Спор о соли и железе (Янь те лунь)

Глава 55 Наказания и внутренняя духовная сила

Сановник сказал:

«Указы — то, пользуясь чем наставляют простолюдинов, законы — то, пользуясь чем требуют к ответу за преступления. Если указы суровы, то простолюдины осмотрительны; если законы установлены, то преступления запрещены. Если ловчая сеть редка, то зверь убегает из нее; если [сеть] закона редка, то преступления «ускользают» из нее. Если преступления «ускользают» из нее, то простой народ распущен и разнуздан и легкомысленно относится к нарушению запретов. Поэтому, если запреты не являются неотвратимыми, то [даже] трусливые люди будут надеяться на незаслуженное везенье; если наказания заслуживают доверия, то [даже разбойники] Чжи и Цяо не станут совершать преступлений. Когда в древности «создали пять наказаний» и стали «ранить кожу [и мясо осужденных]», то народ «перестал нарушать правила»[2135]».

Знаток писаний сказал:

«Когда дорог и тропинок много, люди не знают, по какой направиться; когда законов и указов много, простолюдины не знают, чего избегать. Поэтому, когда истинный царь устанавливает законы, они ясны, как солнце и луна, отчего народ не сомневается; они всем известны, как большая дорога, отчего народ не заблуждается. Живущие в уединении в отдаленных краях [ — и те] четко знают их, все невежественные девицы и темные женщины [ — и те] знают, чего избегать. По этой причине законы и указы не нарушаются, тюрьмы при дворе и на местах не используются. В старину законы Цинь были многочисленней, чем сорные травы осенью, а «сеть их была чаще», чем [сплошной слой] застывшего жира; однако «высшие и низшие стали обманывать друг друга», «мошенничество и обман появились [в изобилии], как первые ростки»; «[чиновники], имеющие собственное веденье, [пытались] навести [среди] них порядок», [действуя, как те, что, стремясь] избавить от воспаления, бьют [больного] по ожогу; они не смогли остановить преступлений, и не потому, что «сеть [законов] была редкой» и «преступления ускользали из нее», а потому, что упразднили нормы поведения и справедливость и полагались на наказания, наносящие и не наносящие увечья[2136]. Теперь статуты и указы [насчитывают] сто с лишним глав, записанных на связках бамбуковых дощечек, их тексты много[речивы], названия преступлений многочисленны; когда [должностные лица] округов и [удельных] государств применяют их, они сомневаются и колеблются, иногда [выносят слишком] мягкие, иногда [слишком] суровые [приговоры]; если уж чиновники, сведущие и искушенные [во всех тонкостях законов], не знают, чего придерживаться, то что же говорить о невежественном народе? Статуты и указы покрываются пылью и поедаются книжным червем в помещениях хранилищ; если уж чиновники не в состоянии посмотреть их все, то что же говорить о невежественном народе? Вот почему вынесение приговоров по судебным делам происходит все чаще, а нарушений запретов простолюдинами случается все больше[2137]. [В «Классической книге стихов» сказано:] «Пожалейте меня, нуждающегося и малоимущего, что должен буду [сидеть] в местной тюрьме или в тюрьме при дворе; с пригоршней зерна [для жертвоприношения духам] выхожу гадать, как смогу прожить». Стихотворец язвительно критикует [здесь] многочисленность законов о наказаниях. Разновидностей траура по родственникам очень много, но если сократить [их] число, [приравнивая одни к другим], более высокого или более низкого [порядка], то [степеней] траура окажется не больше пяти; «разновидностей пяти наказаний три тысячи», но если «сопоставлять наказания, [приравнивая одни к другим], более высокого или более низкого [порядка]», то [видов] наказаний окажется не больше пяти. Поэтому путь устроения простолюдинов состоит только в том, чтобы стремиться быть усердным в своих наставлениях[2138]».

Сановник сказал:

«Знаток писаний говорит, что «когда истинный царь устанавливает законы, они всем известны, как большая дорога». Теперь [скажу:] дорога [Сына Неба] для быстрой езды[2139] [тоже] не маленькая, но простолюдины открыто нарушают [касающиеся] ее [указы] из-за легкости наказания за это преступление. Люди не относятся легкомысленно к тому, чтобы взобраться на высоту в тысячу жэнь; люди не относятся легкомысленно к тому, чтобы поднять тяжесть в тысячу цзюнь. Когда «государь [области] Шан подвергал наказанию через увечье тех, кто рассыпал золу на дороге»[2140], то народ Цинь был устроен. Поэтому кто украдет лошадь, того предают смерти, кто украдет быка, тому надевают шейную колодку; вот как придают значение основному [занятию] и пресекают [накопление] средств [путем] легкомысленной и опрометчивой [деятельности]. Оружие из арсеналов и продовольствие, [выдаваемое солдатам] поименно [по спискам], — вот чем помогают [обеспечению обороны] границ и придают значение военным мерам безопасности. Ранение при ограблении рассматривается как такое же преступление, что и убийство; вот чем [закон, грозящий наказанием виновным,] «вселяет страх в их сердца» и требует их к ответу за их [преступные] намерения. Это подобно [случаю, когда князь] Лу «с помощью армии [государства] Чу пошел в поход на [владение] Ци», а «Вёсны и осени» прониклись к нему отвращением. Поэтому когда легкое [наказание] делают тяжелым, когда мягкий [приговор] делают суровым[2141], то есть основания поступать таким образом. Самое тонкое, что есть в законах, по существу не понятно толпе [заурядных] людей».

