Спасти Ивановку

Глава 3. Станица Усть-Зейская

1857 год

В том же месяце, в июле, наконец, вошли в самое узкое место Амура, где один берег занимала китайская деревня Сахалянь, а на другом берегу вовсю шло строительство и обустройство нового русского города.

Спиридон еле успел к построению сотни на берегу. Все оставшиеся дни плавания он так и провел на пароходе Кузнецова. То его не пускали из-за тифа, которым заболели на барже несколько человек, потом случился шторм, и лодку опасно стало спускать на воду. С борта парохода видно было, как в тайге от ветра падают деревья.

Но он не унывал, помогал Вацлаву и Беате по хозяйству, вечерами сидел в столовой, с удовольствием слушая рассказы Кузнецова об Иркутске — о его семье, о дочерях, которые уже выезжали в свет на балы и другие мероприятия, о старшем сыне, который весь в отца: и дела ведет не хуже, и соображает быстро, и невесту взял с хорошим приданым, не дурак, в общем.

Построившись на склоне реки и слушая указания сотника, казаки с интересом наблюдали за жизнью на противоположном берегу. И почему их строения так чудно называют — фанзы? Обыкновенные избы, как и везде. Прямоугольные деревянные строения с дверями, с окнами, с соломенной или черепичной крышей.

Удивляли люди, они были совершенно другие внешне, да и поведением отличались от русских. Живые, непосредственные, наивно доброжелательные, они резвились на своем берегу, рассматривая диковинные для них баржи и пароходы, русских людей в военной форме. Некоторые пытались привлечь к себе внимание, помахать рукой, что-то крикнуть, хотя услышать их с того берега не представлялось возможным. Женщины, стиравшие белье в реке, выпрямлялись и приветливо махали стиранными вещами. Молодые девушки улыбались и прыгали на желтом песке.

— Приятное у нас соседство, — переговаривались казаки, — говорят, китайцы много чего умеют, вот будут снабжать нас всякими вещами нужными.

— А еще работать у нас будут по найму.

— А я бы замутил с китаяночкой, — оживился Жернаков, и даже вечно кислое выражение лица у него сменилось на мечтательное.

— Ой, а может, они у нас дом удовольствий откроют, — размечтался кто-то в строю.

Настроение у всех стало решительно приподнятым. Конечно, никто не ожидал и не боялся, что аборигены начнут враждовать с русскими, но все же гораздо приятнее теплый прием, нежели холодное недовольство.

Неподалеку от берега через каждые сто шагов уже стояли железные смотровые вышки, были построены кирпичные просторные казармы. А за ними ровными рядами стояли вполне пригодные для жилья деревянные избы с участками для разведения огородов и хозяйства. И все это успели построить казаки из первой сотни, прибывшей в эти края год назад.

Вновь прибывшим, а их было около пяти сотен, предстояло построить новые укрепления и постройки для войска и много разных домов и построек для людей, которые начнут массово переселяться сюда через год.

Спиридон прошлепал по песку к берегу, с наслаждением стянул с себя гимнастерку, собираясь пойти искупаться.

— Курилов! — услышал он позади голос Кантемирова. — Ты завтра дежуришь в казарме.

Урядник побежал дальше по своим делам. Женщина, стиравшая что-то в реке неподалеку, вдруг поднялась и подошла к Спиридону.

— Так ты Курилов?

Он взглянул на нее сверху вниз. Видно, что женщина не так уж молода, но красива просто необыкновенно. Абсолютно белая ровная кожа лица, почему-то не тронутая нестерпимым летним зноем, волосы не то, что бы белые, но какого-то необыкновенного оттенка, ни разу таких не встречал. И глаза, темные, огромные, бездонные, подчеркнутые по верхнему веку темно-синей тонкой полосочкой, смотрели на него с явным восхищением и даже обожанием.

«Неужели и эта уже успела влюбиться?» — подумал Спиридон привычно. Но нет, во взгляде не было обычного интереса девушки к парню, это было что-то другое, невероятно глубокое и сильное. Взгляд был наполнен любовью, он будто выражал чувства странника, наконец-то вернувшегося на родную землю и встретившего родных людей после долгой разлуки. И Спиридон вдруг ощутил, что да, это родной ему человек.

— Да, я Курилов Спиридон Григорьевич, - выговорил он.

Женщина (это была Ирина Игоревна) в ответ попыталась улыбнуться, но не смогла.

— Я твоя родственница, — она провела рукой по лицу, чтобы успокоиться.

Да, ради такого стоило лететь и по асфальту, и над непролазной тайгой, над пространством и даже временем!

— Родственница! — ахнул Спиридон. — А я чувствую что-то родное, у меня аж грудь сдавило! Вот он, вечный зов, зов крови!

«Он даже не спросил, через кого я ему родственница, — с удивлением констатировала Ирина Игоревна, — просто поверил своим чувствам. Говорят же, что внуков любят больше детей, а я ему… Боже, пра-пра-правнучка!»

— А через кого мы родственники? — словно в ответ на ее мысли задал вопрос Спиридон.

— Через отца твоего, он ведь тоже Курилов?

— Конечно.

— Моего папу звали Игорем, а его мать — Любовь Тимофеевна.

— Не слыхал про таких, но так-то родни у нас много, в каждой семье по десять детей примерно, и любой родне мы всегда рады. Ты как здесь устроилась, где живешь? Могу устроить в дом купца Кузнецова, там и работа найдется.

— Нет, не надо пока, мне Травин отдельное помещение выделил в казармах, обедаю вместе с ребятами. А школу как построят, буду учительницей работать. Так что у меня здесь все хорошо. Скажи, а ты знаешь, кем были наши предки?

— Да такими же казаками, только Сибирскими. Потом перевели в Забайкалье, приписали к Забайкальскому войску…

Забыв про стирку и другие дела, они не спеша шли вдоль берега Амура. Жара стояла беспощадная, но вот с реки начинал дуть живительный ветерок, и казалось, что и вековые сосны, плотными рядами стоящие за казармами, приветливо машущие своими раскидистыми ветвями, и тополя, и даже трава навевают прохладу. Жара в такие минуты отступала, запах сосен и речной воды смешивался, и хотелось дальше бродить, разговаривать, радоваться прекрасному дню.

— Для казака ведь главное что? — рассуждал Спиридон. — В седле быть легким и быстрым, да с шашкой легко управляться. Ох и скучаю же я по своему Орлику!

— Конь твой? — улыбнулась Ирина Игоревна.

— Ну да, в станице остался. Коней в этот сплав не брали, решили через время следующим сплавом их привезти. А мы пока как следует здесь обживемся, наладим жизнь.

Спиридон пошел по своим делам, а Ирина Игоревна долго еще сидела на прогретом июльским солнцем берегу Амура, любуясь его теплыми ласковыми волнами и наслаждаясь чистейшим воздухом. Как же быстро она привыкла к отсутствию гаджетов, интернета и сериалов! Даже время теперь текло медленнее. А дома его постоянно не хватало. Вроде только начнешь первую пару первого сентября, глядь, а уже конец семестра, и не сделано толком ничего. Выходит, из-за интернета время так быстро бежит?

Задумавшись, она не заметила, как рядом с ней уселся на песчаный берег тот самый казак Матвей Куцев, один из тех, кто первым им с Никитой встретился на этой земле.

— Любуешься? — произнес он. — Я тоже люблю на реку смотреть.

— Согласна. Ну как тебе мой новый наряд? Теперь устраивает?

— Да лишь бы удобно было, — невозмутимо ответил казак.

Ирина Игоревна теперь щеголяла в казачьих шароварах, только она их подворачивала, чтобы не жарко было, так что не сильно они отличались от шорт. Босоножки не надевала, ходила босиком. Тунику свою иногда носила, а иногда вместо нее надевала рубашку навыпуск.

— Фигура у тебя красивая, прямо как у казачки, — решился на комплимент Куцев.

— Так я и есть казачка, — улыбнулась женщина, — просто долго жила в Петербурге.

— И как там, в Петербурге?

— Жаль, что ты там не был, там очень красиво.

— Зачем же оттуда уехала?

— Климат больно тяжелый, простывала часто. Даже летом ни с того ни с сего дождь начнется, да такой холодный, и ходишь потом простывшая!

Парень смотрел на нее с явным интересом, внимательно слушал.

Куцев, Куцев… Знакомая фамилия. Где я ее слышала?

Вдруг Ирина Игоревна вспомнила, где ей встречалась эта фамилия. Краеведческий музей Ивановки, зал памяти самого страшного дня в истории села. Огромная картина с изображением пылающей в огне Ивановки, и список, длинный список имен и фамилий погибших лежит под стеклом. Она внимательно просматривает этот длинный список в поисках фамилии и имени своего предка…

«Куцева Ксения Ермолаевна, 19 лет.

Куцева Лукерья Ермолаевна, 8 лет.

Куцева Мария Ермолаевна, 7 лет.

Куцев Федор Ермолаевич, 4 года.

Куцев Гордей, 65 лет».

Так, получается, потомки этого самого светловолосого парня малыми детьми погибли от рук изуверов-интервентов и белогвардейцев? А Гордей шестидесяти пяти лет — его сын?

Матвей между тем с изумлением наблюдал, как меняется в лице его собеседница.

— Ты вроде как испугалась чего?

— Ты женат, у тебя есть сын?

— Да я уж скоро десять лет как женат, и сын у нас есть, Гордейка, три годика ему. Первые двое детей не выжили, а этот живет, постреленок. Да у нас тут почти все женаты, скоро и семьи с детьми приедут.

Ну конечно, тогда ведь рано женили, лет в шестнадцать под венец шли. А дети далеко не все доживали до взрослого возраста. Выживали сильнейшие, медицины как таковой не было. «А если я здесь заболею чем-нибудь? — вдруг с ужасом подумала Ирина Игоревна. — Ни лекарств, ни врачей. Надо как-то держаться, как-то беречься».

И как мне спасти Ивановку, раз уж я здесь оказалась? Этот вопрос она задавала себе регулярно и никак не находила на него ясного ответа. И с кем-то поделиться, с кем-то посоветоваться — возможности не было!

