума и навсегда упрятать мой любопытный нос в недра запертой квартиры.

Отрадно, что эта история произошла с другими...

Но почему я решила, что означенная женщина исчадие ада? Понятия не имею. Я знала — она загнана в угол и, ради того чтобы выиграть время, готова на все, в том числе отдать на растерзание совершенно постороннего человека, какой бы ангельской внешностью и покладистым характером тот ни обладал. Вероятно, я вбила себе в голову, что этого достаточно для дьявольской ауры. Вог и видится мне начало этой готики неизменно одинаково. И глупо...

Черная ночь. Квартира, погруженная в тишину. Наглухо зашторенная комната. Красноватый свет, колеблющиеся прямолинейные складки ткани. В матовом мерцании двое — женщина и ее гигантский суперкомпьютер, где собрана информация обо всем на свете. Она жадно смотрит на экран, постукивая дрожащим костлявым пальцем по мышке. У нее яркая демоническая внешность. Худое лицо с выразительно очерченными скулами. Прямые волосы до плеч. Нос с горбинкой, глаза горящие, дыхание прерывистое. На высоком лбу, в окружении блестящих бисеринок пота, поигрывает фиолетовая жилка. Это зверь, загнанный такими же зверьми. Только нечеловеческая выдержка не позволяет ей сорваться с места, выскочить в окно и раствориться в густых чернилах ночи. Ей нужен человек, способный взять на себя ее грехи...

Глаза лихорадочно бегают по монитору. В этом гигантском суперкомпьютере собрана информация обо всех периодических изданиях страны и особах женского пола, имеющих право называться журналистками. Ее интересует некто по имени Полякова Вера Владимировна. В этой стране сотни журналов, тысячи газет — начиная с официозных московских монстров и кончая захудалыми «боевыми листками» какого-нибудь заштатного уездного городишки. Распространенное имя, ходовое отчество, популярная фамилия. Неужели во всем государстве российском не найдется ни одной завалящей Веры Владимировны Поляковой? Быть того не может...

Вот он — итоговый ряд имен. Рука дрожит, глаза болят от напряжения... Их очень много — журналисток Поляковых. Сотня с добрым хвостиком. Выделяем: «Вера»...

Экран гаснет, гудит системный блок, переваривая запрос. Новый список — двенадцать Вер, очень даже недурственный результат, учитывая наличие в стране массы других женских имен. А как насчет означенного отчества? Новый запрос пользователю не нужен — их отчества мерцают на экране белым по черному: Вера Владимировна Полякова...

Вера Владимировна Полякова...

Трое. Редкая удача. Беготня скрюченных пальцев по клавишам — а подать сюда этих несчастных, дабы мы на них полюбовались и запомнили! Возникают три картинки, словно нарочно обведенные черными рамочками...

Дьяволица всматривается в застывшие на экране фотографии, и чем дольше она это делает, тем сильнее ощущает нездоровое возбуждение. Первая явно не годится на роль несчастной. Это она сама. Вторая тем более. Корреспондентка безвестной тамбовской газетенки. Ни комплекции, ни возраста. Полный колхоз. От горшка — да к дизелю, от молочной фермы — к перу, вроде того, как жители «Града обреченного» менялись профессиями по велению того, кто их обрек...

Пусть живет и пишет про свои надои с намолотами. На третьей фотографии симпатичная девушка с челкой. Довольно худенькая, мордашка остренькая, глазенки с искринкой. Обычные черты лица, но вместе с тем имеется в них что-то необычное. Штатная корреспондентка газеты «Юность Сибири», Энск, 26 лет, не замужем...

Дьяволица пытается понять, что же необычного в этом лице, пристально смотрит и наконец понимает. Это лицо в самом поверхностном плане, в самых общих очертаниях, не имея в себе ничего дьявольского, а скорее наоборот, все же напоминает лицо сидящей перед монитором женщины.