Знаток писаний сказал:

«В «[Классической книге] стихов» сказано: «Путь к Чжоу [гладок], как точильный камень, он прям, как стрела». Это значит, что по нему легко [следовать. Далее сказано:] «По нему ходили знатные, на него смотрели простолюдины». Это значит, что он ясно виден. Поэтому, когда внутренняя духовная сила ясно видна, ей легко следовать; «когда законы кратки, то их легко выполнять»[2142]. Ныне дороги [Сына Неба] для быстрой езды проложены по холмам и возвышенным равнинам, вьются и кружат по Поднебесной; по этой причине [страна в] десять тысяч ли стала «волчьей ямой» для народа. Когда сети для ловли птиц расставлены и подвешены в их ущельях, волчьи ямы устроены и преграждают их тропы, да сверху над ними установлены [луки для] стрельбы по птицам влет стрелами, привязанными на шелковые нити, могут ли [звери и птицы] не попасться [в руки охотникам]? [Так и с людьми:] когда [государь] собирает [у себя] то, чего они хотят, учреждает то, из чего они извлекают прибыль, «когда человеколюбие и справедливость постепенно клонятся к упадку, [как будто спускаются вниз по отлогому склону], могут ли [простолюдины] не преступать [правил]?»[2143]. Поэтому на последней стадии этого [упадка дело] доходит до того, что [они] берут приступом городские стены и врываются в поселения, [грабя], оставляют [государственную] сокровищницу и хранилища без денег, крадут сосуды из храмов предков — разве [речь идет] только о «высоте в тысячу жэнь» или «тяжести в тысячу цзюнь»? Гуань-цзы говорил: «Когда четыре главные веревки сети не натянуты, даже Гао Яо не в состоянии стать главным судьей». Поэтому когда наставления при помощи внутренней духовной силы были отринуты, то пошли в ход обман и ложь; когда нормы поведения и справедливость были разрушены, то расцвели мошенничество и порок; это значит, что не стало человеколюбия и справедливости. Человеколюбие — это свидетельство любви, справедливость — это то, что соответствует делам. Поэтому благородный муж любит людей и переносит это [отношение] на прочие существа, устраивает пребывающих близко и переносит это [воздействие] на пребывающих далеко. В «Комментарии» сказано: «Из всех существ, рожденных [Небом и Землей], нет никого более ценного, чем человек; из тех, кого высоко ценит правитель людей, нет никого более важного, чем человек». Поэтому Небо рождает тьму существ и этим кормит людей; правитель любит людей и этим следует Небу. Я слыхал, что кормят людей [мясом] шести пород домашних животных, птиц и зверей, но еще [никогда] не слыхал, чтобы «вредили людям ради того, чем [их] кормят». Когда «сгорела конюшня» в [государстве] Лу, Кун-«цзы покинул двор» и спрашивал о людях, а «не спрашивал о лошадях»[2144], ибо он низко ставил домашнюю скотину и высоко ценил людей. Ныне «кто украдет лошадь, того наказывают смертью, кто украдет быка, тому надевают шейную колодку». Когда [кто-то] «едет в повозке или верхом на лошади по дороге [Сына Неба] для быстрой езды» и не останавливается после того, как чиновник изобличил и окриком [пытался остановить] его, это считают «кражей лошади», и наказание [за это] — тоже смерть. Теперь, если кто ранит [мечом другого] человека и убежит с его мечом в руке, — можно ли также назвать это «кражей оружия из арсенала» и [за это] казнить его? Правитель людей устанавливает законы, а простолюдины нарушают их; можно ли расценивать это тоже как «пренебрежение к законам правителя [со стороны того, кто] идет против [него]»? [Вынося] за что-то [слишком] суровый [приговор], можно за это предать смерти, а [вынося слишком] легкий [приговор], можно за это избавить [от наказания]; но это не [соответствует] замыслу законов и запретов. Законы устанавливают, сообразуясь с чувствами людей, а не устраивают волчьи ямы[2145], чтобы ловить людей, как в ловушку. Поэтому когда разбирают судебные дела [в соответствии с принципами] «Вёсен и осеней», то изучают сердце и [таким путем] определяют вину [обвиняемого]. Если воля у него добрая, но он нарушает закон, то его избавляют [от наказания]; если воля у него злая, но он поступает в соответствии с законом, то его наказывают[2146]. Теперь, если кто ранил [другого] человека, но ничего [серьезно] не повредил [ему] и воля у него не очень злая, а в [остальном] он поступал в соответствии с законом, — назвать ли его «тем, кто ранил человека при ограблении»? Или это ошибка блюстителей законов? Почему это представляется неправильным в человеческом сердце? В древности того, кто ранил человека, [так что] оставалась рана, наказывали через увечье; того, кто украл и завладевал украденным, наказывали, не нанося увечья; того, кто убил человека, предавали смерти[2147]. Теперь, если кто возьмет холодное оружие [другого] человека и ранит им [этого] человека, его наказание будет таким же, как за убийство человека; могу ли я не осуждать глубочайший замысел этого [закона]?».

Сановник [стоял], то понурив голову, то подняв ее, [но ничего] не отвечал.

