Будь моя воля, я поселила бы отца с Куртом Кобейном.
— Папа, это Курт Кобейн. Молодой поэт, увлекается героином. Курт, это мой папа, старый поэт, увлекается алкоголем.
Выдала бы им по чашке кофе, принесла бы пижаму и сказала, что у них у обоих одинаково голубые глаза и светлые волосы, у обоих грустное детство и один родной город — Такома, штат Вашингтон.
После этой краткой вступительной речи вошли бы два здоровенных парня и отвезли обоих туда, где стоит тихий дом, построенный специально для блестящих молодых поэтов, которым еще нечего сказать и от этого страшно жить, и для блестящих не молодых, надломленных жизнью поэтов, которых больше никто не слушает, и от этого тоже страшно жить, и жили бы они там вдвоем. Отец научил бы Курта ловить форель, а тот показал бы ему пару гитарных риффов.
— Не так. Полегче. Отпусти леску. Да, черт побери, не тяни, так никакая рыба не клюнет.
— Блин, ну и фигня. Ты прижми струну, звук будет глубже.
Что, если на небесах люди остаются над родными местами и эти двое и в самом деле где-нибудь неподалеку сидят утром на холодке, едят радужную форель с кукурузной лепешкой, испеченной в чугунной сковороде, а потом, убрав со стола после завтрака, играют призрачные мелодии на призрачных электрогитарах? Их музыка проливается вниз от звезд на сине-белую, коричневую, зеленую землю и исцеляет людские души.