Смертельная карусель

Глава пятая

Эта ночь действительно прошла спокойно. Если не считать, что я оприходовала все запасы сока. Горький вкус желчи во рту не проходил, превращался в обыденную пытку. Почистив зубы, я дошлепала до вещей и принялась рассматривать себя в карманное зеркальце. Оно было очень маленькое, приходилось это делать фрагментами, а потом мысленно стыковать картинки. Получался ужасный, не для нервных зрителей коллаж. Так низко я еще не падала. Одна лишь слипшаяся, украшенная потными сосульками голова ставила меня в один ряд с обитателями теплотрасс и городских канализаций. Про грязные ногти, обветренные губы и невыдавленный прыщ на лбу даже не говорю. Не у каждого бомжа они есть.

Сегодня суббота, подумала я. Нужно устроить банный день. А еще лучше — банное утро. Сходить к Винтеру и попросить горячей воды. Шайку, лейку, все такое. Пусть поднимет. Не откажет же, старый вампир, — не в тюрьме живем. Заодно соком затариться.

До завтрака оставалось сорок минут. Я завязала кроссовки, упаковалась в стандартную джинсовую «двойку», причесала колтун и подалась наружу.

На южной лестнице никаких роковых страстей не кипело. Страсти свершились задолго до моего транзита. Между этажами лежало изувеченное тело Бурляка...

Прежде я увидела стоптанный ботинок, затем синий носок в гармошку, бледный участок ноги, брюки с ободранными концами. Затем второй ботинок, вывернутый носком внутрь, задравшийся пиджачишко, противоестественно выгнутое туловище, а затем и самое пакостное, из-за чего я, собственно, и начала орать. Расколотый надвое затылок, из которого вытекла, расползлась по ступеням и давно застыла черно-бурая масса (викасол, пожалуй, бессилен)... Он лежал, вдавленный левой щекой в пол, смотрел на мир одним глазом. В нем не было ничего, кроме глубокой резонной меланхолии…

Последующий эпизод я помню слабо. Вернее, совсем не помню. Под влиянием шока сознание померкло, и что-то с памятью моей стало. Мой визгливый вопль ушел в пространство, а далее — обрыв. Пустота. Вероятно, я побежала наверх, к Бригову. Сомнительно, чтобы я побежала вниз: для этого пришлось бы перелезть через Бурляка. Далее пустота рассасывалась, появлялись очертания каких-то стен, приглушенное бормотание. А завершилось проявление картинкой той же лестницы, нетронутого трупа и сгрудившихся вокруг него людей. С этой минуты я выступала на втором, даже третьем плане, а на первом красовались Рустам с Бритовым, внимательно осматривающие покойника.

— Вы слишком впечатлительны, Вера Владимировна, — упрекнул меня Бригов, отрывая от трупа глаза. — Вы подняли такой гам, словно обрушилось небо, и наступил конец света. Вы забыли, зачем вы здесь находитесь?

Вот именно. Не знала, да еще забыла то, что не знала. Очень редко сталкиваюсь с подобной ситуацией, а также с реальными трупами. Моя работа заключается в постоянном извлечении из памяти телефона пресс-центра ГУВД области, в тихушном опросе очевидцев и последующем творческом анализе событий дня. А в морги да на показательные кровавые сцены ездят другие.

— Врач не нужен, — лаконично заметил Рустам, поднимаясь с колен. На его желтоватом лице застыла ухмылка.

— Согласен, обойдемся без врачей, — подтвердил Бригов, оправляя стрелки на брюках.

— Убедительно вколошматился, — зевнул во весь рот Мостовой.

— Поделом, — буркнула Жанна.

— А что поделом, — возразила Эльза. — Совсем не поделом, событие печальное. Славный был парень. С грустинкой.

— Зато закономерное, — сказал Мостовой. — Господи, до чего же спать хочется...

— А мы тут все такие радостные, — хмыкнула Жанна. — Просто карнавал бразильский. Вы бы его хоть прикрыли.

— Ага, насчет карнавала — это надо подумать, — встрепенулся Рустам. — Есть у меня одна задумка, Арсений навел...

Этот бред невозможно было слушать. В их ногах лежал мертвый товарищ, с которым еще вчера они пили вино. А они вели себя так, как будто рядом дырявый матрас. Я изумленно шарила по ним глазами и ничего не понимала. Они казались усталыми, измотанными, невыспавшимися, бледнее обычного, но абсолютно никакой скорби в глазах! Ни капли расстройства. Даже элементарного возмущения — а кто, собственно, это сделал?..

— Причудливо как-то, — почесал вихры Арсений. — Отсутствие колотых ран налицо — полюбуйтесь. Кровь текла из головы, а по голове обычно ножом не бьют. Столкнуть не могли — он был достаточно силен.

