Враг
Боятся. Они боятся. Они не трусы. Они прошли множество войн. Они не страшатся смерти. Знают, что рано или поздно она все равно явится. Боятся они другого: гнилостного ветра, недугов, принесенных ядовитым песчаным вихрем. Боятся ослепнуть и не видеть самих себя, бегать кругами и никуда не добегать, не узнать жену и детей, зарезать людей, утверждающих, что они их родители, вырвать сердце у друзей, изнасиловать бабушку. Боятся безумия, помешательства.
Армия содрогается. Зловонный ветер дует над их головами. Они начинают ощущать его воздействие. Волосы встают дыбом. Глаза слезятся. В носу зудит, Мышцы сводит. Пытаться бежать бесполезно, от него нигде не спрячешься. Порывы ветра сносят палатки. Знамена срывает с древков. Храбрецы жаждут начать битву. Броситься с мечом в руках на штурм укрепленного города, где засел вражеский народ. Но не получается. Вонючий ветер дует уже по всей равнине.
Солдаты задерживают дыхание. Они предпочли бы умереть обезглавленными, чем впасть в безумие. Генерал замечает, как исказились их лица. Он выходит к войскам. Хочет воодушевить их на бой. «Если суждено сойти с ума, сходите в сражении. Лучше резать нечестивых, чем закалывать друг друга. Умрите убивая!» Никто его не слушает: проклятый вихрь проник в их головы. Они пялятся в никуда, кривят рты, не могут сдержать дрожь в руках. Блюют кровью. У них лопаются барабанные перепонки. Трещат кости. Они бродят потерянные. Бормочут непонятные слова. Невидимые тигры начали пожирать их.
На том берегу реки враги засели в осажденном городе. Не веря своим глазам, они наблюдают творящийся ужас. Их яростные противники убивают друг друга. Они поднимают взгляд к небу и видят, что теперь туча идет на них. Им хочется обратиться в паническое бегство. Но это никого не спасет. Ветер все равно нагонит и разделается со всеми. Они решают переждать. Чудо еще возможно. Вдруг милосердное божество направит ветер в другую сторону?
Вихри беспощадны. Солдаты теперь — всего лишь булькающие тряпичные марионетки. Лошадей тоже коснулась зараза. Они бесконечно скачут кругами, как попало. Давят трупы, рассеянные по полю, пробивают им животы, выпуская наружу кишки, уродуют копытами лица. Морды у них в пене. Они истощенно ржут, но не останавливаются. Носятся, пока не упадут замертво от разрыва сердца.
Генерал, которого по непонятной причине не берет яд, созерцает свое обезумевшее войско. Так недолго оставалось до почестей, до финального триумфа. Вероятно, некий демон разгневался на них, а может, долетело смердящее дыхание дракона, обиженного на старые раны.
Генерал не молится никакому богу. Боги не заслуживают его молитв. Они злобные и жестокие существа. Он берет меч и подымает к солнцу. Лезвие отсвечивает далеко, до самого горизонта. Он выйдет против этих жалких врагов в одиночку. Он решительно пускается вперед, обходя попадающихся на пути мертвых. Выжившие недоуменно пялятся на него.
В своем полоумии они не понимают, зверь перед ними или человек, — так свирепо он потрясает клинком. Генерал переходит священную реку, в водах которой плавают льдины, обагренные кровью его людей. Он исполнен уверенности, что погибнет. Это лучше, чем изрыгать несуразицу и черную желчь.
Он подходит к воротам проклятого города. Не останавливаясь, разрубает их мечом и ступает в образовавшуюся прореху. Вокруг никого. На улицах внутри крепостных стен пусто. Он поворачивает к сторожевым башням. Ни лучников, ни аркебузиров. Тишина. Генерал идет дальше. Чувствует за спиной первые струйки отравленного воздуха. Враги, вероятно, затаились в засаде.
Твердой поступью он преодолевает улицы. Никто не выходит ему навстречу. Ни один доблестный воин не желает встретиться с ним лицом к лицу. Он выбирает наугад дом. Опрокидывает одним махом входную дверь. Осматривает комнаты. Никого. Ни единой души. Идет в кухню. В очаге еще тлеют угольки. На жаровне кипит похлебка. Наверняка это ловушка. Обитатели дома где-то рядом. Он осматривает все кругом. Ничто не колышется.
Ветер усиливается. Хлопают ставни. Генерал кружит по дому. Где же враг? Он выходит и встает посреди улицы: «Выходите на бой, крысы! Или вам не одолеть меня?!» Слышен только шум ветра. Где враги? Где? Покинули город? Тщетная предосторожность. Ядовитый ветер все равно настигнет их. Как и его бойцы, они будут извиваться на земле, пускать слюни, корчить рожи и нести бред на птичьем языке.
Генерал идет к границам города. Возможно, враги засели в нишах крепостной стены или укрылись в заранее вырытых туннелях. Изучает местность. Ничто не указывает на возможные тайники. Он не находит ни ложных дверей, ни темных подземных ходов. Город пуст.
Он останавливается и поднимает глаза к небу. Отравленное облако вот-вот поглотит его. Он зажмуривается, готовясь встретить свою судьбу. И тут на его голову обрушивается удар. Он падает как подкошенный. Коварный враг обманул его. Сквозь щелочку между приоткрытых век он видит, что его окружили люди. Они одеты в белое, на них маски. Он хочет осыпать их проклятиями, прокричать, какие они трусы, но из горла вырывается только рык. «Спокойно, все будет хорошо», — говорит один из нападавших. Он пытается поднять руку и задушить его. Не получается. Его связали. За это он и ненавидит изменников: за коварство, за подлость. Один из них наклоняется к нему. Гладит по лбу. Что он себе позволяет, идиот? Враг снимает маску. Это женщина. «Ты выкарабкаешься, любимый». Другой враг упрекает ее: «Сеньора, наденьте маску, пожалуйста». Она не слушается, поворачивается к остальным: «Он меня понимает?» Самый пожилой враг отвечает: «У него симптомы бешенства, сеньора. Мы не знаем, насколько поврежден его мозг». Генерал наблюдает за ними. В голове вспыхивают какие-то следы, мимолетные мгновения далекого прошлого, и он смутно припоминает лицо женщины. Она враг. Враг.
Хосе Куаутемок Уистлик
Заключенный № 29846-8
Мера наказания: пятьдесят лет лишения свободы за убийство, совершенное неоднократно
Я вышла из тюрьмы и направилась к машине, стоящей в нескольких кварталах поодаль. Я не хотела парковаться на тюремной стоянке: мне казалось, это еще опаснее, чем на улице. Своими глазами видела, как там снимают зеркала или задние фары, а охранники и ухом не ведут. Воры молниеносно раздевали автомобили — многие стояли на кирпичах вместо покрышек. А на улице я заручилась дружбой продавщицы. Я парковалась у ее лотка, давала пару песо, и она любезно присматривала за машиной.
По дороге проверила телефон. Двенадцать пропущенных от Клаудио и двадцать пять сообщений в ватсапе, от «Дорогая, мне нужно с тобой поговорить» до «Где тебя черти носят?». Я постаралась взять себя в руки. Надо срочно ему перезвонить, а для этого — успокоиться и выдумать правдоподобную историю. Я набрала номер. Он тут же схватил трубку и сердито спросил: «Ты где?» — «В тюрьме». — «Неправда, я звонил Педро и Хулиану, они сказали, сегодня занятий нет. Куда ты подевалась?» Я глубоко вдохнула: «Я сама приезжала, давать мастер-класс по движению». — «И сколько он длился, этот мастер-класс, что ты там торчишь все утро?» Странно, что Клаудио в таком бешенстве. Он ведь абсолютно не ревнивый. «Когда я приезжаю без Педро, тут только на вход часа два нужно». Я старалась говорить как можно спокойнее. «Ты туда одна ездишь?» Главное, не запутаться в собственных ответах и не выдать себя. Нужно собраться. «Только в этот раз. Обычно Педро шофера присылает». — «Ты что, с ума сошла? Соваться туда одной, без сопровождения!»
Я размеренно ответила на последовавший шквал вопросов. Сказала, что на всем пути от проходной до аудитории со мной несколько надзирателей. «Меня ни на минуту не оставляют одну. У машины встречают даже. И до машины провожают», — врала я. В конце концов он мне поверил и вернулся в обычное беззаботное состояние духа.
А названивал он так настойчиво, потому что ему срочно нужно было вылетать в Хьюстон, подписывать какие-то контракты. Вечером он должен был забирать детей из кружков и хотел предупредить меня пораньше, что не сможет. «Не волнуйся», — сказала я. «Может, и вы ко мне подскочите? Детей в океанариум сводим». Упоминание о детях сразу после анального проникновения вызвало у меня тошноту. «Вечером решим». Клаудио отключился и переслал мне по ватсапу номер своего рейса и название отеля. Я сделала селфи на фоне тюрьмы и отправила ему: «Чтобы ты видел, что у меня все в порядке». Он ответил счастливым смайликом. Я вздохнула с облегчением. Фух, пронесло.
И стала в гневе названивать Педро и Хулиану. «Вы чего меня подставляете? — набросилась я на них по очереди. — Придумайте что-нибудь, я не знаю. Но не говорите, что мастерской не было». Педро я попросила одолжить мне на ближайшие две недели одного их своих шоферов-телохранителей. «А то Клаудио начнет что-то подозревать». После разговора мне стало стыдно. Я вела себя так, будто прикрывать меня — их обязанность. Будто они мои слуги и обязаны лгать во имя моего романа на стороне. Я снова позвонила обоим и извинилась. Они сказали, что совсем не обиделись, и пообещали в будущем усовершенствовать свои навыки сообщников.
Поездка Клаудио подвернулась очень кстати. Он пробудет там шесть дней. Значит, я два раза успею сходить на супружеское свидание, ничего не выдумывая. Скажу ему, что ехать со всеми детьми на одни выходные слишком сумбурно. Лучше запланируем на попозже.
В упоении я пересекла Истапалапу, позабыв про былые страхи. Моя прямая кишка пульсировала в ритме сердца, и я не могла отделаться от ощущения, что пенис Хосе Куаутемока все еще там, внутри. Ощущение это я не смогла бы описать. Странное, но точно не неприятное. Оно было таким сильным, что мне приходилось то и дело снижать скорость и поудобнее устраиваться на сиденье. Я как будто увезла частичку Хосе Куаутемока с собой, в самой глубине моего существа.
Домой я добралась незадолго до возвращения детей из школы. Дала кухарке указания по поводу обеда и поднялась в спальню. Зашла в ванную и спустила штаны. Мне было интересно, остались ли следы моей утраченной анальной девственности. Да, остались. Смесь крови и спермы, а возможно, и экскрементов запятнала эротичные кружевные трусики, надетые специально к случаю. Я понюхала их. В ткань въелся аромат Хосе Куаутемока. Я поднесла ее еще ближе к носу и упилась его запахом. Его запахом, его запахом.
Это может показаться нелепым, но я уложила грязные трусики в вакуумный пакет и спрятала в ящике, под грудой свитеров и кофточек. Они представляли собой доказательство того, что я без остатка отдалась Хосе Куаутемоку. Я не стану их стирать, а в безвоздушном пространстве запах сохранится, и я смогу вдыхать его снова и снова.
Меня начинало беспокоить, что анус никак не сокращается до прежних размеров. Это насовсем? Да нет, не может быть. Геи испытывают проникновение бессчетное число раз и не имеют никаких проблем со сфинктерами — по крайней мере, я так думала. Я чуть не позвонила Педро или Эктору и не поинтересовалась: «Слушай, у тебя тоже после первого раза анус раздался до диаметра водопроводной трубы? Ты тоже чувствовал, будто даже плакать из него можешь?» Глупые вопросы, я знаю, но в ту минуту они меня невероятно беспокоили. Я на-придумывала всяких ужасов: инфекции, недержание, разрывы, неизлечимый геморрой, трещины. К счастью, стыдливость одержала верх над приступом ипохондрии, и я не стала звонить.
