Собрание коротких и необычайных историй

Найти сокровище

И снова брат чуть не в исступлении колотит по гулкой стене. Очередной удар раздался у меня в ушах, словно подземный гром. Внезапно трещины испещрили стену — в мгновение ока, будто бы молот ударил по краеугольному камню, рассыпались неровные плиты, и ниша, темная, пропитанная пылью, предстала перед нами. Вначале мы различили лишь нечто вроде тени в темноте, область более густой черноты в сплошном сумраке. Жадно, нетерпеливо брат расширил полость и поднес фонарь. И тогда мы увидели, как он стоит, застыв на месте, в пышном убранстве. На мгновение мелькнули перед нами великолепные кружева, блеск драгоценностей, высохший букетик пальцев вокруг золотого распятия, землистый череп, увенчанный высокою митрой. Все это вырастало вместе со светом фонаря, который брат подносил все ближе, а потом с головокружительной быстротою, безмолвно, непоправимо фигура епископа рассыпалась в прах. Кости обратились в пыль, в пыль обратились митра и парадное облачение. Тяжелые, зловещие, вечные драгоценности достались нам.

Довольно будет сказать, что сокровище, которое мы продавали терпеливо и с выгодой, состояло из нескольких епископских перстней, восьми великолепных, усеянных дорогими камнями дарохранительниц, тяжелых дароносиц, распятий, кожаного мешка из горных районов Перу со старинными монетами и массивными золотыми медалями.

Потом, сам не знаю почему, мы поспешили расстаться. Последующую историю своего брата я знаю лишь потому, что он сам, скучая, вдруг поведал мне ее, совсем недавно. Сначала он тратил осторожно стараясь сохранить свою долю; потом, почти нечаянно, умножил состояние. Сделался очень богатым, женился, имел детей, разбогател еще, поднялся на самую вершину. А затем без передышки утратил все свои богатства и прежде всего, как я догадался, утратил то удовольствие, какое ранее получал, умножая их. Наконец у него не осталось ни гроша. Так он и живет теперь, ко всему безразличный.

Я же, наоборот, принялся тратить. Не знаю, говорилось ли уже, что я — художник или считаю себя таковым, и в то время, когда мы обнаружили потайной склеп, я начинал уже рисовать в академии нашего старинного города. Разумно было бы полагать, что деньги эти пойдут на пользу моему призванию. Я долго путешествовал по Европе, искал со страстью того, кто стал бы мне учителем. Из Парижа переехал в Венецию, из Венеции — в Мадрид. И там остался больше чем на двенадцать лет. Там отыскал я истинного Учителя, работал, жил, проводил все время рядом с ним. И делал успехи. Тайно, ибо тайна была его методом, он передал мне свое искусство. Я выучился его технике и его восприятию действительности, я видел те цвета, какиевидел он, рука моя двигалась, повинуясь биению его пульса. Учитель научил меня всему, что знал сам, а может, и большему: иногда мне думалось, что понятия, которые он мне внушал, чудесным образом рождались на моих глазах. И все же настал день, когда он счел мое ученичество законченным, и я должен был с болью в сердце распрощаться с Учителем.

И только через несколько месяцев после возвращения, в одну нескончаемую ночь, я начал ощущать некое смутное сомнение: а вдруг я не такой уж хороший художник? Я знакомился — без особого интереса — с другими живописцами, глядел с презрением на чужие картины. Но теперь меня внезапно обуяло внутреннее волнение. Уязвленный, оскорбленный этим недоверием к себе, я решил представить все мои создания взору публики. Ведь и Учитель позволил мне это при расставании. Итак, я выставил мои картины. Итог был таков: кто-то сказал, что живопись моя непонятна, а большинство сочло ее банальной. Я скоро и сам понял, что она ничего не стоит, что я не художник и никогда им не был. Я написал Учителю раз, другой — но так и не получил известий о нем.

Безутешный, бродил я по моему дому, день за днем, словно дитя, словно узник. Блуждал бесцельно по просторным залам, широким коридорам. Кто-то из домашних спросил однажды, не хочу ли я посетить комнату, стены которой из-за байки, услышанной случайно, мы взломали однажды ночью. На стене склепа, в самом дальнем закоулке древнего дома, повесили, из суеверия или по неведению, портрет, который, как объяснил уж не помню кто, изображал епископа, погребенного в нише. Портрет нашли, как мне было объявлено, вскоре после моего отъезда.

Спустилась ночь, когда я отправился посмотреть картину, и пришлось захватить фонарь. Помню, я поднял его высоко перед грубой стеной и портрет осветился весь целиком. И словно вернулась затерянная в памяти сцена: я увидел то же золотое облачение, ту же высокую митру. Но на холсте все представало, словно в насмешку, более реальным. И тогда я вгляделся в то, чего не мог припомнить, чего не видал, и только в этот миг обнаружил, что у епископа лицо моего Учителя, что он и есть мой Учитель.