Снежная стая

ГЛАВА 2

Я проснулась с колотящимся сердцем и болью в душе. Звериной, неизбывной и бессильной. Там, во сне, я снова стояла над разверстыми могилами отца и своих младших. Сестра, два брата. Четыре ямы в мерзлой кладбищенской земле. Была ещё одна сестра, но она уж года полтора как вышла в замуж, даже на похороны не поспела. Городской лекарь велел не ждать — и я согласна была. Не след им вот так… Ивка поймет.

Снова горе сжимало нутро, туманило мысли. Тоска подкатывала к горлу, перехлестывала его. Драла когтями, мешала дышать.

После смерти матушки я в дому осталась за хозяйку. А было мне, смешно сказать — четырнадцать. Надежа и опора, старшая дочь, родительский первенец и любимица. Остальные-то младше получились — Ивке, вот, десять о ту пору минуло, прочие и вовсе — мал мала меньше. Батюшка наш извозом промышлял, седьмицами мог дома не бывать, так я малых и растила, и Ивку замуж сговорила…

А за заботами о них и время свое женское упустила. А теперь — стояла на городском кладбище, кругом шумел люд, но я была одна, беспросветно одна…

Этот сон не приходил ко мне уже давно. Но, когда приходил, разливался болью, которую я уж не надеялась избыть. А ещё — маетой и одиночеством, которые, я прочно верила, остались в той, прошлой жизни…

Теперь мне уж не уснуть. Так и буду лежать, ворочаясь, считать бревна в потолке, да слушать ночную тишину за толстенными стенами трактира…

…пойти, что ли, в едальном зале наново столы выскоблить? Пока дядька Ждан спит? Да ну, не в охотку нынче — да и Стешка сегодня, после разговора с глазу на глаз, от обязанности этой не посмела увильнуть. А и лежать дальше невмоготу, сил моих больше нет.

Выскользнув из-под теплого одеяла, я торопливо накинула поверх долгополой рубахи теплый платок, сунула ноги в обувку, на скорую руку переплела косу — темно-русые пряди, заплетенные на ночь не туго, выбились, растрепались неопрятно. Коса — не чета магичкиной русой «волне», конечно, да и Яринкиной богатой «пшенице» уступает, но и мою людям не стыд показать.

Коса — девичья краса… Я невесело усмехнулась, сама себе пообещала, что завтра, наконец, подрежу челку, да и вышла из невеликой своей угловой каморки в общий коридор.

На лестницу вниз падало достаточно отсветов из очага в общем зале, чтобы не тащить с собой лучину.

Трактир дядьки Ждана строился в два поверха — нижний, с общим залом-едальней, кухней-кладовыми, а позаду них — жильем хозяина с семейством, и верхний, где устроены были гостевые комнаты. И звался он предивно — "У бобра". На все расспросы о том, откуда взялось столь чудное именование, дядька Ждан то отмалчивался, ухмыляясь в бороду, а то и откровенно дразнил какой-нибудь выдумкой — то боги ему велели, то во сне привиделось, а то и сам бобер упросил.

Я сидела на кухне, за малым столом, тем, где днем пристраивались то перехватить наскоро, то посидеть за травяным взваром с куском пирога, а то и просто поболтать, трактирные женщины — повариха Млава, девки-подавальщицы, я да матушка Твердислава. Тесный, теплый круг.

Хорошо, что сейчас тут темно и пусто. Я спиной прижалась к теплому боку печного дымохода, откинула на него же голову. Пусть я и не боюсь холода — все равно упрямо тянусь к теплу.

Я крошила в пальцах краюху хлебную. Кружка, заполненная крепким, настоявшимся взваром так и стояла передо мной нетронутая. Не хотелось.

Он подошел бесшумно, как я сама хожу. Замер в дверях кухни, осматривая ее — и безошибочно остановил взгляд на мне. Хмыкнул, и изрек негромко:

— Поздорову тебе, Нежана. Дозволишь ли присоединиться?

— Чего тебе? — буркнула я недовольно, и сама же досадливо поморщилась — Стешку давеча, перехватив один на один в подполе, за то же самое, за грубость с гостями, за косу оттаскала, а сама-то!

