Сначала жизнь. История некроманта

Глава 6.

«…. Все же странные создания, эти люди. Со времени моей последней записи прошло несколько месяцев, а я еще ни шага не продвинулся в понимании этих существ. То, что они смертны, и что жизнь их — юдоль страданий, мне было известно и ранее, но что находится у них в голове и на сердце, какими соображениями они руководствуются, когда делают то-то или то-то, по-прежнему остается загадкой. Возможно, чтобы добиться намеченной цели, мне следовало держаться подальше от лечебницы для больных душою, ибо ее пациенты ни в коей мере не являются объектами для моих изысканий и только запутывают меня еще больше. Но в этом вопросе у меня, к сожалению, не было выбора. Миру, мою неожиданную пациентку, очень долго не хотели выпускать из этого страшного заведения. Мотивы целительниц, занимавшихся ее недугом, мне понятны — нет никакой необходимости подвергать сей чудесный цветок опасностям большого мира за стенами лечебницы, когда есть возможность дать девочке окрепнуть в безопасном месте, где она окружена всеобщей заботой и вниманием. Ибо такой талант рождается раз в столетие, и будет настоящим преступлением потерять его по глупости или нерадению.

Но иногда я спрашиваю себя, а не более ли опасно для нее находиться в стенах лечебницы, где даже воздух напоен криками безумцев, а стены пропитаны их бесконечными страданиями?

Но, в то же время, я не берусь с уверенностью утверждать, что девочке здесь плохо, — все испытания, выпавшие на ее долю, она переносит с удивительным смирением, необычным для ее юных лет. Персонал лечебницы относится к ней очень хорошо, ни разу я не видел, чтобы кто-нибудь бросил ей резкое слово или отказался ответить на вопрос, когда ей достает решимости его задать (к сожалению, такое случается нечасто). Даже больные, не из буйного отделения, а более спокойные, с которыми можно общаться, не рискуя быть загрызенным насмерть, обходятся с ней доброжелательно и оказывают знаки внимания. Здесь следует упомянуть, что одного из них ей даже удалось вылечить, хотя никто не понял, как она смогла это сделать. Просто больной, поступивший в лечебницу в состоянии неконтролируемого ужаса, спустя час после общения с Мирой вдруг превратился в совершенно здорового и адекватного человека. Он улыбался, отвечал на вопросы и покинул лечебницу в тот же день.

Никто не знал, как к этому отнестись, поэтому все сделали вид, что ничего не произошло, хотя я уверен, что доклад о происшествии сразу был отправлен в отдел расследований Барнского представительства. Однако я уверен, что мы стали свидетелями чуда, которое Милосердная Анивиэль явила детям своим, дабы укрепить их в выбранном пути. В таком случае, Мира — проводник ее божественной воли, и становится для нас еще более ценной, нежели была раньше. Я излагаю мысли весьма сумбурно, но, признаюсь честно, я еще не знаю, что мне думать обо всем этом. Единственное, что я знаю точно, это то, что Мире становится лучше.

Скажу без ложной скромности — по-моему, мне удалось завоевать ее привязанность. Во всяком случае, она, несомненно, выделяет меня из толпы носящихся с ней, как наседки, врачевательниц. Я не думаю, что это только потому, что я эльф и я мужчина. Невероятно, чтобы в столь юном возрасте девочку интересовали представители противоположного пола, и еще более невероятно в силу того же возраста, что она успела ознакомиться хотя бы с одним глупым дамским романом, где эльфы предстают прекрасными романтическими героями, чтобы отдавать мне предпочтение по причине моей расы.

Мне кажется, что ее привлекает наше общение, а точнее взятый мной с самых первых дней искренний и простой тон, который помогает Мире раскрыться и почувствовать себя более спокойной и уверенной в себе. Под предлогом, что мне интересно, как живут люди в деревне, я расспрашиваю ее о доме, о родителях, о том месте, как она жила раньше. Я уже многое знаю о ней, но многое она скрывает или недоговаривает. Мне очевидно, что девочка испытывает совершенно нерациональное чувство вины из-за смерти матери, а также из-за того, что произошло впоследствии с телом покойницы. Хотя каким образом девочка может быть к этому причастна, я не понимаю. Еще она несколько раз вскользь упоминала о своем молочном братце, он несколько раз навещал ее в снах, после которых Мира долго не могла прийти в себя. Но она расплакалась и убежала, когда я попытался расспросить о нем. Я так и не понял, любила она его или нет. Я не понимаю ни ее мыслей, ни ее чувств. Иногда у меня просто опускаются руки. Но у меня все же есть надежда во всем разобраться. Сестра ее отца, безмерно благодарная мне за то, что я вывел ее племянницу из того страшного состояния, в котором она пребывала, сказала, что она согласна уехать вслед за мной в Тирту и увезти туда Миру. Я не смел и мечтать о таком. Действительно, может быть там, где не справились ни Барнские врачевательницы, ни я, смогут помочь высокообразованные университетские профессора? Я молю Анивиэль об этом….»

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

Окончательно Тось поправился, когда весна уже начала потихоньку раскрашивать землю в зеленый цвет. Вскоре после выздоровления Милка сделала ему подарок — хорошую крепкую телочку, которую он назвал Ночкой за соответствующий окрас. Она была такая славная, что Тось в первый раз в жизни привязался к скотине. Гладя ее широкий черный лоб и мягкие уши, он пообещал ей, что никогда не продаст и уж тем более не зарежет.

После болезни у Тося изменилось отношение к смерти. Он уже не мог с такой легкостью обрывать жизнь своей скотине. Вернее, мог, но не хотел. Жизнь — это дар, смерть — тоже дар, но ни тот, ни другой не игрушка. Надо думать, кому и когда дарить. Выбирая, какую из пестрых куриц отправить в суп, Тось теперь долго присматривался к птице, пытаясь определить, какая из всех… ну, меньше остальных хочет жить, что ли. Медленнее клюет зерно, не слишком радуется солнышку и все такое. А убивая, теперь не торопился и внимательно наблюдал за тем, как отрывается душа от тела, и что потом происходит с самим телом. Понемногу приходило новое понимание смерти, как естественного и по-своему нужного процесса. Хотя в чем заключалась эта нужность, Тось еще не понимал.

