Как-то я слушала одну писательницу, которая говорила о творчестве. Она сказала, что в метафорическом смысле писатель пишет собственной кровью.
На рукописи отца остались пятна засохшей крови — он застрелился там, где работал. Взявшись приводить ее в порядок, я в первые дни то и дело ходила мыть руки, будто в этом был какой-то смысл. Запах мыла не отбивает запаха смерти.
Разбирая слова сквозь кровь, разглядывая кормившихся ею личинок, я отрывалась, смотрела на лампу, на потолок, думала, и мне казалось, что и меня здесь уже почти ничего не держит.
В день первой годовщины своего замужества я парочку раз пырнула себя в ногу, в мякоть выше колена, ножом «Герберт» для резки мяса, подаренным нам на свадьбу. Нечего и говорить, как отнесся к этому муж. Он сам сделал перевязку и не захотел отменить намеченную на следующий день экскурсию на «Интрепид».[22] Мы поехали вместе с ним и его братом, и полдня мне пришлось хромать.
На свадьбу отец прийти отказался. Он считал, что я еще слишком молода. За свое непослушание я заплатила страшную цену.
Я со стороны наблюдала, как он гибнет. Кровопусканий он себе не устраивал, но были злобные пьяные звонки посреди ночи. Я понимала, что это конец, и чувствовала такую боль за отца, такую беспомощность, что избавиться от них хотелось невыносимо, и вот я и схватилась за нож, как будто одна боль могла заслонить другую.
Родители мужа устроили нам настоящую свадьбу. Мой отец рвал и метал. На какое-то время я убедила себя, будто бегу не от него, а от смерти.