— Да нет, я думаю, все просто. Жертва обстоятельств, — задумчиво изрек Бригов, присаживаясь на корточки. К изумлению всех присутствующих, он проигнорировал труп, а начал осматривать лестничное пространство чуть выше места преступления. — Это одна из характерных особенностей средневекового зодчества. Некто прочел о ней в журнале и решил посмотреть, как эта ловушка выглядит в жизни. Пардон, в смерти. Ему удалось, браво. Дело в том, господа, — Бригов положил руку на вертикальную часть ступени, — что в Средние века некоторые лестницы в замках имели выдвижные ступени, которые можно было убрать и прервать связь между этажами, если враг идет на штурм и уже проник в башню. Полагаю, перед нами немое свидетельство изощренности древних архитекторов... Рустам, можно попросить вас помочь?

Они вдвоем налегли на ступень, и неожиданно раздался скрип! Тот самый. Именно его я слышала в пятницу, спускаясь по северной лестнице. Тяжелое дыхание и заунывный скрежет. Совсем не то, что я подумала. Просто кто-то ходил по лестницам замка в поисках подходящего места для организации пакости. Испытывал северную лестницу, а выбрал южную. Но откуда он знал, кто сверзится в его ловушку?

— Полагаю, тема исчерпана, — авторитетно заявил Бригов. — Этот камень можно провернуть и в одиночку. А затем вернуть на место. Вполне по плечу среднестатистическому мужчине. И незаурядной женщине. При появлении бреши в лестничном пролете образуется дырка сантиметров в семьдесят. Обратите внимание на крутизну. Он спускался и не заметил. В следующий раз попрошу вас быть поосторожнее.

— Хулиганство, — заметил Арсений.

— Преднамеренное убийство, — пробормотала я. — Никакое не хулиганство.

Интересно, подумала я, а взбреди мне этой ночью спуститься за соком, да опереди Бурляка?.. Каково бы я сейчас себя чувствовала?

— Нужно поставить в известность прислугу. — Бригов вынул носовой платок и вытер руки. — Кто-нибудь идет на кухню?

— Да, пожалуй, — кивнул Арсений. — Перед сном желательно поднабраться калорий.

— Прекрасно. Передайте, пожалуйста, мою просьбу: мешок, спецодежда и горничная с ведром. Маленькая уборка. Остальные могут заниматься своими делами.

— А полиция? — изумилась я. — Разве можно здесь... убирать до приезда полиции?

Зловещая тишина окутала лестницу. Они даже перестали дышать, вылупившись на меня во все зенки. Никто не нашелся, что ответить.

Кроме Бригова. Он посмотрел на меня очень пристально и, кажется, все понял. На мгновение его лицо исказила злость за столь позднее прозрение.

— А вас, Вера Владимировна, после завтрака попрошу зайти ко мне.

Ну уж дудки, после завтрака. Мы творения нежные, после любования человеческими мозгами кушать не приучены. Позабыв про шайку с лейкой, про вишневый сок и прочие удовольствия для живых, я побрела на свой этаж.

Стояла у окна, не рискуя сдвинуться с места. Тошнота, дойдя до горла, застопорилась — ни туда и ни сюда, разлилась пеной, погрузив меня в оцепенение. Густо падал дождик — мелкий, гадкий. Водяная масса клокотала у террасы, разливаясь по камням газированной пеной. На скале, где намедни, свесив ноги, сидел Рустам, сиротливо ютились две большие белые птицы. Они смотрели, нахохлившись, в серую даль, на кормящее их море. На террасе появилась долговязая фигура в дождевике. Такой высокорослостью в этом замке отличался только дворецкий. Он двигался практически задом, таща под мышки безвольное тело Бурляка. Доволок свой скорбный груз до центра террасы, там передохнул и поволок куда-то вправо, видимо на кладбище. С одной стороны, это правильно: как ни крути, а покойнику самое место только на погосте...

Остановившаяся тошнота булькнула. Я бросилась в туалет, склонилась над унитазом и несколько минут не могла успокоиться: я рвалась, как склады боеприпасов, детонирующие один за другим...

Опорожнив желудок, я почувствовала странное успокоение. Как будто вылила в унитаз не только вчерашний ужин, но и жуть с тоской. Я прополоскала рот, подкрасила ресницы, добавила яркости губкам и отправилась в комнату этажом выше. На милость.

Он тоже стоял у окна, наблюдая за развитием непогоды. Я постучала, вошла, как положено. Бригов повернулся в мою сторону — стройный, плечистый. Силуэт на фоне мглистого неба. По комнате витали ароматы мексиканского перца и мускатного ореха с Суматры.

— Кто вы такая? — спросил он резко.

— Вера Владимировна Поляко... — начала прилежно я.

— Знаю, — перебил он. — Я видел ваш паспорт.

— Другого нет. Это карается?

— Я имею в виду не паспорт. Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Из какого вы издания?

Я назвала.

— А к газете... — он произнес название известного московского монстра, — вы имеете отношение?

— Никакого.

Он помолчал, свыкаясь с очевидным. Что и требовалось доказать — произошла ловкая подмена. Обманули дурака на четыре кулака.