Кривая улыбка обнажает прокуренные вампирьи зубы. Она нашла свою удачу. Бес-хранитель не покинул ее, он рядом, он знает, чего хочет его хозяйка. Дьявольский план начинает претворяться в жизнь...

Я недавно вычитала, что нашей Вселенной 13 миллиардов 700 миллионов лет. А изначально она состояла из четырех атомов. Из четырех жалких, ничтожных частиц химического элемента, собранных из ядра и электронов. Тьфу! А кто их, интересно, высчитывал? Я имею в виду атомы. Не Бог же, в самом деле. Чепуха это все. Но цифра крепко запала в голову, потому как я тут' же перевела ее в доллары и ужаснулась. Параллельно с обретением знаний я, очевидно, посмотрела в зеркало. Ужас возвеличился в куб — из зеркала взирало нечто мутное, мореное, напоминающее Вселенную. Во всяком случае, по возрасту. В ту же ночь, под прикрытием темноты, в голове моей вспыхнул мятеж. Повстанцы захватили почту, телеграф с мостами, а наутро власть пала. Жизнь Вселенной переменилась к лучшему. Я бросила пить, курить, скучать по любимому и задирать маму. Это было трудно. Но кто сказал, что будет легко, особенно третий пункт (между прочим, и второй)? Лучший способ не скучать по любимому — это обзавестись новым любимым. Что я и сделала, превратившись в работницу эпистолярного жанра. Короче говоря, я засела за стол, писала каждый день по письму и, что характерно, иногда получала ответы, в которых нет-нет, да и проглядывало между строк что-то из области тоски по утраченному. Нельзя сказать, что при этом я бросала в потолок чепчик. Это было приятно, мило, очень волнующе — но в таком состоянии мне предстояло прожить еще как минимум месяцев одиннадцать, а что случится в нашей жизни за одиннадцать месяцев, одному Богу известно. Не самая долгоиграющая конфета — любовь на расстоянии...

В один из таких дней, а вернее ранним октябрьским утром, без предварительного уведомления явилась Бронька Хатынская.

— Кто стучится? — спросила я хрипло и сонно.

— Орки стучатся в ворота, — зловеще пробасила Бронька. — Открывай по-доброму, не то хуже будет.

Бормоча под нос «чур, меня, изыди и растворись...», я загремела замками. Хуже только вор в четыре часа ночи.

— Кто рано встает... — осветила Бронька белоснежной улыбкой сумрачную разруху подъезда. Она не менялась. Менялись только юбки в ширину богатырских бедер.

— Тому спать весь день хочется, — без присущей мне приветливости отозвалась я и побрела просыпаться. Бронька шла в кильватере, наступая на тапки.

— Я справедливо возмущена, Косичкина. Одиннадцать ноль пять. Твоя дочь успела огрести пару двоек, мать — нагрузить тележку мясом. Я видела, как она брела к Центральному рынку, сгибаясь под тяжестью бытовых печалей. А этот семейный урод без зазрения совести топчет подушку и смотрит один и тот же сон.

— Я легла в пять, — пожаловалась я.

— Сиротливо смотришься, — обозрела Бронька мои апартаменты и меня, наглухо запакованную в практически шерстяную ночнушку. — По кому из двоих грустишь?

— А тебя это напрягает? — Я дерзко вскинула нос и ушла чистить зубы.

Когда я вернулась, в комнате ее не было. Она сидела на кухне, водрузив свой пышный кринолин на вертящийся табурет, и сооружала кофейное ассорти.

— Я хочу с тобой помириться, — объявила подруга. — Ты не звонишь, не приходишь и ведешь себя так, будто я продала за тридцать гривен все твои секреты ведущим разведкам мира. С чего начнем?

— С магазина, — буркнула я, отнимая у нее кофе и забирая серьезное дело в свои проверенные руки.

— Но ты, по слухам, бросила пить, — удивилась Бронька.

— А это я образно.

Она не стала комментировать мои решения в свете наступившей осени и борьбы с традиционным октябрьским сплином старыми проверенными средствами. Это не послужило бы катализатором нашему примирению.

