Сначала жизнь. История некроманта

Глава 11.

«…. Слава богам, с Мирой на этот раз все обошлось. Я не устаю возносить благодарственные молитвы за проявленную святой семеркой милость. Я пожертвовал храмам уже четверть своего годового жалования, но мое сердце все еще переполнено бесконечной благодарностью.

Слава богам, моя дочь пришла в себя. Господин Карлоний, коего я в сердце своем считаю уже близким другом, вернул мне Миру в относительно спокойном душевном состоянии, почти таком же, в коем она пребывала до последних ужасных событий. Вероятно, рана моей милой дочери оказалась не столь глубока, как я опасался, или она невольно испытала облегчение оттого, что ей больше не нужно хранить свою страшную тайну. Я могу строить предположения, но вряд ли когда-нибудь мне станет известна истина. Очевидно только одно: несмотря на пережитое глубокое потрясение, Мира все же смогла с ним справиться и нашла в себе силы жить дальше.

Правда, цена выздоровления моей дорогой дочери оказалась непомерно высока — после возвращения домой Мира сказала мне, что не намерена более посещать университет. На мой вопрос, почему она так решила, она ответила, что считает себя недостойной дальнейшего образования, поскольку совершила подлость в отношении своего брата и теперь намерена искупить ее. Я поинтересовался, каким образом она собирается это сделать, и она совершенно спокойно ответила, что в ближайшее время возьмет в нашем представительстве направление в любую из деревень, где требуется знахарка, и отправится туда исполнять свои непосредственные обязанности дочери Ани.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы справиться с изумлением. Надо ли говорить о том, насколько я был расстроен ее решением. О боги, неужели Милосердная Анивиэль наградила мою дочь таким даром только для того, чтобы она похоронила его в какой-то деревне?

Когда я смог спокойно разговаривать, я спросил Миру, почему она считает подлостью ту необходимую предосторожность, которая спасла ее от насилия этого… нет, я не в силах подобрать слова для этого существа. Ведь она знала, кто такой ее брат, и имела полное право на защиту от него. Мира очень серьезно посмотрела на меня своими чудными серыми глазами и сказала, что ее согласие нацепить на себя маячок было гадким и отвратительным поступком именно потому, что она знала о даре своего брата. Защищая себя, она подставила его под смертельный удар. В том случае, если бы он сумел осуществить задуманное насилие, Мира всего лишь потеряла бы свой дар, а он из-за ее маячка мог лишиться всего, и жизни в том числе.

Мне стало трудно сдерживаться и, признаю, я слегка утратил самообладание и впервые в жизни повысил голос на свою дочь. Я спросил, знает ли она, где находится и чем занимается ее дорогой братец в данный момент, и не испытывает ли она угрызений совести за то, что не рассказала о нем и его даре раньше. Мира заявила, что знает, но никаких угрызений не испытывает, поскольку предать его раньше тоже было бы ужасной подлостью, и не я ли учил ее, что дети Милосердной Ани всегда обязаны быть чисты душой.

После этого мне стало еще труднее сохранять видимость спокойствия, и я почти выкрикнул свой следующий вопрос: Если она считает свой поступок в отношении своего брата подлостью, то чем же тогда следует считать его поступок в отношении нее? Тут моя дочь снова подняла на меня свои прекрасные серые глаза и произнесла слова, которые заставили меня утратить весь мой пыл.

Она сказала: То, что совершил мой брат, останется на его совести. А то, что совершила я — на моей. А я совершила подлость.

Моя чистая и светлая доченька! Я не сдержался и обнял ее, крепко прижав к своей груди. Мои руки совершенно по-человечески дрожали от переполнявших меня чувств. Я целовал волосы Миры и молил Милосердную Анивиэль, чтобы она ниспослала мне хотя бы толику душевной чистоты и мудрости моей дочери. Наконец-то я понял, почему дар богини моей дорогой дочери так необыкновенно велик — необыкновенно велико и чисто сердце, которое его вмещает.

