Смерть и круассаны

Глава двадцать четвертая

Легкий вечерний ветерок был пропитан ароматом жасмина, и Мари, сидящая на верхней ступеньке крыльца дома судьи Граншо, как обычно, еле слышно напевала и практически впитывала в себя чудесный запах весны. Сидела она под запертой дверью. Судья не предупредил, что его не будет, и недостаточно доверял ей, чтобы оставить ключ, хотя ей было отлично известно, что запасной лежит под ведром у садового колодца. Она даст ему еще пять минут, а потом пойдет посидит немного на берегу реки. Мелвил был на работе у Мсье Яйца, готовясь к рекламной акции специального вечернего предложения. Большую часть ланча он тренировался кудахтать и болтал о вдохновении, а к Бруно нужно было возвращаться только в семь часов. «Как раз к вечернему наплыву», — всегда говорил он, но такое случалось крайне редко.

Приехал Боннивал и припарковал свою машину прямо перед узкими воротами. Шустро выскочил и помог старому судье выгрузиться с пассажирского сиденья. Судья почему-то выглядел хуже, чем вчера; его кожа пожелтела, а под глазами залегли темные круги. Он встретился взглядом с Мари, и та заметила в его глазах безмерную печаль; он определенно был выбит из колеи. Боннивал вел его, бережно поддерживая под руку; он тоже выглядел расстроенным. Похоже, их обоих сразила одна беда.

— Все в порядке, Мари, — тихо сказал Боннивал. — Не думаю, что мсье le juge сегодня нуждается в тебе.

— Все правда в порядке? — Она поднялась, чтобы поддержать судью с другой стороны на ступеньках.

— Мы, он пережил небольшое потрясение. Можешь идти, спасибо тебе.

— Нет, стойте, юная леди, — заявил судья с привычной желчностью. — Я плачу ей не за лень. — И добавил мягче: — Ты не заваришь нам травяной чай? Пожалуйста.

Он протянул Боннивалу ключ от двери, и все они зашли в дом.

Мари отправилась на кухню готовить чай, а мужчины пошли в кабинет в задней части дома.

— Вы уверены, что хотите видеть ее тут? Нам нужно многое обсудить наедине.

— Правда? — Судья тяжело опустился в свое инвалидное кресло. — Да, полагаю, что нужно, но мне нечего скрывать, к тому же очень скоро об этом узнает каждый житель Вошеля. — И добавил печально: — Какая теперь разница?

— Я все еще не могу поверить.

Боннивал непочтительно уселся за стол, от потрясения забыв о субординации, но тут же поднялся, стоило Мари внести в комнату поднос с чаем.

— Могу я еще чем-нибудь помочь?

Поставив поднос на стол, она повернулась к судье.

— Нет, детка, — рассеянно отозвался старик, — просто делай свою обычную работу. — Она повернулась к выходу. — Мой брат мертв.

Это не прозвучало констатацией факта; его голос чуть не прервался, а слово «мертв» вырвалось словно против воли. Его пронзительный взгляд пригвоздил ее к месту, подмечая малейшую тень реакции.

Мари, прижав руку ко рту, опустилась на стул; теперь вся комната погрузилась в потрясенное молчание. А ведь все думали, что старик играет с ними, насмехаясь издалека.

— Как?

Боннивал посмотрел в окно, отворачиваясь от собеседников.

— Его застрелили. По крайней мере, скончался он от пулевых ранений. На данном этапе нельзя исключить даже несчастный случай. Со временем, очевидно, мы узнаем больше.

— Бедняга, — прошептала Мари едва слышно, — бедный-бедный старик.

— Ему лицо снесло выстрелом, — ненужно добавил Боннивал, хотя в комнате не было тех, кого легко шокировать.

— Тогда как… — она не закончила вопрос, показавшийся таким же ненужным.

— Мсье le juge отважно согласился на опознание брата. Первым признаком стала одежда; из-за нее я решил, что это может быть Венсан. И судья подтвердил это.

Судья на секунду вынырнул из своих мыслей и тихо сказал:

— У него на запястье после Алжира была татуировка с армейским номером. У него и у всех его товарищей-сослуживцев. Он прятал ее под ремешком часов. — В качестве объяснения он показал на собственные часы. — Сомнений нет.

— Бедный старик, — снова прошептала Мари.

— Он умер всего день назад или около того. — Боннивалу словно необходимо было заполнять тишину. — Так что он мог играть в свои игры, как мы и думали. Я не знаю.

— Не с теми людьми, — тихо добавил судья. — Думаю, будет лучше, если вы ненадолго оставите меня одного, пожалуйста. Вы оба можете идти.

Он снова зарылся в подушки своего кресла, пряча искаженное скорбью и непониманием лицо, и его собеседники покинули комнату.

Мари пристегнула ремень, приняв предложение Боннивала подбросить ее назад в город. Почему-то казалось неправильным просто отправиться сейчас к реке. В ее голове кружились ужасные картинки, и она предпочла бы сразу отправиться на работу; как говорила ее мать, работа — лучший способ прочистить мозги.

— Все это просто ужасно, — сказала она, когда полицейский завел машину.

— Да, — последовал отрывистый ответ.

— А вы знаете…

— Как и сказал судья, он играл не с теми людьми. Ты не знаешь, речь не о мафии?

— Понятия не имею, — солгала она.

В свое время она подслушала немало разговоров и прекрасно умела складывать два и два, так что совершенно точно знала, что произошло. Слава богу, это означало, что ей больше не придется отправлять конверты от имени старика, и, с одной стороны, ее огорчало, но с другой — по крайней мере, он точно был мертв, а значит, ей не нужно было возвращать накопленные деньги. Нисколько. Ему они теперь не нужны, как и судье, который к тому же вряд ли принял бы «грязные» деньги.

— Если уж за твою голову назначили вознаграждение, да еще такое…

Он печально покачал головой.

— А за него давали вознаграждение? — спросила она простодушным тоном воплощенной невинности.

— Всего-то полмиллиона евро!

Она подумала про заначку, собранную ею для себя и Мелвила; там было больше денег, чем она когда-либо видела зараз, но ведь и пятьсот тысяч евро Мари Гавине видеть не доводилось, а это было в десять раз больше.

— Целая куча денег! — сказала она серьезно. — Просто куча.

— В том-то и проблема. Некоторые люди ни перед чем не остановятся ради них.

Последовало молчание, и Мари начала напевать.

— Трудно винить их за это. — Она со вздохом посмотрела в окно. — Столько всего можно сделать, имея полмиллиона евро.

Мало что ускользало от старшего капрала-шефа Филиппа Боннивала, и он постарался сохранить в памяти слова Мари, про себя улыбнувшись этому.