В надежде унять поднадоевшие уже сокращения ануса, я присела над биде. В воде показались струйки крови. Я в тоске глядела, как они утекают в слив. И продолжала воображать худшее: гигантский член Хосе Куаутемока повредил мне прямую кишку, и придется делать восстановительную операцию, а что я скажу Клаудио? «Дорогой, у меня случился такой запор, что кишка лопнула». Ага, так он и поверил (хотя, с другой стороны, он такой простак, что, может, и поверит).
Я хорошо намылилась и ополоснулась ледяной водой. Вуаля! Это сработало. Сокращения прекратились, и анус снова стал обычного размера. Никогда еще я его так пытливо не ощупывала. Наконец окружность вернулась к масштабам мелкой монетки. Пушечное дуло в заднице, к счастью, было не навсегда.
Из мини-бара Клаудио в спальне я достала бутылку красного вина и налила себе бокал. Нужно перезагрузиться, пока дети не вернулись. Расслабить тело, справиться с эмоциями.
Я включила Моцарта на айпаде и закрыла глаза. Не могу же я сесть обедать с детьми, пока внутри бушует гормональный ураган. Музыка и два бокала вина сделали свое дело: мало-помалу я перешла в режим «мама» и собралась встречать свое потомство.
В тех шести письмах крылась мамина тайна, Сеферино. Я открыл их, сгорая от любопытства и предвкушая нечто неприличное. Я ведь столько раз видел ее голой и теперь воображал описание страстных любовных сцен, строки, сочащиеся сладострастием и бурными чувствами. Сплошное разочарование. Никакого эротизма, никакой всепоглощающей любви. Скорее набор самых безвкусных клише из телесериалов. Написавший эти письма учился с мамой в средней школе. Видимо, в подростковом возрасте у них что-то намечалось. Но не зашло дальше робких слов и взглядов. Много лет спустя они встретились в супермаркете, возле овощей и фруктов. Представляю лицо мамы, когда она увидела, как ее школьная любовь выбирает грейпфруты. Он, уже облысевший и с брюшком — так он сам описывал себя, — изумился, почему она, красавица с умопомрачительной фигурой, обратила на него внимание. «Я увидел тебя издалека, — писал этот тип, по имени Роберто Бланко (знакомое имя, папа? Знал такого когда-нибудь?), — и чуть не упал». Послания Роберто отдавали засахаренной ностальгией. Он горевал об утраченном времени, о неданных поцелуях, уверял, что мама ему безумно нравилась.
Вероятно, она запала на грузного лысого сорокалетнего мужика, потому что он был отдушиной, отдыхом от твоих постоянных измывательств. Они целовались. Не думаю, что очень много — мама, наверное, не могла справиться с нервами. Но сам факт зафиксирован в письме: Роберто говорит, что этот «мимолетный трепетный поцелуй был на вкус как кусочек рая». Отвратительно пошлая поэзия. Ничего общего с пожаром твоей прозы. Но эти сладкие капли сахариновой сентиментальщины, видимо, создавали необходимый контраст с твоим непробиваемым мачизмом.
Интересно, как у нее было с половым влечением после твоих сладострастных вакханалий. Ей вообще хотелось совокупиться с Вето (так он подписывался), когда ты энергично имел ее по нескольку раз на дню? И потом, она, великолепно сложенная и миловидная, могла бы заполучить кого угодно. Но связалась с «самым страшным из всех», как он сам писал.
Они встречались в мертвые часы в отделе чистящих средств, когда в супермаркете почти никого не было и риск столкнуться с соседями сводился к минимуму. Я представляю, как мама стоит и нетерпеливо смотрит по сторонам. Если бы ты ее застукал, всей истории, а может, и маминой жизни пришел бы конец.
Я загуглил имя. Выпало человек двести по имени Роберто Бланко, от никарагуанцев до бразильцев. Примерно половина — лысые толстяки. Тогда я стал сверять их с мамиными школьными фотографиями. И нашел. Шатен, глаза неопределенного цвета, немного щекастый, лицо без всякого выражения. Мама стоит точно над ним и улыбается. Стройная белокурая красавица. На моей памяти она не улыбалась. Ты постепенно отобрал у нее всю радость. На семейных портретах она серьезно глядит в какую-то точку между затвором фотоаппарата и пустотой.
Больше никаких писем и упоминаний о других мужчинах я не нашел. Отношения мамы и Вето, если эти свидания в супермаркете можно назвать отношениями, продлились около года. Последнее письмо довольно бессвязное и написано каким-то затравленным тоном. Кажется, Роберто вручил ей его в супермаркете после их последнего разговора и больше не писал. «Я никогда не думал, что со мной может стрястись нечто подобное. Надеюсь, дорогая, ты поймешь: я не могу оставаться в Мексике. Надвигается ужасающий кризис. Мне нужно как можно скорее перейти границу, а оттуда я напишу, где меня искать. Все не так, как кажется. Когда-нибудь я тебе объясню. На сей раз звезды были к нам неблагосклонны. Точнее, ко мне. Что за злосчастная судьба! Счастье было так близко, и вот! Я не исчезну, мой сахарочек. Мне просто нужно время, чтобы уладить дела с властями. Ты ведь поймешь меня, правда? Я люблю тебя».
Больше писем не было. Принц на белом коне не прискакал за мамой, и она осталась в заточении у своего жестокого похотливого мужа. Даже после того, как она овдовела, Роберто Бланко не явился к ней. Почему он так внезапно пропал — неизвестно. Мошенничество? Убийство? Или мама ему просто наскучила, и он решил, что уводить ее от мужа слишком хлопотно. Или боялся тебя. Я бы хотел узнать, что с ним в итоге сталось. Сам знаешь, для того, кто одержим любопытством, нет ничего хуже незавершенной истории.
Короткорукий повесил трубку, и Машина шваркнул телефон об пол. Он обещался уделать Хосе Куаутемока за полтора месяца, а теперь ждать еще два. «Уговор есть уговор, — сказал капо, — и я уговор исполню, гарантирую. Но чуть попозже». Для Машины это было ни хрена не «чуть». Два месяца — это целая ебучая вечность. Тот, кто жаждет мести, жаждет ее неотложно. Чем скорее, тем лучше. Пословицу, что якобы «месть — это блюдо, которое подают холодным», придумал какой-то мудак, у которого в жилах текла не кровь, а кисель. Уничтожить обидчика тебя толкает как раз кипучая кровь. Даже слышно, как она бурлит. Стоит только подумать о нанесенном уроне, и желание убивать прорывается на поверхность, как пузырьки — тысяча, две, десять. Благоразумнее было бы выждать, но у Машины в жопе засело шило мести, и он лично отправился в столицу, намереваясь внедриться в тамошние криминальные джунгли и найти себе другого сообщника в Восточной, готового завалить Хосе Куаутемока.
Ролекс тем временем, не вдаваясь в объяснения, дал Мясному и Морковке отбой и объявил, что работа откладывается — будто они должны были ему стену отштукатурить. Горе-наемники остались недовольны. Смертоубийственный инстинкт в них уже проснулся и требовал крови. Адреналин зашкаливал, и они не раз в красках представляли, как убивают белобрысого. А через два месяца перехочется, будет уже не то.
Тогда они, инициативные кретины, решили действовать сами. Никто не мог избавить их от жажды убивать. Так же и с девчонками было. Начинали и не могли остановиться. Кайфовали от того, какая им власть над жизнью человеческой дана. Ничто их так не заводило, как тоненький голосок, молящий о пощаде: «Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, не надо…» Эффект почище виагры — хоть двадцать таблеток сожри. Максимальное возбуждение.
А в случае с Хосе Куаутемоком вообще улет до самых Гималаев. Аж гипофиз пригарцовывал, стоило только представить себе дылду в луже крови. Если девчушки — виагра, то это, наверное, чистый кокаин без побочных эффектов. Приход на месяцы вперед. Как это у них отберут любимый наркотик — убийство? Нет уж, голодную свинку преступной зависимости пора кормить.
Бандитское правило номер один: не доверять другим бандитам. Текила вот не стал доверять словам Короткорукого. «Вычислите мне тех козлов, которых Короткорукий бросил на сивого. А как вычислите — обезвредьте» («обезвредить» — красивое слово, замена более прозаическому «сделать из него брокколи», то бишь голову размозжить, руки-ноги на кусочки порубить, позвоночник перебить, а рожу так разукрасить, чтобы на выкидыш утконоса было похоже). Дон Хулио будет присматривать за Хосе Куаутемоком, пока у боссов не выгорит с правительством, а потом оставит на волю судьбы. Он, конечно, за него болеет, но не всей душой.
Хосе Куаутемок знал, что сезон охоты открыт. Охоты на него. А живет он не в заповеднике и не на частной территории. Охотников может быть двое, а может быть двадцать. Не очень-то приятно, когда тебя выслеживают, как оленя. Ну да и охотнику достанется. Хосе Куаутемок готов взять с собой на тот свет любого.
Пока решалось, жить ему или помирать, он занялся своими делами: Мариной, письмом, книжками. Читал запоем. С нескольких слов решал, стоящая книжка или нет. Вычитанное у Борхеса выражение «гневный шрам» будто огрело его, на несколько дней вывело из строя. Он видел в коридорах порезанные лица и думал о Борхесе. Сколько гнева кроется в каждом таком шраме? Сколько гнева скопилось в стенах тюрьмы? Прямо электростанция гнева.
От строк Эдмона Дювиньяка, французского поэта и преступника (жившего в XIX веке и отсидевшего за убийство), у него тоже все внутри переворачивалось: «Жизнь, рассеянный пар, тверда, как камень в ледяной степи, и готова вновь стать рассеянным паром» или «орлы клюют глаза слепцов, пока не вернут им зрение». Для человека на воле такие фразы, может, бессмыслица, но зэк их с ходу ловит. «Медленной ложкой поедаю минуты, подобные крысам» или «мои синие глаза серы, кожа сера, волосы серы, только кровь по-прежнему красна».
Ничто не вечно. Новый директор тюрьмы может запретить литературную мастерскую или даже библиотеку. И сколько бы там ему ни пели: президент то, президент се, он ведь, собака, всегда найдется ответить: «У меня тут двенадцать тыщ зэков. Хотите — сами с ними разбирайтесь». И вот тебе пиньята, кот-обормот — книги запретят, писать запретят, мастерскую запретят.
Да и отношения с Мариной могут пошатнуться из-за любой ерунды. Какой-нибудь очередной мудак-чиновник запретит посещения. Мало ли предлогов можно выдумать: беспорядки, планирование побега, попытки бунта. Так и раньше делали. Полгода без посещений, пока проверяли слухи. За полгода вся любовь пойдет псу под хвост. С другой стороны, у Марины свои тамагочи: дети, муж и все прочее. Нет-нет да и почувствует себя виноватой и порвет с ним. Или муж про все узнает, пригрозит разводом. Или станет в очередь желающих убить его, сукиного сына.
«Орлы клюют глаза слепцов, пока не вернут им зрение». Ему вот вернули.
Я задавалась вопросом, связано ли отношение к сексу с социальным статусом человека. То, что я познала с Хосе Куаутемоком, выходило далеко да пределы моих представлений об интимной жизни. Клаудио и все мои предыдущие мужчины были одного со мной круга; большинство, как и я, учились в католических школах. Да, и с ними я не чуралась экспериментов, даже пробовала какие-то позы из «Камасутры». Но с Хосе Куаутемоком сексуальность обрела новое, неведомое мне измерение. Стала первобытной, свободной и невероятно мощной.
