Спасти Ивановку

Глава 11. Жертвоприношение

1881 год

Аглая шла по Ивановке, по заснеженной дороге, вдыхая полной грудью чистый морозный воздух. Что ни говори, в городе, конечно, красивее и интереснее, а все ж в деревне лучше. Привольнее, что ли. Но как же иногда тянет на родину, как же хочется пройти по просторной мостовой Санкт- Петербурга, по набережной Невы! Мечтательно прикрывая глаза, она видела в своих мечтах большие дома, Исаакиевский собор, Сенную площадь.

Вдруг с ней поравнялась Матрена Алатырцева, баба лет сорока в шубе с лисьим воротником и с лисьей муфтой.

— Доброго здоровья, — приветливо помахала рукой Аглая.

Матрена демонстративно промолчала в ответ, посмотрела на нее долгим испепеляющим взглядом, и, поджав губы, прошла мимо.

Ошеломленная, растерянная Аглая пошла дальше, как оплеванная. А ведь с этой Матреной они раньше болтали по-дружески, по-соседски. Почему люди такие странные? Значит, сумасшедшая Беата, которая житья не дает мужу, постоянно истерит и проклинает влюбленных, в их глазах хорошая, да, и с ней все здороваются, все ее любят, а она, Аглая, недостойна даже простого приветствия? Да пошли бы они все!

Навстречу ей шла другая соседка, двадцатилетняя дочка Лушиных Анна, с ведрами воды на коромысле. Аглая кивнула ей и хотела поздороваться, но девушка стремительно прошла мимо, потом резко развернулась и плюнула Аглае вслед.

— Ах ты, гадина, — задохнулась от злости Аглая, — сама замуж выйти не можешь, а на других кидаешься!

Но Анна, не слушая, удалялась прочь по заснеженной дороге.

Прикрыв лицо варежкой, Аглая бегом, чуть не спотыкаясь, побежала домой. «Ох, — вспомнила она по пути, — я же обещала зайти к Лукерье забрать платье, которое она для меня сшила! Надо зайти, а то неудобно как-то».

Лукерья жила как раз в доме напротив, далеко идти не надо, забрать платье, расплатиться и бегом домой.

Аглая приблизилась к дому портнихи, открыла калитку и пошла через двор к крыльцу. Не успела она подойти к двери, как та открылась, и на ступени крыльца полетели изрезанные куски ткани, из которой предполагалось сшить платье. Дверь тут же с треском захлопнулась. В окне Аглая заметила злобное красное лицо Лукерьи.

— Ну и дура! — выпалила Аглая. — Могла бы денег заработать!

Ей ничего больше не оставалось, как подобрать ткань и бежать домой. В сенях бросила тряпки куда попало, сняла пальто и прошла на кухню. Там Аглая привычным движением открыла шкафчик, достала оттуда бутылку Мадеры и свой любимый стаканчик.

Можно было бы пойти к Софье пожаловаться, поговорить, но уже не хотелось кому-то быть в тягость, тем более, не хотелось подставлять свою образцово-порядочную подругу, мало ли каким боком ей выйдет общение с изгоем.

Зима стояла, как обычно снежная, сугробами были завалены дома по самые окна, так лучше сохранялось тепло в избах. Для сохранения тепла у крестьян была еще одна выдумка: в полу были специальные отверстия, и теплом наполнялись подвальные помещения, благодаря этому полы в комнатах всегда оставались теплыми.

В школе были каникулы, и Ирина Игоревна, пользуясь свободным временем, съездила в город в книжную лавку и накупила побольше книг, чтобы развлекать себя чтением. Безусловно, она скучала по интернету, а заполнять время обычными сельскими хобби у нее не получалось, не дано ей было работать руками, с детства не умела ни шить, ни вязать, а начинать учиться этим премудростям в таком возрасте не видела смысла.

Время шло медленно, ни телевизора тебе, ни компьютера, ни телефона. Зато общения с людьми хоть отбавляй. В доме Спиридона постоянно толклись гости, они приходили с детьми, у взрослых свои забавы, у детей свои.

