Снежная стая

ЭПИЛОГ

Год выдался нелегкий: весной снег начал таять враз, быстро, и талые воды ручьями ушли в Быстринку, не успев как след напитать поля с огородами, а заодно и смыв с оных верхний, самый жирный слой землицы.

Благо что весна не подкачала, не подвела с дождями — голода все ж таки не случилось, но и жировать не приходилось. Старая Елея, которая знала слово, способное усмирить что паводок, что засуху, только руками развела — кабы не влез пришлый чароплет зимой в погоды, то ныне и нужды бы вмешиваться не было, а так — ей не совладать, и окрестный люд частенько поминал Пестуна недобрым словом.

Чуть погодя, в самую маковку лета, на самую жару, приключился в лесу пожар. Селищам повезло — прошел самый пал стороной, но лесное зверье ушло с перепугу, и вернулось не скоро — опустели охотничьи ловы мало не в треть.

Старики ворчали, что нет худа без добра, и об будущем годе можно будет распахать пожарище под поля да огороды, вот и прибыток выйдет. Но то когда еще будет, а в горшок что-то класть нужно было уже ныне.

И, в довершение всего, княжий человек, раз в пять лет собирающий с окрестных сел мыто, именно об нынешнем годе должен был явиться. Смысленые мужи — все в годах, с опытом и крепким хозяйством, поминали о том сквозь зубы, говоря, что давно след бы самим обоз с мытом каждый год собирать, да в стольную Власту слать, чтоб не выходило такого разорения каждые пять лет, и в такой миг под руку им лучше было не подлазить.

Но жизнь, что вешняя вода, везде проточит себе щелку — да и потечет дальше.

Она и текла.

Поля уже обжали, и ныне неспешно убирали огороды, ворошили на лесных полянах скошенное сено, судили-рядили, стоит ли будущей весной распахивать гарь, все ж далековато до нее. Но землица уж больно хороша — так от, откажешься, а она за пару лет молодым лесом порастет — и тогда уж корчевать замаешься…

Пока ничего не решили, но в трактире дядьки Ждана теперь все чаще вечерами собирались крепкие хозяева и склонив матерые загривки, что-то обсуждали тесным кругом. И все чаще лесовиковские мужи, особливо из тех, что жили большими семьями на несколько поколений одним подворьем, поглядывали на взрослых сыновей.

Вслух о том не говорилось, но в воздухе отчетливо витало — коли грядущую зиму благополучно перезимуем, то быть весной на гарях новому селищу.

Как бы там ни вышло весной — а пока работы стало меньше, и на окраине Лесовиков, за лекаркиным подворьем, мало не впритык к тыну, бодро застучали топоры.

Новая изба подымалась светлая, просторная.

Я, было, попыталась вмешаться, образумить мужиков — почто мне одной такая-то? Но меня погнали с насмешками, а дядька Ждан, когда я пожаловалась, только шикнул — цыц, девка! Не бабского ума то дело, тебя, небось, пироги в печь ставить не учат — от и ты не учи мужей, как избу подымать. А детишек народишь — ещё благодарить станешь, что тебя, глупую, не слушали.

Я тогда горькие слова, что наружу рвались, проглотила, только поклонилась благодарно доброму хозяину.

В конце концов, за лето отболело, да новое наросло — и хоть щемило порой ретивое, хоть и подкатывало под горло тоской, а в зеленую воду от беспросветности, да от собственной ненужности кинуться уже не тянуло.

Только вот на мужей спокойно смотреть не удавалось, и с души воротило — их, славных, знание, кто я есть, от меня не отвернуло, и вроде даже наоборот вышло. Ведь, коли нет у бабы мужа, хоть бы и где он обретался, то и приударить за такой не грех… Иные во хмелю решали руки распустить, но с теми я быстро управлялась, а кто и втрезве являлся, с подарками, да на ярмарку зазывал — вот с теми что делать, я не ведала. Терялась.