— Расскажите, как вы сюда попали,

Я могла бы поиздеваться и заявить, что он сам меня сюда привез. Но о последствиях такого издевательства даже думать не хотелось. Я решила отболтаться. Рассказала ему чистую правду, от начала до конца, про все, все, все и даже больше, особенно акцентируя тот момент, что сама стала жертвой невиданной подставы.

— А как бы вы поступили на моем месте? — закончила я свое выступление каверзным вопросом. — Неужели отказались бы?

Бригов безмолвствовал несколько минут, переваривая мою речь. Мы так и стояли напротив друг друга — он видел мою накрашенную рожицу и немытый колтун, а я — только контур его головы, да совсем немного глаза — с каким-то недобрым блеском.

— Хорошо, — процедил он сквозь зубы. — Можете идти.

— Я могу уехать? — оживилась я.

— Вы можете идти, — повторил Бригов. — Сидите пока у себя в комнате и без нужды старайтесь не выходить. За вами будут наблюдать.

Уходя, я увидела, как он достает из кармана своего «Живанши» продолговатый предмет. Но не сотовый — слишком длинную выдвинул антенну. Провожая меня взглядом, поднес к уху.

Я, как последняя набитая дурища, до сих пор не понимала, что происходит. Слишком примитивным представлялся мне наш криминал, чтобы ждать от него такой увлекательной «залипухи». Но угрозу собственной жизни я уже отчетливо видела. Рация в руке Бригова — достаточное тому подтверждение. Что он мог в нее сказать? И какого черта означает фраза «Сидите пока у себя в комнате»? «Пока» — это сколько? А что будет после «пока»?

Исподволь меня парализовал страх. Дело нешуточное, думала я, надо делать ноги. Но не могла собраться с духом — страх бросал меня на лопатки, впечатывал в тахту. В один отчаянный миг я решилась — вышла в коридор и застыла, разочарованная. По коридору прохаживался дворецкий! Не спеша, заложив руки за спину. Что он там делал — дьявол его знает! Намеренно охранял мои покои или случайно проходил по коридору? Я старалась не шуметь — но он услышал! Резко повернулся и вперился в меня — набыченно так, угрожающе. Потом качнулся, сделал шаг в мою сторону, другой...

Я чуть не задохнулась от ужаса. Пробормотав «ай эм сори», я быстренько попятилась в комнату. Прислонилась спиной к двери и простояла ни жива ни мертва, пока за окном не кончился дождик, а в разрывах между тучами не появилось жалкое подобие солнечного лучика.

В графине оставалось вино, граммов двести. Я плеснула в раскладной стаканчик, выпила. Распахнула окно. Прояснение долго не продлится — на востоке уже клубились фиолетовые тучи, собираясь в мощный кулак для очередного разорительного похода на Англию.

Постояльцы замка, почуяв просвет, снова вылезли на лоджию. Снова там гоготали, сыпали сальными шуточками. Я приспособила зеркальце — для безопасного наблюдения. Прикрутила его резинкой для волос к ручке массажной щетки, задала верный угол, выложила на подоконник, а сама уселась напротив.

Долетали лишь отдельные слова. Арсений обжимал Эльзу, другой рукой чокался с Рустамом. Мостовой с не меньшим упоением тискал Жанну, к чему роковая девица относилась, однако, с видимым равнодушием.

— А ты Веру позови! — хохотал в лицо Рустаму Мостовой. — Сидит там девка, тоскует, ей же скучно, Рустамушка!..

Рустам отвечал тихо, с коронной ухмылочкой. Лишь один раз позволил себе вспылить — на грубоватую просьбу Мостового сгонять за «бухалом» воскликнул: «Я тебе че, топливозаправщик? Сам чеши...»

Кто из них «почесал», я так и не разобралась. Стало тошно до глубины желудка, я захлопнула окно. Забралась с ногами на тахту и сидела, прислушиваясь к звукам из коридора. Рустам опять не пришел... «Как жаль, что вы не с нами, Вера», — сказал он странную фразу давеча на скале. Надо думать, это препона, не позволяющая его похоти шагнуть в известном направлении... Никого у меня не было — ни Бригова, ни дворецкого, сидела одна-одинешенька, наблюдая, как за бортом стремительно портится погода...

Очнулась в сумерках, когда с востока надвигалась черная ночь. Серый день отбивался, терял позиции. Я выглянула в коридор — никого. Полумрак окутывал помпезные колонны. Где-то внизу раздавались голоса. Я вернулась в номер, включила лампу и задумалась. Невозможно часами держать цербера у моих дверей. Есть другие способы контроля над людьми. Камеры. Но в коридорах от них мало проку. День на ущербе. Свечи еще не зажгли, а дневной свет ушел. Или я что-то упустила? И тут меня как подбросило — а только ли в коридорах камеры? Мама дорогая, надо же быть такой идиоткой! Два дня живу и в ус не дую!