Следующее супружеское свидание прошло, можно сказать, обычно. Мы целовались, занимались любовью в трех или четырех разных позах и даже успели полчасика поспать в обнимку, ложечками. Разбудил нас стук надзирателя. «Свидание окончено. Пять минут на освобождение помещения». Хосе Куаутемок сонно поцеловал меня и начал подниматься, но я его удержала: «Слушай, если у меня получится, хочешь в субботу провести со мной всю ночь?» До возвращения Клаудио из Хьюстона оставалось четыре дня. Идеальный момент, чтобы попытаться. Хосе Куаутемок улыбнулся: «Здесь такое не разрешается». — «А если мне все-таки разрешат? Хочешь?» Он удивленно посмотрел на меня: «Конечно, хочу». — «Тогда я попробую это устроить». Он еще раз поцеловал меня на прощание и закрыл за собой дверь.
Выйдя, я попросила надзирателя отвести меня к Кармоне.
«У вас назначено?» — спросил он тоном секретаря при высокопоставленном лице. «Нет, но мне нужно с ним увидеться». Он принялся передавать через рацию какие-то зашифрованные сообщения, как шпион из кинофильма. После чего сообщил: «Шеф сможет вас принять через двадцать минут». Я спросила, нельзя ли подождать в комнате. «Нет, мадам. Там прибраться должны. Скоро следующее посещение». — «Через сколько?» — «Да вот минут через пять уж. Вы пока тут постойте, я сейчас за вами приду». Как только он увел остальных шестерых посетителей, прибыли шестеро заключенных с ведрами и тряпками. Они распределились по двое и начали убирать комнатки. Один мыл пол, а второй проходился мокрой тряпкой по пледам. А я-то, дурочка, думала, их стирают после каждого перепихона.
Потом уборщики ушли. Надзиратель привел пять новых женщин, показал, кому куда идти. Вскоре подоспели и мужчины, и через пару минут со всех сторон уже неслись стоны наслаждения. Вернулся один уборщик, стал подглядывать через решетку металлической двери в одну из комнат и, совершенно не стесняясь ни меня, ни надзирателя, вытащил член и принялся мастурбировать. Я была шокирована, а надзиратель только посмеивался. Я отвернулась и в ужасе подумала: а если он и на нас так пялился? Если и мы служили порно-шоу этому извращенцу?
По прерывистому дыханию уборщика, который стоял довольно близко, я предположила, что он уже все. Краем глаза заметила, как он, уходя, вручил надзирателю двадцать песо, а тот преспокойно положил к себе в карман. Интересно, сколько раз и сколько людей наслаждались видом моей задницы, пока я трахалась с Хосе Куаутемоком, и всего-то за двадцать песо? Нет, нужно блокировать эту мысль, иначе я больше не смогу приходить на супружеские свидания.
Надзиратель снова начал произносить в рацию какую-то тарабарщину: «Колокольчик Ха-Ха четыре Мастодонт два Эр». Ответ пришел в том же духе: «Добро Колокольчику». Он повернулся ко мне: «Пройдемте, шеф вас ждет». И отвел меня в офис на первом этаже ВИП-корпуса. Офис оказался прямо-таки гимном кичу. На стенах плакаты с полуголыми моделями вперемешку с вырезками из криминальной хроники: «Убийца съел сердце своего соперника», «Человеческой головой играли в футбол», «Молодой человек наказал девушку за распутство, засунув бутылку ей в задний проход». Толстяк Кармона сидел положив ноги на стол. Но при виде меня встал: «Проходите, донья Марина». Мы пожали руки. Он заметил, что я читаю заголовки из газет: «Все эти безобразия натворили ребятки, которые здесь сидят». У меня мурашки побежали — и от откровенных фотографий в статьях, и от того, что Кармона называл убийц ребятками.
Он, видимо, понял, что мне не по себе, потому что сразу же сменил тему: «Рад вас снова видеть. Предполагаю, вас интересует люкс». Я вывела его из заблуждения: мне интересно, сколько будет стоить арендовать обычную комнатку на всю ночь, чтобы остаться со своим бойфрендом. Я совершила самый страшный промах, который только можно совершить в стенах тюрьмы: проявила интерес к чему-то и дала понять, что готова заплатить. «О чем вы, донья Марина, какую комнатку? Это же не ваш уровень! — возразил он. — Вы даже себе не представляете, какой там собачий холод по ночам. Зачем вам мучиться, если люкс свободен? Там отличный обогреватель, а кроме того, мы можем приготовить для вас романтический ужин». В очередной раз я убеждалась, что жизнь забросила Кармону не на ту работу. Он впустую растрачивал свой недюжинный талант к продажам. Я продолжала настаивать на комнатке. Он бросил на меня злобный взгляд, придвинулся и навис надо мной: «Дамочка, вы не слушаете, что вам говорят.
А это нехорошо, даже грубо, и чтобы преподать вам урок вежливости, я скажу, что люкс обойдется вам в десять тысяч, плюс семь за разрешение для вашего жениха, плюс десять за ужин, плюс пять за мои потраченные нервы. Если хотите комнатку, она вам будет стоить пятьдесят тысяч, плюс двадцать разрешение для сеньора Уистлика». Я рассмеялась. Это какие-то абсурдные суммы — так я ему и сказала. «Послушайте, донья, — сказал он угрожающим тоном, — хватит валять дурака. Мы все знаем, на какой тачке вы сюда приезжаете — и марку, и модель, и год. И адрес ваш знаем, и сколько бабла у вас, у вашего дружка-пидора и у его муженька. Финансовых проблем у вас нет, а, как говорится, за ваши деньги хоть звезды с неба». Я сказала, что меня это не интересует, и собралась уходить. Кармона смягчился и из сволочного начальника надзирателей снова превратился в бодрого страхового агента: «Слушайте, ну зачем нам ссориться? Это ведь никому не выгодно. Сколько вы предлагаете за комнату и сколько за разрешение?» Силки расставлены. Если я предложу мало, он притворно оскорбится и в назидание откажет мне в супружеских визитах. Если много — создам прецедент для будущего вымогательства. Какого черта мне было мало обычного времени? Откуда мне пришла эта идиотская романтическая идея — провести ночь с Хосе Куаутемоком?
Я прикинула в уме, сколько может стоить ночь в «Уэстин», если бронировать на сайте. Долларов двести пятьдесят, по курсу обмена 18,50 получится четыре тысячи шестьсот двадцать пять песо. Извращенец заплатил надзирателю двадцатку за пять минут, значит, допустим, час в комнатке должен обойтись где-то в двести сорок песо. Если я проведу с Хосе Куаутемоком шесть часов, получится тысяча четыреста сорок. Мое предложение — две тысячи за комнату, тысяча — за разрешение. Кармона презрительно рассмеялся: «Вы это серьезно, дамочка? Вам нужна романтика или не нужна?» Понятно, почему Бретон назвал Мексику самой сюрреалистической страной в мире. «Ну так скажите, сколько вы хотите». Теперь Кармона смотрел на меня снисходительно: «Мадам, я вам уж и стол накрыл, и стул подставил, вы сядьте да скажите, сколько готовы дать по справедливости. Только не обижайте». Да блин. Почему в Мехико никто ничего не может попросить прямо, вечно какие-то экивоки? «Не думаю, что мое предложение может обидеть». Кармона замотал головой: «Что же вы никак не учитесь, сеньора?» Жестокая дилемма Мексики в одной-единственной фразе. Сам того не зная, он показывал мне, какая я узколобая, какая заносчивая и какая чужачка в своей собственной стране. Мне следовало отступить на свою территорию, поблагодарить его за ускоренный курс в полевых условиях, попятиться до самых дверей тюрьмы, выйти и больше никогда не возвращаться. «Я научусь, если меня научат, — сказала я. — Скажите, сколько вы хотите». Кармона почесал в затылке, будто надеялся обнаружить под ногтями правильный ответ на вопрос — сколько. «Значит, так, уважаемая. Я вам сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться. Вы снимаете у меня люкс на полгода. Платите вперед, и у вашего жениха в любой момент будет разрешение. Хоть каждую ночь приходите. За мой счет — шесть романтических ужинов, а в качестве бонуса мы вам продлим дневные свидания на сорок пять минут и гарантируем доступ через отдельный вход, без досмотров и прочей фигни. Идет?» Не хватало только голоса за кадром: «А если вы позвоните в течение часа, мы добавим к нашему эксклюзивному предложению набор секс-игрушек, включая вибратор с подогревом и подзарядкой и комплект пледов с персонажами Уолта Диснея». Кармона был создан работать зазывалой в телемагазинах на кабельных каналах.
Я обдумала предложение. Да, возможно, я буду чувствовать себя шлюхой, буду сама себе противна и каждый божий день буду клясть себя за это решение, но, по правде говоря, оно значительно облегчит мне жизнь — по крайней мере, я так думала. «Так сколько вы просите?» — «Ну, помните, я говорил, что месяц аренды люкса стоит восемнадцать тысяч. За полгода возьму с вас девяносто». Я согласилась. Девяносто тысяч — сходная цена за спокойствие и уединение. И гарантию от вуайеристов, хотя, как я уже поняла, в тюрьме нет никаких гарантий.
Мы договорились, что аренда начнется с субботы, а девяносто тысяч я ему привезу в пятницу. Мы скрепили договор рукопожатием, и он записал номер моей машины, чтобы я могла «ставиться на служебной стоянке». Я спросила, что будет, если его переведут на другую должность. «Ну, таковы риски, мадам. Но не переживайте, я здесь уже как мебель». На этом мы с ним распрощались. Надзиратель провел меня к выходу из корпуса. Я направилась было к главным воротам, но он меня остановил: «Не туда. Пойдемте, покажу, где вы будете теперь ходить». И он доставил меня к отдельной вахте, с дверью на улицу со стороны заднего фасада тюрьмы. Охранники вежливо поздоровались. Я хотела спросить, а как же мои личные вещи, но не успела: один из охранников открыл ящик и вручил мне пакет с моим телефоном, ключами от машины, бумажником и даже часами, которые выцыганили раньше. Быстро же Кармона работал. Оказывается, он не только гений продаж, но и талантливый менеджер.
Я вспомнила очередную бабушкину поговорку: «За деньги и собаки пляшут». А в нашей стране целая свора всегда готова пуститься в пляс.
«Вкруг твоей постели бродят волки — ждут, когда тебе приснятся овцы», — написал Дювиньяк. Только чуваку, который ночевал в камере, могла прийти в голову такая точная строчка. Хосе Куаутемок ровно так себя и чувствовал. В любую минуту его сон о любви могли сожрать. В тюрьме должны сниться только волки. А сладкие и обнадеживающие сны — словно барашки, которых вот-вот разорвут на части.
Хосе Куаутемок знал, что куча зэков ему завидует. Баба у него и вправду была на зависть. Такое тело в тюрьме не увидишь, да и на воле тоже. Даже в журналах таких красоток не бывает. Волки намеревались не только убить его, но и сожрать его аппетитную богатенькую овечку.
Но нужно остерегаться и мадам Паранойи. Если в каждом уроде видеть убийцу или насильника, точно в дурке окажешься. Стоит только перейти границу мании преследования, как начнешь маниакально всех сечь и в каждом угадывать супостата. Он не раз видал параноиков. Они сидели в камерах, как привязанные, не ели, боясь, что их отравят, и не мылись, боясь, что их прирежут в душевых. Глаза каку чучела набитого, сами тощие, вонючие: ходячие говняшки. От любого шума до потолка подскакивали. Всю жизнь терзались подозрениями да так и помирали, скрюченные, кляня воображаемых смертных врагов.