Если начать с того, почему и зачем сожгли в тот день Ивановку. На вопрос «почему» в истории ответ следующий. В 1917 году в России свергли царя, а вместе с ним и всю аристократическую верхушку. Дворян, господ и прочих угнетателей народа отменили. «Вся власть народу, вся земля крестьянам, все фабрики рабочим» — с таким лозунгом провозгласили новую советскую власть.

Однако, аристократы мириться с таким положением дел не желали, им хотелось, как и раньше, держать власть над страной и продолжать использовать для своего обогащения рабский труд крестьян и рабочих. Они и развязали гражданскую войну. Аристократы стали называться в этой войне белыми, а народ, отстаивающий свою свободу и свои интересы — красными.

Разумеется, дошла Гражданская война и до Дальнего Востока. Здесь к белым пришли на подмогу интервенты — представители зарубежных государств, которые хотели воспользоваться ситуацией и урвать для своих стран кусок Дальнего Востока. Особенно японцы были в этом заинтересованы, так как народу у них было много, а земли мало, хотели, так сказать, расшириться.

Простой народ был априори за красных. Кто-кто, а крестьяне, услышав лозунг «земля — крестьянам» всей душой приняли революцию и новую власть. Поэтому и сражались они в рядах красных, и партизанское движение организовали. Те, кто воевать не умел – старики, женщины, подростки, — помогали партизанам и красным из всех своих сил, и этим очень мешали белым и интервентам. В конце концов, японское командование приняло решение «сжечь это красное гнездо», так они называли Ивановку.

Вот и как, спрашивается, я могу ее спасти, даже оказавшись в далеком прошлом? Отменить революцию – абсурд, гражданскую войну – тем более, я не в Петербурге и мне это не по силам. И до событий этих ох как далеко, сейчас ведь только 1857 год.

Может, сделать вид, что я прорицательница, умею будущее предсказывать? И предупредить, что 22 марта 1919 года на Ивановку готовится нападение? Пусть они всем своим детям и внукам накажут, чтобы не участвовали в партизанском движении? Ага, так и будет горячая революционная молодежь слушать отцов и дедов.

Вопросов больше, чем ответов, и выход пока что видится лишь один – постараться убедить ивановцев уехать из родного села хотя бы на то страшное время.

Опять же, если мне уже сейчас, в 1857 году, сорок лет… А события произойдут в 1919…

Ирина Игоревна в очередной раз со вздохом убедилась, что опять она в каком-то тупике, и что ей делать, вообще непонятно.

Солнце между тем клонилось к закату, а Матвей и не собирался никуда уходить. Улегся на песок и увлек за собой Ирину Игоревну.

— Ты что, пьяный? — засмеялась она, оказавшись в объятиях сильного молодого мужчины.

— Нет, — прошептал он, — ты мне нравишься…очень…

Крепкие руки заскользили по ее спине, жадные губы – по щекам, по шее. И очень хотелось поплыть по течению этих ласк, приласкать в ответ, отдаться полностью этому летнему берегу, пьянящему воздуху.

— Отпусти, — твердо сказала она.

— Ни за что, — в светлых глазах плескались огоньки переливающихся волн.

— Я жене твоей расскажу.

Парень захохотал и на мгновенье ослабил свои жаркие объятия, а Ирине Игоревне хватило этого мгновения, чтобы стремительно вырваться и побежать к казармам. На безопасном расстоянии она оглянулась. Матвей лежал уже на животе и смотрел ей вслед мечтательным взглядом.

Вот же мужчины неисправимы, — думала она со смешанными чувствами, поднимаясь по склону к зданию из красного кирпича. Почему мне говорили, что на женщин, перешагнувших сорокалетний рубеж, мужчины уже не заглядываются? Еще как заглядываются! Ладно, пора ужинать и спать, хоть и нет особенных дел, а все равно устаешь за день.

— Я думаю, многие крестьяне захотят сюда переехать, — делился своими мыслями за ужином в доме Кузнецова Спиридон, — особенно у кого большие семьи. Земли тут много свободной, разной рыбы и дичи полно, погода тоже подходящая. Взяли кусок земли и всей семьей работайте себе спокойно, добра наживайте.

— Согласен, — сказал Алексей Григорьевич, — земли и в самом деле полно, весь левый берег Амура. Это очень даже немало. Крестьяне будут получать здесь деньги на первое время, разные инструменты для обработки земли, а дальше хоть где пусть селятся, целые деревни пусть основывают. Допустим, приехала группа из Орловской губернии, и пусть все вместе едут на восток, вот тебе и деревня Орловская, или Орловка. Ну это я к примеру. Или приехала группа из Рязани, а главного у них Федором зовут, вот они пусть едут в западную сторону, и у них будет деревня Федоровка. А казаки захотят свою территорию основать, у них пусть будет станица или село, и тоже по имени сотника или атамана. И через два-три года работы каждая семья станет зажиточной.