— Ну хорошо, — избавляясь от иронии в голосе (ни хрена, мол, себе образы), сказала Бронька. — Из меня неважный туроператор. Я такая плохая. Сволочь последняя. Хотела сделать тебе кондратия, заманила в капкан, и ты две недели бегала с выпученными глазами по красивым местам (кстати, толще ты от этого не стала). А последующие две недели? Побойся бога, Лидочек! Ты провела их так остервенело, что мне было мучительно больно, завидно и стыдно, что самая сподобилась лишь на жалкую имитацию твоих подвигов. Посмотри внимательно в зеркало — у тебя в глазах бессовестная тоска по Крыму!

С этим трудно было не согласиться. Тоска в глазах, не такая уж бессовестная, продолжала присутствовать. Я изучала ее в зеркале каждый день, анализируя и подмечая все новые нюансы. Если она будет прогрессировать, я накоплю о ней полный объем информации и смогу защитить диссертацию на тему «Тоска как средство подавления личности и оружие индивидуального террора в умелых и опасных руках».

На мою подругу Хатынскую можно злиться лишь в единственном случае — имея ее где-нибудь подальше. Если Бронька появляется в зоне действия бумеранга, злиться на нее невозможно. Отболтается. Поэтому через четверть часа мы помирились и приступили к уничтожению моего кофе с баранками, которые моя мама без малого сорок лет покупает в булочной на первом этаже и все никак не остановится.

— Это все ерунда, — уверенно заявила Бронька, в четвертый раз поднимая руку на мой кофе. — Веселая, беззаботная пора. И вполне штатная ситуация. Я имею в виду твои крымские каникулы. Чуток адреналинчика — подумаешь, трагедия. Кстати насчет подставы. — Она прервала водоворот в чашке и замерла вместе с ложечкой. — У тебя как обстоят дела с сюжетами?

В этом месяце надо мной довлел единственный сюжет — он имел прямое отношение к тоске в глазах и сумбурно подобранным снам. Сомневаюсь, что испытанное мною ушедшим летом в обозримом будущем ляжет на бумагу.

— Слабовато, — призналась я.

— Все понятно, — просмотрев мои мятые мысли, хихикнула Бронька. — Но учти, разгадывание секретов бытия и сканворда в троллейбусе — принципиально разные вещи. Бросай это грязное дело, если не хочешь закончить свои дни в монашеской келье. Одна моя знакомая тоже чересчур увлекалась интроспекциями и самоанализом. Теперь она лежит в белом доме па 905-го года. Ей колят аминазин и поят галоперидоном. Жалеет сильно.

— Ты спрашивала о сюжетах, — напомнила я.

— Я помню. Так вот. Я знаю одну знакомую моей знакомой, но не ту, которая на 905-го года, а наоборот — она ее лечит, втыкает аминазин и все прочее, так вот, у этой знакомой есть дальняя родственница, она недавно умерла, от чего, не помню, но все типично, а у этой родственницы осталась двоюродная племянница — сирота круглая, круглее некуда, так вот эту сироту подставили, причем так конкретно подставили, что мое злодеяние по отношению к тебе тихо ежится, Крым предстает элизиумом, а твои прыжки от мафий и спецслужб — всего лишь гугуканье в яслях. Ничего себе преамбула?

Преамбула была убивающей в глаз, не сиди передо мной Бронька — рецензент низкопробного чтива и большая затейница по части сгустить не такие уж густые краски. Но я не стала раньше времени настраивать ее против себя. Беды не оберешься.

— Супер, — прошептала я и направила в люстру большой палец. Извечные мучения редакционных работников: шикарный заголовок — вот бы статью к нему!

— Тогда слушай. — Она бесцеремонно ссыпала в чашечку остатки моего кофе и закрутила новый водоворот. — Но сразу предупреждаю: история гадкая, детали неизвестны. Поэтому не падай в обморок и не канючь подробностей. Говорю, что знаю.