К сожалению, понял я и то, почему мой собственный дар так незначителен по сравнению с даром моей дорогой дочери. Ибо, несмотря на просьбу Миры помочь ей получить назначение как можно дальше от Тирту, я приложил все усилия, чтобы сделать все наоборот. И мои усилия увенчались успехом. Завтра моя милая дочь уезжает в Белые ключи, деревню, находящуюся всего в нескольких часах пути от Тирту. Я все еще надеюсь, что Мира одумается и вернется в университет. Говоря по совести, я не представляю, как буду жить без нее.

Разумеется, я знаю, знаю, что ее проклятый брат тоже устроил себе логово близ Тирту, но оно находится с противоположной стороны от Белых ключей, и я уповаю на то, что они никогда более не встретятся. Ибо располагаю информацией, что к нам направляются крупные силы черноборцев, и моя уверенность в скором освобождении от этой некромантской нечисти, растет с каждым днем…».

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

Когда Тось пришел в себя и понял, что натворил, он чуть не умер от страха. Воистину, только в горячечном некромантском бреду ему могло прийти в голову поднять самого себя, да еще живого, в смысле, немертвого. В смысле, еще не умершего, но уже стоящего одной ногой в могиле.

Впрочем, когда он немного погодя стянул повязку с бока и увидел, что рана затянулась, ему сразу же полегчало. А когда опустил ноги на пол и встал, не ощутив при этом боли, то почти перестал себя корить за глупость. Пускай непонятно, кто он теперь, живой человек или поднятый труп, вернее, полутруп, главное, что он здоровый полутруп. А со всеми вопросами можно будет разобраться позже. Да и несложно это будет сделать, честно говоря. Если крови захочется, значит, точно труп.

Через несколько дней крови ему действительно захотелось. Но всего один раз и не до одури и не трясучки в руках, как ее хотелось всем бывшим инквизиторам и деду Уникию, за которыми Тось специально наблюдал. И, разумеется, не в таких количествах. Он попросил Фаравия нацедить всего лишь стакан с только что зарезанного поросенка. Но и того не осилил, вернув половину преданно заглядывающему ему в глаза зомби. Ситуация не совсем прояснилась, но Тось перестал ломать над ней голову, махнув на все рукой. Теперь уже как есть, так и есть. Надо либо продолжать жить, либо ложиться и умирать.

Умирать Тосю не слишком хотелось. Занятие это не из приятных, да и вообще…. С какой стати ему облегчать работу черноборцам, которые вскоре должны явиться по его душу?

К тому же чувствовал себя Тось вполне сносно. Тело слушалось, нигде ничего не болело, вот разве что в голове иногда возникало ощущение, как будто мозг стягивает железный обруч. Но головная боль частенько досаждала Тосю еще после той истории с теткой Фелисией, он к этому давно привык и почти не обращал внимания.

Минусом было то, что его вредное отражение стало теперь появляться гораздо чаще и в тех местах, откуда раньше никогда не высовывалось. Например, в бочке с водой, в речке, в луже, в ручье, даже в оконном стекле, если удачно падал свет. И каждый раз призрачный двойник принимался доставать Тося на предмет его неправильного поведения. Тось уже наизусть выучил наиболее часто повторяемые отражением пассажи, что он безответственный дурак, бессовестная скотина и себялюбивая сволочь. Положа руку на сердце, Тось признавал, что двойник где-то местами прав, и даже, возможно, не местами, но прислушиваться к нему и менять свое поведение, само собой не собирался.

С какой стати он должен обращать внимание на какое-то непонятное явление, о котором даже ни в одной книге не написано? Тось, еще когда ходил в университет, специально искал в университетской библиотеке что-нибудь про говорящие отражения и ничего не нашел. К тому же, никто кроме самого Тося не видел кривляний его придурковатого двойника и не слышал его нотаций, даже если стоял рядом с лужей, в которой тот отражался. Тось иногда думал, что потихоньку сходит с ума, и все это вообще плод его богатого воображения. А менять свою жизнь в соответствии с пожеланиями собственного бреда…. Это еще больший бред.

Через некоторое время после своего само-полу-поднятия Тось стал замечать, что приобрел повышенную чувствительность ко всему, что имеет отношение к смерти. Например, когда он видел какого-то незнакомого человека, то откуда-то совершенно точно знал, когда тот умрет. Разумеется, речь шла о естественной смерти. Проверить эту способность получилось всего лишь пару раз, когда в деревеньке, где Тось все еще жил, отправились на тот свет два старика. Маловато для подтверждения, но, честно говоря, никаких проверок Тосю особо не требовалось, он и так был уверен, что не ошибается. Чувствовал, и все тут.

Еще Тось начал видеть привидений и призраков. Не при помощи заклятий, как было раньше, а просто так. Те к нему тоже стали неравнодушны, слетались со всей округи, как пчелы на мед, стоило ему ночью выйти во двор. Остальную нечисть, вроде домовых, кикимор и банников, Тось тоже начал замечать краем глаза. В отличие от призраков нечисть к нему не лезла, только в свою очередь внимательно разглядывала, искоса, но уважительно.

Отношение к Тосю поднятых инквизиторов после того, как он постоял одной ногой в могиле, изменилось от настороженно-покорного до щеняче-преданного. Тось опасался, что ему придется как-то ими командовать, держать в узде и ставить на место, но этого не потребовалось. С ними легко справлялся один Фаравий, а бывшие инквизиторы с дедом Уникием из кожи вон лезли, чтобы угодить хозяину.

Дом, которому в скором времени предстояло стать замком Ужасного Черного Некроманта, был почти достроен. Впрочем, над ним хорошо потрудились не только получившиеся из инквизиторов личи, но и согнанные с окрестных деревень крестьяне, до смерти напуганные свалившимся на их головы могучим Хельфовым отпрыском. Эти же крестьяне приносили Тосю дань в виде живой скотины, вероятно, здраво рассудив, что пусть уж лучше некромант с его упырями жрут гусей, козлят и поросят, чем их самих.

Таким образом, жизнь Тося потихоньку налаживалась. Через месяц он перебрался в полностью достроенный новый дом, который казался ему таким огромным, что хоть телят паси. После чего отправил всех своих слуг, и живых, и мертвых, рыть вокруг окружавшей дом бревенчатой ограды ров, как вокруг старинных замков. Тось такие видел на картинках. Ров он планировал заполнить водой, чтобы любая кавалерийская атака черноборцев на его новый дом захлебнулась и пошла на дно.

Работа была тяжелая, люди надрывались, таская землю и камни, личи изводили все силы на заклятия, с помощью которых вырывали из земли огромные комья и тяжело роняли их на обочины. Они явно старались, как могли, личи, во всяком случае, но дело все равно продвигалось медленно. А времени до прибытия черноборцев оставалось не так уж много, Тось это понимал, Фаравий это понимал, и все остальные понимали тоже.

Наблюдая за тем, с какой скоростью возникает вокруг забора глубокая черная яма, Тось видел, что ров, скорее всего, будет готов через пару месяцев, а не через пару недель, и…. принял решение немного ускорить процесс своими методами.

То есть, пошел ночью на кладбище, поднял всех имевшихся покойников и отправил копать ров, благо, что лопаты и прочий инвентарь был оставлен живыми рабочими возле забора.

Понятное дело, сохранить трудовую деятельность покойников в тайне не удалось, это же деревня, и на следующий день в обед к Тосю на порог явилась целая делегация крестьян, возмущенных непочтительным отношением к костям предков. Тось внимательно выслушал их претензии (обоснованные, конечно, кто спорит?) и сказал, что не в его интересах ссориться с местными жителями, что он напротив, готов предоставить им любую защиту и покровительство, но… обстоятельства вынуждают его торопиться. И поскольку ров может понадобиться ему в самое ближайшее время, то, что уважаемые селяне больше предпочитают — чтобы он согнал на земляные работы всех жителей окрестных деревень, включая женщин и детей старше десяти лет, или чтобы ради общего блага немного помахали лопатами их предки? Крестьяне задумались, а Тось продолжил угрожать кнутом и заманивать пряником.