А и ладно, время сейчас не рабочее, а он на хозяйскую половину без спросу заперся. На кухню постояльцам заходить и вовсе не след, так что ничего, переживет он мою неприветливость…

Колдун вопрос мой неласковый проглотил, да и вовсе, кажется, смутился:

— Да вот, есть хочется — сил нет! А у вас здесь лишней корочки хлебной не завалялось нигде? Для самых голодных? — от этих слов, от смешно-заискивающего тона даже мое настроение дурное отступило чуть. Надо же, он и эдаким быть умеет! И, хоть и тянуло от него по-прежнему опасностью и хищной силой, но, если не видеть взгляда, того, который всякого встречного насквозь просвечивает и видит куда больше, чем хотелось бы поведать, то вроде и ничего. Даже и ноги не слабеют!

Помедлила — и мотнула приглашающе головой на свободное место у стола. Садись, мол. Оттолкнулась спиной от уютного печного бока, рывком подымаясь на ноги. Привычно, по памяти передвигаясь по знакомой до последней пяди кухни. Скользнула к большему, разделочному столу, на ощупь нашла початый каравай хлеба под чистым полотенцем, а на полке, над столом приколоченной — плошку со свечой. Положила хлеб на стол перед мужчиной, и собиралась уж к печке отойти, огня добыть — свечу затеплить, когда колдун просто протянул руку и сжал свечной шнур пальцами — огонек занялся, сперва робко, а потом занялся уверенно. Я хмыкнула — маг пожал плечами.

А плечи, и впрямь, хороши…

Мысленно плюнула, мысленно же пожелала Яринке с ее глупостями благ разновсяческих, да побольше, побольше, и, забрав с собой свечу, отправилась куда и собиралась — в подпол. Надо бы ему хоть мясца с окорока напластать — эдакую зверюгу хлебушком разве прокормишь? Да и себе молочка захватить, может, сон нагонит…

Я бы, конечно, могла и в подпол без свету спуститься, чай, давно каждый шаг ощупью там ведом, да зачем?

Тяжелый острый нож резал мясо ломтями — привычное слитное движение, стук металла о разделочную доску — и копченая свинина ровным пластом отваливается от куска. Колдун мерно работал челюстями, дрожал огонек свечи, скользили в голове обрывки дневных дел и мыслей, а вокруг стояла ночная сонная тишина. Мое молоко томилось в печи — с медом, с маслицем. Если уж оно меня не успокоит, тогда я и не знаю, что мне вовсе поможет! Разве что, тот самый, упомянутый вечор в разговоре, топор.

Ночь темна. Холодные осенние ветры трутся снаружи о стены трактира, напевают что-то древнее. Зазывное.

— А ты Снежного Волка видела? — я удивленно мазнула по Колдуну взглядом, не ожидала, что он и меня расспрашивать примется. Все больше ж охотников, лесовиков вопросами терзали.

— Видела, — я привычным движением раскидала мясо на хлебные ломти, подсунула ближе к колдуну деревянную солонку, — У нас его многие видели.

— И как? — маг смотрел до того заинтересованно, что ажно жевать перестал.

— В сугроб села, — я вспоминала прошедшее, вспоминала, как стояла в зимнем лесу, в снегу по колено, в окружении елей-великанов, и не могла отвести взгляда от сказочного белого зверя…

— От страха? — уточнил Колдун, и в этот раз плечами пожала я, потому как не хотела отвечать.

…от восторга. В жизни не видела ничего красивее. Волшебные, нездешние — белым-белые, призрачные, невзаправдашние будто. Они стояли, окружив меня полукольцом, и снег под их лапами не проминался. Молчаливые, равнодушно-спокойные. У меня слезы на глаза навернулись, так они были прекрасны. Я тогда вдруг поняла, что, если такова будет моя смерть — я не возражаю. Пусть, лишь бы быстро, здесь и сейчас. Я не побегу. Они постояли ещё краткий миг, и сгинули. Исчезли, как и появились — ни звука, ни шороха, просто были — и не стало. А ведь только платок от лица отвести отвлеклась.

Вот тогда-то я и сомлела, осела в снег, за лапы еловые придерживаясь… Нашли меня, беспамятную, в чувство привели, а что стряслось — выспросить так и не сумели. У меня язык не повернулся этим чудом, дивным и смертоносным, ещё с кем делиться.