Говорила Бронька почти шепотом — очевидно, для пущей страшности. Она уложилась минут в пятнадцать. Этого хватило, чтобы я впала в ступор, заработала озноб и огромные выпуклые глаза. Пока Бронька наслаждалась произведенным эффектом, пришла с базара мама, растолкала по морозилкам фрагменты мертвых животных и подчеркнуто любезно поздоровалась с Бронюшкой. Меня она не заметила. Но это было не суть важно — я чувствовала, как заряжаюсь нездоровым возбуждением.

— Только никому, — предупредила Бронька, провожая глазами удаляющуюся из кухни маму. — У этой конторы такие длинные руки, что куда хочешь дотянутся.

Сочинить такую очаровательную историю она не могла по причине своей полной непригодности к сочинительству. Приукрасить, обвесить шокирующими небылицами — другое дело. Но от начала до конца? И, хоть тресни, я не могла понять, что в этой истории можно приукрасить.

— Волосы пригладь, — торжествующе заметила Бронька. — Дыбом встали.

Естественно. Сказать, что я находилась под впечатлением, — не сказать ничего, а с чувством промолчать. В голове моей уже начали фабриковаться не вполне отчетливые намерения. Даже подошедшая с трубкой мама не смогла извлечь меня из болота тягучих мыслей.

— Тебя. Варюша.

— Привет, мамахен. Звоню из школы, — бодро отрапортовало под какофонию сотен дитятей мое единственное. — Спешу сообщить, что прошло четыре урока, а у меня ни одной лишней двойки, не считая по биологии. Но биологию давай не считать, она не лишняя. Потому что наша биологичка совсем сбесилась. Она всему классу навыставляла «бананов» и наорала так, что... Ой! Мама! Антоха за попу ущипнул!.. Он говорит, я слишком долго с тобой разговариваю, а ему надо позвонить партнеру по бизнесу, а перемена не резиновая!..

— Замечательно, — пробормотала я, продолжая с головой барахтаться в своем болоте. — Только ногти не грызи, Варюша. На кончиках ногтей скапливается большое количество свинца, а он вреден для тех, кто много думает...

— Это ты о ком, мамахен? — удивилась дочь.

— А вот мне обидно, — как бы между прочим заметила Бронька. — Нет, не за себя. И не за дочь твою, которая, уверена, вырастет куда толковее, чем ее бесподобная мамаша. Мне обидно за девочку, о которой я тебе рассказала. Ты не думаешь о том, как ей было плохо, о лишениях и испытаниях, уготовленных ей судьбой. Нет, ты думаешь о том, как из всего этого состряпать новое чернушное чтиво. Ты меня даже не слушаешь. — Бронька оторвалась от табурета и своевременно отняла у меня телефон, антенной которого я уже начала размешивать сахар.

— Неправда, — встрепенулась я. — Эта девочка меня беспокоит, как родная. Но еще сильнее я о ней забеспокоюсь, когда увижу ее собственными глазами и услышу историю во всех шокирующих подробностях. Ты должна организовать нашу встречу, Бронька. Позабыв про страх и длинные руки конторы... Да, — опомнилась я. — Если эти руки и впрямь такие длинные, почему ты мне это рассказываешь? Откуда ты вообще узнала про девчонку?

— Ой, только не надо, — манерно поморщилась Бронька. — Как узнала, как узнала... Спокойно узнала. Клава проболталась — та самая, знакомая моей знакомой. Как узрела меня на пороге — так раскрыла рот и проболталась. Ты же знаешь, мой облик внушает бездну доверия. А зачем я рассказываю — догадайся сама. Но ты уже догадалась, и процесс пошел, верно? И учти, предупреждение о длинных руках не напрасно — измени историю до неузнаваемости, ты прекрасно знаешь, как это делается, опыт наработан.

— Нет, я должна с ней встретиться, — настойчиво твердила я. — Это неотъемлемое право любого литератора — знать правду. Прежде чем изменить историю, я должна знать, что именно предстоит менять. Я могу, конечно, написать, не зная предмета, левой ногой, с похмелья, но это же халтура, согласись. Так большие дела не делаются. Помозгуй, Бронька, ты же пробивная.

