Снежная стая

ГЛАВА 19

Обошла. Про всяк случай, обошла и вдругорядь. Вздохнула. Тяни, не тяни — а возвертаться придется. Умела сгинуть без следа, без весточки — умей и ответ держать.

Я подошла к давно облюбованному взорочку у ограды, потопталась на месте, подобралась в тугой ком, да сиганула с места через тесаные бревна тына — а наземь осыпалась уже ворохом легких искристых снежинок. Подхватил их ветер, да и понес по селищу шалью-пеленой. У лекаркиного двора, схоронившись в укромном углу, я сызнова поднялась из сугроба зверем. Ступая так, чтобы и снежинки не потревожить, обошла подворье, вбирая воздух меленькими глоточками, будто на вкус запахи пробуя.

Пахло тут…

А знакомо пахло.

Просочившись бесплотной поземкой в щель под забором, я еще и избу вкруг обошла, и до бани прогулялась, сведывая — не остался ли у Ярины Веденеевны на ночь гость болезный? Но нет, тихо ныне все было, одна коротала лекарка зимнюю ночку, да и сама не ушла бдеть над чужой постелью — следы шептали о том явно, и из-за двери внятно тянуло живым теплом. Примерившись, я поддела носом дверную щеколду, и втекла белой тушей в сени. Там душисто и правильно пахло травами, теплом печного очага и Яринкой, и я поспешила притянуть дверь обратно. Зубами со щеколдой совладать было нелегко, но я управилась. И лишь потом призадумалась — почто? В человечье тело возвертаться не хотелось вовсе. И не оттого, что забыла я человечью суть, в ошейнике пребываючи. Просто маятно было мне. Страшно. А ну, как не захочет знаться подруженька, не простит исчезновения? Ведь луну, почитай, не было слуху и духу, а тут — явилась.

И не просто так мне в сторону трактирного подворья не гляделось. Соромно да страшно. Пустят ли на порог меня там ныне?

А и не пустят — не пропаду, решила я. Чай, Седой лес приютит, не выдаст — как-нибудь, а до будущей зимы перебедую.

А Колдун… Что Колдун? Мы с ним ни в чем друг другу не обещались, и коли не захочет глядеть в мою сторону — так тому и быть.

Лишь бы палом не пустил…

С теми мыслями и перекинулась человеком.

В избе у Яринки я давно уж вольно себя чувствовала. И потому не надобно мне было огня, чтобы сыскать сундук с одежами. Приподняв тяжелую крышку, ощупью я вынула лежащую верхней рубаху.

Мягкая, многажды стиранная тканина приятно льнула к телу, хранила запахи трав да своей хозяйки. И это успокаивало.

Решив не будить лекарки до сроку, затеплила от печи лучину, и пристроив ее в светец, вместе с ним перебралась к столу, подальше от печи, где на полатях спала Ярина.

На столе да на лавках ныне не лежали травы, не ждали лекарки снадобья — ныне здесь дожидались проворных рук подготовленные с вечера для починки порты.

Ну, вот и дело сыскалось…

Поправив в светце лучину так, чтобы угольки с нее не падали мимо миски с водой, я удобно разложила на столе первую одежку. Нитка проворно скользнула в игольное ушко, узелок завязался, как надо — тугой да прочный. Один стежок, другой стежок…

Зимняя ночь долга, да все едино, не вечна. А лекарка привыкла подыматься рано.

— Поздорову тебе, птичка моя, — подала я голос, заслышав возню на полатях. Слова дались неожиданно легко — хоть я и боялась, что язык, отвыкший от человечьей речи, присохнет к глотке, откажет, как об иных годах бывало.

И, не дождавшись не то что ответного здравствования — никакого иного звука, даже и дыхания, подняла голову, настороженно глядя на лекарку.

Та сидела, свесив ноги с печи, и вид у нее был сонный… равнодушный…

Ага, так я тому виду и поверила!

Ярина соскочила на выметенный с вечера пол, поверх нижней рубахи вздела верхние одежды из теплой шерсти — все ж, по зимнему времени в избе было не жарко, а к утру та и вовсе успела изрядно выстыть — печь-то, поди, прогорела… Одевшись, подружка молча, все так же неспешно, переплела косу. Перекинула ее за спину. Привычным, уверенным движением потянулась к ухвату — и я успела метнуться в сторону лишь оттого, что изначалу настороже была.

— Где тебя носило? — лютовала бешеная баба, пытаясь то взгреть меня ухватом плашмя, то пырнуть рогами, — Стоять! А ну, стоять, погань бродячая!