— Я за хворостом отошла, от людей недалече вроде, а тут — они… Погода тогда стояла бесснежная, день белый, кто ж ждал? Увидала их, да так и застыла, за лапы еловые держась, — слова сами запросились наружу, и я не стала их сдерживать, чего уж теперь?

Помолчала.

— Над ними снежок кружился. Вокруг — тишь безветренная, только мороз потрескивает, а над ними — снежинки танцуют. Искрятся на свету, еле видные, а все ж — есть! Так и стояли, таращились, я на них, они на меня. А потом — сгинули, как и вовсе их не было. Вот, так и посмотрела…

— А ещё кто из ваших их видел? — мужчина повозился на своем месте, устраиваясь удобнее, ноги длинные вытянул, и, по всему видно, на долгий разговор настроился.

Я улыбнулась, покачала головой. Нет уж, так не пойдет.

— Баш на баш, колдун!

— Горд.

Я вопросительно взглянула на ночного моего нежданного собеседника.

— Меня зовут Горд.

Я кивнула, знаю, мол. Дернула плечом. Что мне за дело до твоего имени, гость?

Он хмыкнул, отозвался согласно:

— Спрашивай!

— Чего вы стаю в лесу осенью-то сторожите, коли до первой настоящей снежной бури ее и в помине нету? Не рано ль на промысел вышли, охотнички? Не срок для вашей дичи! — насмешливо поинтересовалась.

А что? Чего б и не спросить, коль разрешение дадено?!

— А с чего ты взяла, что мы в лесу стаю искали? — развеселился колдун, и скрыть того не пытался.

— Чего ж тогда днями цельными по лесу шарахаться? — я и впрямь удивилась, ну что ж это за удовольствие, при нынешних-то погодах в стылом лесу невесть чего торчать?

— Да не саму стаю мы ищем, следы ее! — Колдун улыбался сдержано, тепло и морщинки вокруг глаз на улыбку его отзывались.

А я, достав из жерла печи гретое молоко, налив его в кружку — полным-полную, вровень с краями! — пристроилась обратно, в свой теплый угол. Слушать. Смотреть. Пить мелкими глотками, гадать, от чего у колдуна шрам над бровью тоненький — и не видно его обычно, а сейчас свеча удачно подсветила. И нос с горбинкой. Ломаный, что ли? Или от рождения это?

— Еще, разметку себе делаем на будущее. Готовим лес для охоты, — мужчина не жульничал, отвечал честно, поясняя мне то, чего не понимаю. Его интересно слушать…

— Чего ж сейчас, осенью? — мне все же не ясно было, — До снега луна без малого, чего раньше нужды в глухомань нашу переться?

Он только сощурился лениво на мой вопрос, удобнее приваливаясь к стене за спиной. И вид у него до того расслабленный, до того ленный…

…Гнат-охотник как-то из лесу медвежонка притащил. Пожалел осиротевшего звереныша, подобрал, обогрел, откормил. Псы деревенские его страсть как не любили, все облаять, а то и куснуть, норовили… Вот, как зверь подрос, так у него такая же сонная морда была перед тем, как он тех псов в клочья рвать взялся. Из травившей своры — меньше половины набежавшие хозяева отбили.

Он и не дурит меня сейчас, почто? Разве я ему противница? Он просто так привык. Всегда, всем казаться куда как меньше опасным, чем то есть на самом деле.

— А зимой поздно станет. Под разметку голая земля нужна, даже трава — помеха. Так что — сейчас в самый раз. Расчертить местность примерно, метки поставить. Линии силовые раскинуть. Место формирования исходного проклятия поискать… Ну, это если уж очень повезет, с источником возникновения обычно после прихода нежити разбираться приходится. Когда стая уже явилась — отследить точку явления гораздо легче, — маг, спохватившись, что и вовсе в дебри какие-то полез, девке деревенской не интересные, одергивает себя, а и зря, девке как раз интересно! — В общем, расставляем метки и подпорки для будущей охоты.

Что ж, мой черед. Я молчу раздумчиво. Имена и события в памяти перебираю.