Я обшаривала комнату не менее часа. Извазюкалась, как штукатурщица. За окном стемнело. Я в упор сканировала облезлые стены, прошарила скудную мебель, ощупала косяки, пилястры. Двигала стол, карабкалась на него с ногами, шарила выше, забиралась пальцами во все трещины, выступы, узорчатые барельефы. Пока не нашла. Визуально. В углу, справа от окна, за пилястрой, где было много ободранной штукатурки и прочих естественных разрушений. Дотянуться до нее я не могла — слишком высоко висела. Но разглядела характерный черный отлив. Объектив, нацеленный на дверь! В зону наблюдения попадала также постель и две трети обширного пространства от окна до двери. Окно не попадало.

Обессилев, я добрела до кровати и улеглась спиной к объективу. Где же у этих чертей операторская? Исходя из утренних событий, моя комната должна находиться под неусыпным контролем, а следовательно, кто-то бесстрастно наблюдал за моими поисками. Или не бесстрастно — хохотал от пуза, цедя кофеек. Но что это меняет? Ничего. Нужно бежать из этого дурдома, пока не случилось озвученное Бритовым «пока». Деньги с документами в кармане, рви, не спрашивай, а то пожалеешь...

Но как? Я выйду из комнаты, сигнал об этом поступит куда надо, и некоторые личности напрягутся. Выходит, они не должны подозревать, что я вышла из комнаты.

Подъем, рота...

Я вынула из сумочки пачку с сигаретами и отправилась к окну, демонстративно посылая сигарету в рот. Какое блаженство, что рамы в этой комнате открываются вовнутрь! Я открыла окно и высунула голову. Темнота позволяла разглядеть лишь выступающий над террасой козырек лоджии да опору между лоджией и землей. Чуть ниже моего окна должен тянуться декоративный карниз (я видела его от балюстрады; тянулся). По нему можно добраться до лоджии, а там по выступам на опоре попытаться сползти вниз.

Перед тем как влезть на подоконник, я осмотрелась. На террасе никого. Во всяком случае из тех, кто не скрывался. Моросил занудливый дождь. Дул ветер с моря, умеренный, порывами. Я осторожно взгромоздилась на подоконник (неужели в кои-то веки сподобилась на подвиг?). И ничего такого страшного, если не думать о высоте под ногами. Но зачем о ней думать? Кот Акакий падал с третьего этажа и выжил...

Развернувшись, я сползла животом с подоконника, нащупала носком карниз и утвердила ступню. Опустила вторую ногу. Ширины едва хватало, чтобы перекрыть мой невеликий тридцать шестой размер. Держась за подоконник, я сместилась вправо. Это получилось уверенно. Еще лучше дались последующие два шага. Но потом подоконник кончился, и я с полной ясностью ощутила незавидность своего положения. Я держалась. Но если бы захотелось сместиться дальше, пришлось бы разжать руку. А схватиться ей не за что. Только прижать к стене. Присосется ли?.. А до соседнего окна метра три (там комната, в которой никто не живет), затем опять участок голой стены — и завитушки лоджии, где легко найти, за что ухватиться. Но поди до нее доберись. В общем, испытание не для дохленьких.

У меня имелся выбор — возвратиться в комнату или идти вперед. Я пошла вперед — не потому, что такая храбрая, а потому, что такая трусиха...

На мое сомнительное счастье, ветер дул с востока, работая не на отрыв, а как бы наоборот — прижимал меня к дому. Я распласталась по стене, прижалась к ней, как к любимому, и сделала первый пробный шажок. Он оказался трудным самым — я оторвалась от подоконника и осталась на стене, ничем не закрепленная! Любое неровное движение, любой перекос центра тяжести — и все, мама-а-а!..

Я сделала второй шажок, третий...

Карниз оказался с пробоиной, пятка скользнула в пустоту! Сердце свалилось в пятку! Я мгновенно перенесла тяжесть на носок, застыла. Судорога от напряжения поползла по голени. Я подтянула левую ногу, переступила правой. Только бы не думать о боли. Шмякнусь — будет больнее. Еще правее, еще...

Я затаила дыхание. Движения должны быть плавными, расчетливыми. Любой зацеп за неровность стены влечет бесславное падение без парашюта...

Есть! Я схватилась за край подоконника и стала переводить дыхание. Помахала ногой, сбрасывая судорогу. Сместилась вправо, закрыла глаза, начала считать до десяти. Только не спешить...

И снова свободное движение без страховки, рассчитанное на редкую удачу да на крепкие ноги. Я продвигалась очень медленно, ощупывая возможные неровности, и даже когда до лоджии остался метр, я не впала в эйфорию, продолжала тащиться сонной черепахой, ломая в себе нетерпение...

Обессилев до безобразия, я вылезла на лоджию. Кувыркнулась за перила. Сидела на каменных плитах, приходя в себя. Страшное дело, но я должна попытаться спуститься на землю. У этих опор сложный скульптурный орнамент, может получиться. Но увы, повторная удача только снится.

Я снова перекарабкалась за перила, на ощупь нашла колонну и, перехватываясь руками за балясины, сползла вниз. Я нашла опору для ноги, но это оказалось все, на что я сподобилась. Дальнейшие лавирования ни к чему не привели. Там не было ни одного подходящего выступа, чтобы зацепиться руками! И обнять колонну я не могла — она была необъятной! Я болталась несколько минут, извиваясь, как червяк на крючке, впадая в отчаяние, пока не оценила высоту под башмаками и не почувствовала, как катастрофически слабеют руки. Пришлось в панике выбираться на балкон. Я совсем забыла, что не умею подтягиваться. Подтянулась!