Я скакала по избе шустрой огенбелкой, и стоять на месте не желала.

Что я, вовсе, что ль, дурная?

— Стой, дрянь! — змеей шипела лекарка, когда я увернулась от тычка, и когда я птахой метнулась ей под локоть, пытаясь зайти за спину — и почти успела разминуться с ней в тесной избе, да в последний момент Ярина Веденеевна, снеся неповоротливым ухватом какую-то крынку, изловчилась, да и ухватила меня за косу, за самый кончик — но так, что уже не вырваться.

Бросив грозное свое оружие, она потянула косищу на себя, и я уж было совсем приготовилась усмирять расходившуюся травницу, а коли не выйдет — то принять смертушку лютую от ухвата, как она вдруг бросила добычу, шагнула ко мне сама, сгребла в охапку, и стиснув в объятиях, страшно, без слов и причитаний, зарыдала.

Яринка ревела, уткнувшись мне в плечо, вцепившись в меня до белых пальцев, со всхлипываниями, со сдавленными подвываниями, и я стояла ни жива, ни мертва.

Легче было, когда она с ухватом…

Ярина Веденеевна успокоилась сама. Отстранилась, отирая ладонями со щек слезы…

— Есть хочешь? — спросила она то, чего я и вовсе не ждала.

И пока я, растерявшись, молчала, шагнула сызнова к печи. Обулась — и то верно, не дело бабе босой по студеному полу ходить. Собрала остатки разбитой крынки веником на совок, и вывернув осколки в поганое ведро, вернула утварь откуда взяла — за печь. Подняла с пола ухват — я было подобралась настороженно, но лекарка лишь сдвинула в сторону печную заслонку, и, пошерудив в печи, вынула горшок с томившей там с вечера кашей.

Я торопливо переложила на лавку свое рукоделие — и горшок гордо возвысился на столе. Пахло от него так, что у меня ум за разум мало не зашел. И пока я глотала слюну, Яринка выложила хлебную краюху, достала деревянные пузатые миски — а после не столько сама ела, сколько с молчаливой жалостью смотрела, как жадно ем я.

И странно мне было — голода телесного я в снежной шкуре не ведала, а тут гляди ж ты… Как прорва открылась. Яринка мне насыщаться не мешала — хоть и видела я в серьезных ее тревожных глазах многие вопросы, но все ж терпела лекарка. Молчала. И заговорила, лишь когда я отодвинула деревянную кружку, и сыто вздохнула, слизнув молочные усы.

— Случилось что?

— На след лиходейский встала, — призналась я, хоть и понимала, что не станет Веденеевна допытываться, возьмись я вдруг отмалчиваться.

— Нашла, выходит, — сдержанно уточнила она, принимаясь убирать со стола.

— Нашла, — усмехнулась я, да только веселья в усмешке той не сыскалось. — В лес покуда не ходи.

Лекарка кивнула — поняла мол, благодарствую за предупреждение. Вздохнула, и негромко, под звяканье посуды, обронила:

— Туда ныне и матерые мужи с опаской ходят. Две седмицы тому седой Лужа с ловов не воротился. Искали его, да все без толку.

Яринка залезла в сундук, в котором и я не так давно паслась, и вынула из него мою собственную одежу. И пока я одевалась, завязывая тесьму у горла да на рукавах, продолжила:

— Руда, невестка Игруни-бортника, еще до него сгинула. Эту сыскали — у самой опушки заблудилась и насмерть замерзла… Не иначе, заплут завелся.

— Нет больше того заплута, — буркнула я, и выдернула косу, коя уж и растрепаться успела. И пусть растрепалась она не сама, я Ярина Веденеевна ей помогла, все едино, я злилась и досадовала.

…двое за луну.

— В Боровищах тварь какая-то повадилась могилы раскапывать, покойных предков тревожить — да на Владу-вдову напоролась, тут и вышла вся. Влада, как мужнино пристанище испоганенное узрела, так не своя сделалась, а как через несколько дней спустя ту погань и увидела…

Я слушала рассказ лекарки, проворно снуя иглой — ну а чего без дела сидеть? И на этих словах невольно дернула спиной — Владу-вдовицу я знала, хоть и мельком, и стакнуться с ней у порушенной могилы ее мужа сама б не желала, и никому б не советовала. А Ярина продолжила:

— Мужики-то порушенное поправили, да ей не ладно показалось — кланялась честным мужам, чтобы исправили. А морозы то нынче какие стоят? Ее и попросили да оттепели потерпеть. Ну так она сама заступ взяла, и пошла. Так тем заступом тварь могильную и… — подружка помолчала, и тихо призналась, — Я ей с Гнатом травки успокаивающие отправляла. Не тронулась бы разумом баба — мужики, кто ее оттаскивал, говорили, выла по-звериному, а могильщика в кашу раскровила…

Я сердито засопела, а лекарка присела рядом со мной, достала себе в починку скатерку, и продолжила:

— На огневской вырубке блазница завелась. Да тоже скоро вывелась — правда, ту маги порешили. Им ныне работы под горло — беспокойная зима. У старой Елеи кур кто-то вытаскал, думали, лиса — а собаки след не берут. Да так, по мелочи всякое… — она задумчиво разгладила чиненное полотно. — Старики ворчат — год будет тяжелый, снега неверно легли, огороды голые. Как бы голодать не выпало.

Что ж, уже то хорошо, что искать да дожидаться матерой блазницы не придется, да гадать, с которого куста, с какой крыши она тебе на спину прыгнет. И на том спасибо Колдуну с ближниками. А что гнездо не приметили… Бывает.

Тихонько нахмурившись, так что меж густых бровей складочка махонькая залегла, лекарка взяла себя в руки, и принужденно улыбнувшись, промолвила:

— Впрочем, что я все о плохом? Добрые вести тоже есть — у Твердиславы невестка сынком разродилась, они с мужем на малого не нарадуются, хоть и помалкивают, сглазом дите попортить боятся.

И вдруг, проказливо улыбнувшись, добавила:

— А к Стешке сваты с Ручьев приезжали!

Я заинтересованно подняла голову от чиненного подола:

— Так она ныне сговоренная невеста?

— Да как бы не так! — развеселилась Яринка. — Парень-то, дурья голова, нет бы сперва с Нечаем-мельником уговориться, так нет же. На ярмарке нашу красавицу увидал, покой потерял, сна лишился!

— А то он ее раньше не видел, — непочтительно перебила я лекарку. — Да у нас тут от Лесовиков до Березовки все невесты с женихами по пальцам пересчитаны!

— Ну, видать-то пожалуй и впрямь, что видал, — согласилась подружка, и мало не смутившись, — Да только она об ту пору в невестин возраст не вошла. А ныне так захорошела — взгляда не отвесть. Ну да я не об том речь веду. Жених не стал с родителями сговариваться заранее, а прям к порогу и подъехал. Жених-то хорош — и хозяин справный, и охотник не из последних. И собой пригож… Да и сделал всё честь по чести — с подарками, с почтением приехал. Наши-то девки из шуб мало не повыскакивали от зависти — а эта коза уперлась, и не пошла! Аглая уж просила ее, просила — не рубить с плеча, подумать, чай, женихи-то в наших краях и впрямь наперечет, а этот из первых… Нет, так и не дала парню надежды — ни единого подарка не взяла, даже самой малой малости, все, что поднес, не взглянув, завернула.

Я, позабыв про рукоделие, молча смотрела на лекарку.

Неужто заморочила-таки девку Слав, закружил ей голову?

Она вздохнула, и честно ответила на не заданный вопрос:

— Не знаю. Но Аглая проговорилась Руте, что ревет она ночами.

— Думаешь, Слав? — вопрсила все ж вслух я.

— Да уж, верно, не дядька Ждан! — недовольно поджала губы подруга.

И я, кивнув понимающе, вернулась к шитью.

Оно и боги бы с ними, дело-то молодое, да и не моего ума, вот только что с девкой будет, коли женихов она взялась заворачивать? Одного с порога погонит, другого — а там ведь боле и не позовут. Бабий век короток… А Слав, что — сегодня есть, а завтра нет, и что ему, коли Стешка перестарком останется?

Я сердито сжала зубы.

Ну, Слав. Ну, хорош!

Нет, пожалуй, что пора ясному соколу и укорот дать. Гулять — гуляй, за то тебя никто не осудит, а голову девке морочить, женскую судьбу рушить не моги.

За делом время незаметно проминуло. А спросить Яринку, как там колдун с ватагой, я так и не решилась. Она сама об том заговорила.

— Как ты сгинула, Колдун ко мне приходил, расспрашивал. Да что я сказать ему могла — сама ведать не ведала, что стряслось…

— Сильно злобился?

— Да по нему разве разберешь? — отозвалась лекарка, и я не согласилась с ней, однако смолчала.