— Верея, мельничихи тетки Аглаи свойственница, за хворостом в лес подалась, да на опушке на снежного и напоролась. Она бабам сказывала, что уж как вплотную подошла — так он с протоптанной дорожки поднялся. А до того в упор глядела — не видела. Зевнул, поперек тропы разлегся, да так в лес и не пустил. Верея мало-помалу, шажок за шажком, обратно в село и убралась…

Я вновь примолкла, раздумывая — говорить ему дальше? Заправила сердито челку, да и продолжила:

— Она до дому с санками своими добрести не успела, как ненастье пало. Гнат. Этот точно видал, хоть никому и не сказывает, что да как. Он в ночь в лес пошел, а поутру его беспамятного аж в Огневке нашли. Снегом был весь облеплен, ровно его от самого нашего селища по целине снежной волоком волокли, а то и вовсе — с горки покатом спустили. Только морквы не хватало, а так — ровно снеговик, какими ребятня зимой тешится.

Печное тепло грело извне, а молоко да мед — изнутри, потрескивали за заслонкой дрова… Осенняя ночь перешагнула полуночь, и не спешила на убыль идти — только набирала силу. Ночь пела вместе с холодным ветром, и меня тянуло подпеть им — третьей. Вертелся под носом назойливый мотив, поди еще, сумей, прогони…

— Из наших, лесовиковских, вроде все. Ну, разве что, еще Ярина-травница.

Я вроде и не смотрю на колдуна, а все ж вижу, у него при имени лекарки угол рта дернулся. Маг торопится сунуть в рот кусок, да и зажевать веселье, но оно все равно чуялось, сколь не старался мужчина удержать лицо…

Ну, Яринка! Попомню я тебе ещё это позорище!

— Честно сказать, кабы кто попытался лекарку нашу в лес не допустить, когда травы в силу входят — она его там бы и стоптала, — я улыбаюсь мыслям своим, — но дело было в бестравье, и они мирно разошлись.

Колдун сидел, слушал. Крутил в пальцах кругляш блестящий, то ли талисман, то ли оберег, не разобрать. В тусклом свете свечи поблескивал тонкий цепочек.

— А из окрестных селищ кто встречал?

Я отрицательно мотаю головой — э, нет, колдун, не так быстро! Мужчина досадливо вздохнул — мол, нашла время торговаться, девка!

Но я упрямо поджала губы — не так уж и много я рассказать могу, чтобы крупицы эти за так разбазаривать! Из мага же кузнечными клещами не вытянешь то, что сам рассказать не согласится. Как же тут не торговаться?

— Спрашивай!

Ой, а недовольства-то в голосе сколько! Ничего, дружочек, проглотишь — и я задала свой вопрос:

— Где, окромя зимы, прячется стая?

— Да нигде она не прячется! — он меня взглядом недовольным буравил, ну да я привычная, дядька Ждан тоже частенько так меня рассматривает. Говорит — совесть разглядеть пытается… Врет, поди! Разве ж ее разглядишь-то, мою совесть?

— Вот скажи, где летом прячется снег? Нигде не прячется! Нет его летом! Вот и Стаи вашей летом нет! Ты главное пойми — снежные волки, они не живые. Не материальные. Это не настоящие звери из плоти и крови, а скованная цепью проклятья зимняя буря. Потому и не появляются они в ясную погоду. Вьюга — ко вьюге!

— Погоди, — я недоумевающее трясу головой, совсем утратив понимание, — а волк? Тот волк, про какого дядька Ждан сказывал! Он-то уж вполне себе материальный и уж такой настоящий — прям, спасу никакого нет!

Я присмотрелась к магу. Стой-ка! А не решил ли он, что все, ноныча хозяином добрым поведанное — байки и есть? Для красного словца затравленные?

— Да ты не сомневайся, колдун! Все, что трактирщик вечор баял — то не враки вовсе!

— Γорд, — недовольно морщится мужчина, словно я ошибку где-то глупую сотворила.

Я вскинула взгляд непонимающе, да и отмахнулась, сообразив, о чем он — Горд, колдун, какая разница? Взялась растолковывать ему главное:

— Вот если и приврал дядька где, так самую малость! А в остальном — все поведал, как было…

— Да не сомневаюсь я! Просто ошибается твой дядька Ждан — волк этот бродячий вовсе не изгой в стае. Он — вожак! Понимаешь? — маг горячится, склоняется над столом, пытается убедить меня в том, что, по мнению его, и есть истинно верно.

