Смерть понтифика

ГЛАВА 2

Альбино

29 сентября 1978 года

Есть люди, для которых обыденность и повседневность — тяжелые жернова, перемалывающие и разрушающие их жизнь. Такие люди страдают от постоянно повторяющихся событий — мгновениями, минутами, дни и недели напролет, и презирают установленный распорядок, по которому вновь и вновь катится их жизнь, точно по краю жернова, что перемалывает и разрушает, заставляя страдать от постоянно повторяющихся событий — мгновениями, минутами, дни и недели напролет, и презирают установленный распорядок, по которому вновь и вновь катится жизнь…

Для других же, напротив, подчинение установленному распорядку — это необходимость, цепь привычных, связанных между собой, повторяющихся событий. Такие люди предпочитают размеренный ход жизни, сторонясь сюрпризов и избегая неожиданностей. Но и с теми, и с другими жизнь жестока. Одним — блистание театральной сцены, другим — рутина пошивочной мастерской.

Впрочем, сестре Винченции на однообразие жизни жаловаться не приходилось. Теперь уже почтенная старушка, она почти двадцать лет тому назад попала в услужение к дону Альбино Лучиани. И если на то была воля Господа, то кто осмелится усомниться в божьем предопределении? Более того, Всевышнему было угодно, чтобы дон Альбино и сестра Винченция после стольких лет снялись с насиженного места; их нынешнее жилье отстояло от венецианских апартаментов на шестьсот километров. Но и здесь, невзирая на суровые превратности судьбы, трудолюбивая сестра Винченция ни на что не жаловалась.

Монахиня давно проснулась. Рассветало, и желтоватые фонари на площади еще не погасли. В эти ранние утренние часы, ровно в четыре двадцать пять, монахиня покорно приступала к своим ежедневным обязанностям. Все ее действия были подчинены строгому распорядку, с которым она успела свыкнуться за долгие годы.

Старая женщина внесла серебряный поднос, на котором стоял кофейник и чашка с блюдцем, и оставила ношу на передвижном столике у двери в спальню дона Альбино Лучиани. После давней операции по излечению синусита всякий раз после пробуждения недавно избранный папа ощущал во рту неприятный горький металлический привкус. Это ощущение дон Альбино изгонял при помощи кофе, который сестра Винченция приносила ему по утрам.

Пройдя по коридору, ведущему в личные покои понтифика, сестра Винченция обратила внимание на деталь, которую поначалу едва не пропустила. Прошло уже больше месяца с тех пор, как монахиня повторяла привычный ритуал в новой обстановке. Она еще не свыклась с длинными темными коридорами, где лишь призрачный свет позволял по ночам хоть как-то различать предметы. «Это очень неудобно, дон Альбино, когда едва видишь даже то, что держишь в руках», — изредка жаловалась женщина.

Каждый камень в этих коридорах, каждая статуя, каждая картина и богато украшенные ковры на величественных стенах хранили тайны столетий. Проходя мимо голозадого херувима, которого монахиня едва не приняла за живого мальчишку, задумавшего очередную шалость, сестра Винченция едва не вскрикнула, но тут же одернула себя: «Что за глупость!». Да и действительно — откуда здесь взяться ребенку? Ни разу еще детская нога не ступала в эти покои…

Великолепие и пышность Апостольского дворца восхищает всякого, кто способен оценить блистательную красоту, и сестра Винченция едва не теряла сознание от роскоши обстановки и чувства близости к Богу. «Всё благодаря дону Альбино», — подумала монахиня. Если бы не новый папа, ей никогда не довелось бы идти этими коридорами. Сестра Винченция продвигалась очень медленно. В эти часы галерея превращалась в источник непреходящего ужаса и волнений, но скоро настанет день, и коридор оживет, заснуют секретари, советники, священники и кардиналы. У Иоанна Павла Первого на новой должности не было недостатка в советниках по вопросам протокола, политики и даже теологии. Сестра же занималась тем, что помогала дону Лучиани, следила за его здоровьем, питанием и ограждала от мелких бытовых неудобств. Лишь двум людям дон Лучиани доверял настолько, чтобы посетовать на тяготы должности или мелкие неудобства. Хотя и говорилось, что Ватикан — средоточие лекарей от всех недугов, но папа предпочитал обществу целителей душ разговор по душам с сестрой Винченцией и любимым врачом — доктором Джузеппе де Росом. Чтобы встретиться со своим подопечным, дон Джузеппе приезжал из Венеции за шестьсот километров. «Не понимаю, в чем дело, — приговаривал врач. — Вы уверены, Ваше Святейшество, что годы имеют над вами власть? С каждой нашей встречей вы словно молодеете, у вас будто прибавляется сил»… «Знаете, дон Джузеппе, я, похоже, перестаю доверять собственным уловкам, — следовал ответ, — лишь вы одни не находите у меня никаких симптомов…»