Да и то сказать — не мое то дело, лекарку да ведунью в людях читать учить.

Рассвет брызнул светом в избу, сделал бесполезными светец с лучиной — и далее откладывать появление пред колдуновы грозны очи сделалось неможно.

С тяжелым вздохом отложила я нехитрый свой труд. И уже у порога спохватилась:

— Там, в лесу, в овраге за старыми вырубками, волки битые лежат. Ты б нашла кого за ними послать — шубу бы себе спроворила…

Выпроваживая меня из сеней и готовясь запереть за моей спиной дверь, Яринка фыркнула, как норовистая лошадка:

— Найти-то я найду, вон, хоть Гната, да только ты лучше матушке Твердиславе шкурами поклонись!

Я вздохнула:

— Изрядно гневается?

И подруженька, змея подколодная, не минула ужалить:

— Пока ты не воротилась — больше тревожилась. Да только, пока ты не воротилась, и я больше тревожилась, чем гневалась!

С тем и захлопнула за мной дверь, а я заспешила по необтоптанному свежему снежку через проулок, да потом свернуть, да ещё по улице — и как раз в трактирные ворота и упрешься….

А на полпути меня нагнала Стешка, мельникова дочь. Вот верно говорят, что яблочко от яблоньки далеко не укатится. А уж мать ее, Аглая, та ещё яблонька, так от любила подстеречь зазевавшуюся соседку, под локоток ухватить, да всю душу и выполоскать… Но, хвала богам, дщерь ее пока до родительницы своей и на четверть не достигала.

— Опять муж с порога погнал? — поприветствовала меня красна девица.

— Давно я гляжу, тебя, девка, за косу никто не трепал, — ласково ответствовала я, возвращая привет.

А и права Яринка оказалась — до того девка хороша сделалась, что глядеть — не наглядеться. Бровь соболья, глаза, что омуты, губы — малина… Да только вот глаз не радостный. И вежество вовсе позабыла. Ну да то напомнить не труд.

Стешка только фыркнула, да косу свою богатую за спину перекинула, подальше от моих скорых рук. Но вперед все ж не ушла — потопала рядом, приноравливаясь к моему небыстрому шагу.

— У нас снежная стая сгинула, слыхала? — шепнула вдруг она, приблизившись ко мне сколь можно.

— Слыхала, — буркнула я, приходя в себя от неожиданности.

С чего бы это вдруг Стешка ко мне общительная стала?

— С чего только взяли, — продолжила я вслух.

— А как в метель снежные волки не запели, так ясно и стало, — дернула плечом под нарядным полушубком мельникова дочь. — Наши-то дурни поперву обрадовались, а как полезла из леса всякая шушера — так и по иному запели. Ну а как Руду мертвой сыскали — про Руду-то слыхала? — так муж ее с топором Колдуну разбор учинить пытался…

— И что?. - я спросила, а сама мысленно пообещала оторвать Яринке голову, это ж надо, такое умолчать!

— Да что ему сделается? — удивилась Стешка, — Зверь он что ли, Вепрь-то, троих детишек мал-мала меньше сиротить? Отобрал топор, да и прогнал… Только наши все равно шепчутся, что надо было магов сразу ж гнать, как по осени явились, ясно же было, что не будет добра — от чужаков-то…

Я хмыкнула:

— Их, пожалуй, погонишь.

— Ага… — откликнулась Стешка, и неожиданно добавила, самым тихим шепотом, себе под нос считай, — Мать стаю звать пыталась, да та не отозвалась…

Я вспомнила оберег с колосьями на взгорке, вспомнила льняные волоски… И наобум спросила:

— Четвертуня что, опять сноходил?

— Нет, — помотала косой девка, — То мать решила, коль стая его из беды раз вывела, то его зов волки лучше и услышат.

— Не помогло, выходит, — под нос себе буркнула я, изумляясь, до чего Аглая-таки бедовая баба.

— Не помогло, — согласилась Аглаина дочь, внимательно глядя себе под ноги.

До самого трактира дошли в молчании, черпая рыхлый снег, забивающий обувку и подол в предчувствии близкой оттепели.

Миновали ворота, и уже у самого крыльца разминулись — она пошла в обход, ко входу со стороны кухни, а я, решив что дальше от судьбы бегать невместно, поднялась на крыльцо в три ступени, и отважно прошла в обеденный зал.

А встретила меня там не матушка Твердислава, что по утреннему времени было бы не странно, не дядька Ждан.