А я и не заметила, как сама грудью на столешницу навалилась, мы уж нос к носу сидим. Да кто б мне сказал ещё днем, что уже ввечеру я с магиком приезжим за стаю снежную говорить буду, да еще и спорить с ним возьмусь? А ведь и спорим! Шепотом правда, но зато — горячо да уперто, и каждый в правоте своей уверен, каждый ясно знает — уж он-то точно не ошибается! Что Горд-колдун, в столицах за большие деньги ученый, что я, стаю ту собственными глазами видавшая, песни ее снежные слышавшая…

— Шутник ваш — вожак! — настаивает мужчина, шепот его звучит глуховато, шорохом лиственным, — Потому и подвластно ему то, что остальным волкам не доступно. Он — средоточие силы, в нем вся мощь стаи заключена. Оттого и чудит — он может, понимаешь?

— Так, погоди. Выходит, коли он средоточие силы, надо его просто убить — и стаи не станет?

— Нет! Если его убить — в стае появится новый вожак. Ну, будет у него немного другой характер, и что? Главное-то не поменяется! Стая-то как была, так в ваших краях по — прежнему и будет! Какая разница, кто там у них вожак?

Да разница, в общем-то, большая… Колдун взглянул на меня — и вдруг замолк, догадавшись.

— Года три назад из здешних сел перестали приходить жалобы на зимнюю нежить. Именно тогда ведь Ввжак и поменялся, верно?

Неверно. Раньше. Но кто я такая, чтобы ученого городского магика на ошибках ловить? А он смотрит — внимательно, в упор.

И я знаю, что он сейчас видит. Меня. Свечной огонек правды не показывает, дразнит. Что коса темна — видать, а что глаза светлы — уж нет. Не бледна, не смугла — а по ночному времени укутана тенями. Что ещё ему видать? Рубашку светлую, по вороту да рукавам оберегами вышитую? Шаль козьего пуха на плечах? Тонкий шнурок, на котором под рубахой солнечное колесо, оберег светлых богов, болтается? Не красавица. Ликом пригожа — что да, то да. Но и красоты великой боги не дали — та же Стешка куда как краше. Да и в годах ужо — двадцать пятая зима минула, чай, не девочка ведь. Иные в мои лета пяток детей тетешкают.

Колдун взора не отвел, усмехнулся чуть. Неощутимо, но как-то… грустно, что ли? Догадался ведь, что правды всей тут ему не скажут… И я не выдерживаю:

— Верея, как ее снежный волк из Лесу перед бурей завернул, от страха ни жива, ни мертва домой воротилась. А как утихло ненастье — вывернула все съестное, что в дому нашла — хлеба каравай, круг сырный, каши горшок еще… Курице-несушке не пожалела шею свернуть. В скатерку завернула, да в Лес и снесла. Яринку Снежный уже перед самой непогодой в Лесу застиг. Ее счастье, что снег тогда еще сыпать не начал. Но ветер уж такой стоял — с ног валил. Снежный ей за холку ухватиться позволил, да, почитай, на себе из Лесу и вытащил.

Помолчала, кусая губу. Да и продолжила:

— Гнат и впрямь никому не сказывал, что меж ним да Снежным Волком в Лесу приключилось, но хулы в его сторону ни разу не извергнул, а как стали Гната звать на охоту облавную, снежного волка добывать, так не только сам не пошел — дружков своих двух удержал. Стенька-бондарь с ним за то в хлам разлаялся, а Гнат все едино не пошел. Еще и облавникам вслед плюнул.

Трещит свеча, трепещет ее невеликий огонек. Молчит гость городской, собеседник мой нынешний. И я молчу — думаю. Не зря ли я ему лишнего сболтнула? А даже если и зря — что ж теперь? Пролитого не подымешь, сказанного не воротишь.

Да и боги с ним.

Колдун отщипнул от хлебного ломтя, сжевал задумчиво. Да без охоты — так, тишину занять. Не голоден он больше. А вот запить, небось, не прочь. Я встала, без просьб нацедила в кружку травного настоя. Поставила перед мужчиной. Стукнуло дерево о дерево, травы, настоявшись с вечера, поманили запахом.

— Спрашивай, — сев на место, напомнила.

— Да я уже спросил, — отозвался, принимая питье. Не столько горячее, сколько очень теплое. С терпким привкусом малины, сладковатым — ромашки, да еще парой-тройкой лесных трав. Тетка Млава толк в питье знает!