И вроде бы нет современного привычного комфорта. Электричества никакого нет, общаются и развлекаются люди при свечах. Нет здесь ванной комнаты, в которую можно войти, повернуть один кран - потечет холодная вода, повернуть другой – и вот тебе горячая. Для умывания есть, конечно, приспособления, но не такие удобные. Помыться — так или баню топи или топай в общественную на другой конец села.

Однако, только теперь, попав в Амурское село девятнадцатого века и пожив в хорошем частном доме, Ирина Игоревна поняла, что это и есть настоящая жизнь. И, оказывается, ее квартира в "человейнике" на десятом этаже — вовсе не тот предел мечтаний, к которому надо стремиться, а информационное изобилие вовсе не то, что способствует душевному равновесию.

Да, может, и нет здесь хорошей медицины с таблетками и уколами, зато сколько народных целителей и природных методов. Вон, по осени Софья заболела по-женски, так пришел целитель, ободрал кору с вишневого дерева, измельчил, в бутылке белого вина настоял, и поднялась Софья на удивление быстро.

Тем более она поняла, почему восемьдесят процентов населения в то время проживали и трудились на земле.

Зимой, к примеру, вся Ивановка отдыхает и развлекается, а в городе на заводе люди чуть не падают от усталости круглый год. С четырех утра до восьми вечера смена длится! И лишь полчаса на обеденный перерыв, а ведь надо еще успеть постирать свои вещички, с детьми позаниматься.

С Вацлавом Ирина Игоревна не особо общалась, он был какой-то чересчур закрытый и серьезный в отличие от добродушного веселого Спиридона. А с Иваном, которому зимой стукнуло двенадцать лет, отношения сложились самые задушевные. Мальчик уважал старших, был вежлив, тактичен, предупредителен.

С того памятного Рождественского вечера Вацлав ни разу не появился у себя дома, ночевал то у Аглаи, то у Спиридона. Но в самом начале февраля, в воскресенье, вдруг заявился домой и с порога заявил обомлевшей жене и детям:

— Дети, собирайтесь, мы едем в Благовещенск одежду новую вам покупать. Будете хорошо себя вести, и игрушки купим. Заночуем сегодня в городе.

Дети молча посмотрели на мать, та слегка кивнула и ушла в комнаты. Собирались без энтузиазма, без лишних разговоров. Зося, как старшая, помогла младшим братьям одеться. Самый младший, Стефан, выглядел вялым и молчаливым, как будто ребенок понимал мрачный настрой между членами семьи, но не возмущался, а вместе со всеми молча вышел во двор и уселся в коляску.

Оставшись одна в доме и дождавшись вечерних сумерек и полной луны, Беата быстро оделась и, стиснув зубы, взяла ведро, прошла к колодцу, зачерпнула воды. Молча пришла в дом, поставила ведро у окна, опустила в воду свой рубиновый перстень. Прошептала слова заклинания:

— Ой, диво-Лада, мати-Лада, услышь меня! Услышь, помоги, уповаю на тебя лишь, жду дива от Лады, жажду лада от Лады! Перстень мой пусть сияет, путь до Лады освещает!

Она долго смотрела на воду, но драгоценный камень в воде не засиял и не начал переливаться, из середины ведра не поднялся искрящийся красный столп, не происходило вообще ничего.

Беата горестно вздохнула:

— Ну все, не слышит меня Ладушка, обидела я ее, слово свое не сдержала. Что ж теперь поделаешь?

Вынув кольцо из воды, она протерла его и водрузила обратно себе на палец. Глянула в окно и обомлела. Полная луна, только что висевшая в синем небе огромным желтым диском, стала вдруг блестяще-черной. От сияющего черного блеска нельзя было отвести глаз. Где-то за спиной послышался шорох и скрипучий, еле слышный старческий голос:

— День добрый, Беата!

Женщина медленно повернулась. Перед ней стояла высокая худая старуха со светящими и дикими, точно две черные луны, глазами, в черно-сером потрепанном платье и с серпом в руках. Седые длинные волосы разметались по плечам. Беата заорала так, как никогда ни до, ни после этой встречи.

— Замолкни, — так же тихо, но хорошо слышно, велела старуха.