Со стоном я опустилась на холодную плиту, позволила организму малость отдохнуть. Делать нечего, придется невидимкой бегать по дому. Не густо же я выиграла...

Частичная удача была со мной — дворецкий еще не зажигал свечи. Темнота царила кошмарная. Я двигалась на цыпочках по стеночке «аппендикса». Нащупала угол, прохладную колонну. Постояла, навострив уши. Если у моей комнаты кто-то присутствует, это не значит, что он меня увидит. Он не кошка. Этот коридор я выучила наизусть.

Я отправилась на север, считая шаги между колоннами. Их оказалось не так уж много (колонн), всего четыре штуки. Из комнаты Жанны доносились голоса, под дверью горела полоска света. У Рустама не горело. Я нырнула в проем, машинально пригнув голову — рефлекторное движение, в этот проем со свистом пролетит и дядя Степа — милиционер...

Схождение по лестнице — очень грустная тема текущей ночи. Я должна была проскочить ее со всей возможной быстротой. И не повредить при этом себе затылок, как это сделал Бурляк. Я вставала на ступень, прощупывала ногой следующую, сходила, а сердце при этом от нетерпения тряслось, как ненормальное: ведь начни кто-то подниматься или спускаться, моей невидимости пришел бы конец. В итоге я встала боком, сжав руками внутренние перила, и пошла, как балерина, приседая с вывертом колена. Это хоть немного, но ускорило продвижение. Я успела к подножию лестницы в самую тютельку.

Отворилась дверь в левом углу вестибюля, и в освещенном проеме обрисовалась долговязая фигура дворецкого. Он вышел, закрыв дверь. Раздались шаркающие шаги. В темнющем, гулком пространстве они звучали не слишком усладительно для уха. Я забилась под лестницу, в самый угол. Присела на корточки. Шаги смолкли.

Отворилась дверь справа от кухни — каморка шиншиллы. Там также горел свет. Дворецкий не стал проходить внутрь. От порога что-то резко сказал. Шиншилла ответила. Он нагнулся, поднял какой-то предмет, стоящий недалеко от входа (я потом догадалась — корзинку со свечами!), закрыл дверь. Снова шаркающие шаги. В мою сторону! Этот упырь прекрасно ориентировался в темноте. Не сбиваясь с курса, он доследовал до лестницы, взялся за перила...

Остановился, словно почуял неладное (или верно — почуял?). Я не дышала, зажмурилась. Он постоял секунд пятнадцать, поднялся на две ступеньки, снова встал. Его ботинки находились напротив моего носа! Он легко мог спрыгнуть на пол и схватить меня за шиворот. А я безо всяких усилий могла сцапать его за щиколотку и вывести из равновесия. Ей-богу, соберись он в обратном направлении, я бы так и сделала. Но Винтер, видимо, решил проигнорировать внутренний голос. Подождав еще одну вечность, он начал медленно подниматься. Он делал это почти бесшумно, плавными движениями волка-оборотня. А я продолжала сидеть, боясь втянуть воздух. Мне кажется, пройдя немного, он опять остановился. Не давала ему покоя интуиция. А мне это порядком надоело. Досчитав в уме до шестидесяти, я поднялась с корточек и неуклюже засеменила на онемевших ногах. Подалась к нефу...

Почему к нефу? Я могла выйти на террасу и обойти замок. Но, видимо, посчитала эти две дороги одинаково приятными...

А ведь бежать в темноте невозможно по определению. Если не верите, попробуйте сами. Вас хватит на четыре метра, а потом станет страшно. Лично меня это дело умучило гораздо раньше. Я натолкнулась на абсолютно черный барьер и тихо затосковала. Мысли не фиксировались. Хуже того — я стала затравленно кружиться и потеряла даже приблизительную ориентацию. Пламя из зажигалки освещало лишь черноту да мою вытянутую руку. Чудненько. Я пошла куда глаза глядят, выставив до упора жиденький огонек. Далеко слева очертилась колонна — серый столб в «соляных» разводах. К ней я и прибилась. Опустила пятую точку на пол и притиснулась спиной. На мое счастье, этот вынужденный простой не растянулся на вечность: где-то слева хлопнула дверь. Узкая полоса света, словно лучик от маяка, перекинулась через вестибюль. Донеслись голоса — мужской и женский. Вестибюль слева! Я мгновенно разобралась. Только не путайся больше...

Я поднялась на ноги, придержала колонну, словно она уже падала, и пошла до следующей...