Нет, он не утонет в болотах паранойи. Появление Марины в его жизни — чудо, как будто летающая тарелка прилетела. Один шанс на миллион. И он не загубит свою счастливую любовь мышиной возней умалишенного. Нет, сэр. Никакого бреда, никаких навязчивых идей, никакой тревоги. Только наслаждаться, радоваться и любить. Точно: любить, а потом любить, а потом снова любить.
Но одно дело — не впасть в паранойю, а другое — успеть остановить прущего на тебя убийцу. Нет, сэр. От его спокойствия суть дела не изменится: его все равно заказали. Машина смерти завелась и рано или поздно собьет его. Отелло из пустыни явился в Мехико и окунулся в преступный мир столицы в поисках нужных рук. Деньжищ у него было с лихвой, чтобы купить билет до единственного желанного ему пункта назначения: без пересадок в Порт-Месть. Ни на что другое он тратиться не станет. Детей заводить не будет, собственность ему тоже не сдалась, а уж бабу новую даже под факин наркотой до себя не допустит, чтоб опять швырнула его сердце в грязную лужу.
Он змеей вился по переулкам, свалкам, автомобильным кладбищам и пустырям, ища подход к самым воинственным бандам. К «Сообществу» из Тепито, к «Смурфам» из Унидад-Висенте-Герреро, к «Отморозкам» из Рохо-Гомес, к «Гадюкам» из Чимальуакана, к «Ацтекам» из Несы, к «Черепам» из трущоб Санта-Фе, к «Хренам» из Канделарии, к «Тертым» из Сан-Андрес-Тетепилько, к «Калибрам» из Ла-Араньи и даже к «Кастри-цам» из Педрегаль-де-Санто-Доминго — последняя банда состояла целиком из девах (они отлавливали насильников и кастрировали, за что и получили такое название). Словом, ко всем видам фауны городского дна.
Появление Машины в преступных кругах вызвало подозрения. На него наставляли стволы, ему угрожали. Но это его не пронимало. Убить его — значит убить курицу, несущую золотые яйца. Отобрать у него две тысячи — значит отобрать у себя возможность заработать двадцать. Словом, его послушали. Предложение Машины звучало так: «Найдите, кто в Восточной уберет мне этого засранца, а я вам нал прямо в рученьки передам». Поверили не все. А вдруг это федерал под прикрытием? А вдруг нет? Нормальные бабки проебем, получится. Нет уж, нетушки, ни фига, никогдень.
Подпольные сети всколыхнулись: нужен чел в Восточной для мокрого дела. Повсплывали погоняла тамошних сидельцев-душегубов: Каннибал (эту кликуху пояснять не требуется), Пердопроходец (любитель присунуть другим в известный проход), Бешеный (за характер, как у бешеной собаки), Мелкий (два метра ростом), Конфетка (темный снаружи, мягонький внутри), Кен (красавчик, как тот, что у Барби), Мозоль (потому что нажил себе мозоль от своего AR-15, когда много часов подряд отстреливался от вояк) и Дикобраз (прическа ежиком).
Словно усердный начальник отдела кадров, Машина запросил рекомендации. Не расстанется он просто так с баблом, исходя из одного только погоняла. Надо убедиться, что задание будет выполнено в лучшем виде. Молодых, до тридцатника, сразу отмел. Больно они быстро раскочегариваются, конфуз может выйти. Жирных тоже, а еще мелких, ниже метра семидесяти пяти. Таких Хосе Куаутемок мог одной рукой уложить.
И опыт человекоубийства должен иметься, чтобы рука не дрогнула. Он проредил список и оставил четверых кандидатов: Каннибала, Бешеного, Мелкого и Мозоль. Все четверо были из разных банд. Тандемы Машине на хрен не сдались: эффективность падает, когда двое киллеров норовят поцапаться за вознаграждение и за славу. Да, за славу. Представьте себе, у бандитов тоже сердечко имеется, ну а доброе слово и кошке приятно.
Другое дело — нанять четверых по отдельности, чтобы никто друг друга лично не знал и каждый старался пришить сивого в обход неведомых конкурентов. Вот это будет ой как эффективно. Первый, кто добьется успеха, как в реалити-шоу, получит главный приз. Шуршание двадцати тысяч песо — отличная мотивация, а страх, что другой тебя опередит, — гарантия скорости исполнения.
В доказательство серьезности своих намерений Машина выдал по штуке каждому избранному через главарей соответствующих банд. Все пообещали заказ выполнить. Сорок банкнот, с которых смотрит Диего Ривера, по окончании операции — от такого не отказываются. К тому же северный акцент и легкость раздачи бабла свидетельствовали, что заказчик — нарко из тяжеловесов. Да и стальные яйца нужно иметь, чтобы забуриться, куда он забурялся: в такие места, куда на машинах не суются, на лестницы, ведущие к затерянным городам, в насквозь бандитские кварталы, в халупы на берегах ручьев, берущих начало в сточных водах. Стальные яйца нужно иметь, чтобы заносить туда нал, когда из активов у тебя только два девятимиллиметровых и хорошо подвешенный язык. Местные авторитеты, если кто-то вот так, без предупреждения, забредает на район, либо расступаются и дают пройти, либо мочат, чтоб не шлялись где ни попадя. Перед Машиной расступались. Мелкие сошки умеют отличить крестного отца с железными шарами.
Однако вследствие незнания особенностей столичных терок Машина совершил глупейшую ошибку новичка. Он думал, что в двадцатитрехмиллионном мегаполисе останется незамеченным. А вот и нет, молодой человек. Тот, кто разгуливает с пачкой наличных и пытается с их помощью решить свои рогоносные проблемы, автоматически превращается в неоновую рекламу. Сложная сеть сообщающихся сосудов, сотканная «Теми Самыми», молниеносно его вычислила. Боссы немедленно капнули прикормленным копам. Разведайте, мол, кто такой, чего хочет.
По наивности Машина купил групповой тариф и раздал свой номер всем главарям, чтобы звонили, когда отправят сивого по последнему адресу. Надо было сделать наоборот: самому взять их номера и самому решать, кому, как и когда звонить. А так, при современных-то технологиях, его легко могли отследить. И полиции, и картелю ничего не стоило прижать его, забрать бабло или вообще прикончить — почему бы и нет?
Машине было фиолетово, прикончат его, ограбят, живьем четвертуют — все это не так больно, как когда лучший друг отымел твою возлюбленную фэтилишес. Он и мертвый не отступится. Даже из склепа разрулит, чтобы его злейшего врага отправили на тот свет. Ревность двигала им и будет двигать.
Улавливаешь, какая ирония, Сеферино? Нет, ну признай, это даже забавно: мама нашла себе любовника по фамилии Бланко — Белый. Белые, белые, белые, твои расовые враги. Мистера Брауна заменил мистер Уайт. Смешно, правда? Бедная мама. Она уже решилась, а кавалер сбежал. Испарился дон Бланкито. Ариведерчи, будущее, прощай, надежда. Мама осталась дома, привязанная к тебе и к нам. Страдающая. Распятая. Представляю, какой дурой она себя чувствовала. Думаю, именно поэтому Ситлалли получилась такой шлюховатой, ой, простите, легкомысленной. Видимо, мамин пример фрустрировал ее и она решила ни за что не оказаться на месте пассивной и забитой домохозяйки. Может, мама рассказала ей свою тайну? «Знаешь, доченька, я ведь хотела уйти от твоего отца. Да только в самую последнюю минуту любимый меня бросил».
Ах, мама, мама. Красавица, дурочка, пустое место. Ты — ураган пятой категории. Она — крохотный остров в Карибском море. Ты ее опустошил, папа. Сломил. Ее фантазии об этом нерешительном типе разбились о стену твоего шквалистого ветра. Роберто Бланко стал последней горстью земли на ее прижизненной могиле.
Я спрашиваю себя, о чем размышляла мама, старея. В какой момент она полностью отказалась от себя, утратила ту, кем могла бы стать? Думаю, ни одна женщина в мире не мечтает выскочить замуж за такого, как ты. Ее ацтекский принц не поселил ее в замке, и она не жила с ним долго и счастливо. Наоборот, она попала прямиком на пирамиду для жертвоприношений. Все трое детей разочаровали. Каково это — быть матерью убийцы, распущенной алкоголички и эмоционального инвалида, не способного любить? Я всегда был ее любимчиком. Потому что заботился о ней, защищал, взял на себя финансовые вопросы. Хотя содержать ее было не так уж и накладно. Она ела, как птичка. Булочка с кофе на завтрак и на ужин, а в полдень на обед — куриный суп с овощами и желе.
За сестрой я тоже присматривал. Муж, конечно, терпел ее измены, попойки и пренебрежение детьми, но рано или поздно его терпение должно было кончиться. Если бы он ее бросил, Ситлалли, при всей ее образованности и уме, не выжила бы сама — настолько она была зависима от спиртного и секса. Без мужа она бы пропала. А я, может, и эмоциональный евнух, но это не мешает мне быть щедрым. Я создал для мамы, сестры и племянниц траст. Они обеспечены на всю жизнь.
О твоих родителях, братьях и сестрах я тоже позаботился. Деньги я им не посылал, чтобы не обижать, но тайно помогал. Они думали, ветряную водокачку им установили в рамках государственной программы, ветеринарную помощь козам и коровам предоставляет Министерство сельского хозяйства, а электричество провела Федеральная комиссия по электроэнергии. На самом деле все это оплатил я. Мне приятно знать, что сегодня твоя родня живет гораздо лучше.
Я могу сказать, что понимаю тебя. Твои мотивы ясны. А мамины — загадка. Она, конечно, всю себя посвятила детям. Была самоотверженной и доброй матерью. Но что скрывалось под этим панцирем? Мама утратила красоту. Превратилась в чахлую морщинистую старуху и находила утешение только в церкви, в молитвах несуществующему Богу, который был тебе ненавистен, Богу-палачу, притворявшемуся жертвой. Мама обращалась к кому-то, кто никогда ее не услышал бы. Даже если бы Бог существовал, зачем ему слушать трусливую женщину? Разве Бог отвечает мягкотелым и никчемным страдальцам?
От мамы остались кожа да кости. Она только и делала, что сидела в кресле и смотрела телевизор. Распоряжалась, чтобы прислуга — довольно многочисленная и, кстати, происходившая отчасти из твоей дальней родни — готовила, подметала, прибирала, гладила. Выходила из дому только на мессу и, очень редко, в супермаркет. Вероятно, она утратила надежду встретиться с Роберто Бланко и почти всегда посылала за покупками одного из шоферов.
Глубоко подавленная, она словно приросла к креслу-качалке. Я старался вытаскивать ее на ужин, на прогулку по солнышку, с внучками на карусели. Она изредка соглашалась. А когда заболела, отказывалась ходить к врачам. Я потратил тысячи песо, чтобы лучшие специалисты вылезали из своих дорогостоящих кабинетов и приходили к нам на дом. Я старался угождать ей, папа. Возместить годы твоих издевательств и пренебрежения. Хоть как-то, папа. Хоть как-то.
В субботу я устроила в «Танцедеях» небольшой корпоратив — это был предлог провести ночь не дома. Назначила на семь вечера, собираясь улизнуть в тюрьму к десяти. Сначала я хотела попросить у Педро шофера, но потом решила поехать сама. Мне ни к чему, чтобы шофер знал, во сколько я вошла в тюрьму и во сколько вышла. Нахлебавшись тюремного обращения, я решила никому не доверять. «Убер» тоже отвергла. Зачем оставлять лишние следы?
С Хосе Куаутемоком я договорилась, что в пятницу на супружеское свидание не приду, чтобы успеть организовать все к следующей ночи. Когда я рассказала, что сняла люкс, он не поверил: «Я думал, это такая городская легенда». Он был очень взволнован тем, что мы наконец-то проведем ночь вместе.