— День добрый, Марзанна, — дрожа всем телом, произнесла Беата.

Она хотела сказать, что вовсе не призывала к себе всесильную богиню смерти, хотела спросить, что ей нужно, но язык как будто разбух и не слушался.

— Можешь не говорить ничего, — прошелестела Марзанна, — я и так знаю, чего ты хочешь. Лада к тебе больше не придет и тебя не услышит. Троих детей вы с мужем родили, а больше у вас их не будет.

«Конечно, не будет, муж от меня ушел», — пронеслось в голове у Беаты.

Она тоскливо подняла на Марзанну глаза, полные отчаяния:

— Ты за мной пришла, да? Меня хочешь забрать?

Ведь Марзанна обычно занималась тем, что ткала полотно жизни, и она могла продолжать ткать, а могла резко оборвать, и тогда человек умирал.

— Я спросить тебя хочу, неужели ты до сих пор хочешь, чтобы муж тебя любил? Тебе ведь Лада давным-давно объяснила, что этого никогда не будет.

Беата замялась.

— Так хочешь ты его любви? — опять спросила Марзанна.

— Да.

— Тогда вот, — старуха движением руки поставила перед женщиной табуретку, — залезай.

Беата затрепетала:

— Ты что, хочешь, чтобы я повесилась?

— А тебе ничего другого не остается. Вперед! После смерти он тебя полюбит.

— Потому что его совесть замучает, да?

— Возможно.

В древних преданиях говорится, что любовь сильнее смерти. Но Беата совсем не хотела умереть даже для того, чтобы после смерти Вацлав ее полюбил. Невольно отступила она назад, нечаянно задела ногой ведро, и «немая» вода пролилась на пол.

— Не хочешь? — усмехнулась старуха. — Значит, не любишь. Дали тебе мужа и троих детей, будь этому благодарна, исполняй свой долг перед мужем, воспитывай детей. Уважай своего мужа и уважай его решение, поняла?

Беата упала на колени и залилась горючими слезами.

— Спасибо тебе, Марзанна, и Ладе я по гроб жизни благодарна! Пусть Вацлав не возвращается, я буду уважать его мнение, никогда больше слова поперек не скажу! Я только жить хочу, видеть, как дети мои растут, как они хорошеют, ничего мне больше не надо!

Страшные черные глаза были устремлены на Беату.

— Прабабушка твоя служила мне, и ты послужи. До самой своей смерти ты будешь готовить покойников к достойным проводам, к великому переходу. Помнишь, как правильно это делать?

Беата, всхлипывая, кивнула.

— Будешь их обмывать в последний раз, наряжать, оплакивать и провожать в последний путь, — продолжала Марзанна, — и смотри, чтобы все правильно было. В последнее время люди нарушают священные правила, и мне это не нравится. Как только в селе вашем кто-то будет умирать, сразу туда иди и помогай родным проводить усопшего.

— Поняла, все сделаю, — пообещала Беата. — Никогда свою клятву не нарушу, что бы ни случилось. Благодарю тебя за почетную обязанность и за доверие.

— Принимаю твое служение, — кивнула богиня смерти, — а муж к тебе вернется, и в этот раз навсегда. До самой смерти с тобой будет, никуда не уйдет.

— Скажи, а Польша? Когда она будет свободна?

— Скоро. И не скоро. Когда ты старой станешь.

Марзанна медленно растворялась в воздухе и вскоре исчезла, как будто ее и не было. Беата повернулась к окну — лунный диск во тьме вновь сиял своим желтоватым светом.

Через пару дней возле дома остановилась коляска, запряженная лошадьми. Дети с радостными возгласами потащили домой мешки с обновками, книжками и другим добром. Вацлав обеспокоенно взглянул на вышедшую жену, заметил, что она стала какая-то другая, во взгляде сквозили совершенно новые невиданные ранее эмоции. Он вдруг по-доброму улыбнулся и сказал ей:

— Я сейчас к Спиридону схожу и вернусь.

Беата спокойно кивнула и пошла с детьми в дом разбирать покупки.

Вацлав шел быстро, глазам неуютно было от яркого солнца, отраженного от белоснежного снега.

— Спиридон дома? — спросил он у Глашки, хлопотавшей по хозяйству.

— Да, сейчас позову.

Вскоре с улицы вошел Спиридон, который, оказывается, был в конюшне и не видел гостя.

— Доброго здоровья, как съездил? — протянул он руку Вацлаву.

— Да нормально, не все из одежды нашли, конечно, а так хорошо все.

— Ну и хорошо, скоро обедать начнем.

— Да я домой пойду, с женой и детьми пообедаю, а то давно вместе не обедали, не ужинали, поди, соскучились они. Я что пришел-то? Поделиться хотел новостью. Я в семью возвращаюсь, к жене, так вот.

Спиридон чуть не упал со стула, а Софья едва не свалилась с лестницы, по которой как раз спускалась в гостиную.

Спиридон уронил подбородок на руки, упиравшиеся в столешницу, и задумчиво поглядел на друга:

— Слушай, люди какие-то книжки интересные все читают, а мне не надо никакие книжки читать, у меня друг как книжка. С картинками. И с каждым разом все занятнее и увлекательнее.

— Как же тебе не совестно, — запричитала Софья, садясь на стул рядом с мужем, — Аглая ведь живой человек, ей-то как твои выкрутасы вынести? Один раз уж бросил ее, хочешь еще раз поизмываться?

Вацлав вздохнул.

— Я виноват, спору нет, — сказал он, — вы можете обругать меня, вы вправе осудить меня. Да, я никогда не любил Беату! Да, я всю жизнь любил Аглаю! Но Аглая не станет моей женой!

— Ты что, ездил насчет развода и тебе отказали? — выразил догадку Спиридон.

— Нет еще, не успел я насчет развода. Мне сон сегодня приснился. Все как наяву было. Сначала вижу я нашу избу, потом оказываюсь внутри и вижу: Беата залезает на табуретку, а с потолка свисает веревка с петлей. — При этих словах он многозначительно посмотрел на своих собеседников. — На столе горят свечи, через окно падает свет от луны. Беата просовывает голову в петлю, и ногой отталкивает табуретку. Все, свечи гаснут, луна куда-то скрывается, комната погружается во тьму.

Софья сидела, закрыв лицо руками.

— Ты же художник, у тебя воображение богатое, — молвил Спиридон.

— Нет, — покачал головой Вацлав, — воображение ни при чем, я в принципе никогда таких снов не видел. Понимаешь, все как на самом деле! Потом вроде как день, и мы с детьми заходим в избу. На столе стоит гроб, нарядный такой, бордовый, с оборками, вокруг какие-то женщины, вроде как в гроб кого-то собираются положить. И так мне грудь сдавило, хочу заплакать и не могу. Начинает до меня доходить, что это сон и надо проснуться, а я не могу. Сердце колотится как бешеное, и какая-то сила меня наверх поднимает. Поднимаюсь я к потолку и вижу сверху этот гроб, в которую скоро Беату положат. И так мне стало ее жалко, не передать словами! Ведь это она из-за меня на такое решилась, она меня любила, а я ее нет! Она ко мне стремилась, а я ее оттолкнул!

Вацлав при этих словах еле сдержал подступившие слезы. Потрясенные хозяева дома смотрели на гостя во все глаза.

— По книжке твоей получается, что одну из женщин надо прогнать, только тогда другой хорошо будет, — сделал вывод Спиридон, — а кого из них выбрать, тебе одному решать приходится.

Софья молчала, хоть Аглая была ей подругой, но жалко было обеих женщин.

— Ну вот, проснулся я рано утром, — продолжал Вацлав, — волосы на голове дыбом, а вдруг, думаю, мы с детьми домой приедем, а Беата и правда того… Всю дорогу до дома переживал, всю дорогу думал, только бы она живая нас встретила. Приехали, а она нас встречает, живая-здоровая, слава Богу!

— Постой, но ты же Аглаю любишь, — нахмурился вдруг Спиридон, — так как же теперь будет? Так и будешь жить с одной, а бегать к другой? Или как? Разве получится такую любовь от себя отогнать?

— Уже получилось, — не без сожаления ответил Вацлав, — понимаешь, я так стремился к Аглае, думал, люблю ее до смерти, а она не та, что я себе представлял. И совсем не та, что была когда-то давно. Я-то помнил ее молоденькой девушкой, а вернулся к ней через столько лет. Господи, сколько лет-то прошло? Двадцать, нет, двадцать два года, считай, целая жизнь прошла. Ты сам-то не замечаешь, как она постарела, какие у нее мешки под глазами?

— Да я особо не приглядывался, мне чужие бабы неинтересны, своя вон есть красавица да умница.

Софья расцвела при словах мужа, но с негодованием взглянула на Вацлава:

— А сам-то ты что, помолодел за эти годы? Вот же мужчины, в нас изъяны ищут, а себя как будто не видят!

И она, пожав губы, отвернулась.

— А известно ли вам, друзья мои, отчего у Аглаи мешки под глазами? Вам сказать? Да пьет она, как прачка!

— Что? — ахнула Софья.

— Что, правда? — изумился Спиридон. — И много пьет? Как же она работает в школе с детьми?

— Обыкновенно! Встает утром, собирается и идет в школу, а вечером возвращается, бутылку из шкафчика достает, и весь вечер глыкает. Да еще и курит при этом.

— Как курит? — лучистые голубые глаза Спиридона с недоумением смотрели на друга.

— Толкает эту дрянь в мундштук и курит, — пожал плечами Вацлав, — как ей не противно, не знаю. Напьется, накурится, и спать. Храп стоит на всю хату. Я рядом с ней уснуть не могу. Вот и как с ней жить прикажете? А она еще уговаривает уехать с ней куда-нибудь подальше от позора. Вот и как с ней? Дама называется, учительница музыки! Я еще понимаю, когда мужчины пьют и курят, но женщины!

Спиридон с Софьей переглянулись.

— Я не виню ее, — сказала решительно Софья, — Аглаю лишь пожалеть можно, девка замуж не вышла, тебя одного всю жизнь любила, как она, бедная, переживала, когда ты бросил ее! Уж не знаю, как она руки на себя не наложила. Может, и не пила бы, сложись у нее жизнь по-другому.

— Но я же вернулся, а когда человека счастье переполняет, он в силах отказаться от дурных привычек!

— Наверно, слишком уж поздно ты вернулся, — заметил Спиридон, — прости уж, дружище, но опоздал ты начинать жизнь заново.

Вацлав грустно опустил взгляд. Он вспомнил слова Аглаи: «Долго же ты ко мне ехал…»

Внезапно он почувствовал, как сердце гулко стукнуло и остановилось, встало комом где-то в горле. Подступила дурнота, лоб покрылся испариной, и ощущение было такое, будто не с ним это все происходит. Но вот отпустило, сердце вновь начало биться, не уходило лишь чувство тревоги и страха. Теперь по телу разлилась слабость, такая слабость, что руку поднять было трудно.

­­ — Что-то ты бледный, — заметила Софья.

— Не знаю, может, простыл где.

— Поешь, выпей, и полегчает, — Спиридон подвинул к другу блюда и стаканы.

Подошел март с его первыми теплыми днями. Ирина Игоревна с Матвеем засобирались на ярмарку в Благовещенск. Рано утром прибежали Иван и Федор Куриловы, принялись наперебой канючить:

— Тетя Ирина, возьмите нас с собой! На ярмарке столько интересного, говорят, театр приехал из Иркутска, а мы всего два раза в театре и были, а нам очень-очень там нравится!

— Да все там будет, и театр, и кукольное представление, и торговые ряды с кучей всего, и музыкальные номера, — улыбнулась Ирина Игоревна, — только не могу я вас взять, вдруг вы убежите или потеряетесь, как я потом перед вашими родителями ответ держать стану?

Мальчишки понурились и убежали.

— Что ж ты с ними так строго? — не выдержал Матвей.

Понятно, что никуда они не убегут, а если потеряются, так во время ярмарки на улицах города полным-полно полицейских и охранников, вмиг найдут. Но давно укоренившаяся привычка не брать ответственность за чужих детей призывала женщину к осторожности.

Минут через десять мальчишки вернулись, но не одни, а с матерью.

— Я тоже решила поехать, — сообщила Софья, — места хватит в санях?

— Да хватит, — обрадовалась Ирина Игоревна, — Матвей на козлы сядет, ребятишки вперед, а мы с тобой сзади, будем всю дорогу болтать.

На пол постелили шкуру белогрудого медведя, ноги укутали специальными покрывалами из меха лисиц, и тронулись в путь.

Ярмарочные гуляния привлекали множество людей со всей округи, ведь там были сооружены торговые ряды площадью как целый небольшой город, и купить можно было что душа пожелает. Ирина Игоревна особенно любила выбирать себе косметические средства, коих всегда привозили в избытке — тут тебе и мыло с разными приятными запахами, и пудра, и румяна, и березовый бальзам, и даже медово-глицериновый крем, который смягчал кожу и уберегал от солнечного воздействия.

Все эти средства были упакованы в разные красивые упаковки. Пудра, например, была в круглой железной коробочке золотисто-желтого цвета с узорами и двуглавым орлом. Надпись на ней гласила: «Жирная пудра для белизны лица товарищества Брокар и Ко в Москве», и ниже такая же надпись на французском языке. Жаль, год не был написан, а то можно было бы потом продать в наше время как раритет.

Полозья саней скользили по ровному снегу как по маслу, незаметно за разговорами прошло время, и совсем скоро добрались до ярмарки.

Однако, странная обстановка встретила на входе путников. Обычной музыки не слышно, артистов и представлений не видно, а число охранников и полицейских, похоже, удвоилось, и смотрят они на немногочисленных покупателей как-то внимательно и подозрительно.

— Странно, — поежилась Софья, — почему людей так мало? Может, мы рано приехали?

Федор не выпускал руку матери и озирался вокруг, недоумевая: и где обещанное веселье?

Даже встретившийся им мальчишка с корзиной газет призывал купить газеты тише обычного, и услышали его только когда поравнялись.

— Покупайте «Губернские ведомости»! — говорил он дрожащим голосом и постоянно шмыгал носом. — Первого марта в Зимнем дворце скончался Александр Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, царь, государь и великий князь всея Руси, царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский…

— Боже мой! — Софья схватилась за сердце. — Все-таки убили!

Матвей взял у мальчишки несколько газет.

— Пойдемте в китайскую ресторацию, пообедаем, заодно и газеты почитаем. Может, не убили, а сам умер?

— Да сколько уж раз убить пытались, наверняка убили.

Даже дети от этого известия пребывали в шоке, ни Иван, ни Федор не радовались даже тому, что сейчас им купят мороженое, что уж говорить о взрослых?

Софья оказалась права. Первая же газета пестрила пронзительными словами: «Царь убит! Русский царь, убит зверски, в своей же столице, раздроблен адскими снарядами среди белого дня, на улице, на людях! Убогие народовольцы, сволочи и исчадья ада, поразили сердце русского народа так глубоко и бесчеловечно! Как выразить нашу скорбь, а вместе с ней негодование и наш стыд?»

— Как гром среди ясного неба, — сказал Матвей, — русский человек убивает русского царя, который стольким крестьянам даровал свободу, уму непостижимо! Давайте закажем водки и помянем.

— Какая страшная смерть, — молвила Софья, — ноги ниже колен раздроблены так, что ни сапог, ни костей не осталось, одна кровавая каша.

— А кто его убил? — спросил Иван.

— Преступники, — вздохнула Ирина Игоревна, — да их поймали уже и будут судить.

— Их казнят?

— Конечно, казнят, скорее всего, повесят.

— А зачем они это сделали?

— Понимаешь, есть на свете добро и есть зло, есть добрые люди и есть злые. Но если бы не было злых людей, то мы бы не знали, что на свете есть добрые.

— А зачем это знать? Пусть бы все были добрыми.

— Тогда будет неинтересно, — подал голос Федор.

Все сидели потрясенные. Взрослые, не чокаясь, выпили водки и принялись закусывать.

Софья промокнула глаза платочком.

— Надо же, первая бомба не сработала, и царь мог остаться в живых. Но нет же, он пошел и склонился над раненым казаком, хотел помочь. Тут-то вторую бомбу и бросили.

— Эх, был бы я там! — голубые глаза Ивана загорелись мстительным огнем. — Я бы этих преступников сам убил!

— Так тот, который вторую бомбу кинул, сам от нее погиб, — сказала Ирина Игоревна, — а остальных казнят по закону.

— Да, теперь уже не будет по-прежнему, — задумчиво произнес Матвей.

Праздничного ярмарочного настроения как не бывало. Прошлись, конечно, по рядам, купили что хотели, да и поехали обратно домой. Дети прекрасно понимали, что ни театров, ни долгожданных представлений, не будет. Взрослые всю дорогу обменивались мнениями. «Быстро же, однако, вести из столицы приходят, - думала Ирина Игоревна, - даже так далеко. Конец девятнадцатого века все-таки, телеграф изобрели, наверно, и телефон тоже».

На следующий день к Куриловым заявилась Аглая.

— Вы уж меня простите, но обратиться больше не к кому, помощи никто мне больше не окажет, — сказала она с порога.

Софья в это время отдавала указания Глашке. Она повернулась к подруге, и в глазах ее читалось явное сочувствие.

— Чем мы можем тебе помочь?

— Попроси Спиридона, чтобы отвез меня в Благовещенск.

— О, а мы с ребятишками только вчера туда ездили. Тебе когда надо?

— Да думаю, через недельку где-то. Пока вещи соберу, пока то да се. Навсегда уезжаю.

— Как навсегда? Куда? Да ты садись, поговорим. Может, не стоит так все сразу рушить?

— Рушить уж нечего, — горько усмехнулась Аглая.

Подруги сели на диван поближе к печке.

— Холодно сейчас с места трогаться, — заговорила Софья, — подожди лучше лета, тогда и езжай, а может, к тому времени все и наладится, а?

Аглая покачала головой. Ей стыдно было смотреть подруге в глаза, больших усилий стоило не сорваться и не заплакать, но губы предательски кривились.

— Ох, влипла я в эту любовь проклятую. Если я здесь останусь, то не выживу, понимаешь, помру я. Каждый день видеть, как он с женой и детьми… Сколько уж я думала, сколько вариантов в уме перебирала. Одно я поняла, мне надо уехать так далеко и в такое место, где я точно забуду этот кошмар, забуду унижения, позор... — Аглая помедлила секунду, а потом резко закончила, многозначительно глядя на Софью: — В Санкт-Петербург!

Софья отпрянула в ужасе:

— Ты представляешь, как это далеко, сколько тебе ехать придется, сколько лишений испытать?

— Все понимаю и все знаю, но мы же вместе с тобой когда-то оттуда приехали, и ничего, не развалились.

— Мы совсем молоденькими тогда были.

— Ну вот, пока еще силы есть и не окончательно я состарилась, вот и поеду, и чем скорее, тем лучше. Поможешь мне вещи собрать?

— Конечно, — кивнула Софья, — а знаешь, я тебе даже завидую. Мне Петербург по сей день снится, только поехать я туда не смогу никогда: семья, дети. А ты птица вольная, правильно делаешь. На сердцееда этого наплюй, разотри и забудь, как будто его и не было. Эх, Петербург, представляю, как там сейчас интересно! Дворцы, каналы, набережные, поэты, писатели! Может, найдешь там человека порядочного да замуж выйдешь. Столько лет судьба тебя на прочность испытывает — подкинет конфетку, ты ее схватишь, а она на веревочке, за веревочку потянут, и нет никакой конфетки.

Аглая грустно улыбнулась:

— Да здесь-то тоже мужчин много, а не приглянулся ни один за столько-то лет. И там никто не понравится. Судьбу дважды не встречают.

— Да что ты сравниваешь, там их не то, что много, а очень много, кто-нибудь да твой окажется. Ты уже думала, куда работать пойдешь?

— В институт благородных девиц попробую, а нет, так в гимназию или училище какое.

— Можно и частные уроки давать, чтоб денег побольше было.

— Нет, так много работать не стану, всех денег не заработаешь. Лучше поберегу себя, здоровье в старости пригодится.