Через минуту я вошла в вестибюль донжона. Здесь воздух был не такой, как в нефе. Тишина звенела октавой выше, а шаги, беззвучные в переходе, отдавались тягучим эхом. В этом пространстве я продвигалась успешнее: дошла примерно до середины и повернула налево — как солдат на плацу. Сместилась на несколько шагов и выставила перед собой руку: незримая психологическая преграда уже наезжала на мозг. Еще три шага — терпение кончилось, я включила зажигалку. До арочного проема, ведущего на улицу, оставалось метра четыре. Из темноты выдвинулось сводчатое обрамление из тесаных камней. Я вошла в нишу и обнаружила, что дубовые двери перекрыты засовами. Испуг кольнул под ребра, но быстро отпустил: замки на двери отсутствовали. Массивные бруски квадратного сечения вполне по-старомодному покоились между вбитыми в дерево скобами. При желании они легко снимались. Не знаю, какое это имело значение, но, вероятно, не функциональное — дань «вековых традиций». Кроме этого выхода существовали еще как минимум два, причем один из них (на террасу) наверняка был открыт. Поднатужившись, я обеими руками, как штангист штангу, приподняла брус. Он оказался тяжелее, чем я хотела (эдак раз в десять). Он выбрался из скобы и тут же выскользнул из моих рук. Я отпрыгнула — он свалился на пол с оглушительным грохотом! Плевать. Нас не догонят! Я схватилась за второй брус, приложила силушку молодецкую. И его туда же! Снова сумасшедший грохот. Дверь открывалась наружу — я навалилась на нее плечом, поехала. Выпихнулась на свежий воздух и чуть не захлебнулась от свободы...

К сожалению, это была иллюзия свободы. Но я не знала! Возликовала, как дитя, и побрела, спотыкаясь о камни, по бледно очерченной тропе. Между тем усилился дождь. Он уже не моросил, он хлестал тугими струями. Но погодная ситуация меня не беспокоила. Тропа петляла между камнями. Я спотыкалась, урюхивалась в колючие заросли, но, как упрямая ослица, поднималась, брела заданным курсом. Потянулся перешеек. Кончились камни. За последними глыбами возвышалось еще одно приземистое тело — явно рукотворного происхождения. Джип Бритова. А хватит ли у меня силенок залезть в него и завести мотор? А то. Залезть и завести как раз получится (при наличии заводящего приспособления), но смогу ли я лавировать по скользкому серпантину?..

Не смогу, не умею. Шут с ним, с Бритовым...

За приземистым телом открылось еще одно. Второй автомобиль. Черный, зловеще-красивый. Крупнее, чем джип. Минивэн. Его здесь не было два дня назад! Операторская?..

Достойная всестороннего анализа мысль не успела закрепиться. Двери джипа распахнулись! Две фигуры в длинных, до пят, «плащаницах» бросились наперерез. Я метнулась в сторону, но споткнулась, упала па колено. Самый ловкий (истинный офицер и джентльмен) подхватил меня под мышки, не дал переломиться. Я воткнулась головой в «плащаницу» — плотный дождевик, едко пахнущий резиной. Он тактично поставил меня на ноги, но не отпустил — стиснул за плечо. Учтиво поинтересовался:

— А вы далеко, собственно, собрались, мэм?

Я заплакала от отчаяния. Начала размазывать слезы, как какая-то кисейная барышня.

— Не надо плакать, мэм,— образумивал меня «офицер». — Вам не станет легче от слез. И из замка выходить не надо. Вы же знаете, это запрещено правилами.

— Пожалуйста... — бормотала я. — Мне нужно уйти, поймите...

Но эти двое были неумолимы. Один извлек из дождевика рацию, начал скупо рапортовать под шум дождя, а другой, сжимая меня за плечо, повел обратно. Я почти не сопротивлялась, когда он тащил меня через камни, буераки, не визжала, когда он подвел меня к «парадному подъезду» замка Кронбери. Но когда он попытался затащить меня в замок, встретил ожесточенное сопротивление.

— Ну же, мэм, — твердил он. — Вам незачем растрачивать себя по пустякам. Идите в замок, мэм, и бог с вами...

Его благодушие в столь поздний час легко объяснялось: какое ни есть, а развлечение. Но я этим развлечением уже объелась.

— Оставьте меня в покое, черт вас побери, — упрашивала я. — Куда вы меня тащите? Я сама пойду... Вот посижу немного и пойду — без вашего участия. Имею я право на прогулку перед сном?..

В конце концов он отвязался от меня. Плюнул на истеричную оторву с закидонами и убрался восвояси. Его дело — не пускать людей дальше перешейка, а на территории замка пусть хоть вешаются...

А я осталась предаваться горьким размышлениям. Дождь хлестал, как из брандспойта. Я смешалась с этой слякотью и ничего не чувствовала. Но близилась ночь — должны все люди... А спать под дождем — не самое обворожительное занятие для подверженной респираторным заболеваниям дамы.

В состоянии частичной прострации я вошла в замок. Сколько было времени? Не знаю. Возможно, половина одиннадцатого. Опять не хватило ума обойти замок и войти со стороны террасы. Зачем? Здесь короче...