Со временем он привел свое хозяйство в порядок, все вычистил, вывез навоз. С тоской посмотрел на сиротливо чернеющее поле, которому в этом году не суждено быть вспаханным и засеянным. Пообещал самому себе, что на следующий год вспашет обязательно. Тось пока не знал, как он это сделает, но точно знал, что должен. Иначе нельзя, зарастет сорняком так, что потом никаким плугом не провернешь.

Зато во дворе вскопал весь огород и сделал грядки. Может, и не так аккуратно, как делала мать, но все равно. Главное ведь рассаду посадить, так?

Первым человеком, с которым Тось пообщался после зимы, был деревенский пастух. Перед тем, как выгонять скотину, тот обходил все дворы, зашел и к нему. Они обговорили количество скота и плату, после чего Тось выложил на стол три круглые серебряные монеты. Хотя жаба душила с ними расставаться, но это была необходимая трата, и он смирился. Кроме того, пастух сделал неожиданное предложение насчет земли. Оказывается, среди деревенских были желающие взять ее в аренду за часть урожая. Тося это предложение удивило, он задумался, но через некоторое время отказался. После того, как деревенские вольно обошлись с его скотиной, ему было попросту страшно. Вот сейчас возьмут его поле, засеют, а потом скажут: это наша земля. Доказывай потом. И хотя, само по себе предложение было заманчивым, Тось решил сначала оглядеться, посмотреть, как с ним будут общаться, а потом уже принимать решение. В конце концов, в этом году еще и озимые можно посеять.

Потихоньку теплело, весна сменилась летом, в лугах поднялась трава. Народ стал собираться на покос. Тось тоже начал собираться. Само собой, это дело было слишком важным, чтобы он мог позволить себе обижаться дальше. Без сена ему никак.

Зажав гордость в кулак, он вышел ранним утром со двора и пошел вместе со всеми на луга. Коса приятно оттягивала плечо, а вокруг вроде бы никто не удивился его присутствию, и это было хорошо. Тось еще раз порадовался про себя, что не побежал жаловаться и просить помощи, а повел себя как настоящий мужик. Пусть все видят, что он справился и выжил несмотря ни на что.

Правда, из-за возраста его в первый день поставили рядом с бабами и подростками, но на это Тось решил не обращать внимания. Так всегда делалось, да и за мужиками ему все равно не угнаться, так чего позориться.

В полдень малышня начала таскать холодный квас, к Тосю тоже подошла девчонка лет семи и протянула запотевшую кружку. Он кивнул, принимая. Пока он пил, она стояла рядом и смотрела на него, склонив голову.

— А правда, что ты лентяй? — вдруг спросила она.

— Чего? — от неожиданности Тось поперхнулся квасом.

— Ну, говорят, ты такой ленивый, что не хотел зимой ездить за дровами и сломал забор.

Тось застонал про себя. Ну, сволочи!

— Пошла отсюда! — Тось сунул девчонке недопитую кружку. Не хватало еще оправдываться перед этой соплей.

Она взяла кружку, но уходить не торопилась.

— А правда, что ты скотину не любишь и никогда не убираешь?

— Пошла отсюда, я сказал!

— А правда, что тебя мамка от проезжего колдуна нагуляла? А правда, что ты ее за это сжег?

На скулах Тося заходили желваки, а на кулаках побелели костяшки.

— Я кому сказал, пошла вон, паразитка мелкая! — зашипел он, замахиваясь.

Нет, бить он ее не хотел, только напугать, чтобы убралась. Но девчонка решила иначе и с ревом понеслась к матери.

— Ма-ама-а! Он меня хотел стукнуть!

Мамаша подхватила ревущее белугой чадо.

— Ах ты, изверг! Дитя же малое, несмышленое! Люди, да что ж такое делается-то, а?!

К Тосю с разных концов поля побежали люди. Он растерялся, не зная, что делать. Неожиданно сзади кто-то ударил по голове, несильно, скорее обидно. Тось обернулся и залепил напавшему подростку, который был чуть младше его самого, звонкую плюху. Тот хотел ответить, но вокруг Тося уже собралось слишком много желающих пустить кровь, чтобы ему это позволили.

Тося били человек пятнадцать, наверное. Парни, женщины, подростки. Он сначала пытался отбиться, но где там. Его снова ударили по голове, а когда упал, продолжили молотить ногами. Хорошо еще, что было лето, и все ходили босиком, иначе пришлось бы совсем худо. Отмутузив, бросили на самом солнцепеке. Умирать, наверное.

Но Тось не умер. Повалявшись какое-то время, пришел в себя, поднялся, взял косу и пошел домой. Отношения с деревней, еще толком не родившись, приказали долго жить.

А вопрос, где брать сено, так и остался открытым.

Это лето запомнилось Тосю бесконечной усталостью. Он работал, как проклятый. Полол и поливал свой немаленький огород, а как только выдавалась свободная минута, брал Орлика и отправлялся косить. Косил он везде, где только можно. В лесу, по обочинам дороги, обкашивал поля, но ни разу не зашел на те луга, где косила вся деревня. Все они для него умерли окончательно и бесповоротно.

Накосив какое-то количество травы, Тось не оставлял ее сушиться, а вез домой и раскладывал на просушку во дворе. А то сопрут еще. Деревенским он теперь не верил ни на грош.

Так, в трудах, прошло лето и почти вся осень. Наученный горьким опытом Тось теперь старался сделать как можно больше запасов, отказываясь полагаться на авось. Он даже несколько раз ездил в Кобылий Яр, чтобы прикупить зерна для птицы и овса для Орлика. Мука у него еще оставалась, прочие крупы тоже, и урожай овощей он собрал неплохой. В общем, следующая зима прошла даже легче, чем предыдущая.

Лето снова принесло труды, а осень — плоды.

Еще одну зиму Тось почти не заметил, а потом….

Потом у него кончились деньги.

Вернее, не совсем кончились, но…. В один прекрасный день Тось пересчитал отцовское наследство и понял, что тратить на всякую ерунду больше нельзя. Зарабатывать пока толком не получалось — скотина в Кобыльем Яре стоила гроши, а везти ее на ярмарку в Габицу или какой другой город Тось не решался. Там людей с даром пруд пруди, вдруг разглядят то, что он от всех прячет — беды не оберешься. Подати же в Асунском тарнстве еще никто не отменял, и Тосю приходилось каждую осень заметно опустошать отцовский горшок. Парень подозревал, что по справедливости староста мог бы замолвить за него словечко перед сборщиками, он же несовершеннолетний, но где она, та справедливость?

Тосю шел шестнадцатый год, когда он решил попытаться вспахать свое поле.

Стояла ранняя весна, вовсю пели птицы, а Тось, обливаясь потом, шел за Орликом, из последних сил удерживая выворачивающийся из рук плуг. Как и следовало ожидать, земля заросла так, что любому, даже взрослому мужику, пришлось бы сильно постараться, чтобы ее вспахать, Тось же был всего лишь подростком. Конечно, он вырос и окреп за последние три года, но все равно оставался длинным и тощим, как жердь. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что с той скоростью, которую он способен выдать, он будет пахать ровно до морковкина заговенья. Нет, если бы у него оставалось зерно, можно было бы терзать землю хоть все лето, а потом попробовать посадить озимые. Но, к сожалению, озимых на семена у него не было, так что, кричи, надо было сажать яровые, и именно сейчас.

К вечеру Тось вымотался, рубашка промокла от пота, хоть выжимай, а результат всех стараний был более чем скромный. С трудом распрямив спину, парень тоскливо оглядывал вспаханный за день участок. Нет, это безнадежно. Надо было раньше думать.

Возвращаясь домой, Тось с удивлением наткнулся на длинную процессию. Надо же, похороны. Кто-то умер. Он остановился, проводил глазами. Ого, похоже, вся деревня здесь. Тось увидел даже важно шествующего чуть ли не во главе процессии старосту, что означало, что при жизни покойник был не последним человеком в деревне. Кто же, интересно?

Тось вытянул шею. По обычаю, покойник был завернут в саван, но судя по тому, что следом за подводой, на которой его везли, шла плачущая тетка Натия, жена писаря дядьки Хродия, и его зареванные ребятишки, то…. Демоны, неужто дядька Хродий?

Тось посмотрел еще немного, чтобы окончательно убедиться, и повернул Орлика к дому. Ну вот, теперь старосте придется искать себе нового прихвостня. То есть, писаря.

Какая-то тревожащая мысль мелькнула и пропала.

Приехав домой, Тось распряг Орлика, но телегу с плугом далеко убирать не стал. И не то, чтобы он переживал из-за смерти дядьки Хродия, еще чего, но почему-то все время думал о нем. Даже после ужина, усевшись по обыкновению на материнскую кровать, Тось жевал морковку и вспоминал, каким был покойник, его манеру ходить, разговаривать, размахивать руками, вскидывать голову и оглядываться.

— Даже не думай!

От неожиданности Тось вздрогнул, а потом поднял на зеркало недовольный взгляд. Отражение было там, как впрочем, и всегда. Не то, чтобы Тось был сильно недоволен его присутствием, все-таки какой-никакой собеседник, но иногда оно бывало таким занудным, что хоть караул кричи.

— Чего не думать?

— Того, о чем думаешь!

— Да пошел ты! — разозлился Тось. У отражения была мерзкая привычка говорить загадками. — Я и сам не знаю, о чем я думаю!…

И вдруг замер, сообразив, в чем дело. Да ведь смерть дядьки Хродия — это подарок небес! Тось лихорадочно соскочил с кровати и заметался по комнате. Это же его шанс! Дядька Хродий был, конечно, писарем, но силушкой его боги не обделили, и пахать он умел не хуже многих. И он же еще…. Его только сегодня похоронили.

— Эх, жаль, раньше не знал! — с сожалением выдохнул Тось.

— А если б знал, то что? — поинтересовалось отражение.

— Надо было сегодня ночью к ним заглянуть.

— Ага, и получилось бы как с теткой Фелисией! — напомнило отражение.

Тось поежился, вспомнив пережитый ужас.

— Не каркай! Ладно, ты прав, на кладбище лучше. Они его отнесли, и теперь он больше никому не нужен.

— Откапывать будешь? — ехидно поинтересовалось отражение.

— Тебе какое дело? — огрызнулся Тось.

Признаться, перспектива откапывать покойника его и самого не радовала, но тут уж никуда не денешься. Придется. Тось начал быстро собираться, потом посмотрел в окно, сел на кровать и задумался. Да, то, что он задумал, конечно, хорошо. Но опасно. А вдруг кто-нибудь увидит? Он снова вскочил, взъерошил волосы, забегал по комнате, представляя, что с ним сделают, если застукают за этим делом. Но и отказываться от затеи тоже нельзя, иначе он просто сдохнет с голоду. Это же шанс. Надо просто провернуть все ночью, когда темно. Вряд ли кто из деревенских будет после полуночи работать в поле или попрется гулять по кладбищу. Обычно в это время все дрыхнут, как сурки.

Тось снова улегся на кровать, пытаясь унять дрожь нетерпения. Обдумывая последствия, он не отдавал себе отчет о том, насколько ему хочется поднять дядьку Хродия. Не затем, чтобы вспахал поле, а просто поднять.

— Не делай этого! — опять подало голос отражение.

— Отстань!

— Ничего хорошего из этого не выйдет!

— Это еще почему? — заинтересовался Тось. — Боишься, что поймают?

— Боюсь, — согласилось отражение. — А ты нет?

— Я больше боюсь умереть с голода, — отмахнулся Тось. — Боюсь, что поле не вспашу.

— А не боишься, что земля после не будет родить? — поинтересовалось неугомонное отражение.

— Это еще с какой стати?

— А с такой! Ты же знаешь, от тебя скотина шарахается после того, как ты кого-нибудь поднимешь.

— Ну и что? Трава-то вроде не шарахается!

— Откуда ты знаешь? Она же ни ходить, ни говорить не умеет.

— Глупости! — отрезал Тось. — Все, заткнись, ты мне надоел!

Отражение обиженно отвернулось.

— Не больше, чем ты мне! Вечно наделаешь ерунды, а потом расхлебываешь!

— Я? Когда это я делал ерунду?

— А кто к людям не пошел, когда я советовал? Сейчас бы не пришлось покойников поднимать!

— Ха, щас! Я к ним летом пошел, и они меня отлупили!

— И правильно сделали! Говорю же тебе, надо было зимой идти, когда болел, тогда бы тебя пожалели и приняли, как родного.

— Вот еще, на жалость я не давил! Мне и так хорошо, без них.

— Ага, только приходится все время прятаться и покойников поднимать!

— Все, отвали! — разозлился Тось. — Это мое дело, хочу — прячусь, хочу — поднимаю. Не лезь!

— В том-то и дело, что хочешь поднимать…. — обиженно пробурчало отражение, но Тось его уже не слушал.

Он выскочил из комнаты, на ходу набрасывая на себя старую отцовскую куртку. Пожалуй, надо сходить на кладбище, пока совсем не стемнело, глянуть там, где могилка, и все такое.

Второй раз Тось пришел на кладбище уже за полночь. Сначала, правда, прошелся по деревне, чтобы убедиться, что нигде не горит ни одного огонька. А то вдруг окажется, что какой-нибудь балбес страдает бессонницей, сидит у окошка и пялится в темноту. К счастью, ничего подобного не обнаружилось. Деревня была погружена во мрак и окружена плотным коконом тишины. Даже собаки не брехали. Тось почти со спокойной душой подошел к заветной могилке и вонзил принесенную с собой лопату во влажную рыхлую землю.

Копать пришлось неожиданно долго и трудно. Вернее, неудобно. Когда немного углубился, понадобилось выбрасывать землю далеко за края, чтобы не осыпалась. Короче, это вам не огород вскопать. Где-то на середине Тось утомился и вылез из полураскопанной могилы. Затея уже не казалась ему такой замечательной. Это что, теперь ему каждую ночь здесь вкалывать, что ли? Тогда овчинка явно не стоит выделки. Пахать в поле, пожалуй, будет проще, да и безопаснее.

Он уселся на край, разглядывая черноту внизу. Сомнения в правильности принятого решения одолевали все сильнее. Чтобы вспахать поле, понадобится несколько дней, вернее, ночей, и каждую вести такие раскопки? Нет уж. А что, если попробовать по-другому?

Тось пристальнее вгляделся в черноту могилы. Ведь дядька Хродий здесь, внизу. И кто сказал, что его нужно обязательно держать за руку, чтобы поднять? Сосредоточившись, Тось метнул в темноту готовый уже образ деревенского писаря, который собирал весь вечер. На какое-то время замер, ожидая результата. Ничего не было. Вокруг стояла мертвая тишина, только ветер шумел в кронах деревьев.

— Эй, ну где ты там? — не выдержав, прошептал Тось в могилу.

Никакого ответа.

Тось подождал еще пару минут, поднялся и разочарованно взялся за лопату. Надо закапывать, раз не сработало. Чего тут еще высиживать?

Он успел сбросить всего несколько комьев земли, как вдруг из могилы послышался шорох и наметилось в темноте некое шевеление. Тось замер, насторожившись.

— Хозяин, подожди! — раздался оттуда далекий приглушенный голос. — Я сейчас.

Тось бросил лопату и снова уселся на край могилы, жадно вглядываясь в темноту.

— Я здесь! — опять раздался голос дядьки Хродия, теперь уже вполне узнаваемый.

В лицо Тосю вдруг полетели комья земли, он отшатнулся и чуть не свалился вниз. Быстро перебрался подальше и стал наблюдать за выкапыванием поднятого покойника. Тот выкапывался очень энергично — земля так и летела в разные стороны.

— Привет, дядька Хродий, — сказал Тось, когда плешивая голова писаря появилась над могилой. — Как поживаешь?…. — после невольно вырвавшихся слов Тось подавился нервным смешком. Нашел, что спросить.

— Вашими молитвами, — невозмутимо отозвался дядька Хродий, ловко выбираясь из могилы.

Что-то Тось не припоминал, чтобы писарь при жизни был таким резвым. При свете луны, которого было ровно столько, чтобы различить силуэт, покойник выглядел вполне обычно. По крайней мере, не хуже, чем при жизни. Разве что одет был в драный белый саван, грязной тряпкой свисающий с плеч, но это мелочи. И пахло от него тоже не слишком противно, сыростью и землей, но так несло бы от любого, кто провалялся несколько часов в сырой яме.

— Чего прикажете, хозяин?

А вот этот вопрос Тосю понравился. Признаться, он слегка опасался, что не справится с поднятым, то есть, не сможет заставить делать то, что надо, как ту же тетку Фелисию, к примеру. А тут прямо все на блюдечке, золото, а не покойник.

— Пахать умеешь? — на всякий случай уточнил Тось.

— Умею, — удивленно отозвался тот. — А, ну да, вам же помощь нужна, — как будто что-то сообразив, медленно проговорил дядька Хродий. — Господин Снасий запретили ж вам помогать, пока к нему с повинной не придете….

— Чего? — в свою очередь удивился Тось.

— А разве вы не знали? Он всю деревню настроил против вас, сказал, пусть пацан помучается, авось гордыньку-то подрастеряет.

— Вон оно как! А что он еще говорил? — обманчиво спокойным тоном

поинтересовался Тось.

Злость уже булькала в нем, как кипяток в чайнике. Ну староста, ну скотина!

— А еще он говорил, что вы весь пошли в своего беспутного папашу, и что чем вам сейчас хуже, тем мы все спокойнее потом будем жить.

— Вот сволочь! — от души выдохнул Тось. — Да я же в первую зиму чуть не умер! Он меня чуть не угробил из-за своего спокойствия!

— Да, — равнодушно отозвался дядька Хродий, — мы все тогда думали, что вам конец.

— А летом, когда меня избили, это что, тоже нарочно подстроили?

— Да нет, не нарочно. Просто перед покосом господин Снасий всех предупредили, чтоб не спускали вам, в случае чего.

— А вы и рады стараться, — Тось покачал головой с искренним отвращением. — Да будьте вы все неладны!

Дядька Хродий вроде бы вздрогнул, по крайней мере, Тосю так показалось.

— На вашем месте, хозяин, я бы не стал такие слова говорить.

— На моем месте ты уже никогда не будешь, — бросил начинающий некромант, вставая. — Все, пошли работать!

Тось привел его на свое поле, рядом с которым загодя спрятал Орлика. Коню сначала не понравилось, что за плугом будет идти не совсем живой человек, и, когда дядька Хродий взялся за ручки, он испуганно зафыркал, затанцевал и запрядал ушами. Тосю, надеявшемуся отоспаться, пришлось выбираться из телеги, брать коня под уздцы и водить его следом за собой. Только таким способом Орлик соглашался работать.

Странно, но силенок после поднятия у дядьки Хродия явно прибавилось. По крайней мере, он налегал на плуг так усердно, что к рассвету они одолели почти половину поля. Когда небо на востоке начало светлеть, Тось решил, что пора закругляться. Спрятав плуг в кустах (он решил, что придет сюда днем и сделает вид, что работает, чтобы не вызывать подозрений), Тось запряг Орлика в телегу и обратился к бывшему писарю.

— Ну че, дядь Хродий, до завтра? Обратно сам дорогу найдешь или проводить?

— Найду, хозяин, — кисло отозвался тот. — Закопаюсь, все чин чином, только это…. Мне бы кровушки!…

При слове «кровушки» он вздохнул и причмокнул. Тось от удивления чуть не свалился с телеги.

— Какой тебе кровушки? — холодея от страха, спросил он.

— Конечно, хорошо бы человечьей, — мечтательно отозвался тот. — Хорошо бы!… Но можно и скотинку какую-нибудь. Кролика, курочку, если не жалко. Вы не подумайте, хозяин, я ж не только о себе пекусь. Мне без кровушки никак нельзя, я же гнить начну.

— А…. откуда знаешь?

Дядька Хродий грустно пожал плечами.

— Знаю.

— Ну ладно, подожди немного, принесу курицу. Тебе живую или как?

— Лучше тепленькую, — оживился тот. — Чтоб трепыхалась!

Тось с отвращением увидел, как он облизывается. Да, не этого он ожидал, когда поднимал. Хотя…. А чего еще можно было ожидать?

— Ладно, сейчас принесу.

Дядька Хродий оказался вполне приличным покойником. Тихим, работящим и послушным. За несколько дней они с Тосем привели в порядок поле — вспахали, пробороновали, засеяли. Потом Тось на некоторое время забыл про своего подопечного, забот весной хватало, и вспомнил только тогда, когда дядька Врасий начал вопить на всю деревню, что у него пропала свинья. Воровство в Краишевке, если и случалось, то очень редко, и потому событие было из ряда вон выходящим. Заподозрив неладное, Тось пошел ночью на кладбище и обнаружил дядьку Хродия сидящим на могиле и обгладывающим последнюю косточку несчастной хрюшки.

— Ты что ж это делаешь, паразит? — напустился Тось на своего поднятого. — Обоих нас под черноборцев подвести хочешь?

Тот смущенно улыбнулся, и Тось при свете полной луны впервые заметил, как выросли у дядьки Хродия зубы. Белые, длинные и острые — такими только народ пугать.

— Голодный был, хозяин, — попытался оправдаться покойник. — Лежу себе да лежу, скучно, кровушки охота, сил нет. А вы все не идете и не идете….

Он жалобно всхлипнул и вытер нос рукой. Тось только сейчас разглядел у него на руках когти. Немаленькие, с палец, наверное.

— А что это у тебя, дядька Хродий, — пытаясь скрыть страх, спросил он.

— Что? — переспросил тот. Проследил за его взглядом. — А, это! Когти, хозяин. Отросли недавно. Я сначала тоже испугался, но сейчас даже рад. Выкапываться удобнее, да и мясцо раздирать опять же…. Не серчай, хозяин, я не со зла. Но…. может, у тебя еще какая работенка есть?

Тось вздохнул. Вот влип так влип. Нет, упокоить его не проблема, это можно сделать в любое время. Только жалко же. Где он еще такого возьмет?

— Ладно, найдется тебе работенка. Но ты тоже не дури, чужую скотину не трогай. Я тебе лучше свою буду носить.

На том и порешили. За следующие два месяца Тось перевел почти половину кур, а дядька Хродий переделал для него огромное количество работы. Обиходил огород, построил новый сарай и накосил столько сена, сколько у Тося не было никогда. Правда, скотина пугалась этой травы, но он успокаивал себя тем, что дело, наверное, в запахе. Ничего, до зимы выветрится, и все будет в порядке.

Лето перевалило за середину, когда всей деревне стало ясно, что происходит что-то не то. Несмотря на молитвы Добычу-Добродателю, хорошую погоду и нужное количество дождей, урожай ожидался намного ниже среднего. И все из-за черной гнильцы, поразившей поля и огороды старосты и всех остальных краишевцев. Кроме, пожалуй, Тосевых. У того гнильцы не было, но все равно росло все из рук вон плохо. Потихоньку по деревне поползи слухи, один другого страшнее.

Староста, желая избежать беспорядков, поехал в Габицу, в храм Добыча, и там ему открытым текстом сказали, что у них в деревне кто-то озорует. Как водится, пообещали прислать помощь, но, как на грех, все черноборцы на данный момент оказались заняты, и старосте пришлось уехать несолоно хлебавши.

Вернувшись в Краишевку, он собрал мужиков на сход, чтобы обсудить положение, в котором они оказались. Положение было незавидным. И не только потому, что урожай этого года уже не спасти — это еще не самое страшное, это можно пережить. Хуже то, что по их деревне бродит какой-то неизвестный пакостник, сознательно вредящий посевам. Причем это намного хуже, потому что тогда нет никакой надежды не только на урожай будущего года, но и на урожай следующего, и следующего, и так до бесконечности, пока вредитель не будет пойман и обезврежен. На сходе мужики один за другим припоминали истории, когда из-за какого-нибудь наделенного Хельфовым даром придурка, вовремя не обнаруженного знахарками и не отправленного на учебу в специальную школу, вымирали целые деревни. Черноборцы, конечно, обладали особыми знаниями, как ловить таких уродов, но ясновидящими они не были, и поиски могли затянуться на неопределенное время. В итоге мужики порешили, что обещанные храмом черноборцы — это, конечно, хорошо, но и самим не следует клювом щелкать. Надо организовать дружину и попытаться самостоятельно изловить злодея. Тут же разбившись на группы, они вооружились, чем придется, и отправились патрулировать окрестности.

Разумеется, ни Тось, ни дядька Хродий об этом не знали. Откуда? Они занимались обычными делами. Тось старательно обмазывал глиной новый сарай, а его поднятый потихоньку косил по ночам траву.

За этим-то безобидным занятием дядьку Хродия и взяли. Тепленького, если можно так выразиться. Сначала выследили, а потом навалились сразу двумя группами, с дубьем и вилами. Одного из нападавших бывший писарь уложил сразу, отрубив голову косой, второму располосовал когтями бок, но остальные его окружили, насадили на вилы и, в конце концов, проломили череп. Какое-то время поднятый еще дергался, но все уже было кончено. Переломав ему для надежности все конечности, дядьку Хродия отнесли обратно на погост, швырнули в могилу и дружно вбили в грудь осиновый кол.

Тось хватился помощника только на следующую ночь. Чуя неладное, прибежал на кладбище, где обнаружил безобразно развороченную могилу (а дядька Хродий всегда выкапывался аккуратно, чтобы не вызывать подозрений), и понял, что что-то случилось. При попытке снова поднять дядьку Хродия Тось не почувствовал ни малейшего отклика и окончательно убедился, что помощника у него больше нет. Сначала Тось сильно испугался, потом разозлился. Он только-только начал привыкать к хорошей жизни, когда не надо вкалывать, как проклятому. А подумав, разозлился еще больше. Ну кому, скажите на милость, мог помешать кроткий и послушный дядька Хродий? Да никому, всего-то один раз поросенка сожрал. Но тут Тось сам виноват, надо было кормить, раз поднял. А больше никому и никогда. Он все время только пахал, как лошадь.

Тось расстроился. Как он будет теперь жить? В ближайший год ему без помощника не справиться. А где его взять? Люди в деревне, конечно, умирали, но нечасто, и в основном это были либо дряхлые старики, либо совсем малые дети, к которым не успевали привезти знахарку. Молодых и здоровых мужиков умирало раз-два и обчелся, он уже и не помнил, когда кто-то из таких преставился в последний раз. Наверное, их трупы уже разложились, а общаться со скелетом Тосю совсем не улыбалось. Можно было, конечно, попытаться поднять отца, но Тось еще не дорос до такого цинизма. Да и к тому же, отец был одноруким, и для работы не годился, так чего зря затеваться? Тось еще раз оглядел кладбище, пытаясь что-нибудь придумать, но никаких умных мыслей не возникало.

Так где же, Хельф всех побери, ему взять помощника?

Боги этой ночью были милостивы к Тосю и позволили ему добраться домой без приключений. И, занятый своими переживаниями по поводу помощника, он не заметил, что, несмотря на поздний час, в деревне подозрительно много светящихся окон, а общая обстановка далека от спокойной.

Несомненно, только милостью богов можно объяснить то, что он не наткнулся на обходящих деревню дозором мужиков, а также и то, что назавтра неожиданно решилась его проблема с помощником. Ведь как раз на следующий день скончался кузнец Вахар, тот самый которого в пылу сражения ранил когтями дядька Хродий. Рана вроде была неглубокой, но воспалилась мгновенно, и привезенная знахарка успела только облегчить бедному кузнецу агонию.

Хоронили кузнеца всей деревней, как героя, положившего жизнь за безопасность односельчан, и никому даже в голову не пришло вогнать в его сердце осиновый кол. Если бы они знали, какую радость и облегчение от этого испытает начинающий некромант, они бы, наверное, сожгли труп от греха подальше, но чего теперь гадать?

Тось действительно испытывал огромное облегчение оттого, что у него снова будет помощник, и оттого, что свежеиспеченным покойником был именно кузнец. Нет, не потому, что радовался его смерти — Тось все-таки был не настолько жесток. Просто жизнь и смерть для него по-прежнему не слишком отличались друг от друга, и он не думал, что умереть — это так уж плохо, а жить — такое уж благо. Но поднимать дядьку Вахара, которого он знал и к которому неплохо относился, было для него проще и, пожалуй, приятнее, чем кого-то другого из деревенских мужиков.

В ночь после похорон, очень поздно, как всегда, проявляя привычную осторожность, Тось явился на кладбище и бесцеремонно уселся на свежий могильный холмик. Положил на него руки, ощущая под ними влажную землю, и сосредоточился.

Образ дядьки Вахара соткался из воспоминаний и лунного света почти безо всяких усилий. Тось щелчком послал его вниз, чуть отодвинулся в сторону, на траву, и стал ждать.

Долго мучиться ожиданиями не пришлось. Вскоре земля на могиле зашевелилась, немного просела, потом в стороны полетели комья, и из могилы показалась голова дядьки Вахара.

— Привет, — сказал ему Тось, весело ухмыляясь. Уж больно недоуменная физиономия была у новоподнятого.

Кузнец молча посмотрел на него, потом огляделся вокруг. Немного помедлил, а потом все-таки выбрался наружу. Было заметно, что он настолько потрясен, что никак не может прийти в себя.

Тось решил ему помочь.

— Добро пожаловать в новую жизнь, — сказал он как можно дружелюбнее.

Общение с дядькой Хродием показало, что с поднятыми вполне можно общаться, как с обычными людьми, и именно это Тось собирался делать. Боги видят, ему надоело молчать, очень хотелось завести еще одного собеседника, кроме отражения. А то собеседник с этого отражения такой, что….

— Я что, умер? — спросил дядька Вахар, озираясь.

— Да, — беспечно кивнул Тось. — Но теперь опять ожил, так что не переживай! Я твой новый хозяин, если еще не понял, — Тось решил сразу расставить все точки над и.

— Ты? — удивился кузнец и замер, будто что-то соображая.

А потом вдруг метнулся к мальчишке, резко выбрасывая руку. Схватил за горло и вздернул на ноги, хриплый вопль разнесся по всей округе.

— Так это ты, гаденыш?! Ты???

Тось, задыхаясь, вцепился в твердые, словно тиски, пальцы кузнеца.

— Отпусти, что ты делаешь, придурок?

Рука неожиданно разжалась, и Тось упал на землю, держась за горло и кашляя. Дядька Вахар с огромным недоумением, заметным даже при свете луны, посмотрел на свою руку.

— Вот, значит, как? — удивленно произнес он.

— Да, так, — зло прохрипел пребывавший в неменьшем недоумении Тось. Ничего себе, оказывается, его приказы поднятые не могут нарушить. Жаль, что он раньше этого не знал, тогда бы тетка Фелисия вела себя поспокойнее. — Говорю же, я твой хозяин, идиот! — вот правду говорят, сила есть, ума не надо!

Кузнец уставился на него, как баран на новые ворота.

— Хозяин, говоришь? — с не меньшей злостью, чем Тось, выдохнул он. — Ну так я тебе сейчас послужу!

Он набрал воздуха в могучую грудь и вдруг заорал на всю деревню:

— Братцы, сюда!!! Здесь он, колдун проклятый!!! Сюда-а!!!

— Ты что, спятил, — Тось вскочил, бросаясь к кузнецу. — Заткнись, а то упокою!!!

Тот мгновенно замолчал. Потом схватился за горло, упал на землю и начал кататься, раздирая себе глотку. Жуткие хрипы, доносящиеся от кузнеца, заставили Тося покрыться холодным потом.

— Перестань, придурок, повредишь же себе! — как лечить поднятых Тось имел самое смутное представление. Вернее, совсем никакого представления.

Мысль о том, что на крик дядьки Вахара может кто-нибудь прибежать, пугала начинающего некроманта до дрожи в коленках, но он решил рискнуть и попробовать договориться с кузнецом. Уж больно не хотелось снова впрягаться в тяжелую работу.

— Да перестань же горло рвать, говорю тебе! — пытаясь сохранять спокойствие, обратился он к поднятому кузнецу. — Я не собираюсь с тобой ничего делать, будешь работать, да и все. Ну там, сена накосить, дом подремонтировать, навоз вывезти. А кормить я тебя буду, ты не сомневайся. Дядька Хродий на меня никогда не жаловался.

Но здравый смысл, похоже, окончательно покинул кузнеца. Горло себе он рвать перестал, прямой приказ на него подействовал, но после слов о еде он сдавленно замычал и принялся извиваться, точно уж на сковородке. Тось хотел разрешить ему говорить, но потом решил, что рано. Еще опять вопить начнет. Нет, пусть сначала успокоится, придет в себя, а потом и поговорить можно. Вот же, упрямый! Тось уселся неподалеку от могилы и стал ждать. Он был сильно разочарован поведением кузнеца, с дядькой Хродием все было намного проще.

Неожиданно справа послышался какой-то шум, и громко треснула ветка. Тось вскочил, оглядываясь. Святая семерка, кого еще нелегкая принесла?

Несколько мгновений спустя раздались приглушенные мужские голоса, и Тось, как испуганный заяц, метнулся в сторону, в тень от деревьев.

Тут же раздался грубый вопль:

— Вон он, лови, а то уйдет!

Тось мчался к выходу из кладбища, не разбирая дороги. Хельфов мамрюк, надо же было так глупо вляпаться!!! Он пролетел сквозь живую изгородь, весь исцарапавшись, но совершенно этого не заметив. Ани-Милосердная, спаси и сохрани, только бы не догнали, только бы не догнали…. Тось весь дрожал и, наверное, разревелся бы от страха, если бы у него было на это время. Наверное, Ани в этот момент спала и не слышала молитву, потому что преследователи и не думали отставать. Наоборот, матерясь, тяжело дышали в затылок и грузно топали за спиной у Тося, который несся прямиком к деревне. Почему к деревне? А боги его знают, почему. Куда еще может побежать насмерть перепуганный ребенок, если не домой? И пусть Тось уже вышел из детского возраста и умом прекрасно понимал, что дома ему никто не поможет, тело все равно несло к родному двору, истово веря, что там для него единственное безопасное место на свете.

До дома оставалось несколько десятков шагов, когда его сбили с ног и окружили посреди улицы. Толпа разъяренных, разгоряченных погоней мужиков с вилами наперевес против тощего, валяющегося в пыли подростка.

Он сел, с ужасом озираясь и пытаясь отползти в сторону, но уперся в чьи-то вилы. Шарахнулся в сторону, снова напоролся на вилы, больно уколовшись.

— Так вот кто у нас, оказывается, пакостил! Тосев щенок! Я всегда знал, что добра с него не будет!

Тось узнал голос старосты и замер, втянув голову в плечи. От дядьки Снасия он не ждал ничего хорошего.

Мужики зашумели, целиком и полностью поддерживая злорадное удивление старосты.

— А ну, признавайся, сопляк, какого ляда делал на кладбище среди ночи?

— Никакого! Ничего я там не делал!

— Врешь, гаденыш!

Снова тычок вилами, от которого Тось сжался в нервный, трясущийся комок.

Со стороны кладбища послышался шум и голоса. Несколько мужиков, либо немолодых, либо слишком тяжелых, чтобы принимать участие в погоне, дружно тащили связанного дядьку Вахара.

— Гляди, Снасий, кого мы еще нашли! — сказал один из них, давая знак остальным.

Те дружно швырнули принесенного к Тосю, так что голова кузнеца больно стукнула босую ступню мальчишки.

— Ну и чего ты добился, дурак? — не сдержавшись, одними губами спросил Тось своего поднятого. Хельф его дернул связаться с этим кузнецом!

Тосев вопрос будто разрушил плотину, и дядька Вахар, дернувшись, вдруг завыл, заскулил, как собака.

— Братцы, святой семеркой прошу, братцы! Вбейте в меня осиновый кол! Не хочу быть упырем проклятым, не хочу! Святой семеркой прошу, братцы! — он начал извиваться и ползать по земле, пытаясь подняться на колени. — Ани Милостивой клянусь, не виноват я, что так вышло! Это все он, колдун проклятый, это он меня поднял! Это все он!!!

— Заткнись, придурок! — не выдержал Тось, и излияния кузнеца плавно перешли в неразборчивое мычание, перемежаемое рыданиями.

— Вот значит как! — обрадованный голос старосты ударил Тося по ушам. — Кому еще нужны доказательства?

Судя по недоброжелательному гулу, доказательств всем было достаточно. Тось поднял голову, затравленно озираясь. Он все еще не верил, что они решаться прямо здесь его убить. А как же суд? А жрецы? А храм Веса-Правдолюбивого?

Но, похоже, вопросы законности ночного судилища никого не волновали. Деревенские мужики сдвинулись в круг поплотнее и выставили вперед вилы. Было ясно, что они не отступят. Тося охватило отчаяние. Он молча озирался, впиваясь взглядом в знакомые с детства лица. Они медлили, никто не решался ударить первым, мальчишка все-таки. Вдруг староста выхватил у кого-то вилы и сделал выпад в сторону Тося.

— Эх, благословите, боги!

Тось дернулся в сторону и мгновенно, не раздумывая, перехватил контроль над жирным телом дядьки Снасия. Как в дерьмо окунулся, честное слово. Тут же отпустил его, и староста, выпустив вилы, грузно повалился на землю.

Причины того, что случилось со старостой, мужики осознали не сразу. Кто-то сообразил быстрее, кто-то медленнее, кто-то вообще ничего не понял. И это дало Тосю шанс. Те, кто понял быстрее, набросились на него с вилами, пытаясь пригвоздить к земле, но им мешали те, кто соображал медленнее, началась давка и неразбериха. Тось уворачивался, как мог, и одновременно убивал каждого, кто пытался ткнуть в него вилами. Ему почти не было страшно, он даже искренне не понимал, как не додумался до этого раньше, только внутри скрутился ледяной комок, из-за которого била крупная дрожь и накатывала тошнота.

То, что любого напавшего ждет смерть, наконец, дошло и до самых недалеких. Вилы постепенно опустились, потом раздались вопли ужаса, и здоровые взрослые мужики попятились, а потом и побежали прочь от неподвижно сидящего на земле мальчишки.

Проводив их глазами, Тось еще немного посидел, а потом встал и пошел домой.

Дома он наскоро собрался, побросав еду и какие-то вещи в сумку и ссыпав туда же оставшееся серебро. Перед глазами все плыло, как в тумане. Поматывая головой, чтобы избавиться от мути перед глазами, Тось запряг недовольно фыркающего, что разбудили среди ночи, Орлика. Конь уже почти не шарахался от него после того, как он кого-нибудь убивал. Привык, как и вся остальная скотина. Во дворе было тихо, даже собаки спали. У Тося сжалось сердце. Бросать их всех вот так. Сколько лет они были его единственными, кто был рядом? Не выдержав, Тось вернулся в хлев. Гуси, утки, козы, что они понимают? Но вот Милка с его любимицей Ночкой…. они же его, считай, выкормили.

Он нашел их в темноте, обнял, прижался к теплому Ночкиному боку щекой, несколько раз похлопал по спине. Кому-то они теперь достанутся? Тось сильно надеялся, что деревенские поторопятся с дележом и не оставят коров недоенными. Ладно голодными, потерпят, но недоенными — это плохо. Тось не хотел, чтобы они мучились. Проглотив вставший в горле ком, он вышел из хлева. Надо было торопиться, скоро рассвет. Взгляд последний раз пробежал по знакомому до последней щепки подворью, было что-то невероятно тоскливое в том, чтобы уезжать вот так, среди ночи…

Потом забрался на Орлика, и поехал со двора.

Краишевка располагалась в низине, и дорога из деревни шла по холму. Когда рассвело, Тось еще раз оглянулся, пытаясь разглядеть свой двор. За ночь он успел отъехать довольно далеко, и домики показались ему маленькими, как игрушки. Он замер, увидев, что вокруг его двора толпятся люди, а из его дома и всех построек валит дым и прорываются сполохи огня. И никто не ведет домой его скотину, не растаскивает припасы, не сует в мешки кур и поросят…

Губы Тося невольно запрыгали, потом сложились в жалобную гримасу. По щекам побежали горькие, как полынь, и обжигающие обветренную кожу слезы.

Ночка, Милка….

Тось ничего не сказал, даже не закричал. Все звуки замерзли в горле, как вода в колодце в лютый мороз.

Но если бы он видел себя со стороны, то заметил, как от его груди отделилось небольшое темное облачко и полетело к Краишевке. Однако он смотрел только туда, где горел его дом, и потому ничего не увидел.