— Ну хорошо, — возгордившись своей незаменимостью, согласилась подруга. — Возможно, ты права. Организуем незабываемую встречу в порядке наведения мостов. Иначе, знаю я тебя, разойдешься, а потом нас обеих обнесут желтой ленточкой. Будет тебе рандеву. На днях позвоню. Но одно условие, Косичкина. — Тут Бронька посуровела, а голос ее сделался подобен голосу врача, доказывающего пациенту необходимость полного отказа от спиртного. — Я не знаю, что подвигло тебя на абстиненцию, но подозреваю, это возрастная блажь. Постарайся к следующей нашей встрече от нее избавиться. Не забывай — абсолютно непьющий человек так же близок к улице 905-го года, как и безудержный выпивоха.

Через неделю она объявилась.

— Я звоню тебе с приветом! — прокричала Бронька предельно жизнерадостным голосом. — Мосты наведены и нацелены друг на друга, осталось их только состыковать. Предлагаю прогуляться. Что может быть приятнее прогулки на свежем воздухе? Да, не спорю, хорошо бы посидеть в прокуренной кухне и попить водочки, но это удовольствие сегодня не для нас. Ты не помнишь, какой вид транспорта следует до Искитима?

— Ты составишь мне компанию? — поразилась я.

— Никакой самодеятельности, — строго отрезала Бронька. — Один в поле не трактор. Будешь ходить за мной, как крысеныш за дудочкой крысолова. Я не расслышала, какой вид транспорта следует до Искитима?

— По-моему, электричка, — неуверенно предположила я. — Но мне сдается, что и твой «кефир» неплохо бы туда добрался. Не тайга...

— Мой «кефир» добрался до автосервиса на Большевистской, больше с него требовать нечего, — отрубила Бронька. — Не знаю, почему тормоза решили покочевряжиться — я так редко ими пользуюсь... Прикинь, Косичкина, всю неделю я мучительно перебиваюсь с трамвая на троллейбус и уже готова написать реферат об эрекции в транспорте, но что-то мешает. Очевидно, природное целомудрие. Через час встречаемся на вокзале, у пригородных касс...

Город-спутник областного и международного центра, коим по праву считается наш город, впечатлял своей унылостью. Серые дома, обветшалые стены, грязные лоджии. Затрапезные киоски-«комки», изведенные в Энске еще при старом добром президенте. Подозрительные личности. Даже банкоматы какие-то жуликоватые. Я собралась спять четыре сотни на непредвиденные расходы, так этот железный дундук минуты четыре гудел и вздрагивал, а потом выдал мне рваными десятками, разбавленными для приличия двумя «синенькими» (что бы, казалось, понимал?). Искомая особа проживала на улице Водопроводной, в самом ее конце, вблизи городского кладбища, где о водопроводе даже не мечтали.

— Комнату снимает, — пояснила Бронька. — С работы уволилась, городскую квартиру продала, деньги в банке, а сама вот-вот смоется в параллельные миры.

На крыльце возлежало нечто огромное, добродушное, покрытое рыжей шерстью и сухими листьями. То ли собака, то ли орангутанг, то ли изрядно опустившийся человек. Бронька села на корточки и потрогала ему нос.

— Мокрый, — сделала заключение.

— Не человек, — компетентно заметила я. — У человека нос сухой.

Существо гостеприимно заворчало, поднимая на пас добрые глаза.

— Какое славное животное, — восхитилась Хатынская. — Ну вылитый мой спонсор. Чем больше обретает судимостей, тем добрее становится...

— Вам кого? — высунулась из оконца под стрехой аккуратная старушка.

— Веру Владимировну, — учтиво поклонилась Бронька. — Нам заявлено на полдень по протекции Ады Семеновны и нижайшему соизволению Нины Борисовны. Уж будьте так милостивы, соблаговолите, пожалуйста.