Императорский секретарь сказал:

«Законы — это «поводья и удила» государства; наказания, наносящие и не наносящие увечья, — это веревка для причаливания и весла государства. Потому если поводья и удила в неисправности, то из-за этого даже Ван Лян не сможет достигнуть самых отдаленных земель; если веревка для причаливания и весла не запасены, то из-за этого даже добрый мастер[-кормчий] не сможет пересечь реку. «Хань-цзы было омерзительно, что есть владетели государств, которые не в состоянии сделать ясными свой закон и свое [высокое] положение [государя], управлять, как конской упряжкой, своими [подданными — ] сановниками и подчиненными, сделать свое государство богатым, а войска сильными», чтобы подчинить врагов и противостоять опасностям; они введены в заблуждение внешне утонченными речами глупых конфуцианских ученых и поэтому сомневаются в планах достойных ученых, «выдвигают [на должности] легкомысленных и распущенных вредителей, ставя их выше [людей, обладающих] действительными заслугами»[2148], а хотят [при этом] устроения государства. [Это] все равно что «захотеть подняться на высоту, отказавшись от лестницы», или «управлять норовистой лошадью, не пользуясь удилами»[2149]. Если теперь, когда наказания и законы полностью установлены, народ все еще нарушает их, то что же говорить о [временах, когда] не будет законов? Он непременно впадет в смуту!».

Знаток писаний сказал:

««Поводья и удила» суть орудия управления лошадьми, [но только] если на службу будет привлечен «добрый мастер[-возница]», то он приучит [к повиновению коней]; «закон и [высокое] положение [государя]» суть орудия устроения [людей, но только] если на службу будет привлечен достойный человек, то он преобразит [подданных]. Если держащий в руках поводья не тот человек, то лошади поскачут опрометью; если держащий в руках руль не тот человек, то лодка опрокинется и получит повреждения. В старину, когда [государь] У приказал [канцлеру — великому] главе [чиновников] Пи держать в руках руль, тот разбил его лодку; когда [государь] Цинь повелел Чжао Гао держать в руках поводья, тот опрокинул его колесницу. Теперь [скажу:] если отринуть методы человеколюбия и справедливости и положиться на последователей [доктрины] «исполнения и названия», то повторишь события, [происшедшие в] У и Цинь. Ведь являющийся государем подражает трем царям, являющийся канцлером подражает князю (гун) Чжоу, осуществляющий методы [человеколюбия и справедливости] подражает Кун-цзы, это неизменный путь всех поколений. Хань Фэй осуждал прежних царей и не следовал им, отбросил [законы и] указы [для осуществления] правления и не повиновался им, в конце концов наступил [прямо на покрытие] волчьей ямы, сам был заключен в тюрьму и чужестранцем умер в [царстве] Цинь. Ведь[2150] если кто-то, не проложив великого пути, спорит о мелочах, этого достаточно только для того, чтобы причинить вред ему самому».

Глава 56 Шэнь [Бу-хай] и Хань [Фэй]

Императорский секретарь сказал:

«Если бы сделать канцлером [можно было только] «князя (гун) Чжоу», когда его дождутся, то в мире не было бы множества государств; если бы учиться [можно было только] у «Кун-цзы» после того, как его дождутся, то в мире не было бы конфуцианских ученых и моистов. Ведь если в одежде есть небольшая дыра, ее можно починить лоскутами ткани, а [вы предлагаете] обязательно дожидаться [получения] целой штуки материи, чтобы уж тогда сменить эту [одежду]; если в правлении есть небольшой изъян, можно устранить его законами и указами, а [вы предлагаете] обязательно дожидаться [помощи] «Од» и «Гимнов», чтобы уж тогда устроить это [правление]; это все равно что отвергнуть [услуги] соседнего врача и лечить болезнь [только] после того, как разыщешь [знаменитого лекаря] Юй-фу, либо отказаться от стоячей воды из пруда и тушить пожар [только] после того, как дождешься [воды из] больших рек или моря. [Вы] идете окольным, а не прямым путем, когда [видите] изъян, то не занимаетесь [его устранением]. По этой причине наставлениям и приказам не следуют, а устроение [переходит в] беспорядок. Ведь кто хорошо умеет заниматься правлением, тот, [обнаружив] дыру [в одежде], чинит ее, [заметив] промоину [в плотине], заделывает ее. Поэтому У-цзы с помощью законов навел порядок в [государствах] Чу и Вэй, Шэнь [Бу-хай] и Шанский [Ян] с помощью законов сделали сильными [владения] Цинь и Хань[2151]».

Знаток писаний сказал:

«Владеющий государством использует на службе достойных, отбирая их из толпы; ученый [муж] следует добру, обладая обширными знаниями. Зачем непременно это [должны быть] «князь (гун) Чжоу» и «Кун-цзы»? Поэтому я сказал только «подражают им» — и все. Теперь же [скажу:] Шанский Ян пошел против пути совершенномудрых людей, изменил и испортил обычаи Цинь, после этого правление пришло в беспорядок, а [государь] не в состоянии был устроить его, [нравы] стали распущенными, а [государю] невозможно было восстановить их [в прежнем виде]. Когда глупый человек поджигает заросли на лугах, то больше [ничего] нельзя спасти; когда осы или скорпионы жалят человека, тот до самой смерти не может прекратить действие их яда. Когда [одни] назойливы, то [другие] останавливают их, когда [одни] неспокойны, то [другие] успокаивают их; [но при этом] высшие и низшие бывают утомлены и встревожены, а смута все более нарастает. Поэтому наставление и духовное преображение, [исходящие от] совершенномудрого человека, вверху струят свет вместе с солнцем и луной, внизу распространяются [среди народа] одновременно с [влиянием] Неба и Земли, разве [про это] скажешь: «[Он] что-то »чинит" в небольших масштабах?"[2152]».