— В Огневке староста, Ерш Белославич, с Волком один на один стакнулся. Да про то сегодня уж баяли, жив-цел остался, токма зол, что твой шершень. У Влады, вдовицы, сынок единственный на пару с приятелем, Невзором-приблудой, тайком от старших в Лес удирали, снежную шкуру промышлять. Да вот беда — шкура-то при хозяине обретается. Уж до того резво по буеракам драпали — видать, тот делиться не пожелал. Яробуд-Хлыст, бобыль. Он в здешних краях охотник наипервейший. Да только и молчун он не из последних. Так что, подробностей, извиняй, не ведаю.

А еще огневская старостиха, матушка Лугана, могла бы о Снежном порассказать. Но про то тебе ведать не след. А коль возжелаешь все же — так саму Лугану и расспрашивай. Ужо она порасскажет…

— В Боровищах его если кто и видел — того не ведаю, а вот слыхали многие. Там недалече от деревни горка есть. Ну, горка — не горка, так, взгорок. Лоб каменный. Так вот, боровищенские сказывают, что в ясные ночи волк туда петь приходит, — я отмечаю, как отозвался на эти слова мужчина. Вроде, и не шевельнулся, и тело положение не переменило — а весь как будто подобрался, и я не могу отказать себе в малой радости, уточнить эдак раздумчиво, — Думаешь, там и есть то самое место, что вы, по всему Лесу искамши, не отыскали? Источник тот?

Ух, как взглядом-то полыхнул! И тут же унял. И тело вновь расслабил. Я только нос понадежней в кружку уткнула, улыбку в молоко сцеживая. Γрозен! И собой владеет изрядно… Он в ответ недовольно взором меня поколол. Да ты не старайся так, маг! Не трудись! К завтрему я и сама вспомню, что тебя страшусь. А ноне — не боится мне. Дурные сны страхи разогнали…

— Проверим! — отвечает, голову назад окинул, глаза прикрыл, теменем о бревенчатую стену оперся. Ноги расслаблено выпрямил, руки сцепил, пальцы переплел. Ну, до того ленив…

Ой, беда тебе, Нежка, будет, коли этот зверь на тебя озлобится! Испугаться бы мне, назад осадить — да где там! Темень-подружка нашептывает — не бойся! Я не выдам, отведу и укрою… Остеречься бы, скинуть с себя наваждение — но поет за стеной ветер, напевает о близких осенних бурях. И подпевает ему беспокойная моя душа, стряхивая с себя страхи и печали. И я улыбаюсь — в кружку, чтоб не дразнить колдуна еще больше. Но я улыбаюсь.

— Дальше, — напоминает мне он, и я напрягаю память послушно.

— Да я по именам боле и не припомню, — отзываюсь, — Кто волка в Ручьях да в Березовке видал — не назову. Но коли бабы аль ребятня за приметами не уследят, да по волчьей погоде в лес наладятся, то вовсе и не редкость, чтобы их оттель завернули.

— А мужчин? — он в этот раз и не шевельнулся вроде, и голос ровно удержал… А все одно — чую я, не то что-то с этим вопросом!

— А мужи у нас зимой в лес по хворост да по детячей игривости не ходят. Тут, почитай, половина зимой с охоты пробавляются. Уж они в погоде не ошибаются!

Мой черед спрашивать, я даже и знаю, чего бы выведать хотела.

— А коли не секрет, с чего вдруг так местная стая магов встревожила, что за нею аж ватагу в пять голов послали? Раньше-то, помнится, старосты все писали-писали, а им все отвечали — примем меры, да примем меры… Не один десяток годков уж те обещания годины справляют!

Помолчал колдун. Не от того, что отвечать не желал — но и от чего, разобрать я не смогла. Повертел в пальцах кругляш оберега.

— Так вышло, что около пяти лет назад в здешних краях пропал отряд, — заговорил он осторожно, — Не очень большой. Но и не малый. Чуть поболе десяти человек. Конных, оружных. Ко всякому привычных. Не зеленых юнцов — опытных, бывалых мужей. Поехали, и сгинули. И ни приметы, ни следа. Отряд возглавлял мой брат.