Удивляюсь, как при этом она не поставила меня па колени. Добрая домоправительница любезно препроводила нас в дом и показала комнату, где проживает особа, попасть к которой на прием труднее, чем к кинозвезде. Квартирантка никуда не сбежала. Глубоко вздохнув, девочка в сером свитере предложила нам присесть па покатый диван (для гостей — чтобы быстрее уходили) и тихо поинтересовалась о цели визита. У нее было очень приятное осунувшееся лицо. Она казалась подавленной, невзирая на то что с момента интересующих нас событий минуло больше месяца. Я объяснила ей цель своего прихода, отметив при этом с большим сожалением, что девочка совсем замкнулась. Встретив нас, она пыталась улыбнуться, а сейчас сидела без движений, ни жива ни мертва, и угрюмо смотрела в глубь пашей с Бронькой злодейской сущности. Больше всего на свете ей хотелось выгнать нас вон. А потом забыться.

— Поблагодарите вашу подругу с длинным языком, — пошла в наступление Бронька. — Некую Клаву Сурикову. Заодно и меня благодарите, девушка. Не прими я надлежащие меры, ваши приключения стали бы достоянием всего региона. Клава предупреждена, что дальнейшая работа языком гарантирует приход крепких ребят с длинными глушителями на стволах; поэтому она будет молчать, в какую бы пытку это ни вылилось. А с нами вы можете чувствовать себя совершенно свободно. Посмотрите на наши открытые, доверчивые физиономии.

— Мы друзья, Вера, — добавила я.

Девчушка меланхолично усмехнулась:

— Друзья — это не те, с кем видятся впервые. Извините.

— Полностью с вами согласна, — закивала кудряшками Бронька. — Мы можем прийти во второй и в третий раз. Мы можем выставить охрану за калиткой и превратиться в дружно спаянный коллектив и не расставаться никогда, покуда смерть не разлучит нас. Кстати насчет спаянности... — Бронька замялась и стала бросать на меня призывно-возбужденные взгляды — мол, давай же хоть (раз воспользуемся ситуацией, когда я не за рулем. Трое составляют коллегию, и весь этот джаз...

— Вы хотите сказать, у вас есть средство для спаивания... в смысле, для спаяния коллектива? — улыбнулась девчушка.

— А вы хотите, чтобы мы пришли с вафельным тортиком? — вызывающе бросила Бронька. — Извините, девушка, одна из присутствующих здесь дам, но не вы и не я, прекрасно знает, что такое депрессия и как с ней бороться. От себя могу лишь добавить, что это не водка.

Это был клубничный торт со взбитыми сливками и емкость традиционного мартини. Мы приобрели их в центральной части городка, где поддерживалась видимость благополучия.

— Подождите, — покрываясь тигровыми пятнами, пролепетала девчушка. — А какая мне выгода от моей болтливости?

— Никакой, — охотно внесла ясность Бронька. — Просто особу, сидящую напротив вас, не остановить никаким глушителем. Она перевидала этого добра целый арсенал. Она опишет вашу историю в меру своего понимания на основе уже известных скудных фактов, и чем закончится в дальнейшем это дело — неизвестно. Вдвоем же вы непринужденно обсудите, какие темы лучше опустить, какие затронуть, а на чем следует заострить особенное внимание. Для вашей же пользы. И перестаньте, Вера Владимировна, смотреть на нас как на тайных агентов, жаждущих экзекуции. Мы законопослушные и добропорядочные гражданки и явились сюда по собственной инициативе.

— Достаем «паяльник»? — тихо мурлыкнула я.

— Доставайте, — еще тише сказала Вера. — Но не думайте, что с этого часа вы обладаете защитным тотемом. Я заранее вас предупреждаю. Эта история случилась полтора месяца назад, и по сей день я пребываю в страхе. Скажите, я похожа на человека, способного беспричинно пребывать в страхе?