Все свои обязанности сестра Винченция выполняла не без скрытого удовольствия. Монахиня считала дона Лучиани хорошим человеком, относившимся к ней всегда сердечно и приветливо, и считавшим ее скорее подругой, нежели прислугой. Потому и позвал с собой, когда его назначили на новое место. От всей этой пышности и показного великолепия дону Альбино делалось неуютно. Он не был из тех, кто способен наслаждаться материальным богатством, призванным лишь искушать род людской. Все интересы нового папы лежали в сфере духовной. Конечно же, порой необходимо заниматься и практическими вопросами, однако это необходимо лишь для того, чтобы облегчить жизнь ближних, сделать ее приятней. «Со временем, — думал дон Альбино, — придется заказать новый дом, по собственному вкусу… или по вкусу других».

И года не прошло с тех пор, как сердечный приступ уложил сестру Винченцию на больничную койку. Монахиня осталась глуха к советам врачей, строго-настрого запретивших возвращаться к работе (самое большее, что позволялось — следить за работой других, да и то сидя), и по-прежнему прислуживала Лучиани лично.

Несмотря на свой добродушный нрав, сестра Винченция хмурилась при всякой просьбе отказаться от милых ее сердцу повседневных дел. Нравилась ей и обязанность нести по темному коридору кофе, невзирая на сумеречные страхи. Разумеется, чтобы выполнять эту работу и быть поближе к дому дона Альбино, монахине пришлось перейти в приход Марии-Бамбини, в ведении которого находилась папская резиденция. Мать-настоятельница Елена и сестры Маргерита, Ассунта Габриэлла и Клоринда обошлись со вновь прибывшей очень любезно, хотя ни одна из них и не имела никакого отношения к повседневным бытовым делам дона Альбино. Об этом человеке заботились лишь добрые, умелые руки сестры Винченции. Оказавшись перед дверью в личные покои дона Альбино, она поставила поднос на кофейный столик. Деликатно постучала костяшками пальцев.

— Доброе утро, дон Альбино! — тихо, едва ли не шепотом, произнесла она.

Обычно из-за двери доносилось ответное приветствие, и как правило дон Альбино просыпался бодрым. Порой он выглядывал из-за двери, и первая его улыбка за день предназначалась сестре Винченции. Иногда, если переговоры на высоком уровне портили ему настроение, он мрачно бормотал: «Доброе утро!» — и, вместо того чтобы сетовать на дипломатов, казначеев и политиков, жаловался на то, как сильно распухли лодыжки. Но в то утро за дверью была тишина: дон Альбино не проронил ни слова…

Сестра Винченция не любила, если что-то нарушало привычное течение событий. Прижав ухо к дверной створке, она старалась разобрать хоть какой-то звук в комнате, но ничего не услышала. Подумала, не обратиться ли к папе вновь, но в конце концов отказалась от этой мысли. «Что-то раньше дон Альбино не залеживался», — подумала монахиня, удаляясь. — «Ну что же, пусть еще несколько минут отдохнет, ничего страшного». И сестра бесшумно удалилась в свою келью, чтобы приступить к первой утренней молитве.

Уже половина четвертого утра. Посмотрите, как ворочается в кровати этот человек, сетуя на невозможность уснуть… Так часто бывает. Каждому случается время от времени мучиться бессонницей, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее или отрешиться от чего-то.

Но от прочих этого человека отличает то, что обычно он в силах уснуть в любое время суток, при любых обстоятельствах.