— Я пожалел ваших женщин и детей, — сказал он, и, в общем-то, это было правдой, — на дворе начало весны, сыро, холодно. Только боги знают, сколько из них заболеет и умрет, пока будут копать. А покойникам, уж вы мне поверьте, ничего не сделается. Поработают, да опять улягутся. Скажите, неужели ваши деды были такими равнодушными скотами, что отказались бы потрудиться ради того, чтобы внуки выжили?

Стоявшие перед ним крестьяне начали переглядываться, качая подстриженными «под горшок» головами. Возразить решился только староста, немолодой мужик с широким лицом и умным взглядом.

— Оно, конечно, так, наши предки были хорошими людьми, они не отказались бы, как вы говорите, помахать лопатами…. Но, ваша милость, все знают, что нельзя покойником работать на земле. Урожая не будет. Как бы беды не вышло….

— Разве я заставляю их пахать или сеять? — пожал плечами Тось. — При чем здесь урожай? Мне нужен только ров, и ничего больше!

Крестьяне снова зашушукались.

— Ну, коли так, — староста заметно успокоился и перестал нервно комкать в руках лохматую шапку, — можете копать. Только поклянитесь, что нашим предкам через то вреда не будет!

— Клянусь, — равнодушно бросил Тось. — Сами подумайте, какой вред может быть покойникам?

— И то верно, — отозвался кто-то из крестьян, — они ж уже все одно мертвые….

— Да им, небось, в охотку поработать, — раздался откуда-то с задних рядов веселый молодой голос, — належались, поди, за столько-то лет!….

Раздался смех, даже Тось не удержался от улыбки, но староста снова сжал в кулаке свою многострадальную шапку.

— Так-то оно так, — нерешительно проговорил он, — а все одно, как-то все это… не по-людски, одним словом. Ладно, ваша милость, копайте свой ров, но больше чтоб ни-ни! Итак, чую, добра нам всем от этого не будет!

Тось кивнул в знак согласия, вот еще, нужны ему их доходяги, там же полкладбища гнилые скелеты, а остальные в таком состоянии, что нельзя в приличном обществе показать. Хорошо, хоть лопаты ухитряются как-то держать.

Сначала Тось, чтобы не пугать народ, хотел выводить покойников на работу только по ночам, но на следующий вечер случился небольшой казус — два крепких с виду мужика ни с того ни с сего слегли с лихорадкой. К Тосю тут же заявилась знахарка с претензиями, что это он виноват, заразил мужиков от своих покойников, и потребовала немедленно прекратить эксперименты над живыми людьми. Честно говоря, Тось и сам понял, что не стоило живым и мертвым копать одними и теми же лопатами. Близость мертвых на живых действует не слишком хорошо. Делать было нечего, пришлось крестьян отпустить по домам, а мертвым позволить работать и днем, хотя зрелище они из себя представляли, мягко говоря, неприглядное.

Впрочем, работали зомби хорошо, и через несколько дней ров был почти готов. Тось надеялся, что успеет закончить и заполнить его водой, чтобы уж совсем, как в старинном замке, но не получилось. На рассвете пятнадцатого дня месяца таленя его разбудил звонкий голос рога.

Наскоро одевшись, Тось набросил на плечи новенький черный балахон, сшитый ему Цинькой — деревенской сиротой, которую Тось взял в дом в качестве прислуги, и выскочил во двор. Там задержался на некоторое время, приосанился, негоже злобному черному некроманту нестись навстречу черноборцам, как провинившемуся школяру. На специально выстроенную для этого случая небольшую деревянную башню он поднялся совсем с другим настроением — неторопливо и с достоинством. Фаравий и остальные личи уже были на своих местах, с заклятьями наготове. Тось заметил, что на бывших коллег его поднятые поглядывают весьма и весьма недружелюбно, и сделал для себя вывод, что предательства с их стороны можно не опасаться.

Между тем, прибывшие по Тосеву душу черноборцы выглядели довольно устрашающе. Полтора десятка крепких мужиков в темно-серых балахонах, восседающих на крупных лошадях, выстроенных в боевой клин. Еще недавно Тось уже трясся бы, как осиновый лист, но сейчас ему почему-то было совсем не страшно. У него вообще чувства в последнее время несколько притупились. Молодой некромант предполагал, что это очередной побочный эффект его дурного полуподнятия, честно говоря, не слишком приятное ощущение, как будто завернули в вату, однако в данный момент такое бесчувствие было даже на руку.

— Эй, кто посмел беспокоить меня в такую рань? — крикнул Тось, решив сразу показать, кто здесь хозяин.

В рассветной тишине его голос прозвучал неожиданно громко и внушительно.

— Это ты некромант по имени Антосий, которого обвиняют в попытке изнасилования дочери Ани, в незаконном поднятии покойников и использовании их в своих интересах, а также в побеге из исправительного учреждения? — хорошо поставленным голосом поинтересовался кто-то из черноборцев.

— Ну я, — пожал плечами Тось, полагая, что скрывать правду бессмысленно. — И что?

Тот, похоже, немного опешил от такой наглости.

— То есть, ты признаешь себя виновным по всем пунктам обвинения? — прозвучал удивленный голос.

— Этого я не говорил, — усмехнулся Тось. Вот еще, признание им подавай. Может, еще и на костре себя сжечь, чтобы им работать поменьше? — Я всего лишь признаю, что я — тот самый Антосий, которого во всем этом обвиняют!

— Понятно, — отозвался тот же голос. — Тогда тебе интересно будет узнать, что суд, состоявшийся три дня назад, признал тебя виновным по всем пунктам и приговорил к высшей мере наказания! Ну что, ты доволен, некромант?

Доволен ли он? Тось пожал плечами, удивляясь про себя, что почти ничего не чувствует. А ведь, наверное, должен был бы. Все-таки к смерти приговорили. Раньше бы гораздо сильнее испугался.

— Да мне как-то все равно, что там решил ваш суд, — честно ответил он. — Вы сюда приперлись, чтобы сказать мне об этом?

— Нам поручено привести приговор в исполнение, Хельфово отродье! — рявкнул уже другой черноборец, явно не такой терпеливый, как первый.

— Так с этого и надо было начинать, — зло бросил Тось, спускаясь на второй уровень башни, под защиту стены. — Между прочим, Хельф — такой же бог, как и все остальные….

Последнюю фразу он произнес, разумеется, для себя, а не для черноборцев. Разве эти упертые праведники оценят свежую мысль? Заняв заранее оговоренное место рядом с Фаравием, Тось приник к узкой обзорной щели. Страх так и не пришел, вместо него некроманта начало потряхивать от нервного любопытства.

Черноборцы, выровняв строй, двинулись к воротам. Остановились возле рва (мост им, само собой, никто не собирался опускать), и тот, который шел впереди, высоко поднял руки и начал читать заклинание, в котором Тось без труда узнал так называемое «Войтово копье».

— Не дергайтесь, хозяин, — сказал ему Фаравий, тоже делая пассы руками. — Прикроем.

Само собой, Тось тоже не собирался ждать, пока его размолотят в щепки этим «копьем». Он сосредоточился, внимательно глядя на читающего заклинание черноборца.

— Будьте осторожны, хозяин, — отвлек Тося от процесса второй стоявший рядом с ним бывший инквизитор, которого звали Вератий. — У них могут быть защитные амулеты!

Тось беспечно отмахнулся.

— У тебя тоже был амулет, много он тебе помог?

Еще учась в университете, Тось кое-что читал о всяких амулетах и талисманах и одно время серьезно опасался, что они чего-то стоят в качестве защиты от таких, как он. Но когда выяснил, что на поднятых им инквизиторах тоже были такие штуки, а он их даже не заметил, то перестал об этом думать.