— По правде говоря, я об этом думала, — призналась Бронька. — Насколько я в курсе, вы проявили недюжинную выдержку и отвагу. Вы вырвались из когтей жутких монстров только благодаря вашим личностным качествам. И вдруг такое дальнейшее поведение. Увольнение с работы, продажа квартиры, переезд в «мексиканские» трущобы... Не могу поверить. Вас не тронули. Пожалели. Ну неделю можно попсиховать, ну две. Извините, Вера Владимировна, либо вы на этом деле хорошо переломились, чему лично я не верю, либо ваши дела по-прежнему плохи. А, следовательно, и наши... — До моей подруги наконец дошло, что все беды начинаются с малого. Она украдкой покосилась в окно и очень задумчиво уставилась на меня. Не пора ли, мол, линять?

— Вас нашли, — догадалась я. — Предложили сделку: вы уходите в тень, молчите во все стороны, и вас оставляют в покое. Или что-то другое. Пострашнее. Допустим... поработать на них.

— Примерно. — Вера опустила голову. — Плетью обуха не перебить. Тем паче монолитный обух. Ко мне «официально» никто не подходил. Эти люди избегают личного контакта, они общаются по телефону. Но они подослали ко мне своего человека... Я не хочу об этом говорить, это слишком личное. Они поступили подло, воздействуя на меня через того, кому я доверяла... Они не остановятся ни перед чем, они пойдут по трупам, лишь бы добиться своего! Они не любят проигрывать. А я не хочу на них работать!.. Скажите, вы не потеряли желание услышать мою историю?

Мой задор слегка скукожился. Я бы охотно взяла тайм-аут, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Но Бронька уже обдумала. За меня и за всех присутствующих.

— Ой! — сказала она, свернув с мартини пробку. — Как глупо я поступила. Задумалась, блин, ворона...

Пришлось расставлять бокалы. А какое потребление без приятной, задушевной беседы?

— Разорви мои уши... — восхищенно вымолвила Бронька. — Какая клюква...

Я усердно анализировала услышанное.

— Вы многое недоговариваете, Вера. Но не думаю, что вас соберутся ликвидировать. По крайней мере, следуя здравому размышлению. Это никому не нужно. Вы не являетесь носительницей чрезвычайных секретов и не знаете конкретных имен. Перед вами проходили псевдонимы и прозвища. Следов конторы не найдут даже гениальные сыщики. Известные вам факты — сплошная беллетристика. Успокойтесь. Я понимаю ваши чувства, мне бы тоже было неприятно на вашем месте. Но не надо драматизации — вас просто пугают. К тому же вы не обращались в органы. Вот и впредь не обращайтесь — пустое. Не поверят. А поверят — не помогут. Наши органы служат не для раскрытия преступлений, а для их фиксации.

— А вы считаете, я сама об этом не думаю? — улыбнулась Вера.

А ведь она совершает ошибку, вдруг, подумала я. Хорошо, по нашим лицам и поведению можно понять, что ни к каким зловещим конторам мы с Бронькой не относимся. Опытной журналистке это сразу по силам. Но что мешает нам с Бронькой относиться к зловредным конторам? К одной из желтых газет, коих развелось, как собак нерезаных? Коим наплевать на курву-судьбу отдельного человека, а возбуждают лишь жареные фактики, прямо влияющие на зарплату? Неужели она этого не учитывает?

Но девчушка нам попалась сообразительная. Она многое учитывала и предвидела.

— Если факты, описанные мною, попадут в газету, — тихо сказала она, — то журналистский коллектив во главе с редактором крупно об этом пожалеет. Это не моя угроза.

— Ради бога, — согласилась я. — Вас никто не подставляет, Вера. Публикация состоится в отдаленном будущем. Или вообще не состоится. Абсолютно новый антураж. Новые действующие лица и исполнители. Новые побудительные мотивы. Все, что может измениться, изменится. Останется только суть, о которой вам лучше и не думать: сомневаюсь, что публика, вогнавшая вас в это нелепое состояние, читает бульварные романы.

Но даже в ту минуту я отчетливо поняла, что ставлю перед собой очень деликатную задачу: видоизменить все, не меняя ничего.