Сержант Ганс Рогган скромен, старателен, тактичен, сдержан. Сегодня к нему приехала в гости из Рима мать. Они поужинали вместе; сержант гадает, не слишком ли много кофе выпил он на ночь. Но причина — иная; на самом деле, выдался суматошный день, да и вечер оказался нелегким: великого понтифика то и дело посещали с визитами прелаты.

«Все, нечего валяться, нужно вставать!» — сказал он себе. Открыл дверь платяного шкафа, оделся в форму, разработанную в 1914 году комендантом Жюлем Репоном. Неизвестно, что бы чувствовал комендант, если бы узнал, что несколько столетий спустя авторство будут приписывать самому Микеланджело, — гордился бы честью или, наоборот, испытал жгучую зависть? Как бы там ни было и какого мнения ни придерживалось большинство, авторство принадлежит отнюдь не Микеланджело. Если говорить о форме швейцарских гвардейцев, к которым принадлежит и наш сержант, так и не уснувший сегодня из-за ночного холода, то все эти яркие цвета мундиров, действительно восходящие к колориту фресок великого мастера, противоречат настроению сержанта. Он чувствует внутреннее беспокойство, беспричинное волнение. Будто с ним происходит что-то плохое, и на первый взгляд кажется, будто сержант ошибается.

Сержанту Гансу Роггану удалось воплотить детскую мечту: вступить в Швейцарскую гвардию и охранять папу. Но чтобы добиться цели, пришлось выдержать немало суровых испытаний. Например, вести воздержанную жизнь, следуя заповедям Господа. Впрочем, немалое значение имели и отличительные признаки, которыми наделен наш герой: швейцарец, холост, принципиален; рост выше метра семидесяти пяти сантиметров и, самое главное — католик. Он не опозорит мундир, который носили доблестные солдаты папы Юлия II. Если потребуется, то готов защищать папу ценой собственной жизни — точно так же, как и те гельветы, предшественники Швейцарской гвардии, защищавшие папу Клементия VII от тысячи германских и испанских солдат во время Рейнской осады 6 мая 1527 года. В живых осталось только сорок два бойца; по приказу Гёльди папу переправили в безопасный замок Сант-Анджело по passetto — тайному ходу, построенному во времена папства Александра VII и соединявшему Ватикан с крепостью. Остальные воины геройски погибли, но перед этим лишили жизни почти восемьсот врагов. И всякий раз, надев форму, Ганс облачается в славное наследие прошлого, и каждый день душа его наполняется гордостью. Однако сейчас его охватывает тревога; кажется, виной тому совершенно несообразные и нелогичные причины (если только причины бывают нелогичными и несообразными).

Гансу поручено обеспечивать безопасность города Ватикана. Вся система городской обороны — несколько башен на круглых основаниях да часовые, расставленные по самым ответственным постам. Папа Иоанн XXIII упразднил обычай выставлять перед опочивальней ночную стражу, а потому ближайший пост — на лестнице terza loggia; чисто символическая стража (тем более что и место это, даже в дневные часы, посещают редко). И любой советник из того множества, что посещает покои Его Святейшества по всевозможным вопросам, скажет: злоумышленнику не составило бы никакого труда проникнуть в город Ватикан, и был бы прав.

Ганс входит в кабинет, садится за письменный стол. Открывает рабочий журнал, листает его. Просроченные отчеты, которые необходимо с утра представить начальству. Но, немного полистав папку, закрывает ее: бесполезно. Сосредоточиться невозможно.

— Какое чудесное утро! — он выглядывает в окно, — пойду-ка прогуляюсь…

Выходит из кабинета, не удосужившись даже закрыть дверь. Пересекает тенистый внутренний дворик. Минует площадь. Проходит мимо пары гвардейцев, усевшихся на ступеньках. Оба солдата дремлют.

«Похоже, лишь мне одному не удается заснуть», — думает сержант. Будит бойцов тычком в плечо. Те мгновенно просыпаются в замешательстве:

— Просим прощения, сержант!

— Чтобы в последний раз! — строго отвечает Ганс.

Он понимает, что его людям пришлось немало поработать. Не далее как месяц тому назад, 6 августа 1978 года, в летней папской резиденции, в замке Гандольфо, скончался Джованни Баттиста Монтини, более известный как Павел VI. Выборы нового понтифика продолжались несколько дней. И бойцы Швейцарской гвардии не оставляли почившего папу ни на миг: четверка гвардейцев стояла по углам катафалка дни и ночи напролет. Перед ними нескончаемой вереницей проходили сильные мира сего — государственные деятели, собравшиеся, чтобы отдать последние почести Его Святейшеству.

После похорон стали готовиться к конклаву, проходившему в закрытой обстановке. Доступ посетителям был закрыт, работа удвоилась. Конклав созвали 25 августа — ровно через 20 дней после кончины папы, когда допустимый срок, составлявший 21 день, едва не закончился. Несмотря на то, что непродолжительные выборы завершились на следующий же день, за ними последовала суматоха, обыкновенно возникающая после смены папы. И лишь несколько дней тому назад все вернулось на круги своя.

Ганс продолжает обход, спускается вниз, к сонным гвардейцам. «Только я один не сплю…» Ему сложно отделаться от чувства собственника по отношению ко всему вокруг. В глубине возвышается обелиск Калигулы — как раз посередине площади Святого Петра. Как же насмешлива бывает история! В центре католической святыни — творение психопата… Ганс не спеша продолжает обход. Чувствует, как овевает лицо нежный ветерок. Внезапно что-то привлекает его внимание. Слева возвышается Апостольский дворец. В папских покоях на третьем этаже горит свет. Ганс смотрит на часы: шесть сорок утра. Его Святейшество явно не лежебока…

В одиннадцать вечера Ганс возвращается обратно, чтобы поужинать с матерью, но и в это время свет еще не погашен. Как любой настоящий боец Швейцарской гвардии, сержант внимателен и осторожен. Он решает вернуться к паре дремлющих бойцов. Сейчас он застает на карауле обоих: удалось прогнать солдатский сон навсегда.

— Сержант! — приветствуют его оба.

— Скажите-ка, выключал ли Его Святейшество на ночь свет в личных покоях?

Первый гвардеец колеблется, но второй, не моргнув глазом, отвечает:

— Во время моей смены свет не погас ни на миг.

Несмотря на то что Ганс застал бойцов спящими, он знает: те не могли отвлечься ни на мгновение.

— Странно, — еле слышно произносит сержант.

— Обыкновенно Его Святейшество включает свет примерно в эти часы, но ночью он даже не выключал его… — продолжает гвардеец. — Наверное, всё работал над новыми порядками, о которых рассказывал…

— Это — не наше дело, — отвечает Ганс и меняет тему разговора: — Все в порядке?

— Всё в порядке, сержант.

— Отлично! До свидания, и смотрите в оба!

В караульном помещении Швейцарской гвардии сержант чувствует, как веки наливаются тяжестью. Можно поспать еще пару часов. Но мысли вновь возвращаются к свету, горящему в папских покоях. «Теперь-то здесь наверняка многое переменится», — думает он, улыбаясь. Теперь можно спать спокойно.

С тех пор, как Сестра Винченция оставила серебряный поднос с кофе на столике у дверей в покои дона Альбино Лучиани, прошло пятнадцать минут. Пора вернуться — будить дона Альбино и заставить его принимать лекарства.

И вновь по телу пробежали мурашки, стоило лишь повторно пройтись сумрачным коридором. В отличие от самого дона Альбино, монахиня была честна, но непреклонна, и не покидала комнату до тех пор, пока подопечный по настоянию монахини не глотал лекарства. Дон Джузеппе считал, что снадобья слишком слабые: всего лишь безвкусные белые таблетки, которые понтифик принимал, изображая веселое удивление.

Сестре Винченции приходилось делать и инсулиновые инъекции после еды.

Порой дон Альбино пошучивал с монахиней, добродушно коря ее за то, что она изо дня в день, «как на мессу», между четырьмя и пятью часами утра являлась к нему, чтобы снабдить лекарствами от высокого давления. Потом, с пяти до половины шестого, дон Альбино умывался и занимался английским языком, используя лингафонный курс, утверждая тем самым незыблемый распорядок. Затем понтифик удалялся в личную часовню до семи часов утра. Эти простые привычки напоминали о жизни на прежней квартире и облегчали тяжкое бремя, взваленное кардиналами ему на плечи.

Появившись перед опочивальней дона Альбино, монахиня остановилась в растерянности и недоумении. Этим утром весь годами устоявшийся распорядок оказался нарушен, и поднос с кофейником остались на том же месте, куда несколько минут тому назад она его поставила. Приподняла салфетку, прикрывавшую кофейник, чтобы посмотреть, притронулся ли к чему-нибудь ее подопечный. Еще одна странность: за все почти что двадцать лет ничего подобного не случалось! Еще ни разу не задерживалась реплика «Добрый день, Винченция!» в ответ на приветствие монахини…

Хотя нет, распорядок здесь изменился: в прежнем жилище сестра Винченция, постучавшись в дверь, лично вручала дону Альбино поднос. Стоило советникам папы проведать об этой привычке, как тут же хотели ввести строгий запрет — решили, что подобное поведение является вопиющим нарушением протокола. А потом, к взаимному удовольствию, было решено ограничиться полумерой: сестра по-прежнему будет носить кофе по утрам, но поднос будет оставлять у входа в опочивальню.

Монахиня вновь прислушалась, затаив дыхание. Но так ничего и не услышала — ни звука, ни шороха. «Не позвать ли прислугу для Его Святейшества?» — подумала она про себя. Сухие пальцы робко постучали по дереву.

— Доброе утро, дон Альбино! — прошептала она.

Приоткрыв дверную створку, взглянула в покои, думая, что же предпринять еще… «Вот в Венеции просто зашла бы и не стала бы скромничать», — недовольно ворчала старая монахиня. Из-за приоткрытой двери вырывалась тонкая полоска света. «Ну, вот и хорошо — значит, уже проснулся». И вновь, более настойчиво: «Дон Альбино?..» — но никто не ответил. Снова — стук, а в ответ молчание. Оставалось только войти в покои, каким бы строгим ни был протокол. Ладонь стиснула позолоченную дверную ручку. Потянула. «Если забивать себе голову мнением советников, то так и не узнаю, проснулся дон Альбино или по-прежнему спит».

Зашла на цыпочках. Папа по-прежнему полусидел, опершись на груду подушек, в очках, с бумагами в руке, голова склонена вправо. Жизнерадостное выражение лица и добрая улыбка, очаровывавшие всех, кто знал Его Святейшество, превратились в гримасу агонии. Сестра Винченция метнулась к своему покровителю, ее трепещущее сердце замерло от ужаса. Но за свое сердце она не боялась. Веки покраснели, на глазах выступили слезы, она пыталась нащупать пульс дона Альбино. Секунда, вторая, третья, четвертая, пятая…

Монахиня закрыла глаза, по лицу заструились слезы. «О боже мой!» — она что есть силы потянула шнур, висевший у кровати дона Альбино, и звон колокольчика разнесся по самым дальним комнатам и этажам.

«Нужно пойти позвать на помощь», — подумала она, цепенея от невыразимого ужаса и волнения. — «Хотя нет, сперва стоит позвать отца Маджи… Нет! Он слишком далеко! Лучше — отца Лоренци!»

Звон колокольчика оборвался, а на зов сестры Винченции никто не пришел. Тогда она поспешно скрылась в коридоре и, забыв напрочь обо всех правилах, навязанных строгими секретарями, распахнула двери в покои отца Лоренци, рядом с опочивальней дона Альбино.

Секретарь, отец Джуан Мейджи, обосновался в покоях на втором этаже на время ремонта в его спальне.

— Отец Лоренци, отец Лоренци, боже мой! — причитала сестра Винченция.

Едва проснувшийся священнослужитель был ошарашен бесцеремонным вторжением.

— Что случилось, сестра Винченция? Что стряслось?

Но осмыслить происходящее удавалось с трудом. Рыдая, старая монахиня обхватила кардинала и уткнулась в его пижаму.

— Что произошло, сестра?

— Отец Лоренци, дон Альбино… Дон Альбино!.. Отец Лоренци!.. Дон Альбино умер! Папа умер!

Нет более строгого распорядка, чем тот, что подчиняет себе небесные светила. Тем утром 9 сентября 1978 года солнце не изменило своего хода, и его золотые лучи по-прежнему освещали римскую площадь Святого Петра. День выдался чудесный…