Дядька Ждан хмурился, я щерилась, матушка Твердислава непреклонно поджимала губы и выпихивала меня к ухажёрам, подарок с благодарностью принять, словом перемолвиться. Я бы, может, и воспротивилась — да уж больно у матушки Твердилавы рука тяжелая, она и за косу непокорную вразумить может, и скалкою по хребту…

Вот и шла, не смея перечить хозяйке, и с нетерпением дожидалась, когда в собственную избу сбежать смогу. А для себя решила, что на следующий год мне трактирной подавальщицей не бывать — стану промышлять травы в лесу, отправлять в город с торговым обозом, и с того жить.

А ныне скребла тряпицей с песком светлое дерево столешницы, оттирая что наляпаный жир от каши, что пролитый сбитень, и руки сами знали привычную работу, оставляя голову пустою, а дядька Ждан за стойкой привычно и деловито перетирал чистою тряпицей мытые кружки, принесенные с кухни.

И вырвал из оной меня грохот — кто-то лупил в заложенные на ночь ворота чем-то тяжелым, как бы и не рукоятью меча. И дворовый кобель отозвался на грохот гневным лаем.

— Эй, хозяева, ворота!

Голос молодой, зычный и незнакомый, отметила я — и вернулась к своему делу, слушая, как дядька Ждан ругаясь себе под нос, спешит на зов:

— Явился-таки, окаянная душа!

И как доносится со двора его бодрое:

— Проходите, гости дорогие!

Сборщик податей, нарочитый человек, коего ждали все пять селищ, явился, как и было должно.

Матушка Твердислава выглянула из кухни — и скрылась из виду, громыхнув лядой подпола.

Все верно, не звать же ей тетку Млаву, ушедшую домой? Сама не безрукая, разогреет, что от вечерней трапезы осталось…

Я в несколько взмахов смахнула с выскобленного стола песок, обмахнула начисто, и понесла свои тряпки с мисками прочь с глаз, а после взлетела по лестнице вверх, к кладовой за шитой скатертью. Гонор — гонором, а и почтение важному гостю след оказать, княжий человек, как-никак…

И уже на обратной дороге остановилась, замерла. Оттого что показалось… померещилось…

— Явился-таки… — пробасил дядька Ждан недовольно, вот только недовольство его было насквозь показным.

Не веря себе, я беззвучно, невесомо шагнула вперед — увидеть его собеседника, ночного гостя.

— Ты, хозяин, в разорение войдешь, если будешь так постояльцев привечать, — легко да беззлобно откликнулся тот, и родной голос водой растекся по костям, разлетелся по жилам с током крови, заполнил сердце, и оно, глупое, затрепетало, что заячий хвостишко.

— Я, промежду прочим, теперь ваш маг. Назначен Ковеном блюсти здешние земли, следить за порядком, да защищать от нежити да нечисти, буде таковые сызнова приключатся, местное население, — нараспев выговорил Горд Вепрь, стоя в едальном зале трактира, в окружении незнакомых оружных людей.

И я с силой закрыла глаза, и сызнова их открыла, не веря, что не обманывают они меня, глупую.

— Ты гляди, то не одного хранителя, а то аж сразу двое. Скоро, небось, косяками пойдут, — пробормотал под нос дядька Ждан. — И чего было мотаться туда да обратно? — вопросил он уже громче.

— Ну, должен же был я дела закончить, — хмыкнул Вепрь, и я поежилась, вспомнив его "дела", — Назначение от Ковена получить, опять же… Так что, дядька Ждан, на постой возьмешь, пока я себе жилье не подыщу?

А к столу — тому самому, что ближе всего стоял к очагу, того, который я мало не каждый день намывала — уже спешила матушка Твердислава, с полным разносом снеди, и я отмерла, поспешила со скатертью вниз по ступеням, чувствуя, что резвые ноженьки вот-вот подведут, подкосятся…

Не подкосились — все ж, я редкостно крепкая девка.

Я успела спуститься, и, проскользнув промеж незнакомых окольчуженных, пропыленных людей, взмахнула скатертью — и она широким крылом, вышитой рекой опустилась на стол, и ловкие натруженные руки матушки Твердиславы принялись составлять с разноса миски-плошки.