Накануне я привезла Кармоне деньги. Зашла через ВИП-вахту. Как он и обещал, все получилось легко, без происшествий. Надзиратель отвел меня в офис. Первым делом я протянула Кармоне семь чеков на предъявителя со счета «Танце-деев» на разные суммы, вместе — девяносто тысяч. Кармона расплылся в улыбке: «Я уж думал, обманет дамочка, но нет, сдержала слово». Я попросила, чтобы чеки обналичивали разные люди в разных офисах банка, чтобы не вызывать подозрений. Он добродушно рассмеялся: «Не извольте беспокоиться, мы свои фокусы знаем». Подтвердил, что Хосе Куаутемоку дают разрешение и с восьми вечера он будет ждать меня в люксе. «А чтобы вам лишний раз не переживать, как вы сюда в поздний час доберетесь, вышлю вам двоих своих надзирателей, куда скажете. Они вас будут охранять». Он попросил по три тысячи на каждого из ребяток (в тюрьме, кажется, все были «ребятки») — чисто символически, за труды. Интересно, со сколькими женщинами моего круга приходилось общаться этому ушлому Кармоне, если он заранее предугадывал все мои страхи и колебания? «А это не должно быть включено в стоимость?» — напористо спросила я. Он покачал головой: «У ребяток свои потребности, мадам. Они приедут вооруженные и будут вас хорошенько охранять. Разве ваша жизнь не стоит шести тысяч песо?» Вот ведь сукин сын, лучший продавец на планете, внебрачный сын Ога Мандино и Стивена Кови. Ему бы в Стэнфордскую высшую школу бизнеса — причем преподавать. Я согласилась. Эти шесть тысяч песо действительно будут потрачены не зря.
Кармона протянул мне карточку со своим номером телефона: «Я прослежу, чтобы все было по высшему разряду. Если что, звоните, а уж я предоставлю весь здешний персонал к вашим услугам». Я вынуждена была признать, что он начинал мне нравиться. У меня слабость к профессионалам, а Кармона был как раз из таких. Я уже выходила из офиса, когда он окликнул меня: «Донья Марина, вы не сказали, что хотите на ужин». Я и забыла про романтический ужин. «Все равно». — «Тогда устроим вам сюрприз. Попрошу шефа сообразить что-нибудь особенное». Позже я узнала, что имелся в виду самый настоящий топовый шеф — Хосе Мария Лагунес, знаменитый галисийский повар, владелец ресторана «Корунья», осужденный за сбыт наркотиков. Этот идиот сделал из своего супермодного заведения прикрытие для торговли героином и кокаином. Его посадили на двадцать лет, и теперь он за отдельную плату готовил для отбывающих срок миллионеров. Напоследок Кармона запустил еще один дротик: «Донья, в стоимость ужина входит бутылка вина, но, по правде говоря, плохонького. За две тысячи добудем вам французское, отличное, что скажете?» Я сказала, спасибо, но обойдусь и дрянным. Кармона не стал настаивать, он и так уже достаточно из меня вытянул.
После этого я поехала в «Танцедеи» готовить субботний корпоратив. Я убедила труппу, что нам просто жизненно необходимо обговорить наши разногласия за вином и текилой и тем самым укрепить единство. Лаура и Ребека с восторгом взялись мне помогать, не подозревая, что это всего лишь банальное прикрытие для романтического приключения. Но Альберто, старый лис, не клюнул на мои россказни. «Странные, конечно, у тебя фокусы», — сказал он. Второй раз за день я услышала слово «фокусы». Вселенная явно что-то задумывает в отношении меня — то ли в мою пользу, то ли против. «Альберто, я тебя умоляю. Ну сам подумай, какие у меня могут быть скрытые намерения?» Актриса из меня получалась очень плохая. «Пока не знаю, но думаю, скоро это выяснится». Если Кармона был экспертом по продажам, то Альберто — по психологии неверных жен. Я не понимала, как он проник в мою тайну, услышав одну-единственную фразу. Слава богу, Клаудио не обладает такими телепатическими способностями.
Из «Танцедеев» я поехала домой. По дороге позвонила Клаудио. Он был в отличном настроении. «Стандарт-энд-Пурс» утром подняла рейтинг Мексики, и поэтому финансисты, к которым он поехал в Хьюстон, были готовы вложить вдвое больше денег в его фонд, чем изначально планировалось. Клаудио получит большие дивиденды и еще большее признание в финансовой среде. Очередное поразительное достижение моего мужа. По его словам, он превращался в международного игрока, и ему уже звонили из нескольких компаний с Уолл-стрит. «Если что-то выгорит, в следующем году можем переехать в Нью-Йорк, как тебе такая мысль?» Я похолодела и, запинаясь, произнесла: «Я не могу оставить „Танцедеи"». Он только рассмеялся: «Отдашь их Альберто, а сама откроешь школу в Нью-Йорке. Назовешь „Dancelovers"». При других обстоятельствах я бы прыгала от радости. Я обожала Нью-Йорк. Разумеется, мне хотелось ходить на выступления лучших танцевальных трупп мира, гулять по бесчисленным музеям, общаться с известными художниками, критиками, писателями, издателями, но разрыв с Хосе Куаутемоком просто не входил в мои планы. Нет, нет и еще раз нет. «Скоро будешь собирать чемоданы», — весело сказал Клаудио и распрощался. У меня остался странный осадок. Конечно, я стремилась к профессиональному росту, но не ценой расставания с Хосе Куаутемоком.
Домой я вернулась совершенно измотанная и сразу пошла в душ. Раздеваясь, с ужасом обнаружила пятна крови на трусах. Черт, месячные начались. По моим расчетам, они должны были прийти не раньше среды. Какие-то боги точно ополчились на меня. Менструации у меня всегда были очень обильные. Прямо-таки как из крана. Никакая прокладка, никакой тампон не справлялись с кровавым потоком. Парадокс: я познакомилась с Хосе Куаутемоком на показе «Рождения мертвых», а теперь кровь загубит романтическую ночь, которую я с таким трудом устроила. Ну что ж. Значит, любовью заниматься не будем. Поужинаем, поболтаем, разденемся и станем целоваться и обниматься, пока не уснем. Рано встанем, чтобы он успел на перекличку, а я прокралась домой, пока дети и няни не проснулись.
Старая мексиканская пословица гласит: «Хочешь насмешить Бога — расскажи Ему о своих планах». Улица учит, что смешим мы не Бога, а дьявола. Машина разработал план и вбил в него кучу бабок. Если четверо нанятых им палачей не убьют Хосе Куаутемока, через два месяца это сделают наемники Короткорукого. Идеальная стратегия. Одного он не учел: контрразведки картеля «Тех Самых» и их обширной сети стукачей.
«Те Самые» выдвинулись на первое место благодаря сложным договоренностям с правительством. Боссы обязались поддерживать порядок на подконтрольных им территориях, а за это власть позволяла им производить, распространять и продавать препараты всех цветов и вкусов без ограничений по времени, а также уступала контроль над кухнями всех исправительных учреждений, включая, разумеется, казенные дома в Такограде Великом, то бишь в Мексико-Сити. Они гарантировали, что не станут собирать мзду с предпринимателей, торговцев и фермеров, а также заниматься параллельным бизнесом: никаких борделей, контрабанды, торговли женщинами, потакания нелегальной миграции, самогоноварения, откачки топлива из трубопроводов, похищений. Высокие лица знали: чтобы страна засияла чистотой, «Те Самые» должны омыть ее кровью. Жертвы, конечно, будут, тысячи и тысячи, но все это — сброд, и их трупы не станут выкидывать из машин посреди проспектов, а отрубленные головы — подбрасывать на вечеринки в честь пятнадцатилетия. Их будут тихонько растворять в кислоте, и шито-крыто.
И ничего страшного, что слухи об этих грязных пактах проникли в прессу. Страна нуждается в мире — и она его получит.
Лучше иметь дело со спокойными и профессиональными нарко, чем с разъяренными и неукротимыми. Единственное условие: железный контроль над вверенными городами и тюрьмами. Малейший признак беспредела — и все договоренности аннулируются, возвращаемся к отправной точке.
До дона Хулио дошли слухи, что какой-то борзый северянин башляет любому, кто возьмется оприходовать Хосе Куаутемока Уистлика, и набрал четверку киллеров. Текила никак не мог понять, что ж такого натворил блондин, что на него так охотятся. Варианты он рассматривал следующие: а) спер груз коки; б) присвоил чужое бабло; в) прикончил чьего-то любимого кореша; г) замутил с чужой бабой; д) непреодолимые разногласия; е) предал своих; ж) просто, сучара, заслуживает смерти. Склонялся к вариантам а, б и г. Только разборки из-за дури, денег и баб приводят к такому накалу ненависти.
Дон Хулио собирался поддерживать мир внутри Восточной, пока картель не выиграет тендеры на обслуживание тюремных кухонь и не договорится о свободной переправке товара в страну Скруджа Макдака. Как только сделки состоятся, он даст волю скопившейся за время перемирия ненависти, неудовлетворенным обидам и прочим гадам, обитающим в душах человеческих. Один зэк желает отдубасить другого — ноу проблем. Массовые драки — ноу проблем. Хоть оргии. Ноу проблем. Завалить блондина? Ноу проблем. Даст им две недели на беспредел, а после этого все возвратятся к рах romana, и тот, кто его нарушит, будет лишен прописки на этом свете.
Система информирования у картеля была выстроена так хорошо, что Текила в два счета узнал, кто именно вызвался убить Хосе Куаутемока: Каннибал, Бешеный, Мелкий и Мозоль. Живописная команда. Страшнее атомной войны — все как на подбор. «С такими рожами поневоле в киллеры запишешься», — сострил капо, когда ему показали фотографии. Никто не знал имени северянина, который их нанял, но по описаниям со слов главарей столичных банд один дружественно настроенный криминалист составил портрет. Дон Хулио всмотрелся, но не увидел ни кого-то из нарко-супертяжей, ни одного из полулегких политиканов. Стало быть, это кто-то в среднем весе. Возможно, из тех посредственных функционеров, которым в один прекрасный день улыбается судьба, и они оказываются наверху, даже не стараясь. При бабках — да. Стальные яйца — да. Четкий мен.
Боссы распорядились, чтобы дон Хулио кончал с этим цирком. У них такая система шпионажа, а они до сих пор не знают, кто заказчик. «Этому козлу, дон Хулио, уже давно полагается в канализации плавать с колом в жопе». Ну, пока суть да дело, пока разыщут, кол в жопу забили всем четверым киллерам. Питбули на службе у Текилы спустили с них штаны и вкололи в самое нежное место лошадиную дозу древесины. «Подойдешь к Хосе Куаутемоку — и мы тебе туда автобус засунем, уебыш». Все четверо оказались в тюремном лазарете и перенесли восстановительную операцию на дристалище. Заговор был наполовину раскрыт.
В другое время анальная дефлорация повлекла бы за собой настоящую кровавую баню. Унижение члена воинственной банды непростительно, и главари точно начали бы: глаз-за-глаз-убью-твою-бабу-и-башку-ее-тебе-домой-подброшу-чтоб-неповадно-было-наших-опускать. Но, узнав, от кого исходил приказ, главари присмирели. Босс боссов представлял организацию, намного превосходившую все остальные по боеприпасам, личному составу и инфраструктуре. Наезд на одного из «Тех Самых» был равнозначен полному истреблению вражеской банды в двадцать четыре часа. Босс боссов был вообще-то спокойный и склонен к переговорам. Но уж если начиналась война — тот еще изверг. Его подручные отрядами врывались в дома обидчиков, выволакивали их вместе со всем семейством и убивали. Буквально — со всем семейством. От бабули до младенцев, плюс собака и канарейки. И все это — при полном попустительстве властей. Так зачем лишний раз шоколад мутить? Поимели наших? Ну чё, такова жизнь.
