Смерть не заразна

ШОКОВАЯ ТЕРАПИЯ

В девять лет я познакомилась с одной хромой женщиной. Однажды я спросила, почему она хромает. И та рассказала, что, когда ей было шестнадцать лет, они с подружкой не слушались родителей, родителям это надоело, и они собрались и решили излечить девочек от непослушания методом шоковой терапии, практиковавшимся тогда на Юге, откуда эта женщина была родом. Во время сеанса лопнул ремень, и она осталась хромой на всю жизнь. А подружку ее долечили до того, что с тех пор она только сидит, мажет кремом руки и всё.

Один раз, когда у меня барахлил приемник, я слушала ток-шоу, где какая-то женщина рассказывала, как лечилась в бесплатной больнице и ей сказали, что если она хочет выздороветь, то придется пройти сеанс шоковой терапии.

— Частично я потеряла память, — сказала она.

Отец все же рассказывал мне о детстве. Закончив школу, он начал работать на овощеперерабатывающей фабрике.

— Помогал развозить бочки с маринованными огурцами, а маленькие таскал и ел, пока не объелся, — хохотнул отец. — Я их долго потом даже видеть не мог, — беззаботно сказал он, жуя корнишон.

Когда шла та передача, я отчаянно крутила ручку настройки. Потом бросила. Все равно она шла слишком тихо.

В 1955 году моего отца — юного, романтичного, совершенно безобидного, единственная ошибка которого заключалась в том, что он пытался заработать на жизнь писательским трудом в крохотном городке Юджин, штат Орегон, — приговорили к принудительному лечению в государственной психиатрической лечебнице в Сэлеме. Там он получил кормежку, которой так добивался, шоковую терапию и ночные кошмары на всю жизнь. Тогда при шоковой терапии не пользовались анестетиками. Отца привязывали ремнями, в рот вставляли резиновый кляп, чтобы он не откусил себе язык, и включали электрический ток.

Услышав передачу по радио, я поняла, что не знаю, терял ли отец память. У той женщины стерлись воспоминания всего о двух неделях после сеанса. Вряд ли за это время случилось что-нибудь важное, сказала она.

Я позвонила свекру:

— Как называлось это лечение?

— ЭШТ, — ответил он.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть пациентов, его прошедших?

— Разумеется, — отозвался он, — хотя давно, последний раз в конце семидесятых. По-моему, его больше не применяют.

— Те люди, что вам попадались, теряли память после лечения или нет?

— Иногда теряли. Но большинство прекрасно помнили и что было, и как было, и как это было больно. Тогда, в те годы, применяли не только электрошокотерапию, но еще и инсулиновую. Больному делали укол инсулина, вызывая инсулиновый шок. Не было других средств. Не было у врачей лекарств, какие есть сегодня.

Я рассказала про свою давнюю знакомую, как вместе с подругой «приводили в чувство» в воспитательных целях.

Он удивился:

— Электрошок применяли только в случаях шизофрении и маниакальной депрессии.

— А как же отец? — Я вдруг на мгновение испугалась. Не означает ли это, что отец был шизофреником. — Может ли быть, что его так вылечили?

— От этого лечения эффект если и есть, то временный, его приходится повторять.

— Значит, если отец, насколько я помню, был не шизофреник, то и тогда тоже?

— Скорее всего, да.

После этого разговора я вздохнула с облегчением. Скорее всего, у отца тогда была тяжелая депрессия. При депрессиях и сейчас, бывает, назначают электрошок, когда те не поддаются другим методам лечения. Кто-то — вроде той женщины, выступавшей по радио, — считает это спасением. Но что-то от отца я ни разу не слышала, чтобы он благодарил врачей, устраивавших ему еженедельную пытку.

— Это что-то вроде небольшого электрического стула, — подвел итог свекор.

Через несколько лет после выхода из больницы отец написал стихотворение: