Снежная стая

ГЛАВА 9

Метель приближалась по — хозяйски, не таясь.

Раньше прочих ее поступь почуяло зверье.

Взлетели над деревьями вороны, закружили, и сели, укрылись в нижних ветвях, попрятались в теплое кошки, а собаки, напротив принялись валяться в снегу, крикуны-воробьи забились в хворост.

Выставился вокруг красна солнышка туманный круг, а после и вовсе заволокло облаками низкое зимнее небо.

Шла из горних высей уверенной поступью Госпожа Метелица, давала людям приметные знаки — умные поймут, а дурней не жалко.

И люди благодарно принимали подсказку ее — укрывали в хлевах скот хозяева, торопливо возвращались кто из леса, а кто с реки, рыбаки да охотники, забирали матери с улицы неугомонную ребятню, бранили неслухов, коли те не быстро поспешали.

Перебирала травы да снадобья лесовиковская травница, тревожно поглядывая в ту сторону, где за крепкими избяными стенами на много дней пути раскинулся Седой Лес — истинный хозяин и владыка этих мест.

Честной люд готовился встречать первую зимнюю бурю. Дурных здесь не водилось — не выживали.

Маги непогоду встретили в Боровищах. Намеренно так подгадали — чтобы приход снежной стаи встретить близ каменных лбов, что могли быть, а могли и не быть местом зарождения проклятья. Вот и прибыли заранее, встали постоем в доме старосты — трактира в Боровищах не имелось.

В лес загодя собираться стали. Старостиха Лугана, заприметив, что гости уходить намерились, запричитала, заметалась:

— Куда ж вы, гости дорогие! В такое непогодье добрые люди дома сидят, на улицу носу не кажут, пропадете, сгинете!

Тихон, метнув взгляд на старшого, уже приготовился одернуть заполошную бабу¸ как вдруг та сама унялась, в дверях встала:

— Голодными не пущу!

И прикрикнула на старшую невестку:

— Собирай на стол, клуша!

И пока молодка споро метала харч на стол, все шпыняла ее — то не так она повернулась, то не так за ухват взялась. И полотенца-то не те подала, и посуду не ту выставила. У молодой женщины от ласки такой свекровиной все из рук мало не сыпалось. На глазах уверенная, ловкая молодица в безрукую нескладеху превращалась.

Пока не озлился от задержки такой нелепой Колдун, и, зыркнув на склочную тетку, к дверям не развернулся. Ему и так-то не больно хотелось перед походом в метельный Лес пищей утяжеляться. Тут старостиха мигом умолкла, за стол звать стала, и невестка ее ласково просила отведать, улещивала не побрезговать, не обидеть добрых хозяев. Да только Горду уже все эти деревенские порядки поперек горла встали — кивнул Славу, тот и сгреб с вышитой скатерти, до чего рука дотянулась. Сунул в суму, да и выскочил во двор — сотоварищей своих догонять.

Благо, те недалече ушли.

Вьюга разгонялась не спеша, ровно красуясь.

Вот полетела по — над землей поземка, и опала. Раз, другой, третий взвилась белая пелена, а на четвертый закрутилась над сугробами в тугое веретено, зло стегнул ветер — и понеслась в мир белая мгла, завизжали во вьюжной круговерти снежные пряхи, и снежные хвосты захлестали во все стороны, мешая небо с землею, путая день с ночью.

Горд Вепрь тряхнул головой, отплевываясь от набившегося в рот снега. Огляделся. Соратники встали вкруг, замкнув в кольцо взгорок, на котором сбились в кучу, ровно бараны в загоне у боровищенского старосты, валуны.

Непогода трепала наглых людишек, дерзнувших бросить ей вызов. Цепляла когтистой лапой ветра за одежду, норовила содрать что шапку, что тулуп. Пробирающим до костей холодом пробовала на зуб. Залепляла рот да глаза, забивала воздух внутрь, в самое подвздошье. Да только, добыча ей ныне досталась не по зубам — стоят люди, не шелохнутся, что влитые стоят. Не пошатнуть их ветру, не отвести от цели снегу да холоду.

Маги, равнодушные и отрешенные, окутанные белесыми прядями метели, ждали — не здесь ли пробудится стародавнее проклятье, не отсюда ли умчит в снежную круговерть по незримому следу неосторожной добычи снежная стая.

В глубине Седого Леса ныне было не тише. Вьюга справляла праздник по зиме, и от свирепой радости ее было ни спрятаться, ни скрыться ныне в самой глухой чаще, в самом непролазном буреломе — а уж на просторной полянке, от иных таких же ничем не отличимой, и вовсе не укрыться от ярящегосф ненастья. Взлетал снег, собравшийся было в сугробы, мешался с новым, тем что только-только высыпался из прорехи небес, собирался в клубы, сворачивался в тугие вихри. Выла метель, гнула дерева, бесновался на неприметной поляне, собираясь да рассыпаясь, снег. Вот взвился над снежным покровом белесый смерч, закрутился-завертелся, да и не опал, а вытянулся волчьей мордой, долгим туловищем, худыми лапами. За ним другой, третий, десятый… Встряхнулся огромный зверь роскошной белой шубой. Шевельнул носом, причуиваясь, вожак.

И сорвалась в лихой бег снежная стая, проминая мощными телами вьюгу-метелицу, и вожак, утративший в эту ночь человечью короткую память, но бессмертное сохранивший знание, повел стаю, минуя тонкие, звенящие от метельных плясок нити-струны сторожевого заклинания.

Снежная стая, вытянувшись, ступая след в след, летела по прочному льду Быстринки, обгоняя собственную песню.

Далеко-далеко, за два дневных санных перехода, зло ругнулся маг, промахнувшийся с точкой прихода стаи в мир, и дал отмашку вдруг враз прочувствовавшим лютую стужу соратникам. Всё, на сегодня их работа закончилась — оставалось лишь забиться в загодя спроворенные шалаши под надежными еловыми лапами, да пережидать метель, согреваясь магией и ягодным вином.

Снежный покров на землю прочно улегся, надежно — уж ясно видно, что до весны. А метели, с той, самой первой, боле пока люд честной не тревожили. Стали короткие зимние дни снежными да безветренными.

Маги, что твои гончаки, по лесу рыскали, искали не стаю, сгинувшую в безвремении до следующей метели, но хоть следы ее, да по эху место зарождения проклятия вычислить пытались. Заодно и с вожаком познакомились. Нет, не лично — лично хозяин здешних снегов до пришлых охотничков не снизошел, но вот отпечатки его лап лицезреть довелось. Притом не раз.

Были они здоровенные, поболе, чем с мужскую ладонь, и слишком уж мелкие, что бы принадлежать столь крупному зверю. Исходя из размеров отпечатков, следам следовало бы быть куда как глубже.

Тихон, разбиравшийся в таких вещах, клялся, что следы оставлены нарочно, именно для них. Снежный зверь отирался поблизости, не показываясь на глаза, но и не скрывая самого присутствия. То ли любопытствовал, то ли момент удобный выцеливал, чтобы напасть…

За две седьмицы, истекшие с первой вьюги, снежный волк успел отметится во всех пяти селищах. Сильно не шалил, так по мелочи. То в одной деревне в курятник залез, загнал перепуганных несушек на крышу, задавил петуха-хозяина, да выбрал все яйца из гнезд, брезгливо обходя вниманием подкладыши, то в другой когтищами дверь дубовую подрал старому своему знакомцу не хуже иного медведя, всю как есть испоганил. Мало показалось, еще и о стены избяные боками обтерся. В тех местах, где снежная нежить шкуру обминала, добрые бревна теперь изморозью, искристым серебром, в первый черед берутся. А третьем селище и вовсе дурную забаву удумал — взял, да и пробежался через всю деревеньку, с одного краю в другой. Псы дворовые, как его учуяли, поперву со страху кто куда забились, а как волк на дальнюю сторону села перебежал, такой гвалт подняли, такой перебрех, всех хозяев перебудили. А волчара возьми, да и вернись! Тут уж на этом краю лай сам собой захлебнулся, зато на дальнем…

Так и бегал всю ночь туда-сюда, скотина снежная.

А сторожевых струн не задел ни разу.

Словом, за минувшее время, ничего-то Горд Вепрь со товарищами своими не нашел, не выяснил. Оттого и злился. А тут ещё и иного поднакопилось. Местные жители, коих и приехали маги защищать от нежити, поглядывать вдруг стали неласково. На расспросы отвечали неохотно, даже и те, кто раньше вроде приветлив был. Как-то разом вдруг. Без явной причины.

И кто бы тут не разозлился?

— Местные врут через одного. — Аладариэль говорил уверенно. — Причем со знанием эльфийских особенностей: дар не помогает распознать, что именно из сказанного — ложь.

Стихийный совет, собравшийся в комнате колдуна, состоял из команды охотников на нежить в полном составе, и прикомандированного к ним эльфа, и был посвящен безнадежно замутненной ситуации с местным населением, не поддающейся объяснению. Или прояснению.

Тихон, маг-следопыт, молчун и правая рука Вепря, отозвался на слова Перворожденного негромким хмыканьем:

— Удивил. Здесь до границы с Эльфийским Лесом полтора дня пути. И это — если торными дорогами. А если напрямую, лесными тропами, и того меньше. Еще бы местным не знать, чем соседи дышат. И как ваше знаменитое чутье обойти.

Ал спорить не стал — кивнул согласно. В остром ухе тускло блеснула затейливая серьга — витой узор из тоненькой проволоки, прихотливыми изгибами и петлями оплетал граненые бусины дымчатого горного хрусталя. От пробоя в мочке серьга не свисала вниз, как принято обычно у людей, а подымалась вверх, вдоль завитка ушной раковины, и дополнительным креплением обнимала хрящ примерно посередине от острого верха. Эльф привычным, задумчивым движением потер традиционное украшение. Продолжил:

— Так бывает, когда впрямую не лгут, но утаивают нечто, важное настолько, что весь смысл от этого умалчивания меняется. И говорящий это хорошо понимает.

Горд Вепрь, сидевший за столом напротив эльфа, поставил руки на стол и переплел пальцы в замок. Уперся в него тяжелой челюстью. Уточнил равнодушно, лениво даже:

— Конкретнее. Кто именно из местных?

— Наш хозяин-трактирщик. Его жена. Лесовиковская лекарка. Гнат. Боровищенский староста, его жена. Да у многих есть, по мелочи. Это не удивительно — в местах вроде этих, чужакам особо не доверяют, вот народ и не спешит откровенничать. Но тут… Тут другое. Я без всякого Дара вижу: то, что нам недоговаривают — имеет прямое отношение к заданию.

— Так. Что из этого следует? Первое: местные утаивают какую-то информацию. Причем, не единично, а массово. Второе: эта информация имеет большое значение. По крайней мере, все, кто молчат — в этом уверены. Третье: все лица, перечисленные тобой, имеют вес и влияние среди местного населения, — подвел итог Горд Вепрь.

Выглядел он все таким же спокойным и невозмутимым, но маги, не первый день знавшие своего старшего, подобрались. Магичка, до того сидевшая на чужой постели, нахально забравшись на нее с ногами, так и вовсе — выпрямилась, и начала искать ступней в шерстяном носке свою обувь. И не ошиблась.

Колдун поднялся одним слитным, неожиданно легким для такого массивного человека движением, и вышел из комнаты, не сомневаясь, что его люди последуют за ним.

Маг спустился в едальный зал.

— Хозяин! — зычно прокатилось по трактиру.

Тот выглянул на зов с хозяйской половины, верно оценил выражение на лицах гостей, да и пошел навстречь, ухмыльнувшись. Неповоротливый, медлительный. Да только — не сомневались маги приезжие, что все то внешнее, наносное, а в самом деле пред ними матерый муж, сильный да бывалый.

Горд Вепрь сел на свое всегдашнее место за столом, лицом к залу, и соратники его выстроились по обе стороны от предводителя. А дядька Ждан уселся напротив.

Молча сел, не вопрошая — зачем звали, аль чего гости дорогие изволят. Уж верно, сразу смекнул, что не за ради сытного обеда выкликнули.

Молчал трактирный хозяин. Молчали и Горд Вепрь, пристально разглядывая трактирщика, ровно впервые увидел. Выглянула на тишину из кухни матушка Твердислава, да обратно и не воротилась. Полотенце кухонное через плечо перекинула, подошла, за мужниной спиной встала. И руку ему на плече положила. Дядька Ждан чуть шевельнул пальцами, ровно поторапливая противника, подманивая — ну, что же ты? Подходи, не боись!

…а может, просто руки затекли.

Колдун взглядом супругов окинул и хмыкнул.

Толком не знают еще, о чем речь пойдет, а уже в глухую оборону ушли. Подобрались. Ощетинились. Не любят здесь чужаков. Ой, не любят. От того и зовут, только когда уже совсем край, когда нужда придавит и деваться некуда.

И ведь звали же! Сами писали в столицу, сами помощи просили. А теперь — молчат, и слова лишнего добром не вытащишь. Что изменилось?

— Выходит, местный люд с вожаком поладил? — Горд сказал, и слова упали буднично, обыденно, будто другого и помыслить не выходило.

Сказал — и сам удивился, как мог так долго этого не видеть?

— Отчего ж не поладить, — после недолгого молчания отозвался Колдуну дядька Ждан. И вновь замолк.

— И впрямь. — Горд прищурился, разглядывая собеседника своего. Оглядел, да и приговорил, — Значит, помощи у местных можно не искать.

Трактирщик, тоже в супротивника вглядывавшийся, ровно увидеть что-то одному ему понятное желал, хмыкнул негромко:

— У боровищенского старосты в позату зиму сын в Костровец на ярмарку жену с детишками повез, порадовать их желал. Не одни ведь поехали — с обозом. Об ту пору стая уже в Седом Лесу гуляла, так что, как метель пала, по всем подсчетам выходило, что застигнут волки санный поезд аккурат посеред дороги, — дядька Ждан буднично рассказывал, спокойно.

А жуть все едино ползла-стелилась стылым сквозняком по-над половицами. До костей пробирала.

— У нас тут места лихие, дикие. Середь баб не одна и не две с оружием обходиться умеют. Моя вот хозяйка с кнутом куда как ловка, а Лугана, старостиха боровищенская, по молодости с луком управлялась так, что любо-дорого. Вот как стало ясно, что метели быть, что не обманка это, и всерьез непогода подымается, а до жилья обозу еще день пути при самой великой удачи, сняла она со стены свой лук, вывела из хлева годовалую телушку, свела в Лес, да своею рукой из лука положила. Просила стаю пощадить ее кровь. Муж, как узнал, даже лупить бабу-дуру не стал — шутка ли, разом старшего сына с невесткой потерять, да троих внуков? Ополоумела баба с горя, ясное дело… Когда буря стихла, а обоз в село так и не воротился, ясно стало — не выжили. — Дядька Ждан помолчал, разглядывая свои ладони — здоровенные, что твои лопаты, мозолистые.

Вздохнул. Продолжил сказывать:

— Они через седьмицу приехали. Из всего санного обоза только две лошади уцелели, оттого и припозднились. Сказывали, стая ещё до метели их настигла, по первому ветру — да и погнала по дороге, а после — по снежной целине, в лес. Выли волки, хохотали. Хрипели, надрываясь, кони, уходя от снежной жути — и не умея уйти. По грудь в снегу вязли, на пену изошли, а все едино, вперед ломились. Уж больно лютый страх их позаду подгонял. А волкам все веселье — налетят, защелкают зубами у хвоста, у самого конского уха рявкнут, а то и за бок ухватят. Не сильно, играючи… Ох, и страшны волчьи игры в заснеженном лесу перед замершей в непождвижности вьюгой! Матерые мужи чумели, бабы с дитями со страху мало разума не полишались…

Под негромкое потрескивание очажного пламени, под живительное тепло его так легко представить, как гонит не живая-не мертвая волчья стая санный обоз. Как свистят возничьи кнуты, в клочья рвут воздух и конские шкуры. Как надсаженно хрипят, надрываясь, лошади и проваливаются по брюхо в снег нетронутой лесной целины, и все же волокут, волокут за собою сани спасаясь от неминучей смерти и спасая вместе с собой прихваченных ужасом людей…

Дядька Ждан умеет сказ повести — не то, что пламя в очаге, а и мороз по — за стенами прислушивается! И, ухмыляясь, качает ветер ветви старого вяза — верно-верно, так все и было… Взглянув на живых своих слушателей, трактирщик закончил спокойно да равнодушно, ровно и не он только что их по самую маковку в студеную прорубь макал:

— Стая отстала, лишь когда кони обоз в ворота лесного хутора внесли. Там, на Беличьем хуторе Нечай-Коваль живет. Нету снежным волкам ходу на ковалев двор — тот с огнем крепко дружит, вот и не смеет снежная нечисть защитной черты переступить. Там же, на хуторе лошадей большую часть дорезать пришлось — все едино, пали бы.

— Вот, значит, как… — Колдун тоже не дурак голосом играть. И ныне в его голосе и понимание слышно, и усмешка, и досада на себя, что сразу не доглядел, и многое иное. Только не тот дядька Ждан человек, чтоб голоса недовольного пугаться. Сцедил в бороду ухмылку довольную, ощутил, как супружницына ладонь сжалась — и плечом успокаивающе повел, мол, не тревожься, родимая, все обойдется…

И Горд Вепрь, вдруг усмехнувшись, ровно ему все нынче стало понятно, вопросил:

— Кто еще?

И на недоуменный взгляд трактирщика пояснил:

— Кто еще из местных снежному волку задолжался?

— Да мало ли кто? Хозяйка вот моя. Троюродного племянника ее, сына единственного Влады-вдовицы волк в позапрошлую зиму помиловал. Не самая близкая родня, да все едино — своя кровь, Твердиславушка ему к каждому празднику гостинцы шлет. Жалеет сироту, единственную материну отраду. — Дядька Ждан посмотрел магу в глаза прямо, с вызовом, и тот только углом рта недовольно дернул, да крылья носа, когда-то давно перебитого, дрогнули хищно, ровно след колдун почуял.

— Еще! — и до того властно, требовательно слово это прозвучало, что маговы соратники, которые за время беседы стол мало не в кольцо взяли, разом вперед подались, а дядька Ждан невольно подобрался, готовясь, буде нужда встанет, удар отразить, что зримый, что незримый, и тут же отпуская себя, и досадуя, что позволил себе так от попасться на уловку. И мстительно добавил:

— Еще Нечай-мельник с женой! У них меньшой сыночек сноходец, как не уследишь — так из избы и уйдет, сонный. Ныне уже меньше, а вот три зимы назад упустила его мамка, он и угулял боги ведают, куда. А живут они на самой окраине села… Вот как в избе все места, куда малец восьми лет от роду забиться мог, перебрали, так и высыпали во двор. А как высыпали — обомлели. Его волки снежные от Седого Леса вели. Замкнули кольцо, боками подперли, и вот так вот и гнали, ровно теля непутевое, oт стада потерявшиеся. Нечай с женой думали, отбивать придется… Аглая из тех матерей, что за свое детище голой рукой в огонь сунутся, не то что, к снежной нежити в пасть. Вылетела за калитку, Нечай и удержать не успел. А волки, как Аглаю увидали, сначала остановились, в снег сели, а потом поднялись, и в сторону Леса потрусили. А там и вовсе снежной поземкой осыпались, по ветру развеялись…

Трактирщик помолчал, да и выдал:

— Вам, гости дорогие, стрелу в спину, конечно, не пустят, за нежить-то. Но и помощи от местных не ждите. Это у вас, в городе, забыли, как на добро отвечать след, а тут долги забывать не принято, — с тем поднялся, кивнул магам, и на хозяйскую половину ушел. Твердислава, молча развернулась за супругом, и ушла на кухню, так и не обронив за весь разговор не единого слова, но оставив охотникам явное ощущение неодобрения.

Так вот и закончилась беседа с охотников с гостеприимными хозяевами.

Ну да Горду Вепрю и его людям не впервой было делать свое дело под недовольство местных жителей. Под очень молчаливое недовольство, потому как вслух боевых магов попрекать — дурных нету.

А время шло. Сыпалось мелким искристым снежком сквозь синь небес, звенело бубенчиком из-под дуги запряженной в сани лошадки, трещало речным льдом в морозные ночи. Маги прочесывали лес, селяне охотились да удили рыбу подо льдом, снежный волк крутился поблизости. Его следы — когтистые, с выдвинутыми вперед передними пальцами, большие, но слишком мелкие для столь крупного животного, частенько попадались в путанице иных лесных следов.

Маги уж и не сбегались посмотреть на оттиск здоровенной лапы, привыкли. Пару раз Тихон пытался взять след, выйти к лежбищу, но не преуспел — чай, нежить, а не обычный хищник. Вот он бежал, оставляя за собой след вытянутой цепью, а вот уже и нет того следа, а осталась лишь белая поляна, гладкая, что твой стол.

И магических струн, настороженный с осени, этот зверь не тревожил.

Оставалось лишь ждать метели.