И снова повисла тишина. Молчит сильный, усталый мужчина. Молчу и я… Забралась на скамью свою, и ноги под себя подобрала. И молока уж в кружке нет, надо бы встать, да и ополоснуть, а я пытаюсь ее, пустую, крутить. Дерево по дереву скользить не хочет, то ли дело — кружка глиняная… Занимаю мысли всякой дурью, лишь бы взгляд на него не подымать.

— Не поздновато ли спохватились? Пять годков — не один денечек… — голос мой глухо звучит, дрожит огонек свечи, и кружка все никак крутиться не хочет. А если ее на бок положить? Бок — он гладкий, округлый, чай, весело закрутится! …как крутился мир окрест меня, когда я, ошалелая, пришибленная, в снегу сидела… Тогда бы мне и пропасть пропадом, кабы не нашлась добрая душа. Подобрала, обогрела.

— Они уехали вдруг, внезапно. Кунь со товарищи, четверка наемных воинов. Никому слова не сказали. Я искать пытался, расспрашивал. Сперва — так, про между прочего. Как стало ясно, что давно б пора ему объявиться — всерьез обеспокоился. Нигде. Ничего.

Вздохнул. Сызнова затылком о стену потерся. Да и продолжил — хоть я и не ждала, не просила.

— А тут вдруг недавно известно стало, что он в эльфийский Лес ездил. И оттуда уехал благополучно. А уже на обратном пути — на снежных волков и напоролся. Когда Ковен стал решать, кого сюда отправить, чтоб стаю зачистить — мы с ребятами вызвались добровольцами.

— Так, значит, как селян не один год потрошили — так то вас и мало не трогало. А стоило кому из ваших пострадать — так быстро и желающие нашлись! — слова вырвались опричь воли. И столь в них обиды было — уж лучше бы ты, душенька, и вовсе рта не открывала!

— Магов мало. И успеть везде нам никак не по силам.

Ишь, серьезный какой! Да мне все едино, можешь не оправдываться! Я упорно рассматривала кружку, пристально разбирая узор потемневшего дерева.

— И поверь мне, Нежана — стая, способная положить тройку опытных, сработанных магов — это серьезно. Очень.

— А пока простой народишко гоняли — так, небось, сплошное веселье было! — не удержавшись, снова полыхнула я гневом. И — выдохнула, теряя запал. Ну, он-то перед местным людом в чем повинен?

Молчание, повисшее в кухонной темноте на сей раз, было тягостным. И теперь ужо я не торопилась его разорвать — а то ведь, известно, язык бабий, что жало. И как бы одной змеище себе самой на хвост беды не накликать. Колдун тож не торопился заговаривать — щурился на свечной огарок невесело. Надо же, и не заметила, как времечко утекло — уж и свеча, почитай, вся догорела…

— Ну, что ж! Теперь мой черед вопрос задавать! — колдун, словно через силу, взгляд от огонька отвел, и ухмыльнулся проказливо. И так-то меня от ухмылки его дурное предчувствие разобрало! Я настороженно вперилась в массивного мужчину взглядом, хорошего от слов его не ожидая…

— Что за случай подружка твоя вечером в разговоре поминала?

От так я и знала! Не обойдется лекаркино веселие мне без последствий! А колдун, меж тем, улыбнулся вовсе широко — и мне совсем тоскливо от того сделалось.

— Тот самый, где ещё про топор говорилось! — добил он радостно.

— Да не было того! — я с досады мало в голос не взвыла. Опамятовалась, и силы в голосе убавила. Рассерженно подхватилась с места, принялась остатки трапезы ночной прибирать. — Не было, и хватит! Бабьи выдумки то!

Посудой я старалась, все ж, не слишком громко стучать. Не молодка ведь бестолковая, норов обуздывать умею. Хлеб — под полотенце, на полку, нож да кружки ополоснуть — и к прочему кухонному скарбу. Горшок, в котором молоко томила — отмыть, на припечек поставить, сушиться.

— А если выдумки — так чего стесняться? Расскажи, поведай! — подкупающим голосом уговаривал меня гость дорогой, подначивал. — Ну, я ведь так тоже на твой вопрос честно отвечать откажусь!

Я развернулась к нему, только рубаха вкруг ног взметнулась.

— А и будет! Спать давно пора, а не враки досужие пересказывать, — на том крутнулась на пятках, да и была такова.