— У нас были обычные, — внимательно наблюдая за черноборцами, отозвался Вератий. — А этим наверняка дали лучшие из храмовых хранилищ!

— Ладно, сейчас посмотрим, — Тось снова сосредоточился на черноборце.

Тот как раз дочитал заклинание и швырнул его в сторону вышки. Фаравий тоже чего-то там дочитал и послал свое творение ему навстречу. Перед самой стеной будто что-то взорвалось, клубы огня взметнулись в небо, опалив жаром Тося и его поднятых. На новеньких, недавно срубленных бревнах, осталось неаккуратное черное пятно.

Выругавшись, Тось снова уставился на этого черноборца. Пора с этим кончать, пока они не развалили все то, на что он потратил столько времени и сил.

Однако едва внимание Тося целиком сосредоточилось на стоящем во главе боевого клина черноборце, он неожиданно для себя оказался словно в вязком киселе. Привычное с детства действие — быстро перехватить контроль за чужим телом, на которое он обычно тратил не больше секунды, вдруг показалось неимоверно тяжелым, как будто катишь в гору огромный камень. Тось даже взмок от натуги. Очень медленно, прилагая неимоверные усилия, он удерживал внимание на том месте, где была грудь закрытого амулетом черноборца. Только бы добраться до нее, увидеть эту кучу мяса и костей, за которыми спрятан мерцающий огонек души. Тося уже не интересовало, что происходит вокруг него, хотя там что-то грохотало и брякало, он продавливал свой взгляд сквозь мутный воздух с такой силой, как будто от этого зависела его жизнь. Наконец, туман вроде бы начал поддаваться, Тось за мгновение успел обрадоваться и испугаться (не в полную силу, а так, ощутить отголоски былых чувств), и вдруг сопротивление исчезло, как будто его и не было. Напряженный взгляд Тося тут же уперся в темно-серый балахон, и душу из груди черноборца вынесло словно тараном. Не успев толком понять, что произошло, тот начал заваливаться на спину, его конь захрапел и начал оседать. Тось не успел удивиться, чего это он, как остальные лошади вдруг истошно заржали, почти заплакали, и начали разбегаться. Их седоки вцепились в поводья, пытаясь удержать взбесившихся коней и удержаться самим. Этим немедленно воспользовались поднятые Тосем инквизиторы, и в сторону черноборцев полетели разнообразные заклятия. Кто-то из нападавших сразу вылетел из седла, кто-то удержался и попытался сразу же контратаковать, но тут уже Тось не дремал. С остальными защитными амулетами он разобрался гораздо быстрее, хоть они и отличались друг от друга.

Когда все было кончено, Тось вместе с бывшими инквизиторами, неустанно восхищавшимися его силой, спустился к поверженным черноборцам. Живых среди них не было, только кони еще храпели, подыхая. Оглядев поле боя, Фаравий обернулся к Тосю.

— Ну что, хозяин, поднимать кого-нибудь будете?

— А надо? — отозвался Тось, брезгливо разглядывая покойников. — Вряд ли кто-то из них согласится служить некроманту. Только возиться с ними.

— Попытка не пытка, — не согласился Фаравий. — Если бы мне при жизни кто-нибудь сказал, что я после смерти буду у вас на побегушках, я бы его прибил. Ну или осудил на двадцать лет каторги, что одно и то же.

— Ты не на побегушках, — возразил Тось, еще со времен дядьки Хродия искренне относившийся к своим поднятым как к обычным живым людям.

— Да это я так, к слову, — отмахнулся тот. — У нас все понимают, что такого хозяина, как вы, еще поискать. Но это к делу не относится. Я к тому, что кто-то может и согласится, мало ли…. А выгоды от этого вы можете получить немалые. Во-первых, еще одного сильного и хорошо обученного лича, а во-вторых, пугало, чтобы другие не совались. Чтоб всем было видно, что с ними будет.