Я погрузилась в беспросветную темень. В густой, колеблющийся мрак. Самое время делать хвост пистолетом. Говорят, в густой тьме обитает ужасное привидение Эмпуса с ослиными ногами. Заманивает людей в уединенное место, выпивает кровь и пожирает еще трепещущее тело...

— Почему вы боитесь? — спросил над ухом металлический голос.

Я шарахнулась, как от Годзиллы. Дворецкий! Где он? Темень лютая, хоть глаз выколи... И остановилась, покрываясь коркой льда. Такое ощущение, что стекающая с меня вода замерзла в одночасье, окутав меня арктической стынью.

— Почему вы боитесь? Где вы? — повторил металлический голос. Чиркнула спичка. Зашипела, как гадюка. Синее пламя осветило бесстрастное лицо. — Ах вот вы где... Идите немедленно к себе и не выходите. И запомните, вам нельзя выходить из замка.

Блеклое пламя скукожилось, погасло. Дворецкий чиркнул новой спичкой и шаркающей походкой потащился к двери — задвигать свои засовы. А я опять побрела наугад через неф. На плаху. Состояние частичной прострации менялось тотальным умопомешательством. Построение логической цепочки прервалось, в голове запрыгали фантастические образы и аллюзии; в мире на одно психически неуравновешенное существо стало больше. По неяркой полоске под дверью я определила, что нахожусь в вестибюле жилого флигеля. Машинально свернула к северной лестнице. Доволоклась до ее подножия, нашла на ощупь перила...

Начала восхождение и чуть не заработала удар, когда откуда-то сверху на меня обрушилась... музыка!

Дикий, пещерный рев «Рамштайна» — яростный выброс энергии — встряхнул замшелый замок и меня, дрожащую, обтекающую курицу! Истошный вопль певца в аккомпанементе визжащей гитары легко проник на первый этаж. Загулял по гулкому вестибюлю. Взревели басы. Раздался топот людей и восторженные крики из нескольких глоток.

Просто кто-то наверху врубил бумбокс на максимальную громкость. И поставил не самую изысканную в мире музыку.

Но для моего расшатанного сознания это послужило чуть не началом Судного дня. Или Судной ночи. Я не могла слушать эту музыку. Я люблю тихую музыку. В голове творилось что-то немыслимое. Туалетный визг соло-гитары продирался в мозг, разрывая его на части. Я отпрянула от лестницы, заткнув уши, доволоклась до обратной стены и начала тыкаться мокрым носом в двери. Соображения — полный ноль. Я инстинктивно хотела убраться подальше от того, что в узких кругах именуется музыкой, эта музыка мне казалась дьявольской, написанной специально для того, чтобы официально закрепить за мной статус умственной калеки. И ей это удавалось!

Левая дверь — обиталище Винтера — оказалась запертой. Он тоже особенный? В кухне я напоролась на какой-то бак и в страхе выметнулась вон. По дури влезла в третью комнату — на мою беду, она оказалась открытой. Свет горел, но не сказать, что электрический. Свеча горела на столе. А в изголовье Богородицы в грязном, растрескавшемся окладе — еще одна. Эта крохотная иконка стояла на видавшей виды тумбочке, а перед иконой на четвереньках неистово молилась горничная, Юдифь, или как там ее, эту мымру... Она отбивала поклоны до земли, отклячив тощую задницу. Что-то монотонно бормотала. Я не могла разобрать ни слова, да и не хотела, зачем мне это надо? Я замерла в изумлении. Дикая картина. Движение двери с ворвавшейся музыкой чуть не загасило пламя свечей: оно качнулось, почти легло...

Молящаяся медленно обернулась. Никогда не видела такого злого лица. Возможно, виной тому были танцующие по комнате тени? Я увидела остроносое угрюмое рыльце, немытые секущиеся волосы, в беспорядке падающие со лба; стиснутые, практически отсутствующие губы...

Индивид с нормальной нервной системой, возможно, не узрел бы в этой богобоязненной аспидке конкретно инфернального образа. Но мне она в тот момент показалась страшнее всех кошмаров, вместе взятых и умноженных друг на друга. Химера с головою змеи и задницей голодающей жабы...

Я попятилась, даже не извинилась. Психоз комфортно обустраивался в голове. Воевать с ним уже не было средств. Затупились мои топоры. Разве что ударной дозой спиртного. Или клином — по другому клину...

Зажав плотно уши, я отправилась па лестницу — больше в этом замке идти было некуда...

Обещанный Рустамом карнавал походил на какое-то безумное языческое шоу. Музыка гремела в проходе, сотрясая стены. Довольно сильный бумбокс. Откуда у них музыка? Я обшаривала комнату каждого, ничего подобного не замечая. Входит в сервис?..

В мерцании свеч между «аппендиксом» и сквозным коридором корчились человеческие фигуры. По стенам плясали тени, создавая иллюзию большого количества людей. Кто-то тряс импровизированным факелом. Кто-то был в самодельной маске. Все орали в меру возможностей, вопли накладывались на роковое неблагозвучие, отдельные слова не прослушивались. Полуобнаженное женское тело извивалось вокруг мужского, мужчина ловил ускользающие женские формы, смачно тискал их, норовил прижать к себе... Коптящий факел рисовал в пространстве узоры; еще двое совершали безумные встречные прыжки, одновременно сдирая с себя одежды... Лишенный мелодичности рок назойливо барабанил по ушам. Я пыталась продраться через это буйство. Но они прыгали вокруг меня, кто-то озверело схватил меня за руку, провернул вокруг оси. Копоть факела ударила в лицо.

— Вера, присоединяйтесь к нам! — заорали сбоку. — Здесь весело!

Женский вопль ударил в левое ухо. Застонала другая женщина — в правое. Сейчас, все брошу...

Я вырвала руку и принялась их настойчиво объезжать. Но они опять возникали на пути, не давали мне прохода. Нарочно издевались. Я делала шаг, а меня уже кружили, дышали в лицо, вынуждали искать маневра. Я пыталась им что-то сказать, но вопли глушили мои жалобные стенания. Я спотыкалась, боролась с головокружением. Тем не менее я продвигалась, не стояла, а за мной вился шлейф людей, исполняющих безумную пляску. Они считали, что это очень весело. В завершение «обряда» голос Эльзы выкрикнул что-то имитирующее магическое, ритуальное. Заклинание, на которое откликнутся страшные силы. Взревела толпа:

— Вальпургис-нахт!!!

Но я уже нырнула в нишу, за которой была моя дверь. Влетела в комнату, прижалась к двери. Очевидно, мои покои лежали за линией «ведьминого круга» — на них шабаш не распространялся. Никто не сделал попытку ворваться в комнату. Но музыка продолжала грохотать, и крики исполнились новой яростью.

— Ве-ра! Ве-ра! — заскандировала толпа.

Неужели они настолько тупые? Или хотят окончательно свести меня с ума?

Я взяла со стола бутылку виски, запрокинула голову. Жадно отглотнула (на, печень, получай!) крепкую, обжигающую жидкость. В обнимку с бутылкой добралась до кровати, где продолжила грехопадение. Виски растекалось по жилам, будоража кровь. Но я еще сохраняла способность соображать. Скинула с себя мокрую одежду и переоделась в сухое — вельветовые брюки и свитер под горлышко. Заново обняла бутылку, прикинув на глаз содержимое.

— Ве-ра! Ве-ра! — буянила толпа.

Я влила в себя остатки. Как жаль, что все в мире кончается...

Я выронила бутылку и тупо уставилась перед собой. Интересно, а откуда она здесь взялась? Голова плыла — от нервов, от выпитого, от первых признаков типичного респираторного заболевания.

— Ве-ра! Ве-ра! — бесновались страждущие.

Они не успокоятся, я прекрасно понимала. Их возмущает, что они тут все в дерьме, а я одна в перьях. Выискалась, на их зависть, такая непорочная. Алкоголь ударил в ослабленную голову, как артиллерийский снаряд. Меня аж качнуло. Кто тут непорочная? Сопротивляясь разумом, я встала, вся наэлектризованная, и сделала несколько неверных шагов. Клин клином, и никаких гвоздей...

Толпа встретила меня восторженным ревом:

— Ве-е-е-ра-а-а!!!!

Не успела я опомниться, как опять оказалась в гуще кривляющихся тел. Голая женская грудь прошлась по мне скользом, обогнула, стала алчно тереться в спину. Факел, выброшенный из руки, прочертил дугу, упал на каменный пол, разбросав ошметки пламени. Через него кто-то тут же перепрыгнул, забился в буйной истерии. Ко мне прижалось гибкое мужское тело. Руки потеряли свободу, их цепко схватили за предплечья. Я закружилась в жутковатом, далеко не бальном вальсе. От мужчины удушливо несло потом, но я не могла ни оторваться, ни отстраниться. Он потащил меня на середину коридора — шлейф из дрыгающихся тел тут же подался за нами. Он остановил меня напротив комнаты Эльзы, и все началось сызнова — я понеслась по кругу, поневоле вовлеченная в действие, ощущая с ужасом, что начинаю получать от происходящего какое-то извращенное, мазохистское удовольствие...

Как долго это буйство продолжалось, я не знаю. Свистопляска увлекла с головой, засосала, как пылесос. А потом внезапно все прекратилось. Музыка смолкла — резко и ошеломительно. Люди замерли — каждый в той позе, где застал его «обрыв».

— Господа, половина двенадцатого! — возвестил из-под маски с кошмарным носом дрожащий от напряжения голос. — Близится час, господа!

А такие ли они пьяные? — вдруг подумала я. Смердящее потное тело оторвалось от меня, растворилось в потемках. Прошелся шелест — люди задвигались. Общий вздох, будто порыв ветра, просквозил по коридору. Неужели даже в тот момент я так и не сподобилась понять, что же в реальности происходит в замке? Или я все понимала, побоялась отдать себе отчет?

«Маски-шоу» как ветром сдуло. Куда подевался шабаш? Я стояла одна в пустынном коридоре, где зловеще мерцали развешанные по стенам огоньки...