Текила снова вызвал Хосе Куаутемока. Он уже начал к нему привязываться. «Что ты такого набаламутил, падла, что тебя все пришпилить хотят?» Хосе Куаутемок точно не знал, что набаламутил, зато насчет заказчиков у него были версии: может, это родичи Галисии, или дружки Лапчатого, или какой-нибудь зэк из тех, что он в свое время отмутузил, или муж его зазнобы. Он даже думал: уж не его ли собственный старший брат. Список можно было продолжать до бесконечности.
Дон Хулио отвел его посмотреть на четверых обесчещенных киллеров. Хосе Куаутемок ни одного лично не знал. «Запоминай хари. Им немало пообещали за твою тушку». Он запомнил и хари, и имена. «Увижу тебя в ближе чем за пятьдесят метров, — сказал он каждому больному, — моргала вырву и с солью сожру, понял?» Он так спокойно это произнес и так посмотрел им в глаза, что у несостоявшихся убийц не осталось сомнений: он точно способен обглодать каждого из них живьем и выплюнуть косточки. У Каннибала, который, бывало, поедал груди убитых им женщин, — и у того мурашки по спине побежали.
Есть и другие желающие его убрать — предупредил дон Хулио, — но их он не вычислил, знает только, что подосланы Короткоруким. «Дон согласился дать нам отсрочку на два месяца, пока мы крупные вопросы не порешаем. Два месяца тебя никто и пальцем не тронет. Но потом мы перестанем тебя пасти, разве только станешь на нас работать». Хосе Куаутемок поблагодарил и за защиту, и за вакансию, но предпочел и дальше самостоятельно справляться со своими трудностями. «Лады, кореш. Дело твое. Передумаешь — дай знать».
Потом Текила достал из стола словесный портрет и показал Хосе Куаутемоку: «Вот он тебя заказал. Узнаешь?» За секунду в голове сложился весь пазл: от ужасной смерти Эсмеральды до толпы гоняющихся за ним наемных убийц. «Узнаю». — «Что за чел?» Хосе Куаутемок подумал, прежде чем ответить: «Это наши с ним личные разборки». — «Были ваши, стали наши», — возразил Текила. Что правда, то правда — надо сказать, и дело с концом. «Зовут Хесус Понсиано Роблес де ла Фуэнте. Кличка — Машина. Работал на дона Хоакина». Текила непонимающе воззрился на Хосе Куаутемока: «Знакомый твой?» Хосе Куаутемок кивнул: «Да. Точнее, лучший друг был». У Текилы не осталось сомнений: блондин точно бабе его засадил. Иначе такое остервенение не объяснить. «Ты не кипешуй. И тебя, и кралю твою в обиду не дадим».
Маминому пониманию индейский мир не поддавался. Она не улавливала особенностей этой культуры: едкого юмора, выстраивания приоритетов, избирательной немоты. Детьми, если мы хотели что-то от нее скрыть, переходили на науатль. Она обижалась: «Что это вы мне не говорите?» Мы улыбались. На самом деле ничего важного. Она так и не научилась переводить с твоего родного языка, а значит, не понимала и нас.
Ты никогда не ругал нас на науатль. Видимо, слишком уважал его, ведь он заключал в себе огромную часть мира, где ты вырос, и ты не хотел осквернять язык, произнося бранные слова. Зато на испанском поносил нас от души. Извлекал из своего заумного арсенала самые унизительные архаизмы, значения которых мы не знали: остолоп, охламон, юрод, простофиля, межеумок, лоботряс, страхолюдина, обалдуй. Объясни мне, почему ярый противник колонизации так искусно пользовался языком колонизаторов, чтобы унижать других?
Ты уже этого не застал, Сеферино, но тысячи молодых людей родом с гор Пуэблы нелегально эмигрировали в США. Большинство осели в Нью-Йорке — его даже стали называть Пуэбла-Йорком. На каждом рейсе в «Большое Яблоко» можно было столкнуться с двадцатью твоими земляками, особенно в бизнес-классе. Они везли исконно мексиканские продукты: соус моле, сыр, съедобную опунцию, а также письма, одежду, подарки — все совершенно законно. Они все это декларировали на американской таможне и платили соответствующую пошлину — как мне рассказала моя соседка по рейсу, женщина в традиционном костюме, когда я летел на один конгресс. Это был такой бизнес: летали они туда-обратно по четыре раза в неделю. Места в бизнес-классе оплачивали бешеным количеством накопленных миль. Они служили мостом между мигрантами и их семьями на родине. Обратно в Мексику везли подарки, еду, деньги — и тоже декларировали на мексиканской таможне.
Как и следовало ожидать, смесь запахов всяческой снеди и крестьянского пота раздражала некоторых пассажиров бизнес-класса. Сам знаешь, расовая и классовая дискриминация начинается с обоняния. Особенно брезгливые жаловались стюардессам: «Сеньорита, я заплатил две тысячи долларов, чтобы лететь с комфортом, а не нюхать эти ароматы». Бедные стюардессы были вынуждены увещевать возмущенного топ-менеджера в костюме и галстуке: «Простите, но они тоже заплатили за билет». — «Да, сеньорита, вот только вам следует внимательнее смотреть, кому вы билеты продаете». И так без конца. Постоянные клиенты грозились сменить авиакомпанию. Бесполезно. На любом рейсе в Нью-Йорк атмосфера была как на уличном рынке, почти доколумбовом. Меня вовсе не раздражали тюки и запахи — наоборот, переносили в счастливую пору детства у бабушки с дедушкой, к свежему козьему сыру, который готовили мои тетушки, к ароматам кухни, пашни и хлевов.
Узнав, что моя соседка — с соседнего с твоим хутора, я заговорил с ней на науатль. Она улыбнулась и ответила по-испански: «Ох, сударь! Кто бы мог подумать, что вы по-нашему умеете?» Это «сударь» прозвучало даже оскорбительно. Какой я ей сударь? Она была одета в вышитую юбку, а я — в спортивный твидовый пиджак и вельветовые брюки: ничего такого, чтобы сразу же выстроить иерархию. Я на науатль сказал, что мой отец тоже был с гор. Она прыснула: «Вы меня простите, но я вас и не понимаю почти. Мы теперь не особо по-мексикански говорим». Где произошел сбой? Почему эта женщина так отдалилась от своего языка и, следовательно, от своей идентичности? Ты бы прочел ей нотацию. Язык — последний бастион сопротивления.
Узнав о таком непростительном упадке, я решил спонсировать изучение науатль во всех начальных школах в горах Пуэблы. Может, я просто желал сберечь драгоценные минуты детства или косвенно пытался тебя вернуть. Неким образом науатль отчасти определял меня как человека, и я отказывался его терять. Когда тысячи детей заговорят на нашем языке — да, я зову его нашим, — я буду знать, что твоя борьба и моя тоже были не напрасны.
Уснуть не получилось — бурлили эмоции. С одной стороны, возбуждение при мысли, что я проведу ночь с Хосе Куаутемоком. С другой, шквал мыслей о том, как все может пойти не по плану. А вдруг Хосе Куаутемок просто не придет? Или ребятки Кармоны меня похитят? Ни одна живая душа не знает, куда я собираюсь улизнуть ночью. Меня могут просто убить где-нибудь в переулке и бросить мой труп крысам. Ну и худший кошмар — что Клаудио обо всем узнает.
Я вертелась в постели. То в полусне обнимала подушку, как Хосе Куаутемока. То просыпалась от очередного мини-приступа паники. Задыхалась и пила воду, чтобы успокоиться. В довершение всего из меня лило как из ведра. Пришлось четыре раза менять тампон. У меня всегда были до нелепости сильные месячные. Зато хоть настроение не менялось, не бывало перепадов, какими страдают некоторые женщины. Я не становилась раздражительной, плаксивой, гиперчувствительной. А вот живот болел — хоть вешайся. И боль не снималась даже десятью таблетками бускопана. К счастью, болезненными месячные бывали не каждый раз. Я молилась, чтобы на следующую ночь меня не настигла эта напасть. Когда накатывало, я от боли даже говорить не могла. Просто съеживалась и лежала в позе зародыша, пока не становилось полегче. Когда боль наконец отступала, я была так вымотана, что хотела только спать. Но этой ночью мое состояние вроде бы не предвещало колик, так что мне было чуть-чуть спокойнее. Они начинились не сразу, а подступали несколько часов подряд, усиливаясь и усиливаясь.
К тому времени, когда проснулись дети, я уже успела испечь оладьи. Есть вредную пищу им разрешалось только по субботам. Я перекусила с ними, потом мы поехали кататься на велосипедах, я отвела их съесть по замороженному йогурту и купила винтажные головоломки — дома мы их собрали. А потом посмотрели фильм. В обнимку. Я обожала, когда все мои трое детенышей прижимались ко мне разом.
В пять наступил «тихий час» — так мы называли время, когда каждый в доме должен был читать. Мы договорились прочитывать минимум по две книжки в месяц. Кто не выполнял норму, становился рабом остальных на один день. Больше всех отлынивали Клаудио и Даниела. Наказание: по воскресеньям готовить завтрак, мыть посуду и застилать кровати.
Все разошлись по комнатам. Я не могла сосредоточиться. Скоро уходить, и я была вся на нервах. В шесть я не выдержала. Попрощалась с детьми, снедаемая чувством вины. Расцеловала их с головы до пят. Если со мной что-то случится, я ведь могу больше никогда их не увидеть. Они тоже ластились ко мне. Я осчастливила их, сказав, что они могут смотреть мультики за ужином.
Я отправилась в «Танцедеи», но, проехав три квартала, остановилась. Скинула Кармоне сообщение в ватсапе: «Пожалуйста, пришлите своих людей на угол улиц Реформа и Рейна в Сан-Анхеле к 21:45». И долгих десять минут пялилась в экран, пока не пришел ответ: «Не вопрос, мадам. Будут как штыки. Доброй ночи». Я не поняла, крылась ли в последнем предложении насмешка, или это было искреннее пожелание. Но склонялась ко второму варианту. Нельзя во всем искать тайные намерения.
В «Танцедеи» я приехала одновременно со службой кейтеринга — заранее заказала лучшие блюда в ресторане «Нобу». Я была хорошо знакома с менеджером их филиала в Мехико, и он согласился организовать доставку. На корпоративах я старалась не экономить. Ключ к успеху — чтобы люди были довольны и чувствовали, что их ценят. А любые разногласия сглаживаются за хорошей едой и изысканным вином.
Все прошло отлично. В дружеской атмосфере, с юмором мы предали забвению накопившиеся конфликты, недоразумения и обиды. Люди были настроены очень сердечно, обнимались и просили друг у друга прощения. То и дело благодарили меня за отличную идею собраться вместе и за превосходный ужин. Пока мои коллеги веселились, я не переставала поглядывать на часы. Я, конечно, тоже неплохо проводила время, но умом была за 24,3 километра от «Танцедеев». Машинально улыбалась и не вникала в слова собеседников. Альберто наблюдал за мной издалека — и смотрел неодобрительно (хотя, возможно, мне только так казалось из-за чувства вины).
Время подбиралось к десяти, а я никак не могла придумать, под каким предлогом сбежать, но тут мне повезло: Лаура предложила поехать потанцевать в клуб «Калифорния». Труппа оживилась: «Да! Да! Поехали в „Калифу"!» Начался сумбур, все стали вызывать «Убер». Я сказала, что я пас, сослалась на менструальную колику — многие знали, что у меня действительно бывают нещадные боли.