Тось равнодушно пожал плечами.

— Ладно, надо, значит, поднимем.

Чуть надрезав запястье и бросив короткое заклинание, он без труда поднял всех поверженных черноборцев, но ничего хорошего из этого не вышло. Те плевались, обзывались нехорошими словами и все, как один, отказались ему служить. Их предводитель вообще попытался наброситься на Тося, чем очень разозлил своего хозяина. Ведь не мальчик уже, кажется, должен был понимать, насколько опасна, а главное, бесполезна его затея. Некромант имеет над своими поднятыми абсолютную власть, и тут уж ничего не попишешь. В результате Тось этой властью и воспользовался. Всех черноборцев упокоил и приказал развесить их тела на заборе, чтобы всем было видно, а их предводителя решил еще поучить, уж больно наглый попался. Но пока не придумал как именно, приказал просто заткнуться и замереть. В таком виде его и доставили в дом Тося, украсив живописной статуей черноборца кабинет черного и страшного некроманта.

Следующие пару дней Тось был очень занят, заканчивая работу над рвом и заполняя его водой, и потому совсем забыл о поднятом черноборце. А когда вспомнил и, ломая голову, как все-таки наказать придурка, приказал отмереть, то его удивлению не было предела. Всего два дня пребывания в полной неподвижности сделали из буйного и непокорного предводителя черноборцев жалкого раба, готового буквально лизать сапоги своего хозяина. Этот бывший во всех смыслах человек был готов на все, лишь бы его не заставили снова замереть. Тось, конечно, не отказал себе в удовольствии покуражиться над поверженным противником, однако делал это очень не долго. Стало жалко идиота, да еще и в памяти всплыло, что читал когда-то об опытах, которые ставили древние некроманты на своих поднятых. Оказывается, самыми страшными пытками для подопытных считались не боль и издевательства, а всего лишь полное лишение возможности двигаться и воспринимать внешний мир. От чувственного голода у них вскоре начинались галлюцинации, а через пару-тройку дней их разум окончательно погружался во тьму.

Тось, все еще пребывая в странно-равнодушном состоянии, тем не менее, ощутил отголосок вины за невольную жестокость. Однако вина была не настолько сильной, чтобы простить и упокоить сломавшегося черноборца. По мнению Тося, он не заслуживал прощения, как не заслуживали его погибшие от его руки дядька Снасий, кузнец Вахар и остальные краишевские мужики, которых он отправил на тот свет. Все, кто предают или пытаются убить, не заслуживают ничего, кроме ненависти, Тось уже давно это для себя решил. Даже Мира, единственная, кого он любил на этом свете, тоже не заслужила прощения за свое предательство. Воспоминание о том, что произошло между ним и его молочной сестрой, вызвало у Тося некоторое подобие настоящих чувств — небольшой всплеск ненависти, стыда и очередной отголосок чувства вины. Правда, за них тут же пришлось расплатиться приступом дикой головной боли, от которой хотелось завыть, как голодному волку.

Морщась от рези в глазах, Тось небрежным жестом отослал пленного черноборца к Фаравию, чтобы тот допросил и приставил к делу. Раз уж такой экземпляр оказался в их распоряжении, следовало извлечь из него максимальную пользу.

Это решение принесло неожиданные плоды. Сломанный черноборец, которого звали Лютеций, оказался очень и очень образованным человеком. Он знал много такого, чего не знали не только недоучившийся в университете Тось, но и получившие отличное образование инквизиторы. Вскоре в арсенал Тося и его поднятых перекочевало огромное количество атакующих и защитных заклинаний такой мощи, что это здорово повысило Тосеву уверенность в завтрашнем дне. А еще Лютеций выложил ему массу сведений о необычных возможностях использования некромантского дара, о которых Тось не только не знал, но даже предположить не мог. Например, при определенных условиях он, оказывается, мог любого человека превратить в оборотня и заставить себе служить. А еще материализовывать призраков, вызывать демонов, травить реки, насылать мор на скот, уничтожать урожай на корню и еще много интересных вещей. После постройки дома и окончания работы над рвом Тосю все равно было нечем заняться, и он решил поэкспериментировать.

Неожиданно это увлекло его. И, поскольку чувств у него теперь почти не осталось, а ум, как ни странно, стал даже острее, Тось открыл в себе недюжинный талант исследователя. Правда, первое время ему частенько мешали — то и дело перед воротами появлялись всякие проходимцы, потрясающие мечами и артефактами, и норовили причинить ему вред той или иной степени тяжести. Проходимцы были разными и действовали по-разному. Использовали всякие амулеты с сюрпризами и боевые заклинания, о которых Тось никогда раньше не слышал, нападали группами или в одиночку, однако результат их усилий был весьма скромным — они сумели всего лишь нанести кое-какой вред жилищу Тося да порешить несколько его поднятых. Упокоить же самого некроманта кишка у них оказалась тонковата. В конце концов, почти все из них, кроме совсем уж испорченных в процессе боевых действий, пополнили собой его коллекцию зомби. Помня о том, какой клад обрел в лице поднятого им Лютеция, Тось не собирался лишаться дополнительного источника знаний.

Проблему с их повиновением он теперь решал очень просто — всего лишь приказывал очередному поднятому проходимцу замереть и ставил, как статую у себя в коридоре. К середине лета у него уже набралась целая коллекция самых разнообразных представителей борцов со злыми черными некромантами. Среди полутора десятков черноборцев и сыновей Войта Справедливого затесалась парочка эльфов, три гнома и даже один дроу. Хотя, что Тось плохого сделал этому темному эльфу, почитающего Хельфа своим покровителем, некромант так и не выяснил. Дроу, когда ему приказали отмереть и вызывали на беседу, упорно хранил молчание по этому поводу, хотя на все другие вопросы отвечал довольно подробно. Можно было его заставить, но Тосю не хотелось этого делать. После пары недель пребывания в виде статуи, все бывшие враги и так, как правило, начинали общаться с ним с большим желанием. И их отношение к своему хозяину потихоньку менялось от презрительного и ненавидящего до весьма почтительного. Конечно, соглашаться на сотрудничество наиболее ярые борцы со злом пока не спешили, но молодой некромант только криво усмехался про себя, зная, что это всего лишь вопрос времени. Он-то видел, какими глазами они смотрели на него, когда он произносил очередной приказ: «Замри, но дыши, смотри, слушай и осязай!», опять превращая их в статуи после короткого разговора. Они даже не понимали, насколько он милосерден, позволяя им нюхать воздух, закрывать и открывать глаза, слушать доносящиеся до них звуки и ощущать кожей тепло или холод. А ведь мог бы лишить не только движения, но и всего этого богатства.

Конечно, в этом случае договор о сотрудничестве заключался бы гораздо быстрее, но Тось не торопился. Ему казалось, что так интереснее и забавнее, что ли. Наблюдать, как они потихоньку сдаются. Они, эти храбрые и непримиримые борцы с нечистью, с порождениями Темного Бога и со злом вообще. Те, кто всегда считали себя лучше него. Те, кто называли себя светлыми и добрыми. Те, кого он всю жизнь боялся и от кого убегал. Вот они, стоят теперь рядком у него в коридоре и ждут, как милости богов, когда он изволит с ними поговорить. А ведь хотели убить черного некроманта. Небось, попади он к ним в руки, колесовали-четвертовали бы медленно и с наслаждением. Добрые, чтоб их.

Ничего, пусть постоят теперь и подумают над своим поведением. Тось в меру сил злорадствовал и не стеснялся этого. А что? Имеет право, сколько он от них натерпелся. Все светлые и вечно правые, а он один не прав, потому что какому-то непонятному богу вожжа под хвост попала сбросить на него какой-то непонятный дар. Которого Тось, между прочим, не просил. Ну ничего, теперь и на его улице будет праздник.