Кузнецов выбрал себе для проживания два просторных рядом стоящих дома, однако, в этих домах еще предстояло навести порядок, отделать стены, полы и потолки, укрепить входные двери и окна, обставить комнаты удобной и красивой мебелью. Мебель и материалы он привез с собой на пароходе, однако, на месте выяснилось, что многого не хватает, и придется опять отправлять пароход в Иркутск, чтобы привезти оттуда все необходимое.

— Надо не забыть в список собак включить, — вспомнил Алексей Григорьевич, — а то в доме без собаки как-то непривычно.

Беата проворно хлопотала вокруг стола, не забывая наливать чай и уносить грязную посуду, а заодно и бросать на Спиридона исподтишка ласковые взгляды. Честно говоря, из-за этого казак чувствовал себя крайне неловко. Двусмысленная какая-то ситуация получалась. Они с Вацлавом как-никак друзья, вместе едят, вместе работают, ведут задушевные беседы, а его невеста знаки внимания, хоть и едва заметные, но ему, Спиридону, оказывает. И самое обидное, что он ничего, ну совсем ничего для этого не сделал! И его, если честно, тяготит это навязчивое внимание. Хочется, чтобы она поскорее ушла из комнаты или скорей самому уйти.

— Кстати, — вдруг сказал Кузнецов, — Спиридон, я поговорил сегодня с твоим начальством. Договорился, что жить ты будешь здесь, у нас, поселишься в большой комнате вместе с Вацлавом. И работать тоже под моим руководством будешь. Сотник ваш сказал, что полностью согласен. Будешь в казармы ходить только на дежурства и военные учения.

— Спасибо, Алексей Григорьевич, — сказал Спиридон, и Кузнецов добродушно, по-отечески, улыбнулся.

Вот бывают же такие люди – вроде они и немолодые уже, и где-то не такие расторопные, как мы, и не так свежи и красивы, а ты ими восхищаешься, хочешь брать с них пример, походить во всем.

Уже и самому хочется остаться в этом доме, с этими людьми, одно смущает – бессовестная Беата. Из-за нее не совсем удобно здесь будет.

— Вацлав, а когда вы поженитесь с Беатой?

Вацлав медленно повернул голову, пожал плечами и отвернулся.

— Не переживай, Вацлав, — сказал Кузнецов, — скоро дома наши в порядок приведем, тогда и сыграем свадьбу. Ох и погуляем!

— А у нас ведь ни церкви нет католической, ни их священника, — забеспокоился Спиридон, — как же это все будет?

— А на такой случай предусмотрено, что поженить и нужный документ выдать имеет право вышестоящее начальство, — разъяснил Кузнецов,—- именно я таким начальством для Вацлава и являюсь. Так что я их и поженю.

Беата робко сказала:

— Не беда, что ксендза здесь нет, у нас с Вацлавом образки Ченстоховской Божией Матери есть, это главное.

— Так, значит, надо поскорей дома привести в порядок, — подытожил Спиридон.

— Не нужно ни в чем торопиться, — холодно сказал Вацлав, — свадьба никуда не денется, а дома надо на совесть сделать.

После ужина мужчины разошлись кто куда — Кузнецов пошел читать в свою комнату, Спиридон с Вацлавом отправились в казармы к казакам, а Беата с другой служанкой, Сонькой, принялись за обычную вечернюю рутину. Вымыли всю грязную посуду, подмели полы во всех помещениях, вынесли мусор, прошлись по спальням и поменяли белье. Да, многих нужных мелочей здесь не хватает! И понимаешь это только сейчас. Ну почему мы не взяли с собой ту удобную корзину для белья? И где здесь теперь такую достанешь?

Беата вздохнула. Сколько таких мелочей, без которых как без рук!

— Может, пойдем погуляем? — предложила Сонька.

— Куда, где здесь гулять? — скептически отозвалась Беата.

— Да хоть бы просто по окрестностям.

— И небезопасно это, вдруг волк какой забредет из леса.

Беата мельком взглянула на Соньку и брезгливо поджала губы. Все понятно, размечталась Сонька, думает, пойдем на улицу, так хоть какой-нибудь казак внимание на нее обратит. Только зря мечтает. Кому такой подарочек нужен? Низкорослая толстая девица, морда красная с двойным подбородком, едва от жиру не лопается, волосенки цвета пожухлой соломы небрежно завязаны на затылке, и глаза тупые-тупые. А еще походка как у мужика, и что ни слово – то глупость несусветная. С такой вместе пойдешь – люди подумают, что и я такая же. Нет уж, увольте.

— Я лучше книжку на ночь почитаю, — сказала Беата.

— Ты что, читать умеешь? — вытаращилась на нее Сонька.

— Конечно, с раннего детства.

Беата упорхнула в свою комнату, достала книгу. Дени Дидро, «Монахиня» на польском языке. Вот ведь как обидно – язык польский есть, народ польский есть, такая великая нация, со своими обычаями, со своими национальными блюдами и костюмами, с таким гордым характером, — а государства, получается, нет! И сколько эта несправедливость будет продолжаться, никто не ответит. Беата знала, что ее соплеменники участвовали в войне 1812 года против России на стороне Наполеона и его армии. И после победы русской армии на Венском конгрессе решено было основную часть Польши отдать в состав России. И сколько уже поляки затевали бунтов и других акций недовольства, а все зря. Мятежных свободолюбивых поляков казнят, ссылают в Сибирь, отправляют в остроги.

А теперь мы с Вацлавом и вовсе оказались на краю Российской империи, как на краю света. И наша задача — сохранить даже здесь, на краю земли, в чужой стране, свою исконную великую культуру. Вацлав, правда, не проявляет никакой нежности, не говорит слова любви, а этого так не хватает! Так хочется, чтобы он влюбился и трепетал при виде меня, своей собственной невесты. Обидно выходить замуж за холодного бесчувственного чурбана. Но что делать, мы друг другу предназначены, да и родители мои нас перед отъездом благословили. И даже если до конца нашей жизни Польша не станет свободной, так хоть наши дети увидят это великое событие, и с полным правом вернутся домой, в Европу.

Беата не заметила, как уснула. А утром ее разбудило яркое солнце, торжественно и требовательно вошедшее в комнату через не занавешенное шторами окошко. Девушка никогда не вставала сразу при пробуждении, она предпочитала с утра поваляться, помечтать. О любви, о волшебных поцелуях, прикосновениях. О чем еще могут быть мечты в семнадцать лет? И представляла она, как этот холодный белокурый красавец, ее жених, приводит ее после свадьбы в их спальню, и в этот момент его обуревают чувства…

Намечтавшись вволю, Беата потянулась, чувствуя приятную дрожь во всем теле, сказала себе, что счастье совсем близко, и наконец встала с кровати. Умывшись с помощью кувшина и тазика, она оделась в чистое розовое платье с фартуком, обулась в любимые туфельки на каблуках и закрепила на шее красные деревянные бусы.

С прекрасным настроением девушка вышла во двор и чуть не вскрикнула от ужаса. Из-за забора прямо на нее смотрели чьи-то испуганные отчаянные глаза. Присмотревшись к непонятному существу, она поняла, что это тоже девушка, но совсем другая, с оливковым цветом лица, с узкими глазами и длинными черными волосами. Китаянка? Откуда она здесь? И что делать, позвать кого-то из дома?

Узкоглазая черноволосая девушка между тем заплакала. Опять метнула на Беату умоляющий взгляд и запричитала:

— Мой господин, мой господин!

— Что? — изумилась Беата.

Она вышла из-за забора на улицу и оказалась совсем близко с китаянкой.

— Что ты говоришь? Какого господина ты ищешь?

Было очевидно, что китаянка совершенно не понимает по-русски, только при слове «господин» она оживилась и закивала головой.

Беата показала на дом:

— Тебе здесь какого-то господина надо?

Но черноволосая девушка отрицательно помотала головой и показала в сторону казачьей казармы:

— Мой господин!

Жестами и знаками она давала понять, что ее «господин» находится именно там.

— Ты потерялась, бедная, — догадалась Беата, — пойдем, я тебя отведу куда следует.

Дверь в казарму оказалась закрыта. На стук никто не открывал. Из-за угла строения вышел казак в форму и с шашкой в ножнах.

— Здравия желаю, рядовой Куранда, — представился он. — Что случилось?

— Да вот девушка потерялась, — растерянно сообщила Беата.

Китаянка переводила робкий и наивный взгляд с Беаты на казака и обратно.

— Ее надо домой отправить, наверно, — предположила Беата, — но она почему-то показывает на казарму и говорит одно и то же: «мой господин, мой господин».

Куранда вдруг расхохотался.

— Что смешного? — нахмурилась Беата.

Казак продолжал смеяться, чуть не сгибаясь пополам.

— Да я понял, кто это, — еле выговорил он.

— И кто же?

— Да это Жернаков взял лодку, переплыл на тот берег, нашел там себе девку и научил называть его «мой господин»!

Китаянка, услышав знакомые слова, уселась на крыльцо и прижалась к входной двери казармы.

Беата кинулась к ней:

— Вставай, ты что?

Но китаянка вцепилась в крыльцо и продолжала повторять:

— Мой господин, мой господин!

Вдруг возле двери прогремел командирский голос:

— Что здесь происходит, рядовой Куранда? — это был урядник Григорий Кантемиров.

Куранда встал навытяжку и отрапортовал:

— Местные жители нашли китаянку…

— Я все слышал! — рявкнул Кантемиров. — Вы что творите? Хотите отношения с соседями испортить? Зачем ее сюда притащили? Где Жернаков?

— Так он вместе с остальными в тайгу уехал, настрелять дичи на ужин. Рано утром еще уехали.

— Значит, так, девицу поместить в моем кабинете. Чаю ей дай. А как Жернаков появится, позови меня. Я ему покажу, как ездить на чужую территорию. Выполнять.

И Кантемиров повернулся, давая понять, что разговор закончен.

— Есть выполнять, — бодро ответил Куранда.

— Ладно, мне на свою службу надо, — улыбнулась ему Беата, — я пойду. Один справишься?

— Казак с чем угодно справится.

Беата побежала к дому Кузнецова, а к вечеру все уже знали, что Жернакова наказали – неделю ему предстояло заниматься самыми черными работами в казарме. Китаянку скоро посадят в лодку и отправят домой. Отныне казакам запрещено будет брать лодки, и даже часового поставят на берегу — следить, чтобы никто без спроса на китайскую сторону не двинулся.

— Как же жалко влюбленных, — вздыхала глупая Сонька, — наверно, китаянка сейчас стоит на берегу и плачет. И Жернаков будет драить казармы и плакать.

— Ты лучше за супом следи, а то наваришь бурды какой-нибудь, — отвечала Беата.

— Не может такого быть, чтобы я да бурду сварила! – возразила Сонька с возмущением. – Уж готовлю я отлично!

«Да, готовишь ты и правда хорошо, — подумала Беата, искоса взглянув на подругу, — наверно, оттого и толстая такая».

Сказать по правде, сама Беата готовить не умела и абсолютно не горела желанием этим заниматься. Почему-то все, к чему требовалось приложить руки и терпение, вызывало у девушки скуку и раздражение. В самых крайних случаях, когда приходилось что-то зашить или сварить, и никак нельзя было от этого отвертеться, она старалась покончить с тягомотиной поскорее, и неважно, качественно ли сделано. Это все потому, что польская дворянка не для черной работы создана, считала Беата. Оттого и Сонькиному искусству она ни капельки не завидовала.

Наутро сам Травин снарядил лодку и подозвал к себе Ирину Игоревну и Куцева.

— Отвезете китаянку домой, сдадите родителям на руки, и смотрите, чтоб недолго. А я вас здесь подожду.

Привели китаянку, и все трое разместились в лодке.

Матвей греб веслами медленно, как будто наслаждался выдавшимся небольшим путешествием. Противоположный берег был близко, а вот что вправо посмотреть, что влево — конца и края реки не увидишь. Наконец Ирина Игоревна не выдержала:

— Что ты на меня все смотришь, не отрываясь?

— Красивая ты больно, вот и смотрю, не могу наглядеться.

— Еще бы, — усмехнулась женщина, — а жена твоя что же, не красивая?

— Нас женили в пятнадцать лет, особо не спрашивали, хотим ли, не хотим. А годам к двадцати выяснилось, что она выше меня ростом и в плечах шире.

Взрыв смеха разнесся далеко по реке, и китаянка испуганно прижалась к борту лодки. Матвей как завороженный смотрел на хохочущую Ирину Игоревну.

— Зубы у тебя такие ровные и белые, никогда таких не видел, — потрясенно произнес он.

«Знал бы ты, во сколько мне обходятся все эти стоматологи, протезисты, ирригаторы и прочее!» — хотела она сказать, но по понятным причинам промолчала.

Чем ближе они подплывали к противоположному берегу, тем больше там собиралось галдящего народа. Толпу китайцев было не только видно, но и слышно. Они орали что-то на своем диковинном языке, показывали на лодку пальцами, и настрой их казался каким-то не дружелюбным.

Молодая китаянка умоляюще взглянула на Ирину Игоревну, потом на Матвея, но под их твердыми взглядами опустила голову и робко сошла на берег. К ней тут же кинулись все эти галдящие люди. Худенькую девушку пинали, таскали за волосы, пытались окунуть лицом в таз с грязной водой. Из ближайшей фанзы выскочил китаец с перекошенным от злости и стыда лицом, в руках у него был огромный узел, по-видимому, набитый тряпьем. Со всей дури он швырнул этот узел в девушку, и она упала лицом в прибрежный песок.

Матвей аж присвистнул:

— Выходит, у них тоже гулящих девок не жалуют…

— Конечно, а как ты думал? Они такие же люди, как и мы, только другой национальности. Ладно, некогда обсуждать, иди скорей, забери ее обратно в лодку, и баул прихвати, может, это ее вещи.

— А что скажет его благородие?

— А если ее здесь убьют?

На русском берегу ждал Травин, и брови у него недовольно сдвинулись к переносице.

— Макар Григорьевич, — поспешила к нему Ирина Игоревна, — я сейчас все объясню. Девку там чуть не убили, из дома ее выгнали. Вы же сами отсюда все видели, она дрожит вся до сих пор. Ну мы же люди, давайте оставим ее у нас. Я ее русскому языку научу, учить я умею. Будет у нас работница замечательная. Знаете, какие китайцы умельцы, все умеют делать!

Она вспомнила рассказы своей бабушки-учительницы о том, как ей пришлось учить русскому языку вьетнамцев. Любовь Тимофеевне как-то раз предложили такую подработку, и она согласилась, хотя по-вьетнамски не знала ни словечка. «Я зашла, поздоровалась, — рассказывала бабушка, — подошла к окну и думаю, как же я их буду учить. Вдруг вижу такси из окна, и вслух говорю: «такси». Как они оживились, это ведь было знакомое для них слово, «такси» на любом языке звучит одинаково. И все наладилось. Я им показывала картинки и произносила слово, а они запоминали. Потом предложения начали строить. Плюс они же работали у нас в стране, каждый день русскую речь слышали. Так и научила их постепенно. И денег заработала, а тогда, в девяностые, это очень кстати было. И для людей доброе дело сделала. И в профессии еще больше укрепилась».

— А жить она где будет? — спросил Макар Григорьевич. – С тобой в одной комнате?

— Пусть со мной, манер от меня наберется. Через месяц чудесная девушка будет.

— Ну так и быть, занимайся.

К концу лета была полностью отстроена больница и несколько десятков домов для будущих жителей. Пора было приступать к строительству школы. Спиридон и Вацлав с середины августа были свободны от благоустройства домов Кузнецова – там уже все сверкало, — и тоже присоединились к строительству будущего города.

Для школы специально оставили большой участок в самом центре станицы – чтобы со всех домов в округе удобно было туда добираться. А дома строили, расширяясь в сторону тайги. Первым делом требовалось вырубать деревья и выкорчевывать пни — изнурительная работа на летнем солнцепеке. Тучи насекомых, мошки, комаров, и особенно много слепней – это такие противные насекомые, жалящие исподтишка. Мошка кусает хуже комаров, и спасает от нее либо сильный противный запах, либо дым. Постоянно приходилось разводить костры с еловыми ветками, только тогда можно было спокойно работать.

Уже к обеду молодые, здоровые, подготовленные казаки еле стояли на ногах от усталости. Рубахи – насквозь мокрые, грязные. На запах пота мошка летела целыми полчищами, и спастись можно только искупнувшись, но не сидеть же в воде весь день. Спиридон с опаской поглядывал на Вацлава: если уж он, бравый казак, с трудом переносит такую работу, то каково тщедушному польскому дворянчику? Однако, поляк другим силен: силой духа. Вон, не показывает даже, как ему тяжело, будет работать наравне со всеми, пока не свалится.

Перерыв на обед длился три часа, за это время казаки успевали и поесть, и простирнуть рубаху в речке, и искупаться. Как же здорово было в такую жару окунуться в ласковые воды реки, почувствовать поднимающееся со дна прохладное течение, понырять, попрыгать в воде, а потом лечь на воду и долго-долго смотреть на сверкающее голубое небо.

В такие минуты приходили мысли о доме: как там родители? Мама, должно быть, скучает. Наверно, получили уже мое письмо, которое я отправлял с последней почтой. Хорошо, что есть целый казачий отряд, который занимается доставкой почты.

Пока купались, рубахи на берегу успевали просохнуть под обжигающими лучами солнца. Ребята надевали их и шли продолжать работать, теперь уже до темноты.

А вечером — вот ведь молодой организм как устроен! — вовсе не хотелось завалиться и спать. Хотелось развлечений, хотелось куда-то сходить, что-то новое увидеть, с кем-то поговорить, пообщаться. Но куда было ходить? Казаки собирались в казарме, играли в карты, рассказывали анекдоты, курили, обсуждали китаянок, увиденных на противоположном берегу, строили планы на будущее.

— Скорее бы переселенцы приехали, — делился мечтами Куранда, — я сразу женюсь, детишек нарожаем побольше, возьмем большой участок земли, и будем всей семьей на земле работать и богатеть.

— Да, земли тут много, — соглашался Алатырцев, — не то, что в центре России. Уж повезло нам, что сюда попали. Я тоже хочу с большой семьей сам на себя работать.

— А у меня уже есть жена и двое детей, — вступал в разговор Кантемиров, — весной приедут. Жду не дождусь, когда их увижу.

Был уже конец лета, и изнуряющая жара потихоньку спадала. Приступили к постройке школы. Задача получалась значительно упрощенной – не надо было вырубать деревья и заниматься выкорчевыванием. Школа строилась в самом центре станицы, на огромном пустыре, который оставили изначально для школы, и даже на плане это место отметили.

Первым делом начали рыть котлован для фундамента. Школа ведь будет добротная, большая, трехэтажная, из кирпича.

Утро выдалось пасмурным, шел дождь, и неприятные холодные струи воды затекали под воротник, капли дождя норовили залить лицо. Поэтому на построении Травин был немногословен. Он так и сказал:

— Не буду сегодня много говорить, сами видите, какая погода. Одно скажу — откладывать рытье котлована из-за дурной погоды мы не станем.

И лица всех стоящих в строю казаков при этих словах одобрительно осветились, вместо хмурых стали бодрыми и воодушевленными.

— Вижу, настроение у вас приподнятое, — продолжал сотник, — я и сам очень рад нашему сегодняшнему начинанию. Сегодня великий день великого строительства, мы начинаем строить школу. Ходить в эту школу будут все ребятишки нашего будущего города, — и те, которые приедут весной, и те, которые родятся у вас и у других переселенцев. Научатся там читать, писать, считать, рисовать, многие науки постигнут. Станут образованными серьезными людьми и начнут помогать нам, старшему поколению. Заведут своих ребятишек, и те в свою очередь начнут ходить в эту школу. И все будущие поколения будут нам благодарны за все, что мы для них сделали. И именно поэтому значение этого строительства трудно переоценить.

— Служу царю и Отечеству! — прогремел строй казаков.

Оставив на хозяйстве нескольких человек, казаки ровным строем отправились к центру станицы. Проходя мимо дома купца Кузнецова, встретили Вацлава. Он тоже встал в строй и пошел со всеми.

Мокрую землю рыть гораздо труднее, чем сухую: намокая, комья земли становятся тяжелее обычного, руки и одежда вмиг становятся грязными, а сапоги предательски скользят по мокрой глине. Но что делать, тачки есть, лопаты есть, рабочей силы вполне достаточно, управимся. Тем более, к обеду дождь утих, и мокрым оставался лишь верхний пласт земли.

Травин тоже работал наравне со всеми. К вечеру только впервые разогнулся и отдышался.

— Курилов! — подозвал он Спиридона. — Принеси завтра свою шарманку и играй нам, понял? Веселее хоть работать будет.

— Слушаюсь, ваше благородие, — ответил Спиридон, — принесу завтра…

Он хотел сказать «принесу завтра аккордеон», но не успел.

Откуда-то снизу раздался страшный крик. Причем кричал не один человек, а сразу несколько, и так, как будто увидели привидение или самого дьявола.

— Что такое? — нахмурился Травин. — Змею нашли, что ли?

Со дна котлована показались головы Жернакова, Алатырцева и Куранда. Парни попытались взбежать наверх, но заскользили по мокрой глине и с дикими криками покатились обратно.

Все, кто был поблизости, ринулись за ними. И вскоре изумленных и испуганных воплей стало еще больше.

— Да что вы орете, костей никогда не видели? — пытался образумить своих бойцов сотник.

— Так ведь кость огромная! — оправдывался Жернаков. — С меня ростом!

— Потому что ты роста маленького!

На самом дне котлована среди залежей известняка лежала тяжелая широкая кость, похожая на кость бедра или голени какого-то невиданного животного. Но какого? Слоны здесь вроде не водятся.

— Я слышал, когда-то на земле водились мамонты, — неуверенно сказал Куранда, — может, от них осталось?

— А я слышал, китайцы верят, что на их землях водились когда-то драконы, — сказал Кантемиров.

— Молчать! — обрубил Травин. — Не смейте чушь пороть! Мы сейчас эту кость вытащим и отнесем к дому Кузнецова, может, он что умное скажет.

Кость и в самом деле оказалась очень тяжелой, вдесятером еле дотащили ее до дома купца на куске брезента и, отдуваясь, положили на землю.

Вышедший на шум хозяин дома тоже вскрикнул от неожиданности, увидев находку.

— Боже мой, — произнес он, не сводя глаз с кости, — неужели и правда здесь драконы водились? А может, и сейчас водятся?

— Да что вы, Алексей Григорьевич, ну прямо как казаки мои! — заорал Травин. – Люди, опомнитесь! Вы что как дети малые? Драконы только в сказках водятся, нет их здесь и никогда не было!

У Спиридона при этих словах разыгралось воображение, страшно было даже глянуть в сторону тайги, казалось, вот-вот из-за верхушек деревьев покажется безобразная, прямоугольная голова на тонкой шее. Громадное чудовище ступает своими высокими толстыми ногами, сминая кедры как спички, и земля грохочет и трясется, и звери в ужасе разбегаются. А потом чудовище разевает свою огромную красную пасть, и из нее вырывается пламя, пожирающее все вокруг.

Беата, тоже вышедшая из дома на шум, от смущения непроизвольно разглаживала фартук. Наконец она решилась:

— Панове, разрешите мне сказать?

— Говори, дочка, — ласково сказал Кузнецов.

— Я в книжках читала, что очень-очень давно, когда еще людей не было, землю населяли большие животные, динозавры. Были они и травоядные, и хищные, и самых разных видов. А потом они вымерли, миллионы лет назад это произошло. Правда, в России и Европе их не было, а вот в Китае встречались. А их кости, которые ученые находят, сохранились из-за того, что окаменели.

— Ну да, — со вздохом подтвердил Кантемиров, — кость тяжеленная, как валун целый.

— Такие находки крайне редки, — продолжала Беата, — за миллионы лет кости не могли сохраниться, только в редких случаях, когда лежали в особой среде.

— Интересно, китайцы у себя тоже такое находят? — произнес задумчиво Спиридон.

— Может, и находят, — ответил ему Кантемиров, — поэтому и верят в драконов.

В конце концов, решили найденную реликвию спрятать в подвале дома Кузнецова.

— Скоро ведь приедут доктора и учителя, люди ученые, — объяснил купец, — вот мы и спросим у них, что с диковинной штукой делать, может, ее в музей отправить надо.

С трудом занесли кость в подвал, положили ее на мягкую рогожу. Выходя на улицу, Жернаков потихоньку спросил у Беаты:

— Они точно вымерли? Мы на них в тайге не нарвемся?

Девушка засмеялась:

— Уж поверь просвещенному человеку, в книгах знания, а знания — сила!

И парень в ответ посмотрел на нее с уважением.

О страшной находке говорили еще неделю, а потом потихоньку забыли, тем более что больше никаких костей не попадалось, фундамент был поставлен, и надо было возводить первый этаж школы. Дел по горло! Не до глупостей.