По дороге к выходу меня остановил Альберто: «Ты не поедешь?» Я поднесла руки к животу: «Нет, плохо себя чувствую. Женские проблемы». Вот теперь он точно окинул меня неодобрительным взглядом: «Я прекрасно знаю, какие у тебя бывают женские проблемы. Если бы это были они, ты бы уже на полу корчилась от боли». Мне хотелось ответить: «Да какое твое собачье дело?», но Альберто был для меня своего рода отцовской фигурой, и я не находила в себе сил ему нагрубить. «Я чувствую, что скоро живот разболится. Лучше поеду домой, чем меня скрючит прямо на танцполе». Он проницательно улыбнулся: «Надеюсь, ты и вправду поедешь прямиком домой».
Как только он отвернулся, я послала сообщение Кармоне: «Опаздываю на пятнадцать минут. Передайте, пожалуйста, пусть подождут». Ответ пришел сразу же: «Не переживайте, мадам. Они вас ждут». Подъехали «юконы» и «субурбаны», заказанные моими танцорами. София и Ребека сделали последнюю попытку уговорить меня. «Если полегчает, я вас догоню», — сказала я. На самом деле я бы с удовольствием запрыгнула в такси и отправилась с ними в клуб. Я обожала танцевать сальсу и кумбию.
В 22:14 я подъехала на перекресток улиц Реформа и Рейна. Обе они — мощеные, и там редко кто появляется, но видеонаблюдение ведется постоянно. Я припарковалась и осмотрелась. Никого не видно. Подождала пару минут и написала Кармоне: «Их нет на месте». — «Они отошли. Их патруль начал допрашивать, кто такие, кого надо. Сейчас вернутся». Ладно, хоть буду знать, что мы в Сан-Анхеле не зря деньги платим службе безопасности.
Вскоре появились «ребятки», и я убедилась, что они и вправду ребятки. Двое тощих подростков, на вид не больше девятнадцати. Прямо как из фильма «Уличные мальчишки», малолетние грабители с проспекта Обсерваторио. «Можно?» Я думала, мне пришлют двух бугаев на внедорожнике, а не школьников, которых я же еще и должна буду везти.
Я разблокировала дверцы. Мальчики сели в машину и вежливо поздоровались. «К вашим услугам, сеньора». Это мне понравилось. Тот, что сел на переднее сиденье, был вообще очень приятный. «Знаете, как ехать, сеньора? Или показать вам дорогу? Мы в этих краях выросли». Я попросила показать — хотела посмотреть новый маршрут. «Выезжайте на Чурубуско, а там мы скажем, куда дальше». Тут он приподнял футболку, под которой обнаружился заткнутый за пояс пистолет. Я было подумала, что сейчас меня будут грабить. Душа ушла в пятки. «Мы вас в обиду не дадим, сеньора». Я вздохнула с облегчением, завелась и рванула с места.
Мы доехали до Эрмиты и через несколько километров нырнули в лабиринт улочек. «Здесь безопасно?» — спросила я при виде пустынных темных кварталов. «Мы отсюда родом, сеньора. Нас здесь все знают, а кто не знает, тот познакомится с нашей подругой», — и он снова показал мне пистолет.
Друг другу они приходились двоюродными братьями. В детстве, рассказали они, пошли по плохой дорожке. «Клей нюхать стали, бузить, сеньора». Один их дядюшка, христианин-евангелист, начал водить их на собрания в храм, и там они исправились. «Раньше мы озоровали, потому что Христа не знали, а теперь знаем, как Он нас любит, и колобродить больше не хотим. В исправительную вот на работку устроились». Надзирателями они решили стать, потому что множество их родственников и друзей сидели в Восточной тюрьме. Они хотели подавать им пример и показывать путь к свету. За всю поездку они не произнесли ни одного бранного слова или вообще чего-то неподобающего — напротив, вели себя крайне вежливо и тактично.
К тюрьме мы подъехали в одиннадцать. Завернули сбоку на стоянку для сотрудников, где мне разрешили парковаться. Несмотря на поздний час, меня впустили без всяких проблем. Охранники только попросили оставить на входе телефон, ключ от машины и громоздкую пряжку от ремня — последние два предмета заключенные могли легко превратить в смертоносное оружие.
Ребятки дошли со мной до корпуса. «Дальше нам воспрещается, сеньора», — сказал один. Я хотела вручить им шесть тысяч песо. «Нет, сеньора, это вы капитану Кармоне отдайте, а он потом уж нам заплатит». Я настаивала, но они ни за что не соглашались. К нам подошел другой надзиратель: «Прошу за мной, сеньора». Ребятки попрощались. Я вспомнила, что не спросила, как их зовут, но, когда обернулась, их уже нигде не было. Их поглотила тюрьма.
Несмотря ни на что, Сеферино, я всегда восхищался твоей смелостью. Как ты бесстрашно всходил на трибуну на международных конгрессах и потрясал аудиторию невероятными гневными речами! Наша третья и последняя семейная поездка в Соединенные Штаты едва не обернулась кошмаром. Тебе наверняка сейчас смешно, а вот нам тогда вовсе не было. Твоя лекция в Далласе, самом сердце техасского консерватизма, повергла нас в шок. Я не мог поверить, что ты говоришь эти слова публике, к тому же преимущественно белой. «Соединенные Штаты утверждают, будто они — страна свободы, но на самом деле это страна порабощения, где законы пишутся в угоду меньшинству. Это самая лицемерная страна в мире. Вы строите из себя пуритан, но и глазом не моргнув истребили коренные народы и погубили тысячи африканцев, которых вы привезли сюда в качестве рабов, а сегодня жестоко притесняете их потомков. Вам мало было отнять почти половину территории у Мексики — вы по-прежнему донимаете нас своей хищнической империалистской политикой. Вы не стесняетесь поддерживать тиранов и путчи, как будто правительства других стран — просто фигурки в ваших геополитических играх. Поведение ваших полицейских больше подобает диктатуре, чем государству, которое кичится тем, что свобода в нем — высшая ценность. Ваша политика ведет к преумножению хаоса, ненависти, нетерпимости. Ваши руки и ваш дух запятнаны кровью. Я призываю вас отказаться от агрессии и пересмотреть свои губительные импульсивные решения. Другие страны не замедлят пойти против вас. Вы плохо кончите и к тому времени натворите столько зла, что никто в мире не подаст вам руки. Мексика и Канада, mark ту words[24], окрепнут, станут могущественными странами, и вы поплатитесь за обиды, десятилетиями наносимые им».
Хосе Куаутемок слушал тебя с улыбкой. Он унаследовал от тебя склонность провоцировать людей. Я вжался в кресло и приходил во все больший ужас по мере того, как в зале начинали раздаваться возмущенные выкрики. Я опасался, что нас линчуют. Мама, ни слова не знавшая по-английски, только вертела головой в разные стороны, пытаясь понять, что происходит. Организаторы вывели тебя через черный ход, а мы остались в окружении разъяренной враждебной толпы. Из зала мы вышли под ругательства и тычки.
Высокий крепкий мужчина, представившийся сенатором от великого штата Техас, указал нам на дверь: «Я позабочусь, чтобы вас вышвырнули из страны и аннулировали визы, сраные фа-солежоры». Мама и Ситлалли затравленно озирались. Только мой брат сохранял спокойствие и, казалось, наслаждался заварухой, которую ты устроил.
Спас нас один из организаторов — вывел на улицу и посадил в такси. Мы спросили, куда ты подевался, и он сказал, что ты нас догонишь. В отеле ты появился только поздно вечером. Ты был счастлив. Я не мог понять, чему ты так радуешься. «Так им и надо, болванам», — сказал ты.
Я думал, что угрозы и агрессивная реакция слушателей подвигнут тебя отменить остальные лекции, но я ошибался. «Следующий пункт — Мобил, штат Алабама», — объявил ты. Меня передернуло от одной мысли, что нам нужно отправиться в еще более консервативное место. Там нас уж точно линчуют. Когда я предпринял робкую попытку убедить тебя вернуться в Мексику, ты, если помнишь, залепил мне пощечину: «Вот сам и убирайся, если так боишься, слабак».
И мы потащились за тобой, как за пламенным проповедником, жаждущим обличить Соединенные Штаты именно в оплотах косности: Джексон, Литл-Рок, Саванна, Каспер, Хелена. «Гастроли по Холидей Инн» так ты это называл. Чем закос-нелее была публика, тем сильнее ты наслаждался, нападая на нее. Ты хотел не столько вызвать их на бой, сколько распалить. Тебя освистывали. В тебя швырялись разными предметами. Тебя выгоняли, не дослушав. Тебе было совершенно наплевать, что ты подвергаешь риску и нас. Мы думали, что едем в увеселительную поездку, а на деле боялись и шагу ступить.
К счастью, чиновники из университета, который спонсировал твое лекционное турне, поняли, что ты ведешь себя как шоумен-провокатор, и урезали финансирование. Мы несказанно обрадовались окончанию американского тура, правда, на последней лекции ты успел заявить, что намерен «начать диалог с тем, чтобы американские власти очнулись и прекратили свою преступную империалистскую политику».
Ты уехал из Штатов навсегда, породив противоречивый резонанс, на который с восторгом реагировали латиноамериканские и европейские радикальные левые круги. Прослыл не только мастером полемики, не побоявшимся в одиночку противостоять враждебной публике, но прорицателем, за много лет предсказавшим коллапс американской системы.
Я, как ты мог бы догадаться, потом испытывал большие проблемы с въездом в США. Тебе это, вероятно, смешно, но финансисту, такому, как я, жизненно важно туда ездить. У меня ушли годы на то, чтобы доказать: хоть я и твой сын, я ни на йоту не разделяю твоих радикальных убеждений. Визу мне дали с условием, что я не буду выступать публично. В конце концов ты добился своего. Даже после смерти достал их.
Хосе Куаутемок не видел смысла пугать Марину. Текила гарантировал защиту им обоим. Можно было не сомневаться, что он сдержит слово. Он был человек чести. Хосе Куаутемок заметил, что теперь за ним присматривают не шесть, а все десять субчиков. Марина, конечно, ничего не замечает, но за каждым ее шагом внутри тюрьмы тоже следит не одна пара глаз.
По Марине было видно, что она по уши влюблена, но и боится до смерти. Да уж, приезжать в одиночку к нему на обычные свидания — это она смелая. А как дошло до постели — она в кусты. Поцелуи-поцелуи, обжималки-обжималки, но на этом все. Вообще-то Хосе Куаутемок не собирался ее торопить, еще чего. Она ездит к нему, любит его, читает его писанину, целует его — это и так уже офигенный новогодний подарок. Но неотвратимость смерти заставила его пересмотреть планы. Ужасно быть одной ногой в могиле и не иметь возможность спать с женщиной, которую полюбил как никого другого и будешь любить даже в следующей жизни.
Несколько дней Хосе Куаутемок все же раздумывал, рассказывать ли Марине о планах северного Отелло на его бренную личность. Он опасался, что она перетрусит и больше не вернется. Что ему тогда без нее делать? Заключение станет еще более тягучим, собьется в липкую массу долгих пустых часов. Даже письмо не заполнит собой пустоту. Наркотик по имени Марина и его побочные эффекты. А над головами обоих тем временем завис дамоклов меч, готовый обрушиться и раскроить им черепа.
«Меня хотят убить, Марина», — выпалил он наконец. Она уставилась на него, явно не врубаясь. Слова «убить» не было в ее маленьком иллюстрированном словаре. «Рано или поздно всякого, кто сидит в тюрьме, пытаются убить. Сейчас очередь дошла до меня». Марина не понимала — то ли он пытается ее облапошить, то ли это такой дешевый трюк, чтобы затащить ее в койку. Если бы она в ту минуту посмотрела вверх, то увидела бы дамоклов меч у них над головами. Но, даже не смотря вверх, она вроде бы поверила, что говорит он серьезно.