— Нежанушка, поди-ка, принеси с кухни, что сыщится! — ласково пропела она, пока я, не смея глаз от стола оторвать, помогала ей разгружать разнос. — Вы присаживайтесь, гости дорогие, повечеряйте, чем светлые боги послали, а мы уж вам баньку пока протопим…

Я кивнула и молча скользнула на кухню — а там прижалась спиной к прохладной стене, вскинув к горящим щекам холодные руки, прикрыла глаза.

Сердце колотилось, голова шла кругом.

И когда один из неурочных гостей, супротив всех правил, заглянул в кухню, я узнала его по шагам.

Он встал рядом со мной — совсем близехонько, так, что я через одежды ощутила жар его тела. И замер, не говоря ни слова. Я сглотнула, и открыла глаза — и утонула в темном тяжелом взгляде.

— Ну, и который из них княжий человек?

Спросила — и сама не узнала своего голоса, до того охрипшим он мне услышался.

— Ни который, — хмыкнул Вепрь, не сводя внимательного взгляда с моих губ. — Это охрана его, князем приданная. Мытарь у старосты постоем встал.

— Выходит, скатерть можно было и не стелить, — скаредно буркнула я, не зная, куда себя деть под его взором.

Горд, против ожидания, не осердился, а хохотнул, и прибавил:

— А Тихон — у мельника!

— Тихон? — удивленно распахнулись мои глаза супротив воли. — А он как сюда попал?..

— Меня провожал, — охотно отозвался Колдун. Глядел он по-прежнему лишь на мои губы, и от этого взгляду они, предатели, уж горели. — Ну и в охранение к мытарю нанялся — раз уж все едино в ваши края оказия выпала. И Стешка твоя с ним.

— Так ты что, и впрямь теперь магом здешним будешь? — Вепрь угукнул, и я вскинулась, мотнула головой, не давая себя поцеловать, — За что ж тебя так?!

— Сам попросился, — отозвался Вепрь удивленно. — Ты что, не верила, что я вернусь, что ли? Ну, дядька Ждан!..

Я сердито сверкнула на него глазами — и обхватив жесткое колючее лицо, сама потянулась к его губам, таким долгожданным и оттого все более сладким.

— Так значит, он тебе ничего не сказал, — продолжил допытываться Колдун, когда я пыталась отдышаться, пристроив голову у него на груди. В голое звенело, комната шла вкруг меня, и кабы не надежные объятия — я уже, верно, упала бы.

— Что не сказал?..

Горд только хмыкнул.

— Я его предупреждал, что вернусь в скорости — и если они с тобой тут что сотворят, то пусть только на себя пеняют.

Я с любопытством вскинула голову:

— А он?

— А он мне велел катиться, откуда явился, и сказал, что они тут промеж своих и без чужаков разберутся, — Горд сызнова стиснул меня в объятиях, и пристроил подбородок на мою макушку.

Я не удержавшись, захихикала, а Колдун только крепче обнял меня, счастливую в его руках.

Не знаю, как Горд — а я точно ведала, что кабы решили местные не замиряться со снежным волком, а враждой расходиться, то и угрозы заезжего магика их не удержали бы.

И с неохотой опустила руки, обвившие мужской стан, погладила его:

— Отпустил бы ты меня, пока матушка Твердислава не пришла допытываться, куда снедь запропастилась…

— Больно нужен ты мне с твоим волховством на постое, один убыток! — ворчал дядька Ждан, когда колдун таки вышел с кухни, а за ним я с доверху полным разносом, — Вон, бабе твоей избу уж венцом стягивают — к ней и иди!

Горд Вепрь, лесовиковский маг, приданый к здешним селищам Ковеном, дабы вести учет да наблюдения за Седым Лесом, только ухмыльнулся, опускаясь на привычное место за давно знакомым столом, и я, не чуя от хмельного счастья под собой ног, поспешила расставить перед ним вкусности, вынутые по такому случаю из подпола матушкой Твердиславой.

…а и правда, что ли, сами, без советчиков разберемся!