Сначала жизнь. История некроманта

Глава 18.

«…. После того злосчастного обеда наши отношения с дочерью испортились окончательно. Вернее, их просто не стало. Я отослал ей несколько записок с просьбой о встрече, но она ответила только на одну, где сухо уведомила меня, что чрезвычайно занята работой и не имеет времени на встречи.

Прекрасно осознавая, насколько глупо с моей стороны обижаться на ребенка (у нас дети в таком возрасте ведут себя сходным образом, временами заставляя родителей и воспитателей хвататься за голову, однако их никогда не наказывают, и уж тем более не обижаются на их выходки, считая всего лишь шаловливыми ребятишками и никем более), но я вынужден признаться, что после записки Миры мое сердце переполнила жесточайшая обида, и я даже, что греха таить, почувствовал себя преданным моей дочерью.

Слишком уж явно она продемонстрировала выбор в пользу своего темного брата и слишком открыто пренебрегла мною.

Это было больно. Очень больно. И, как ни стыдно мне в этом признаться, — по-настоящему обидно.

Наверное, в силу того, что я раньше не имел близких отношений с людьми, я не знал, как реагировать на происходящее. Моя душа словно замерла в оцепенении. Я ходил, о чем-то говорил, улыбался, вел занятия, но одновременно чувствовал себя так, будто я застыл на морозе. Люди, рассказывая об эльфах, всегда упоминают, что мы, якобы, не чувствуем холода и можем спать прямо на снегу. Отчасти это правда, физического холода мы действительно практически не ощущаем. Но в тяжелые моменты жизни, когда душа переполняется болью и растерянностью перед лицом жестокого мира, мы начинаем чувствовать особый, внутренний холод. И он гораздо, гораздо страшнее, чем внешний.

Разумеется, я не смог скрыть своего состояния от своих соплеменников — моего брата и его друзей. Вероятно, боги решили меня за что-то наказать, потому что их взгляды, преисполненные искреннего недоумения, поскольку повод для подобного моего поведения был с их точки зрения слишком ничтожен, и глубочайшего презрения за мою слабость только добавляли мне болезненных ощущений. Хотя, надо признать, что госпожа Нелиринавия проявила чудеса терпимости, несколько раз попытавшись утешить и ободрить меня. Не могу сказать, что это мне как-то помогло, но я все же начал относиться к ней с гораздо большей симпатией, нежели прежде.

Прошло около двух недель, прежде чем одно событий заставило меня несколько встряхнуться и обратить внимание на происходящее вокруг меня. Третьего дня, возвращаясь из университета к себе на квартиру, я проходил мимо недорогого кафе, располагавшегося неподалеку от моего дома. Надо сказать, что обычно я не хожу этой дорогой, и в тот день зашел на эту улицу случайно, задумавшись и пропустив нужный поворот. К моему огромному удивлению я увидел за одним из столиков, кои, благодаря хорошей погоде, еще были выставлены на улице рядом с самим заведением, моего брата, беседующего со светлым двойником проклятого некроманта.

Я остановился, слишком шокированный, чтобы к ним подойти, хотя и о том, чтобы просто пройти мимо, не могло быть и речи. Они заметили меня, и по лицу своего брата я понял, что случайная встреча со мной не доставила ему удовольствия. Мне ничего не оставалось делать, кроме как подойти и поздороваться. Двойник же некроманта явно обрадовался мне, хотя и очень смутился. По лицам людей вообще несложно читать их эмоции, а на лице конкретно этого молодого человека все его переживания были словно написаны крупными буквами.

Я задал ему несколько дежурных вежливых вопросов, о здоровье, о делах, он отвечал спокойно и гладко. Затем, будто меня кто-то подтолкнул, я спросил, с какой целью он приехал в Тирту. Каюсь, я надеялся услышать, что он привез мне весточку от Миры…. Но тут произошло нечто странное. Молодой человек вдруг явно почувствовал себя неловко и бросил вопросительный взгляд на моего брата. Потом, правда, быстро взял себя в руки и что-то пробормотал насчет необходимых покупок, но я уже понял, что дело здесь нечисто.

— Зайдите ко мне перед отъездом, — сказал я ему, — я хочу кое-что передать дочери.

Хотя еще за секунду до этого ни о чем подобном не помышлял. Мирин друг рассеянно кивнул, и я почел за лучшее немедленно откланяться. Он придет ко мне, и у меня будет возможность поговорить с ним наедине, без назойливого внимания моего многомудрого брата.

И молодой человек действительно заглянул ко мне через час или около того. Правда, держался чрезвычайно замкнуто, и был молчалив, походя на рыбу. Для меня было ясно, что здесь не обошлось без наставлений моего дорогого родственника, и никакой ценной информации получить не удастся. Однако это еще больше убедило меня в том, что брат что-то затевает. Интересно, что? У меня даже прошла хандра, настолько взбудоражил меня этот вопрос. Я передал молодому человеку пакет с домашними сладостями для Миры и отпустил его восвояси….»

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

После того разговора с эльфами в Мире будто что-то сломалось. Или остановилось. Или заледенело. Мира точно не знала. Она вставала каждое утро, ходила за водой, делала обычные дела, лечила, когда к ней приходили за помощью, но какой-то частью своего существа постоянно слышала звенящую тишину, поселившуюся в ней после того неприятного дня.

Отношения с Росем тоже разладились. У Миры было ощущение, что эти отношения жили в той части, которая остановилась, и они, соответственно, остановились тоже. Рось сначала пытался их наладить, тормошил Миру, пытался с ней разговаривать, доказывал что-то, даже кричал, но она его не слышала. Не то, чтобы не слышала звуки, которые он издавал. Их она слышала отлично, он говорил очень громко, но смысл сказанного она почему-то не воспринимала.

Рось постепенно оставил попытки донести до нее свою правду и начал отдаляться, все чаще и чаще пропадая в городе. Он уходил в Тирту рано утром и возвращался поздно вечером, часто уже заполночь. Мира не знала, что он там делал, да и не желала знать. Ей становилось легче, когда он уходил. Она как будто сбрасывала какую-то тяжесть с плеч, энергично принималась за домашние дела или перебирала травы и готовила лечебные настои, чего в последнее время делать при Росе ей не хотелось. Правда все чаще даже во время этих дел, которые Мира любила и обычно делала с удовольствием, она ловила себя на том, что иногда замирает, застывает, словно погружается в тишину в поисках чего-то важного для себя. Первое время она встряхивалась, заставляла себя очнуться и вернуться к работе, но потом перестала и иногда сидела неподвижно по целому часу, молча уставившись в одну точку.

Однажды, недели через две после памятного дня общения с эльфами, в ясный осенний полдень в окно Миры постучали. Очнувшись от своей обычной в последнее время задумчивости, она открыла дверь и увидела на пороге двоих мужчин с абсолютно черной кожей. Мира даже сморгнула пару раз, прежде чем сообразила, что это всего лишь представители кочевого племени гарро, о которых ходило много легенд, но с которыми ей пока не доводилось сталкиваться.

— Госпоже доброго дня, — поздоровался с ней один из них, сопроводив пожелание низким поклоном. Говорил он с сильным акцентом, но понять его было можно.

— Пусть боги не оставят вас своей милостью, — отозвалась Мира, разглядывая гостей. Одеты они были весьма необычно — в черные плащи, из-под которых выглядывали яркие шелковые рубахи, и черные кожаные штаны. На шее и у одного, и у другого висело не менее десятка блестящих побрякушек. Впрочем, их мужественности это нисколько не умаляло, им даже шло. И бедными они не выглядели, хотя их плащи были заляпаны грязью, рукава и воротники на шелковых рубашках обтрепаны, а сами рубахи явно нуждались в стирке.

— Госпожа целительница не побрезгует оказать помощь бедным кочевникам? — на этот раз обратился второй, также сопроводив свою речь поклоном.

— Каждому, кто обратится к дочери Ани, помощь должна быть оказана, — доброжелательно улыбнувшись, Мира процитировала наставление своей богини. — Проходите, пожалуйста, — она посторонилась, пропуская мужчин внутрь. — Кто из вас болен? Или вы оба?….

Переглянувшись, гости дружно сделали шаг назад.

— Госпожа не так поняла, — снова поклонившись, сказал первый. — Помощь нужна нашей хабрат. Она заболела три дня назад, и ей становится все хуже и хуже. Она не может встать и прийти сюда. Госпоже придется пойти с нами. Мы остановились вон там, — он показал рукой по направлению к тому месту, где дорога проходила мимо реки и делала петлю, огибая деревню.

— Почему так далеко? — удивилась Мира. Она знала то место. Оно, честно говоря, было не самое приятное в округе. Камни, песок, да несколько кривых сосен. Ближе к деревне пейзажи были гораздо живописнее, да и расположиться там можно было бы с большим удобством.

— Так лучше, госпожа, поверьте, — проникновенно сказал второй, опять кланяясь.

Мира пожала плечами.

— Хорошо, как знаете. Подождите здесь, я оденусь и возьму сумку.

Она вышла из дома через несколько минут, кутаясь в теплое шерстяное пальто. Несмотря на то, что осень в этом году выдалась довольно теплой и сухой, и настоящих морозов еще не было, близость зимы уже ощущалась и в темных тяжелых тучах, медленно скользивших по небу, и в ледяном дыхании ветра.

Идти было довольно далеко, и Мира увидела стоянку гарро примерно через полчаса после того, как вышла из дома. Та выглядела как на картинке — несколько крытых повозок, поставленных в круг, в центре — костер, вокруг которого суетятся женщины, и стреноженные лошади, пасущиеся неподалеку.

— Вам туда, госпожа, — один из Мириных провожатых показал рукой на одну из повозок, стоявшую ближе всех к дороге.

— Разве вы меня не проводите? — удивилась девушка. Это как-то не вязалось с подчеркнутым почтением к ней, которое они демонстрировали раньше.

Они оба как-то странно переглянулись, а потом один сказал:

— Когда хабрат не в духе, лучше не попадаться лишний раз на глаза. Вам она ничего не сделает, госпожа, а мы можем попасть под горячую руку.

— Ну хорошо, как скажете, — Мире было странно, что взрослые мужчины настолько боятся больную женщину, но она вовремя вспомнила наставления преподавательниц о том, что негоже обсуждать чужие обычаи. Она дочь Ани, и должна всего лишь заниматься своим делом. — Я надеюсь, вы хотя бы предупредили госпожу хабрат, что к ней придет знахарка?

— Она знает, госпожа, будьте уверены! — ответили оба чуть ли не хором.

— Кстати, если вы помните, я принадлежу к другому народу и не знаю, что означает слово «хабрат». Вы ничего не хотите мне объяснить?

Ей снова дружно поклонились, как показалось Мире, не столько из вежливости, сколько чтобы спрятать глаза.

— Госпожа целительница сама все увидит!

Мире оставалось только пожать плечами со словами:

— Что ж, тогда я иду, — и отправиться к указанной повозке.

Вблизи повозки оказались не такими уж маленькими, и мысли на тему: как же люди могут жить в таких ужасных условиях, потихоньку испарялись из Мириной головы. По пути Мире встретились несколько черных ребятишек, бежавших за щенком. Девушка улыбнулась им, они, не отреагировав, промчались мимо. Миру кольнуло в сердце воспоминание о том, как в детстве они с Тосем почти также носились по улице, не замечая скучных взрослых. Какое счастливое было время.

Подойдя к нужной повозке, она взялась за край грубого просмоленного полотна, служившего дверью.

— Госпожа хабрат, можно к вам? — спросила она, отодвигая его и заглядывая внутрь. — Я знахарка, меня привели ваши люди!

В повозке что-то зашебуршало и зашевелилось, но ответа не последовало. Мира, вздохнув, поставила ногу на нижнюю ступеньку лесенки, приделанной к повозке. Поднялась и заглянула в повозку. В нос ударил запах мочи и немытого тела. Этого следовало ожидать, но все равно Мира удивилась. Вроде бы эту женщину здесь уважают, почему же за ней так плохо ухаживают?

— Госпожа хабрат, можно?….

В повозке было темно, и Мире потребовалось несколько секунд, чтобы разглядеть кучу тряпья, в которой копошилась черная фигура. Вдохнув побольше воздуха, Мира мужественно поднялась по ступенькам и шагнула в повозку.

— Явилась наконец! — с сильным акцентом проскрипела шевелящаяся фигура. — Что, эти трусы побоялись даже проводить тебя ко мне?

— Не знаю, — пожала плечами Мира, не склонная в настоящий момент обсуждать чьи-то поступки. Глаза наконец-то привыкли к полутьме, и она смогла разглядеть свою пациентку.

Это оказалась маленькая, худая, морщинистая и абсолютно черная женщина, одетая в красное платье с крупными белыми узорами, различимыми даже в темноте. На голове пациентки, прикрывая растрепанные седые волосы, красовался цветастый платок, в ушах болтались крупные серьги, а на шее висело огромное колье. Золотое, как показалось Мире. Несмотря на непривычную яркость (как говорили в Тирту — петушиность) наряда, женщина совсем не выглядела глупо или комично. Напротив, мрачно и цепко окинувшие Миру глаза пациентки заставили невольно поежиться.

— Госпожа хабрат, вы позволите вас осмотреть? — скрывая неловкость, быстро спросила Мира.

— Смотри уж, дочка Ани, — усмехнулась та, продолжая ее разглядывать. — Ты же для этого пришла! Можешь сесть туда! — она показала рукой на одну из подушек, валявшихся рядом с ее так называемой постелью.

Подавив непонятно откуда взявшуюся неприязнь к этой женщине, Мира опустилась на предложенную подушку, сняла с плеча сумку с травами, прихваченными на всякий случай, и положила рядом. Затем протянула руку к пациентке, шепча про себя диагностическое заклинание. Прикрыла глаза, рассматривая внутренним взглядом переплетение алых, зеленых и белых пятен, которые рассказывали о состоянии пациентки во много раз больше, чем могла бы поведать она сама. Так, воспаление суставов, мочевого пузыря и с почками не все ладно.

— Вы ложитесь, госпожа хабрат, — сказала Мира, не открывая глаз, — я сейчас все сделаю.

Припомнив нужные заговоры, Мира сосредоточилась, призывая силу богини. Сейчас ей было все равно, приятные или неприятные чувства вызывала у нее эта женщина. Она работала, делала то, для чего была предназначена. Сила богини с легким покалыванием проходила через тело Миры, направляясь именно в те места в теле пациентки, где была наиболее нужна, вызывая у Миры чувство легкой эйфории. Можно было пустить силу и просто так, безо всяких заклинаний, как это делают маленькие дети Ани и как это делала сама Мира в детстве, и результат был бы тот же. Но учившие Миру наставницы столько говорили о необходимости экономить силу богини, что девушка уже машинально использовала заклинания, хотя легко могла бы обойтись без них. Заклинания нужны были ее подругам со слабым даром, а никак не ей.

— Вот и все, — сказала Мира через несколько минут, открывая глаза. — Теперь вам необходимо некоторое время полежать в тепле, попить отвары. Траву я оставлю. За вами есть, кому ухаживать? Я могу помочь, если вы задержитесь здесь….

— Нет нужды, — отозвалась та, приподнимаясь. — Надо же, почти не болит. Ты хорошо поработала, дочка Ани. Мои соплеменники будут ухаживать за мной, никуда не денутся. Они просто испугались, что я умираю. Что, не веришь? — прищурилась она на недоверчивый взгляд Миры.

Та пожала плечами.

— Если они так думали, то должны были ухаживать за вами втрое больше, чем обычно. Не понимаю, как можно было оставить пожилую женщину одну в таком состоянии?

Пациентка Миры, немного покряхтев, поднялась и села на постели, опершись спиной на деревянный бок повозки.

— Тебя как зовут, дочка Ани? — небрежно поинтересовалась она.

— Мира. Мирта, — отозвалась девушка.

— Наивная, — покачала головой хабрат. Тяжелые серьги в ее ушах тихонько звякнули от этого движения. — И глупая. Таким, как я, не называют своего имени, иначе беда может быть. И когда такая, как я, умирает, лучше никому не оказываться поблизости. Странно, что ты ничего не знаешь, чему тебя только в школе учили, — она снова покачала головой. — Вот что, я не буду тебе платить. Я хочу сказать деньгами. Я расплачусь с тобой тем, что могут такие, как я. Дай мне руку!

— Зачем? — Мира невольно спрятала правую руку за спину. Ей отчего-то очень не хотелось выполнять приказ пациентки. Та уже откровенно пугала.

— Давай, говорю! — прикрикнула хабрат. — Вреда не буду делать, только расскажу!

Мира нехотя протянула руку. Старуха вцепилась в нее жесткими пальцами, как клещами, и откинула голову назад, прикрыв глаза.

— Вижу, дар у тебя великий, — пробормотала она. — Впрочем, это и так ясно. Родилась ты в деревне, на Хельфа-Заступника, далеко отсюда. Верно?

— Верно, — кивнула Мира, удивленная не столько тем, что пациентка рассказала о ней такие вещи, сколько тем, что назвала Хельфа заступником. — Откуда вы узнали?

Та, не отвечая, снова прикрыла глаза.

— Недобрая у тебя семья была, неправильная, — снова забормотала она. — Как яд в хлебе. Любили тебя, да, но…. Брат у тебя был…. Постой-ка, постой…. Ай-да брат! — вдруг хрипло расхохоталась она, трясясь всем телом. — Ай да заступник пошутил! Устроил потеху всем на прореху! Тебя-то Ани послала, чтобы лесенкой для него стала, а ты камушком обернулась, о который он споткнулся, да и не раз!… Ай да шутка! — старуха снова расхохоталась в голос, и лицо ее при этом стало таким неприятным, что Миру передернуло от внезапно охватившего омерзения.

— Хватит, довольно! — выкрикнула она, выдергивая руку из цепких старухиных пальцев.

Та перестала смеяться и, вздрогнув, уставилась на Миру темными провалами глаз.

Мира резко поднялась. Руки у нее тряслись, когда она судорожно вешала на плечо поднятую с пола сумку.

— Я все сделала, и теперь ухожу. За травой пусть придет кто-нибудь из ваших!

— Постой! — окликнула ее хабрат. — Вот тебе моя настоящая плата. Это твоя последняя осень. Зиму ты уже не увидишь. Готовься.

— Что? — Мира замерла от неожиданности.

— Зиму ты уже не увидишь, девочка, — неожиданно мягко повторила хабрат. — И это не я сделала, это судьба. Знаю, не слишком приятный подарок, но какой есть. Я бы на твоем месте поблагодарила, тебе же жизнь уже давно не в радость.

— Благодарю, — машинально сказала Мира. — То есть, как не в радость? Как вы можете такое говорить?! Я же дочь Ани!

— Правду говорю, — отрезала старуха. — Ну все, иди отсюда, дочка!

Мира повернулась и пошла к выходу, про себя пожимая плечами. Вот сумасшедшая, такое ляпнуть. Но потом неожиданно для самой себя остановилась. Обернулась.

— А… Тось когда?

— У него своя судьба, — нахмурилась старуха, — и тебе ее знать не надобно. Все, ступай! За травой потом пришлю! Иди, иди, нечего тебе здесь больше делать!

Весь оставшийся день Мира находилась в странном состоянии. Она не замирала, как раньше. Не грустила, не переживала, не плакала. Она ни минуты не думала о том, что сказала ей странная старуха. Не представляла себя мертвой. Не размышляла над тем, действительно ли ей осталось жить всего месяц с небольшим, или хабрат наврала ей с три короба, а она уши развесила.

Напротив, Мира чувствовала себя легкой, словно бабочка. Она летала и кружилась по дому, будто танцуя. Переделала кучу дел. Приготовила ужин.

Вечером к ней заглянула Ула, которая после того, как Рось освободил ее от оборотничества, не вернулась в город, а осталась в Белых Ключах. У Миры она тогда жить отказалась, объясняя это тем, что видеть лицо Рося ей по-прежнему слишком тяжело. Улу приютила одна из крестьянских семей. Сначала планировалась, что девушка задержится в деревне только до выздоровления, но потом она как-то…. прижилась. Мира знала, что к ней приезжали друзья из города, звали с собой, но Ула отказалась вернуться. Там была еще какая-то история с наследством, которое она вроде бы должна была получить, но Мира так и не узнала, удалось ли ей это сделать.

И вот сегодня Ула забежала к Мире с последними деревенскими новостями, а заодно, отчаянно смущаясь, пригласила на свадьбу, которая должна состояться через три недели. Оказывается, у нее случился бурный роман с одним из деревенских парней, и теперь она ничего так больше не хотела, как только поскорее сочетаться с ним законным браком.

Мира абсолютно искренне порадовалась за нее и пообещала быть. Разумеется, вместе с Росем, на которого приглашение тоже распространялось.

Девушки засиделись почти до ночи, пили чай, обсуждали предстоящую свадьбу, жениха, наследство, которое никак не удавалось получить, но в котором по большому счету и не было нужды, потому что жених был из зажиточной семьи и в Уле и без денег души не чаял.

Потом Ула ушла, и Мира села с шитьем ждать Рося, который давно уже должен был вернуться из Тирту, но почему-то задерживался. На сердце у Миры по-прежнему было легко и спокойно, впервые за долгие, долгие годы. И она просто наслаждалась этим состоянием, не спрашивая себя, откуда и почему оно взялось. Она не хотела знать. Не хотела и все. Ведь, как дочь Ани, она же не могла обрадоваться предстоящему окончанию жизненного пути? И жизнь ей вовсе не была в тягость!

Конечно, нет! Нет, нет и еще раз нет! К тому же, хабрат, может, и наврала. Или ошиблась. Или пошутила. Или просто сказала глупость. И то, что Мире стало легко после ее слов, так это совсем с ней не связано. Может, всего лишь поднялось настроение после прогулки. Может же у нее просто подняться настроение после прогулки?!

Когда вернулся Рось, Мира так радостно встретила его, что он от неожиданности опешил, но потом обрадовался, как ребенок. И они просидели почти до утра, обсуждая Улу, ее свадьбу, наследство и заодно вспоминая самые светлые моменты своего детства.

Тось скомкал очередное донесение из Белых Ключей и швырнул его в сторону. За мятым клочком бумаги последовали сначала глиняная кружка, рассыпавшаяся после удара о стену, затем тарелка с объедками, повторившая судьбу своей предшественницы, и завершила живописную картину разлетевшаяся на мелкие осколки чернильница, украсившая стену некрасивым фиолетовым пятном.

За дверью послышались шаги, сначала они приблизились, потом замерли, по всей видимости, подошедший прислушался к тому, что творилось в комнате, а затем начали быстро-быстро удаляться.

— Трусливые шавки! — Тось швырнул в дверь подвернувшимся под руку массивным фолиантом и нервно заходил по комнате.

После того, как он начал получать донесения из Тирту от согласного на все после первого же перекидывания Ванасия и из Белых Ключей от действительно профессионально собирающего информацию Силандия, перед ним начала вырисовываться странная и немного безумная картина. С дрожью в руках разворачивая очередное послание, Тось уже мог примерно предсказать, что в нем будет. Как у него получалось это узнать? Очень просто — всего лишь провести параллели между событиями собственной жизни и событиями из жизни беглого Отражения. Каким-то непонятным образом они оказывались связанными так, будто невидимый кукловод синхронно дергал обоих за невидимые ниточки.

Сначала все казалось случайностью и совпадением. Подумаешь, Тось получил с помощью Ванасия несколько книг из университетской библиотеки, а его Отражение тоже отиралось там примерно в это же время и тоже обзавелось таким же количеством библиотечных фолиантов.

Или вот еще — Тось несколько дней подряд активно общался с эльфом, одной из неожиданно пошедших на контакт «статуй», этот эльф, кстати, поделился с ним парой очень интересных заклинаний, но это не важно…. А важно то, что Отражение, как сообщил в своем донесении Ванасий, примерно в это же время тоже крутился рядом с одним из нежданно-негаданно посетивших Тирту представителей эльфийского племени. Только живым, разумеется. И совершенно неважно, о чем они там трепались, хотя Ванасий и сильно беспокоился, что не удалось это выяснить. Для Тося был важен сам факт общения.

А дальше — больше.

Тось выехал в соседнюю деревню по просьбе жителей — проверить, кто на кладбище озорует. И Отражение в тот же день отправилось в соседнюю с Белыми Ключами деревню, чтобы утихомирить (по просьбе жителей!) стихийно восставшего упыря. Даже не упыря, а так, упыришку, но тем не менее….

Через день Тось поднял пару убитых мужиками воришек, решивших поживиться крестьянским добром на хуторе под названием Отрожки (молодые, ушлые, пусть пользу приносят, нечего в земле валяться), а Отражение тут же своим перевернутым даром лишило его двоих зомби, отправленных в Проталинку за данью.

И так весь месяц.

Насколько Тось был бесчувственный, но и у него начали сдавать нервы.

Позавчера его пригласили на свадьбу в Черные Пруды, ту самую деревню, которая притулилась рядом с его поместьем, и которой он вроде как покровительствовал. Из поместья пошла с ним на свадьбу только Цинька, как единственная живая. Не поднятых же, право слово, с собой тащить за компанию. Ладно бы на похороны, но на свадьбу!…. Составить Тосю компанию могли бы, конечно, литераторы, но, как назло, позавчера было полнолуние, и они вместе с приехавшим из города Ванасием, исчезли куда-то на целые сутки.

Свадьба удалась на славу, Тось вернулся сильно навеселе, расслабленный и пребывающий в редком для него не слишком злобном, можно даже сказать, благодушном настроении. К себе идти не захотел, а уселся на крыльце дома, чтобы полюбоваться полной луной. Цинька, наевшаяся до отвала и натанцевавшаяся до гудения в ногах, присела рядом с ним, болтая какую-то чушь. Ее круглое лицо светилось от удовольствия, соперничая с ночным светилом. И то ли свадебная атмосфера так подействовала на Тося, то ли полная луна, но он вдруг неожиданно для самого себя наклонился к Циньке и поцеловал в прямо в смеющиеся губы. Девчонка сначала опешила, а потом вскочила и убежала.

Вроде бы мелочь, но сегодня Тось получил очередное донесение, где с точностью до мелочей было описано, как Отражение отправилось вчера с Мирой на свадьбу, как оно там веселилось, как, вернувшись домой, сидело на крылечке…. И как попыталось поцеловать Миру. А так же, как Мира после этого вскочила и убежала.

Тось рванул ворот рубашки. Ему казалось, что он задыхается. Как же он устал от всего этого.

Как тогда этот сказал? Что тебе, то и мне? Или Тось сам это сказал? Он уже не помнил.

А, что мне, то и тебе.

Тось подошел к дверям, распахнул ее ударом ноги и крикнул в пустоту:

— Циньку ко мне! Немедленно!

Ни на миг не усомнившись в том, что его приказ будет услышан и выполнен.

И действительно, не более, чем через минуту, по полу коридора застучали босые пятки бегущей со всех ног Циньки.

Она влетела в кабинет, раскрасневшаяся, с растрепанной косой, как будто за ней демоны гнались. Подол юбки подвернут, видно стирала и не успела опустить. На круглом лице написано истовое желание услужить. Она никогда не была красавицей, эта Цинька. И умной не была. Обычная глупая и простая, как пятак, деревенская девка.

— Хозяин! Звали?!

— Звал.

Тось крупными шагами подошел к ней, грубо схватил и впился в губы поцелуем.

Что тебе, то и мне, да?

Его руки мяли и сдавливали девичье тело, жесткий поцелуй причинял боль не только Циньке, но и самому Тосю, но он этого почти не замечал, охваченный не столько вожделением, сколько гневом, от которого кровь все сильнее и сильнее стучала в висках.

Вдруг Цинька, словно опомнившись, непонятно как вывернулась из его рук и с совершенно безумным лицом отвесила хозяину такую оплеуху, что Тось от неожиданности пошатнулся.

— Совсем сдурела? — зло спросил он, сплевывая кровь из разбитой губы.

А девчонка вдруг заревела в голос и бросилась вон из комнаты.

Из Тося будто разом выпустили воздух.

Он без сил опустился на первый попавшийся стул, чувствуя себя окончательным, злобным и подлым ничтожеством.

Ну и какого демона он хотел этим добиться? Чтобы Мира прогнала это проклятое Отражение? Ага, так она это и сделала. Они же, типа, светлые оба, друг другу под стать. Это он черный, как сажа.

Боги, ну за что ему все это?

Тось поднял лицо к потолку и закричал. Просто, без слов, как животное, которому причиняют невыносимую боль.

За что???

Что он такого сделал, что на него все это повесили и сказали: тащи!

Почему он?

В чем провинился перед богами, перед жизнью, перед людьми?

Какого … им от него нужно???

Тось кричал, потом выл, потом хрипел, пока окончательно не потерял голос. Все это время к нему никто не подходил. Когда замолчал, в дверь осторожно заглянул прозаик, принес кружку воды, заставил выпить. А потом они вдвоем с поэтом отвели совершенно обессиленного хозяина в спальню и уложили в кровать. Тось тут же забылся тяжелым, как камень, сном.