Когда они прощались, на ней лица не было. Белая, как бумага, в глазах слезы, губы сухие. Хосе Куаутемок заметил, что у нее вспотели руки, а такое нечасто случалось. Ему захотелось сказать: «Да что ты! Смерть — слабачка. Я вот с ней каждый день дерусь. А ты только про нее услышала — и на тебе, вся расклеилась».
Она ушла. Хосе Куаутемок постарался запомнить ее силуэт в дверях. Думал, что потерял ее навсегда. Зачем ей возвращаться туда, где смертельно опасно? Длинная тень легла на стены тюрьмы. Большая хищная птица вилась над ними. Хосе Куаутемок посмотрел в небо и отчетливо увидел, как на него стремительно пикирует сокол, чтобы выклевать глаза. «Орлы клюют глаза слепцов, пока не вернут им зрение».
Во всем теле засвербело. Ногам нестерпимо захотелось броситься за нею следом. Разогнаться, оттолкнуться, перебежать дворы, перепрыгнуть колючую проволоку, увильнуть от пуль, увернуться от собак, перемахнуть через стены, упасть по ту сторону, снова перепрыгнуть колючую проволоку, ринуться дальше, выбежать на улицу, пропетлять между машинами, снести изгородь какого-то дома, взобраться на крышу, пробежаться по соседним крышам, спрыгнуть на проспект, не замедлить бега, улизнуть от сокола, бежать, и бежать, и добежать до нее, схватить за руку и забрать с собой далеко-далеко, на зеленую равнину в неведомой стране, рядом с озером, обрамленным белоснежными горами и чистым синим небом, и обрести новые лица, и стать мистером и миссис Грин или Роуз или обзавестись еще какой-нибудь цветной англосаксонской фамилией и быть в покое, вдвоем. Только вдвоем.
По мере того, как мы приближались к люксу, я начала видеть все вокруг как будто внутри туннеля. Блокировала то, что попадало в поле бокового зрения. Зато звуки становились все громче и громче. Меня поразила тишина коридоров в этом корпусе. Только наши шаги и где-то очень далеко едва различимая классическая музыка, кажется Дворжак. Неожиданный выбор для тюрьмы. Наконец пришли. Надзиратель постучал и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. На кровати сидел Хосе Куаутемок и ждал меня. Он встал и коротко поцеловал меня в щеку. «Сейчас подадим ужин», — сказал надзиратель и ушел.
Комнату мягко освещали две прикроватные лампы. От постели исходил тонкий удовый аромат. Одеяло на гусином пуху. Кажется, я зря так сопротивлялась идее люкса. Хорошо, что я его сняла. В отличие от комнатки, в битые окна не задувал ветер, и ни один извращенец не мог подсматривать за нами, потому что никаких щелей не было. Но я все равно проверила, нет ли где инфракрасных камер. Никаких признаков не нашла, хотя на сто процентов быть уверенной, что они нигде не спрятаны, тоже нельзя.
Одетый в белое заключенный притолкал тележку с ужином. Точь-в-точь как в дорогих ресторанах, блюда были укрыты металлическими колпаками. Зэк-официант приподнял их поочередно и рассказал про каждое из яств: «Легкий сливочно-омаровый биск, морские черенки в трюфельном масле, осьминоги с паприкой, филе камбалы с ореховым соусом и на десерт галисийские блинчики с растопленным шоколадом и ванилью из Папантлы». Еще одна ипостась мексиканского сюрреализма. Шеф Лагунес вложил всю душу в наш ужин. «Есть ли у вас вопросы по блюдам?» — спросил зэк-официант. «Нет, нету», — быстро сказала я. Мне хотелось, чтобы он поскорее ушел. «Сеньора, — сказал он учтивейшим тоном, — здесь оставлены два конверта для чаевых: кухне и обслуживающему персоналу. Капитан Кармона рекомендует по пятьсот песо в каждый конверт». Хосе Куаутемок повернулся ко мне в притворном изумлении. «Грабеж средь бела дня», — пошутил он. Чаевые в пятьсот песо — очередной виток предпринимательского таланта Кармоны. Я достала четыреста песо из кошелька и протянула официанту: «Это все, что у меня есть с собой». Он взял, аккуратно разложил по конвертам и напыщенно спросил: «Желаете, чтобы я забрал посуду попозже, или предпочитаете, чтобы вас не беспокоили?» Приторная услужливость начинала утомлять. Хосе Куаутемок ответил на тюремном: «Канай, и чтоб три дня я тебя не видел». Зэк-официант натянуто хихикнул и закрыл за собой дверь.
Все это напоминало урок в швейцарской школе гостиничного дела. Одна подруга моей сестры Каталины училась в такой в Лозанне и описывала в точности наш люкс. Безупречная чистота. Подушки тоже из гусиного пуха. Простыни из египетского хлопка. Ковры мягкие и только что вычищенные. Я сижу в мужской тюрьме в одном из самых опасных районов Мехико и сейчас буду есть ужин от шефа с претензией на мишленов-скую звезду, а подавал его официант, словно вышколенный в ресторане «Беллингхаусен». Абсурд на абсурде и абсурдом погоняет. Я не знала, во всех ли тюрьмах предлагают такие услуги, или это эксклюзивное новшество, внесенное Кармоной.
Ужин оказался выше всяких похвал. Шеф Лагунес был вполне достоин и трех мишленовских звезд. Невероятно, как ему удалось сотворить такие чудеса на тюремной кухне. Когда мы покончили с едой, я сказала Хосе Куаутемоку, что мне нужно ненадолго в ванную. Закрыла дверь, но щеколды не было, как и на двери в люкс. Уединение — первое, что утрачивается в тюрьме. Какие двери запираются, а какие нет, здесь решают за тебя. Мрамор, мыльца и шампуни от «Булгари». Джакузи, пушистые полотенца, банные халаты. Какой архитектор и какой дизайнер интерьеров здесь работали? Позже я узнала, что весь этот корпус ремонтировали согласно указаниям кровожадного — и, видимо, тонко чувствующего красоту — капо Луиса Капистрана. Он использовал корпус как отель для навещавших его родственников и друзей. Два года назад он умер, и люксы освободились.
Я почистила зубы и воспользовалась ополаскивателем для рта, который обнаружила рядом с мыльцами. Поменяла тампон, до отказа пропитанный кровью. Я немного протекла. Просто водопад какой-то. Дурацкие месячные. Хорошенько подмылась над биде (да, биде там тоже было), чтобы во влагалище не осталось сгустков. Вставила тампон и вышла.
Хосе Куаутемок стоял и ждал меня, голый. Несколько секунд мы просто смотрели друг на друга, а потом он протянул руку: «Иди ко мне». Я взяла его руку, он рванул меня к себе. Целуя меня, он начал расстегивать пуговицы на моей блузке. Я его остановила: «Сначала мне нужно тебе кое-что сказать. У меня очень сильные месячные, и сегодня ничего не получится». «Раздевайся», — приказал он. «Хорошо, но мы правда можем только целоваться и обниматься».
Я разделась до трусов. Покрылась гусиной кожей, отчасти от холода, отчасти от возбуждения. Он поцеловал меня в шею — слабое место. Я содрогнулась. Очень медленно он перешел к груди, к соскам. Я почувствовала, как они твердеют под его губами и языком. Запустила руки в его шевелюру. Как же я в него влюблена.
Он уложил меня на кровать, не прерывая поцелуев. Прошелся губами по ребрам, по животу, по лобку. У меня задрожали ляжки. Он легонько укусил меня во внутреннюю часть бедра, а потом начал целовать лобок поверх ткани. Я отодвинула его голову. Мне было не по себе, казалось, что там может плохо пахнуть. «Нет, там не надо», — предупредила я. Он не послушал, не отвлекся от своего занятия. В этом, по-видимому, состояло главное свойство его характера: он всегда делал, что хотел. «Пожалуйста, не надо», — снова попросила я. Вместо ответа он взялся за концы моих трусиков и потянул вниз. Я попыталась ему помешать: «Нет». Тогда он ловко погрузил язык в ткань и начал лизать мой клитор. «Я серьезно, не надо». Он снова мягко потянул трусики, и я уже не смогла удержать их пальцами. Сопротивляться было бесполезно. Пришлось снять.
Он целовал меня между ног. «Обними меня», — сказала я и снова попыталась вернуть его оттуда. Но он не вернулся, а вместо этого потянул за веревочку от тампона. Я почувствовала, как тампон скользит к выходу. «Нет, только не это». Он просто раздвинул мои ноги и просунул язык во влагалище. Я только и делала, что повторяла: «Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо». Наконец он остановился. Встал и, не спуская с меня глаз, запустил внутрь меня палец. Сделал там несколько вращательных движений и вытащил палец, весь в крови. Показал мне и начал рисовать им линии у себя на лице, как будто предавался какому-то первобытному племенному ритуалу.
А потом положил палец в рот и обсосал до чистоты.
Я завороженно смотрела на него. Мне было вовсе не противно, наоборот, я распалилась до предела. Ни с одним мужчиной никогда у меня не было орального секса во время месячных, да и никакого другого тоже, если не считать тот неудачный раз, когда Клаудио через секунду убрал член, не в силах преодолеть отвращения. Да, видимо, это зависит от социального статуса. То ли вследствие этого, то ли вследствие долгого заключения Хосе Куаутемок был совершенно не против кровавых сгустков у меня между ног.
Он снова начал лизать меня, время от времени проникая языком внутрь, пока я не кончила. Как и анальные оргазмы, этот отличался от всех, что я испытывала прежде. Он еще длился, а Хосе Куаутемок уже вошел в меня. Кровь в вагине, видимо, дала какой-то особый эффект и вызвала новый, необыкновенно долгий оргазм.
Не вынимая члена, он повернул меня так, чтобы я оказалась сверху. Я с ужасом смотрела, как у него на животе образуется лужа из крови и вагинальных соков и стекает на белоснежное пуховое одеяло, но мне было не до чистоты. Он все рвался и рвался внутрь, и чем глубже входил, тем сильнее били красные струи. Вдруг он остановился. Снял меня с себя и уложил рядом. «Отсоси мне», — скомандовал он. Я подумала, он шутит. Рассмеялась, мотая головой. «Отсоси мне», — повторил он. Весь член был покрыт кровавыми сгустками. «Нет», — твердо ответила я. «Можешь уже перестать говорить „нет“ и начать говорить, да“». Жизненная философия, упакованная в одну фразу во время безумного секса. Он прав: я должна начать говорить «да». Я наклонилась к его члену. Хотела немного протереть, но он не дал: «Нет, давай как есть». Я зажмурилась и обхватила его губами. К моему удивлению, запах крови не вызвал у меня отвращения. На вкус она была железистая, но и это было скорее приятно.
Я скользила вверх-вниз по члену, помогая себе рукой. Никто еще не кончал мне в рот. Я всегда отскакивала в последний момент. Мне было тошно даже думать о вкусе и липкой консистенции спермы. С Хосе Куаутемоком все было по-другому: я страстно желала, чтобы он извергнулся мне в рот. Через несколько минут я почувствовала, как головка набухает. Я ускорила движение рукой, и сперма толчками пошла мне в рот, на язык и в глубь глотки. Я закрыла глаза. Снова я отдалась без остатка — и вот новое доказательство.
Мы оба откинулись на подушки. Он подвел руку под мою спину и прижал меня к плечу. Я положила голову ему на грудь. У него сильно билось сердце. Он погасил свет, и мы остались в полной темноте. Я поцеловала его грудь, он погладил меня по волосам. Я потянулась к его уху и шепотом произнесла то, чего произносить не собиралась — даже шепотом: «Я люблю тебя».
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги