Спасти Ивановку

Глава 13. Юность в огне

22 марта 1919 года

В доме Стефана Романовского всегда просыпались рано — большое зажиточное хозяйство требовало неустанной заботы. Но в это утро происходило что-то невероятное и ужасное. Обитатели дома проснулись раньше обычного — оттого, что земля под домом вздрогнула и где-то на первом этаже с громким звоном посыпались осколки стекла.

Беата, несмотря на свои семьдесят восемь лет и обычную неповоротливость, подпрыгнула с кровати в ночной рубашке и побежала вниз, в общую комнату. Окна оказались выбитыми, и по помещению гулял промозглый мартовский ветер. На полу валялись осколки выбитого оконного стекла, с плачем их подметала на совок шестнадцатилетняя внучка Наталья.

— Ты проснулась уже? Что происходит?

— Да что, бабушка, непонятно разве? Опять белогвардейцы, будь они прокляты!

Как будто в ответ через разбитые окна в комнату безжалостно внесся стрекот пулеметов.

— Господи! — Беата невольно прикрыла голову руками. — Опять обстрел! Хорошо хоть, Стефан и Матена в поля уехали!

— Зато мы здесь, — зло обронила Наталья.

Дом снова вздрогнул.

Как же хочется жить, хоть в шестнадцать лет, хоть в семьдесят восемь! Как надоело дрожать и каждую минуту ожидать новых нападений!

— А все ты, бабушка, — Наталья выпрямилась с совком в руке, — «давай останемся, давай останемся, в доме тоже полно дел!»

Беата умоляюще смотрела на любимую внучку:

— Послушай, Натазя…

— Я сказала, что я не Натазя, хватит уже повторять! Я — Наталья, и жених у меня русский!

С улицы послышались крики взволнованной толпы. Бабушка с внучкой выглянули во двор. Ветер доносил едкие клубы дыма со стороны соседней деревни Андреевки, вдалеке виднелось огромное черное облако, поднимавшееся от земли и взмывающее в синие небеса. Мимо их дома куда-то бежали люди с искаженными диким страхом лицами. Беата схватила за руку одного из бежавших мальчишек:

— Куда все бегут?

— Нас японцы обстреливают, село окружили со всех сторон!

Ненадолго остановилась и мать мальчишки, соседская крестьянка Мария Бондаренко.

— Такой ужас творится, — говорила она, дрожа как осиновый лист, — побежали мы на край села, а там японцы, и всех, кого видят, из пулемета расстреливают! Тогда мы побежали обратно! А куда бежать, пулеметные очереди отовсюду!

Голос соседки заглушили звуки пальбы из пушек.

У Наталья ноги подкосились от страха, перед глазами все поплыло, и ее тоже затрясло, как соседку.

— Ой, смотрите, белогвардейцы скачут! — раздался чей-то истошный крик.

— Мы красные! — закричали в ответ бойцы, подъезжая на лошадях. Их было человек пять, не больше.

Но многие селяне уже разбежались с воплями кто куда.

Наталья жестом показала бабушке идти в дом:

— Накинь на себя что-нибудь, а то стоишь в одной ночнушке!

Беата скользнула в дом одеваться, а Наталья распахнутыми глазами смотрела на приближающихся солдат.

— Вы правда красные?

— Правда, — сказал один из них, по всей видимости, главный, — я —командир отряда Савелий Рыбов.

— Мой жених сейчас тоже где-то в рядах красных. Тимофей Курилов — может, знаете такого?

— Не слыхал, — Рыбов поправил фуражку, — может, кто из ребят слыхал?

— Да нас много сейчас, — сказал кто-то из солдат, — говорят, уже тридцать тысяч наших, да еще партизан тысяч пятьдесят! Не переживай, живой твой жених! Скоро в Благовещенске будем советскую власть провозглашать. Вот выгоним отсюда эту шушеру и — в город с красными знаменами!

— Может, накормить вас или напиться принести? — предложила Наталья.

— Да мы уж сами разберемся, — отказался командир, — вы лучше бегите отсюда, пока не поздно. Японцы идут с того края села, — он показал на север, — поджигают дома, амбары — все, что видят.

Тем временем вернулись осмелевшие люди.

— Да куда бежать-то? — спрашивала Бондаренко. — С той стороны японцы обстреливают!

— На юг бегите, — ответил Рыбов, — там никого нет пока. Задержались белогвардейцы в Андреевке, но скоро и с юга придут.

— Господи! – воскликнул кто-то в толпе. – У меня друзья живут в Андреевке! Что ж это творится?

— Японцы решили под шумок наши земли себе забрать, вот что творится! Но мы ни пяди своей земли им не отдадим. То, что внутри страны — это наши дела, а им здесь делать нечего, ворам позорным!

— Правильно! – поддержали Рыбова голоса из толпы. – Эту землю наши отцы и деды добывали!

Тем временем из избы вышла тепло одетая Беата.

— Что это горит? – она показывала в сторону центра Ивановки.

— В центре японцы дома подожгли, — ответила Наталья, а сама с нетерпением повернулась к красным бойцам.

— Главное, не паникуйте, граждане, — лошадь под Рыбовым нетерпеливо плясала, — помните, что совсем скоро конец и японцам, и белоказакам. Они потому так и зверствуют, что худо им от нас приходится. Вчера мы разбили под Виноградовкой их отряд, двести японцев навсегда остались лежать на нашей земле.

Его спутники довольно рассмеялись:

— Щелкали их, как семечки — они неуклюжие, как тетерева, эти японцы, в снегу, в грязи так и вязнут!

— И сегодня с утра их обстреливали, — продолжал Рыбов, — и кстати, есть в вашем селе какая-то крыса, которая продала японцам, что здесь партизаны прячутся.

— Священник наш, наверно, — охнула из толпы Серафима Соловьева, — он на днях все избы обходил, все кого-то высматривал. Люди его за стол приглашали, а он – ни в какую, посмотрит, кто дома есть, и уйдет.

— Ему-то это зачем? – возразил Андрей Болотенко.

— Как зачем, молодежь в церковь не ходит теперь, от веры отказывается, вот он и мстит.

Завязался жаркий спор.

— Вы время не теряйте, — прервал споры командир красных, — бегите в лес и сидите там. Мы за подмогой пока съездим и вернемся.

— Так вы что, уезжаете?

— Мы вернемся, обязательно вернемся! — и небольшой отряд исчез в дорожной пыли.

Беата потихоньку вынула блестящие ножницы и завела внучку обратно в дом.

— Ты уж не серчай, Натазя, но волосы тебе надо остричь.

— Зачем это? – вскинулась девушка.

Беата вздохнула:

— Поверь, бабка тебе зла не пожелает. Надо остричь — не дай Бог, японцев встретим, что мы им скажем? Скажем, что у тебя тиф, эти уроды страсть как заразы боятся.

Наталья понимала, что путь предстоит опасный и нарваться на японцев очень легко, и бабкин совет вполне справедлив, но так жалко было резать красивые густые светлые волосы!

— Ничего, платком укроешься.

— Да, а Тимофей вернется, что скажет?

— А если тебя японцы изнасилуют, что он тогда скажет? — парировала Беата.

Толпа людей, а вместе с ними Беата и Наталья, бежали на юг — в надежде выскользнуть из села и пробраться в лес. Вот и южная околица, прямо за ней — голые весенние луга и сумрачный спасительный лес. Пахло свежей мокрой землей, из леса веяло приближающимся теплом вступавшей в права весны.

У околицы Наталья замедлила шаг и обернулась на Ивановку. Она видела поднимавшиеся к небу клубы черного дыма, слышала хлопанье выстрелов, тонкие ноздри улавливали едкий запах горелого зерна и соломы. «Все ли Куриловы в полях? — переживала она за родственников жениха. — Не остался ли кто-то из них в пекле?»

Вдруг — откуда ни возьмись, — к ней подбежало маленькое существо на скрюченных ножках с омерзительным выражением лица.

— БольшевИка! — взвизгнуло оно на ломаном русском.

Наталья молниеносным движением сорвала с себя платок.

— Тиф, у меня тиф!

Японец со злостью взмахнул прикладом, ткнул ее в подбородок, и вдруг упал, как подкошенный. Позади высилась Беата с окровавленным камнем в руках.

Наталья смотрела на нее широко распахнутыми восхищенными глазами. И вдруг девушка почувствовала, как ее собственный рот наполняется солоноватой влагой. В ту же секунду она выплюнула на землю выбитые прикладом передние зубы.

Толпа людей уже подбегала к лесу, к Наталье и ее бабушке вернулись на подмогу несколько человек.

— Молодец, Беата!

— Правильно сделала! Так ему и надо, подлюке, — все хвалили старую бесстрашную женщину.

У мертвого японца забрали винтовку, флягу с водой и мешок с продовольствием — в лесу пригодится.

Вот и сумрачный лес, черные стволы, ветки без листьев, хлюпающая жижа от растаявшего снега.

— Долго ли мы тут продержимся? — почесывал затылок Болотенко. — Ни ягод, ни еды никакой.

— Я лучше голодом буду сидеть, — отозвалась Беата, — чем вернусь в Ивановку. Можно попробовать выйти к какому-нибудь поселению.

— Или к полям, где много людей, — подсказала Бондаренко.

— Да сейчас безопасности нет нигде, куда ни пойди, везде война.

До вечера шли и шли голодные измученные люди. Наконец, набрели на заброшенную сторожку лесника. Решили спать по очереди — пока одни спят, другие стоят в дозоре. Развели костер, чтобы отпугнуть волков, если те ночью подберутся.

Наталья обессиленно присела на лавку в сторожке, прислонилась плечом к бревенчатой стене. Ныла и по-прежнему кровила десна. Холод пробирал до костей, особенно мерзли ноги. Она закрывала глаза и видела своего статного высокого красавца с лучистыми голубыми глазами и завораживающей улыбкой. Казалось, он говорит ей: «Потерпи, любимая, скоро все хорошо будет», — эти видения будоражили и успокаивали одновременно.

«Господи, если ты есть, — взмолилась девушка, — никогда ни на что не пожалуюсь — хоть сто лет проживу, а не попрошу у тебя больше ничего. Каждому дню буду радоваться – пусть только он придет живой с войны».

Светлой улыбкой растягивались губы, стоило ей вспомнить встречи с Тимофеем. Как они мечтали о долгой счастливой жизни, о детях.

— У нас будет три девочки и три мальчика, — любила повторять Наталья, — и мы назовем их — Вера, Надежда, Любовь. Опять же, сестрёнку мою Верой зовут...

— Только не Вера, — возражал Тимофей, — нет больше никакой веры. Помнишь, что на собрании комиссар сказал? Вера — это вбитый колышек, к которому привязали козу, и вот коза сколько угодно ходит, а дальше колышка не уйдет. Так и на людей верой воздействуют.

— Хорошо, тогда вместо Веры у нас будет Зося, так тетку мою зовут. Она женщина удачливая, замуж вышла в городе за богача, в достатке живет.

— Зося как-то странно, давай лучше Зоя…

Наталья не заметила, как уснула.

Тем же утром над полями стоял туман. Запах приближающейся весны витал над пробивающимися стеблями зеленоватой травы. Веселое семейство жаворонков щебетало где-то совсем близко. К обеду в поле вовсю кипела монотонная работа: проверялось состояние всходов, сливалась лишняя талая вода, весело точились сверкающие на солнце инструменты. Иван Спиридонович, приложив руку козырьком, вглядывался в сторону родного села.

— Опять белогвардейцы пожаловали, не пойму что-то?

— Говорят, они злые сейчас, понимают, что их выгонят скоро, а японцы ноют на каждом шагу, сколько денег они, бедняги, на эту войну потратили, не получив никакой выгоды, — с оживленной насмешкой заговорила Федора, одна из дочерей, высокая, худая девушка с черными волосами, завязанными на затылке, — доигрались, теснят их красные к Благовещенску.

— Пока выгонят, они у нас дел натворят еще, — нахмурилась другая дочь, замужняя Софья, названная в честь бабушки.

— Вроде как зарево там! — Иван Спиридонович убрал ладонь от лица. От неясной тревоги как бешеное, заколотилось сердце, а ветер, как нарочно, стал доносить звуки разрывающихся снарядов.

Вскоре все увидели соседского мальчишку, бегущего через поля со стороны села.

— Японцы! — он жадно припал губами к протянутому кувшину с водой. В пареньке узнали сына Павла Безрукова, Гришу. — И белогвардейцы с ними! Я насилу вырвался. Выходим сегодня из школы, а на улице стрельба, пушечные выстрелы, от летящих снарядов летит картечь во все стороны, дома загораются, люди замертво падают. Женщины кричат, дети кричат, лошади ревут, собаки лают, и все куда-то бегут, не пойми куда, в общем, жуть!

Привлеченные суматохой, прибежали люди с соседних участков:

— Что такое?

— Там убивают, — повторял Гриша, — там всех подряд убивают!

— Как же ты уцелел? — спрашивали у него. — Как оттуда вырвался?

— Не знаю, — у мальчика прошел первый шок, и он безудержно заплакал, вытирая слезы рукавом ученической тужурки, — моих товарищей почти всех убили на выходе из школы. А я вспомнил, как нам в школе рассказывали про покушение на царя Александра Второго. Когда в него стреляли, он убегал зигзагами, и плащ свой распахивал, чтобы труднее было попасть. Вот я так и сделал. И когда к полю бежал, в меня тоже стреляли, но я опять бежал зигзагами, быстро-быстро, как заяц.

Иван Спиридонович переглянулся с соседскими мужиками.

— Что делать будем?

Их разговор прервал истошный крик с дальнего участка.

— Помогите! Помогите! — кричала женщина.

Мужики рванули туда, не разбирая дороги. У сарая стояла высокая женщина лет сорока, вся перепачканная кровью, — в ней узнали Пелагею Соколл, — а на земле сидел мужик с блуждавшими глазами — ее сын, Григорий. Неподалеку лежала остро наточенная окровавленная коса.

— Что с ним?

— Хотел порешить себя! Пошел на участок к другу, а тот на его глазах горло себе перерезал — от горя, что в селе осталась жена с маленьким ребёнком. Ну Григорий мой обезумел, прибежал и тоже за косу схватился! Говорит, дед ведь в селе остался и сестры — изуверы их сейчас жгут, штыками добивают, а мы тут сидим и сделать ничего не можем!

— Так, Пелагея, — деловито осведомился Колесников, — у тебя точно самогонка есть, у тебя всегда есть, я знаю. Доставай!

Соколл вынесла откуда-то из сарая бутыль с мутно-белой горячительной жидкостью, собрала нехитрую закуску.

Всей компанией, вместе с приведенным в чувство Григорием, выпили самогонки, обсудили несколько планов действий — как подберутся к врагам, кто кого будет прикрывать, — и побежали к лошадям — скакать в родное село на подмогу мирным людям. Взяли с собой вилы, косы, лопаты — но что это против вооруженных солдат? Разве одной каплей дождя пожар потушить?

Федора повисла на отце, не давая пройти к лошади:

— Батя, не ходи, не ходи туда! Ты мне нужен, ты нам всем нужен!

Жена с остальными детьми выли в голос:

— Ты же и им не поможешь, и себя загубишь! И как мы тут одни?

Иван Спиридонович оторвал от себя Федору, взглянул ей в глаза, посмотрел на жену:

— Да вы что все, с ума посходили? А как я, по-вашему, вам же в глаза смотреть буду, если спрячусь тут за вашими юбками? Зная, что мог бы хоть что-то сделать? Хоть попытаться? Как я своим детям-внукам в глаза смотреть буду, что обо мне мои потомки будут думать? Что я трус? А отец мой — забайкальский казак — он-то как будет опозорен! Он эту землю добывал когда-то, а я спокойно смотрю, как на ней кто-то хозяйничает, так, по-вашему? Ну давайте я тут останусь, так они там всех убьют, потом сюда придут и вас на моих глазах растлевать станут!

Федора продолжала стоять на пути отца, не пуская его к лошади. Тревога и страх, — что вот сейчас, в самые ближайшие минуты, она потеряет отца навсегда, крошила ее сердце на мелкие кусочки.

— Батя, не надо! — кричала она так, как никогда в жизни, слезы застилали ее глаза. — Не надо! Останься! Ба-тяя!..

Жена и другие дети стояли словно окаменев. Они совершенно не представляли, как расскажут Осипу, Якову, Тимофею, когда те вернутся с войны — как отпустили горячо любимого человека на верную гибель?

Федора в отчаянии смотрела на отца. Глаза Ивана Спиридоновича из добрых и лучащихся теплотой стали вдруг холодными и стеклянными, ничего не выражающими. Он бережно, но непреклонно, отстранил дочь со своего пути, легко запрыгнул на лошадь и поскакал вслед за своими товарищами. Цокот копыт уносящейся вдаль лошади словно стучал в голове у Федоры, наполняя ее бессильным ужасом.

Со стороны Ивановки доносился явственный запах горелого, видны были всполохи огня, — отсюда, за несколько километров, казалось, что село превратилось в один большой костер. Казалось, при таком разгуле стихии, ничего не уцелеет — ни церковь, ни здание банка, ни жилые дома со всеми постройками. Никто не понимал, живы ли их родные. Сидеть и ждать новостей, возможно, самых плохих — хуже не придумаешь. Многим ли удалось прорваться сквозь окружение в село, ведь изверги стреляли во всех подряд? И что стало с теми, кому все же удалось прорваться?

Гриша Безруков не знал, живы ли его родители, Куриловы не знали, жив ли глава их семейства — может, лежит где-то тело родного человека с пулей в голове или, того хуже, разрубленное саблей. Ужасные картины рисовались в голове у всех, и прогнать их не представлялось никакой возможности.

Стемнело, но никто не спал. Пелагея долго смотрела на бутыль с оставшимся самогоном, потом, махнув рукой, машинально налила себе в рюмку мутноватой жидкости и выпила. Слезы потекли градом, а сон так и не шел.