Императорский секретарь сказал:

«Если дыра в одежде не починена, то день ото дня увеличивается; если течь в дамбе не заделана, то день ото дня возрастает. Когда Великая «Река Хэ» вначале «промыла [дамбу] в [местности] Хуцзы», вода текла всего лишь тонкой струйкой; когда же [образование] этой [промоины] закончилось, [река] разлилась и стала [источником] несчастья для государства центра; она обрушила бедствие [на земли] Лян и Чу, произвела разрушения в [землях] Цао и Вэй, внутренние и внешние городские стены обвалились, запасы и накопления поплыли по течению, сто кланов приютились на деревьях, на [пространстве] в тысячу ли не осталось домов. Это привело к тому, что сиротам и вдовам не на кого стало опереться, старым и малым не к кому стало примкнуть. Поэтому покойный божественный властитель горевал и скорбел о [постигшем] их стихийном бедствии, лично осмотрел береговую плотину Реки Хэ, совершил подвиг Юя [по усмирению вод], и течение Реки Хэ благодаря этому вернулось в [прежнее русло, а жители] Цао и Вэй благодаря этому успокоились. Сто кланов почитали его подвиг и воспевали его внутреннюю духовную силу, пели при этом песню: «В Сюафане заделана [промоина], к нам придет полное счастье»; вот как было [дело] также и [в этом случае]. Почему же не надо «чинить в небольших масштабах»?[2153]».

Знаток писаний сказал:

«Если Река Хэ образовала промоину, [узкую], как горло глиняного кувшина, но [потом] «произвела разрушения» «на [пространстве] в тысячу ли», то что же говорить о промоине в нормах поведения? Непременно окажется много таких, которым она принесет вред. Ныне [случаи] вынесения приговоров по судебным делам ежегодно насчитываются десятками тысяч, а нарушений закона все больше. Разве [земли, для которых] это стало бедствием, — только «Цао и Вэй»? Ведь [хоть вы] и понимаете, что когда «заделали [промоину] в Сюаньфане», то «к нам пришло счастье», но не понимаете, что когда преградишь источник смуты, то Поднебесная будет устроена. [Что касается норм поведения, то] когда государство Чжоу использовало их, «наказания были установлены, но не применялись»; когда многочисленный люд следовал четырем временам года и каждый, [сообразуясь с ними], до конца выполнял последовательность своих [трудов], то [народ] Поднебесной не вел себя неправильно. В «Гимнах» [в обращении к царю Вэню] сказано: «Умиротвори меня долгой жизнью до [прекрасных седых] бровей, помоги обильным счастьем». Это [значит, что] он дает счастье, и тоже немалое. Искренность и честность, нормы поведения и справедливость — как [дамба] Сюаньфан; когда подвиги и славные труды уже совершены, [государь] в свободно ниспадающей одежде, сложа руки, предается недеянию. Что же [за дыры] «чинят» [тогда чиновники], имеющие собственное веденье? Что же [за течь] «заделывают» [тогда правители, издающие] «законы и указы»?[2154]».

Императорский секретарь сказал:

«Острые большие тяпки и острые мотыги суть то, что приносит пользу пяти хлебам и наносит вред сорным травам. Ясное правление и справедливые законы суть то, что ненавидят мошенники и порочные люди и что приносит счастье хорошему люду. Поэтому «кривое дерево» ненавидит «прямой» «плотничий шнур», мошенничество и порок ненавидят справедливый закон. По этой причине совершенномудрый человек вникает в то, что правильно и что неправильно, выясняет, что есть порядок и что есть смута; поэтому он устанавливает ясные законы, вводит суровые наказания, предотвращает злодеяния, исправляет пороки, как зажим для выпрямления кривого дерева и станок для выправления луков и самострелов выпрямляют то, что оказалось криво. Поэтому вода — это [средство], заготовленное на случай пожара; закон — это запрет, останавливающий преступления. Без закона и [высокого] положения [государя] даже достойный человек не смог бы добиться устроения; без лат и оружия даже Сунь[-цзы] и У[-цзы] не смогли бы подчинить врага. По этой причине когда Кун-цзы проповедовал человеколюбие и справедливость, то народ не [склонился под его влиянием, как трава] клонится под ветром; когда Бо-и бежал на [гору] Шоуян[2155], то народ оказалось невозможно преобразить духовно».

Знаток писаний сказал:

««Закон в состоянии наказать» человека, «но не в состоянии заставить человека быть бескорыстным»; «в состоянии казнить» человека, «но не в состоянии заставить человека» быть человеколюбивым. Вот за что высоко ценят хорошего врача: ценят за то, что он вникает в симптомы [болезни] и удаляет ненормальные, [вредные] дыхания, а не за то, что он дырявит кожу, применяя каменную иглу для акупунктуры. Вот за что высоко ценят хорошего чиновника: ценят за то, что он пресекает зло, когда оно еще не появилось, заставляет кого-то не совершать злодеяний, а не за то, что он заключает кого-то в тюрьму и убивает кого-то в наказание. Что касается тех, кого теперь называют «хорошими чиновниками», когда они на основании писаных [законов] расследуют [дела], то наносят этим вред своему народу; когда они прибегают к грубой силе, то мучают этим своих подчиненных; они не доискиваются, откуда происходят законы, а сосредоточиваются на своих жестоких стремлениях. Они на основании писаных [законов] истребляют сородичей [преступника], пользуются законами, чтобы ловить невинных в ловушку, впутывать невинных [как соучастников]; они распространяют [вину] сына на отца, [вину] младшего брата на старшего брата. Один человек виновен, а родная деревня испугана, десять [соседних] семей бросается в бегство; он как прорвавшийся нарыв, истекающий гноем на других, как похотливый распутник, втягивающий [в разврат] других, как одно-единственное коленце [ствола бамбука] — когда [оно] приходит в движение, то качаются все его ветки. В «[Классической книге] стихов» сказано: «Кроме тех виновных, которые уже понесли [наказание за] свои преступления, [даже] такие невинные, как эти, — [и они] оказались замешаны [в преступление] и потому пострадали за другого»; стихотворец скорбит, что они, будучи невинными, оказались впутаны [как соучастники]. Я озабочен не тем, что [орудия прополки] — «большие тяпки и мотыги» — не «остры», а озабочен тем, что, оставляя [без внимания сорную] «траву», они выпалывают хлебные всходы; я озабочен не тем, что нет стандартов, а озабочен тем, что, оставляя [без внимания] «кривое» [дерево], они [считают, что] «плотничий шнур прям». Поэтому, когда близкий совершает преступление, а его не обязательно казнят, это значит, что «мотыга» не применяется; когда далекий имеет заслугу, а его не обязательно награждают, это значит, что хлебные ростки не взращиваются. Поэтому наше поколение озабочено не тем, что «нет законов»[2156], а озабочено тем, что нет законов, которые бы непременно исполнялись».

Глава 57 Чжоу и Цинь

Императорский секретарь сказал:

«В «Вёснах и осенях» преступники не имеют ни имени, ни звания, называют их «воры»; вот каким образом [эта летопись] выказывает презрение к людям, подвергшимся наказанию, и отличает их от рода людского. Поэтому государь не делает их своими подданными, ученые не берут их себе в друзья и никого из них не терпят [даже] в деревнях. Оттого [как только] простолюдины начинают нарушать какие-либо [запреты], их называют «простолюдинами, не следующими законам». Они нарушают государевы законы, чтобы выказать [особое] расположение другим [людям]; все они покидают своих родителей, неспособны пожертвовать собой ради [соблюдения] честности и умереть во имя долга, бегут, «втягивают других» и сами оказываются вовлечены в преступления; разве то, что они подвергаются наказанию через смертную казнь, не соответствует также [их поведению]? В одном доме между отцом и старшим братом [такие же] отношения, как у тела [ — головы с туловищем — ] и конечностей, которые связаны друг с другом: «когда придет в движение один сустав», то это становится известно сердцу. Поэтому ныне [люди], начиная с князей хоу из [столичной области] внутри застав и ниже, [живя на] соседних землях, [входят] в [группы по] пять [семей]; живущие в [одной] семье наблюдают друг за другом, следят друг за другом, когда кто-либо выходит [из дому] или входит [туда; бывает, что] отец не наставляет сына, старший брат не исправляет младшего[2157]; если оставить это [без внимания], то кого требовать [к ответу за преступления сыновей и младших братьев]?».

Знаток писаний сказал:

«В древности [правители] доводили до совершенства свои нормы поведения и вносили ясность в свои наставления. Если нормы поведения были доведены до совершенства, а в наставления была внесена ясность [и все же оставались] непослушные, — лишь тогда с ними обходились, применяя наказания. Если наказания, наносящие и не наносящие увечья, соответствовали [преступлениям], народ не роптал. Поэтому когда Шунь применил «»четыре наказания [к великим преступникам], то вся Поднебесная подчинилась ему", так как он покарал не человеколюбивых". При легких и при тяжелых [приговорах] в каждом случае [преступник] подвергался [заслуженному] им наказанию. Наказания налагались обязательно, и не было амнистий, амнистировали только в сомнительных случаях. А если так, то где в тот век было взять простолюдина, не следующего закону, чтобы наказать его? Ныне тот, кто убил человека, остается жить, а кто грабит или ворует, делается богат. Поэтому хороший люд [даже] дома бывает ленивым и нерадивым и, перестав пахать, падает духом, [охваченный тревогой и страхом]. В древности «благородные мужи не приближались к людям, подвергшимся наказанию», ибо «люди, подвергшиеся наказанию, — это не люди»[2158]. Если кто сам окажется выслан или казнен, то принесет позор последующим поколениям [своего клана], поэтому независимо от того, достойные [они сами] или недостойные, все без исключения стыдятся [наказаний]. Ныне люди дурного поведения алчут выгоды и вследствие этого вовлекаются [в преступления], приняв на себя позор, забывают о нормах поведения и справедливости; они неизменны [только] в [стремлении к одному:] лишь бы как-нибудь прожить любыми средствами. Почему? Однажды [преступника] посылают в камеру для разведения шелковичных червей, [где его подвергают наказанию через оскопление]; его рана еще не зажила, а он уже по ночам охраняет правителя людей, выходит из дворца и входит туда да имеет возможность получать оклад и жалованье, есть пожалованное ему угощенье, [приготовленное в] Великом приказе, [ведающем императорской пищей]; благодаря этому сам он пользуется почетом и славой, а его жена и дети пользуются его богатствами. Поэтому если [даже] кто-нибудь, занимающий [высокий пост] в одном ряду с министрами и канцлерами, подвергается [наказанию через увечье, спознавшись с] ножом и пилой, и не видит [в этом повода для] беспокойства, то что же говорить о [людях из] толп и масс [простолюдинов]? У них совершенно нет стыда![2159]. Ныне [скажу про государя:] упразднить его «наставление» при помощи внутренней духовной силы и требовать от кого-либо [выполнения] норм поведения и долга — это значит «жестоко обращаться» с народом. В «Комментарии» к «Вёснам и осеням» сказано: «Если, когда виновен сын, хватают его отца, а когда виновен подданный, хватают его государя, то это величайшая из ошибок при решении [судебных дел]». Ныне карают отца за [преступление] сына, карают старшего брата за [преступление] младшего брата, близкие родственники осуждаются [за преступление] одного из них, [а члены групп по] десять и [по] пять семей втягиваются [в преступление] одного из них, словно [кто-то], потянув [растение] за корень [и вызвав сотрясение], распространяет [его] на цветы и листья или, поранив [на руке] мизинец [и вызвав болезнь], вовлекает [в нее] четыре конечности. А поскольку это так, стало быть, если за виновного по аналогии [с ним] карают невинных, то невинных, [избежавших наказания], будет мало[2160]. Когда Цзан Вэнь-чжун наводил порядок в [княжестве] Лу, он гордился собой, одолев тамошних воров. Цзы-гун сказал: «Если даже простолюдины обманывают, что же говорить о ворах?»[2161]. Поэтому чиновника не считают хорошим за обилие [судебных] приговоров, врача не считают искусным за обилие уколов иглой. Когда Цзы-чань наказал двух людей и казнил одного человека, то на дорогах не подбирали потерянного, а народ не имел намерения обманывать. Поэтому кто является «отцом и матерью» народа, тот похож на [человека], растящего больного ребенка: он только умножает свои щедроты — и все. С тех пор как был установлен закон об осуждении за чужое [преступление] зачинщика укрывания [преступника], милосердие по отношению к [родной] кости и плоти оказалось отвергнуто, а преступлений, наказуемых через увечье, стало много[2162]. [Вот как ведут себя] «отец и мать по отношению к сыну: даже если он виновен», они все же укрывают его, «только потому, что он не хочет признать свою вину». Я слыхал, что «сын скрывает [то, что дурно,] ради отца, отец скрывает [то, что дурно,] ради сына», но еще [никогда] не слыхал об осуждении отца и сына [за преступление] одного из них; я слыхал, что старший и младший братья «[нарочно] медленно преследуют [один другого]», чтобы «дать ускользнуть разбойнику»[2163], но еще [никогда] не слыхал об осуждении старшего и младшего братьев за [преступление] одного из них; я слыхал, что «плохое отношение к тому, кто плох, ограничивается [личностью] этого человека», что [благородный муж] «ненавидит начало [злодеяния]»[2164] и казнит «зачинщика зла»[2165], но еще [никогда] не слыхал об осуждении [членов групп по] десять и [по] пять [семей] за [преступление] одного из них[2166]. Лао-цзы сказал: «Когда высший не имеет желаний, то народ [сам собой] становится прост; когда высший бездействует, то народ сам собой становится богат». «Государь ведет себя как государь, подданный ведет себя как подданный, отец ведет себя как отец, сын ведет себя как сын»[2167]. [В таком случае] зачем «[входить в группы по] пять [семей» «тем, кто живет на] соседних землях», зачем «требовать [кого-то к ответу»[2168] тем, кто] держит в руках правление?».

Императорский секретарь сказал:

«Ведь если кто, неся на спине тяжелую поклажу [весом в] тысячу цзюнь, поднимется с нею на бескрайнюю высоту, станет над отвесным ущельем с высокими крутыми стенами и, [взглянув] вниз, [увидит, что] оказался на краю пропасти неизмеримой [глубины], даже обладай он «проворством [царевича] Цин-цзи» и «смелостью [Мэн] Бэня и [Ся] Юя», не найдется такого, кто бы не затрепетал от страха, так как он поймет, что, если упадет туда, его тело и голова, «мозг и печень запачкают [кровью]»[2169] камни гор. «Поэтому если кто никогда не обжигался и тем не менее не смеет хватать огонь руками, это потому, что он видит, что что-то себе обожжет; если кто никогда не был ранен и тем не менее не смеет хватать лезвие руками, это потому, что он видит, что что-то себе поранит». Благодаря знанию, что если он сделает зло, то на него непременно будет наложено наказание и наказание распространится на отца и старших братьев, он обязательно из страха будет делать добро. Поэтому когда [правители] учредили законы и создали установления, если [при виде их люди чувствуют себя так], словно оказались на краю ущелья [глубиной в] сто [саженей] жэнь, или хватают огонь руками, или «наступают на лезвия», то народ будет бояться и «не посмеет нарушать» запреты. «У любящей матери бывают испорченные дети», потому что она [жалостлива] — «неспособна вынести [их страдания] в мелочах»; «в семье, где строгие нравы, не бывает буйных рабов», потому что [там] «расследуют и требуют [к ответу]» безотлагательно. Теперь, если не введя [метода], с помощью которого «в семье, где строгие нравы», обуздывают подчиненных, «последуешь [методу], с помощью которого [любящая мать] портит детей»[2170], то впадешь в заблуждение».

Знаток писаний сказал:

««[Тиран] Чжоу создал наказание огнем», а у [династии] Цинь был закон об аресте жены и детей [преступника и превращении их в казенных рабов][2171]. Чжао Гао на основании суровых писаных [установлений] принимал решения по преступлениям внутри [при дворе, а] все чиновники на основании строгих законов выносили приговоры за пределами [двора, на местах]. «Мертвые лежали [вповалку] друг на друге», те, что подверглись наказанию через увечье, [шли непрерывной чередой], не пропадая друг у друга из виду; [люди из] ста кланов «[со страху] кидали косые взгляды, [не смея взглянуть прямо]», «[стояли], наступив себе на ногу, [не смея ступить и шагу][2172], дрожали, [хотя] было не холодно. В „[Классической книге] стихов» сказано: «Говорят, что-де Небо высокое, но мы не решаемся не [ходить] под ним сгорбившись. Говорят, что-де Земля твердая, но мы не решаемся не ступать по ней осторожно, мелкими шажками... Жаль нынешних людей; почему [применяющие законы] ведут себя, как ядовитые змеи и ящерицы?». Разве в это время только [подданные Цинь] «не боялись огня» и «наступали на лезвия»? Однако [в результате в государстве Цинь] отцы и сыновья отвернулись друг от друга, старшие и младшие братья стали пренебрегать друг другом и дошло до того, что [родные одной] кости и плоти стали вредить друг другу, высшие и низшие стали убивать друг друга. [Дело] не в том, что наказания син были легкими, а «наказания фа» не были «неотвратимыми», а в том, что указы были чрезвычайно суровыми, а человеколюбие не проявлялось и милости не оказывались[2173]. Поэтому когда правление мягкое, то низшие относятся к своему высшему как к близкому; когда правление суровое, то подданные составляют заговоры против своего правителя. Оттого [князь (гун)] Ли [государства] Цзинь «был заключен в тюрьму» [своими сановниками]; оттого Эр-ши был убит [заговорщиками]. Как это совместимо с [вашими утверждениями, что народ] «не нарушает» суровые законы и что «в семье, где строгие нравы, не бывает буйных рабов»[2174]? Совершенномудрые люди понимали это; по этой причине они стремились привести [сердца] в гармонию, а не вселить в них страх. Поэтому августейший божественный властитель Гао сократил исключительно суровые законы Цинь, чтобы успокоить народ, исполненный злобы и ненависти, и взрастить сердца, пребывающие в гармонии и согласии; он боялся только [одного] — как бы наказания не оказались тяжелы, а его внутренняя духовная сила слаба. По этой причине его милости распространялись беспредельно и его благодеяния пролились на последующие поколения. Шанский Ян и У Ци сочли законы [государств] Цинь и Чу легкими и усугубили их [суровость], подвергнув опасности своих правителей на вершине [власти] и положив конец своим жизням внизу, [среди подданных]. Вероятно, [все же] не только «любящая мать»[2175] [доводит до беды своим воспитанием]?».

Глава 58 Поведаем о совершенных мудрецах

Императорский секретарь сказал:

««Династия Сяхоу не изменяла слову, [правители] Инь приносили клятвы, а [государи] Чжоу заключали клятвенные договоры, скрепленные жертвенной кровью», [но] внутренняя духовная сила и честность все больше приходили в упадок. Не было таких людей, как [цари] Вэнь и У, которые хотели бы выполнять их законы, вот почему [дома] Инь и Чжоу утратили власть, которая была узурпирована удельными правителями. Поэтому когда в одежде дыры, то кроят ее заново, «когда в законах изъяны, то меняют установления». Во времена августейшего божественного властителя Гао спокойствие в Поднебесной было только что водворено, [поэтому] он произнес слова [обладателя] внутренней духовной силы, ввел в действие временные приказы; это была непостоянная мера, приспособленная к обстоятельствам, а не неизменное правило, по которому «водворяют порядок [на место] смуты и возвращают [людей] на правый [путь]»[2176]. После этого законы стали постепенно нарушаться, [люди] не вели себя честно в том, что касалось принципов. Поэтому когда преступление пустило ростки, то возникли «Наказания [князя] Фу»; когда путь истинного царя пришел в упадок, то стала известна язвительная критика «[Классической книги] стихов»; когда удельные правители чинили насилия, то [их] порицали «Вёсны и осени». Ведь сетью с редкими ячейками невозможно поймать рыбу, законами в «трех разделах» невозможно навести порядок. Поэтому число указов не может не возрастать, число законов не может не множиться. Танский [Яо] и Юйский [Шунь] «рисовали на одежде и головном уборе [преступников подобия наказаний через увечье]» не из личных пристрастий, [цари] Тан и У «ранили кожу [и мясо осужденных]»[2177] не по [злому] умыслу. Времена были неодинаковы, [поэтому] стремления [правителей] к легким или тяжким [наказаниям] были различны».

Знаток писаний сказал:

«Народ полагается на закон, как рыба полагается на воду. Если вода чистая, то [рыба] спокойна; если «мутная», то беспокойна. Если [народ] беспокоен, то не «чувствует себя удобно в своих жилищах»; если спокоен, то находит удовольствие в своем занятии. Если он находит удовольствие в своем занятии, то становится богат; если становится богат, то у него рождается человеколюбие; «если удовлетворен, то прекращается соперничество». По этой причине в век [чжоуских царей] Чэна и Кана некому было давать награды и не к кому было применять законы. «Не то чтобы кто-то заслуживал наказания, а его не наказывали»: [просто] никто из простолюдинов не нарушал запретов; не то чтобы кто-то заслуживал награды, а его не награждали: [просто] все без исключения простолюдины были человеколюбивы. А если так, то какие дела устраивали чиновники? [Им было нечего делать.] Нынешние [попытки] устроения простолюдинов подобны [попыткам] неумелого возницы править лошадью: когда она идет, то он останавливает ее, когда она останавливается, то он тащит ее, [заставляя идти]. Если тело ее иссечено хлыстом, углы ее губ изранены удилами, то когда он требует, чтобы она не ошибалась, как можно этого достигнуть? Трудовая повинность, [отбывавшаяся народом на строительстве террасы] Ганьци, [вызвала] земляной обвал, [кончившийся падением царя Чу]; династия Лян [погибла от] внутренней «смуты». Суровые наказания не могли это пресечь, строгие законы не могли этого остановить. Поэтому изнуренная лошадь не боится плети и хлыста, изнуренный народ не боится законов о наказаниях. Даже если усугубить их, увеличивая их число, они окажутся бесполезны!»[2178].

Императорский секретарь сказал:

«Если высокая отвесная «стена» [ограды достигает] трех «[саженей] жэнь», то [и] «Лоу-цзи сочтет, что ему трудно» [перелезть через] нее; если «гора» так высока, что касается облаков, то [и] раб-пастушок поднимается на нее. Поэтому если [преграда] отвесная, то [даже] «Лоу-цзи сочтет, что ему трудно» [одолеть высоту в] три [сажени] жэнь; если «склон отлогий», то [даже] раб-пастушок «сочтет, что ему легко» [достигнуть] вершины горы[2179]. Когда «расплавленное золото» находится в горне, [даже] «разбойник Чжи» не обратит на него внимания; когда на дороге [валяются] медные деньги и монеты в форме ножа, [даже] простолюдинка «подберет» их. Это не значит, что простолюдинка жадна, а разбойник Чжи бескорыстен; это значит, что установления, [предусматривающие] легкие или «тяжелые» [наказания], различны, а разница между пользой и «вредом» ясна[2180]. Поэтому можно «полагаться на законы и указы», но нельзя преступать их; можно стоять на краю [пропасти, выполняя их], но нельзя кидаться в нее. В «[Классической книге] стихов» сказано: «[Люди] не отваживаются голыми руками бороться с тигром, не рискуют переходить вброд Реку (Хэ)»[2181] из-за того, что это бесполезно. [Государь] Лу любил обряды, но приключилась беда, [вызванная кланами] Цзи[сунь] и Мэн[сунь; царь] Куай [государства] Янь любил уступчивость, но произошла смута, [учиненная канцлером] Цзы Чжи. Обрядами и уступчивостью нельзя пресечь злодеяния, а «законами о наказаниях»[2182] можно остановить насилие. Мудрый государь основывается на законах, поэтому он в состоянии в течение долгого времени обуздывать толпу подчиненных, в продолжение длительного периода блюсти свое государство».

Знаток писаний сказал:

«В древности [правители] делали ясными клятвы, [проникнутые] их человеколюбием и справедливостью, побуждали народ не преступать их. «Казнить, не наставив, — это называют жестокостью в обращении с народом». Чем [люди] будут считать, что нельзя преступать [законы о] наказаниях, пусть уж лучше считают, что нельзя преступать долг; я слыхал, что когда выполняются нормы поведения и долг, то наказания, наносящие и не наносящие увечья, соответствуют [преступлениям], но еще не слыхал, что когда осуществляются наказания, наносящие и не наносящие увечья, то расцветают почтительность к родителям и уважение к старшим братьям. Нельзя поставить высокую стену на узком основании, нельзя долго [опираться на] суровые наказания и строгие законы. Эр-ши поверил планам Чжао Гао, «стал расследовать и требовать [к ответу]» и положился на приговоры к смертной казни; «те, кто подвергся наказанию через увечье, составляли половину [путников на] дорогах; мертвецы ежедневно скапливались грудами»; «те, которые во множестве казнили простолюдинов, считались преданными»; «те, которые взимали с простолюдинов все [налоги] без остатка, считались способными»[2183]. Сто кланов не [могли] вынести его требований, черноголовые не [могли] вытерпеть его наказаний. [Жители страны, лежащей] между морями, все были опечалены, все были на грани отчаяния от безысходной жизни. Поэтому «[даже] отец не получает от сына услуг, составляющих непомерное бремя; [даже] государь не получает от подданного [удовлетворения] требований, которым нет конца». Умрешь — второй раз жить не будешь; загнанная в угол крыса — [и та] кусает дикую кошку. [Бывало, что] простолюдин, рискуя жизнью, [вступал в единоборство с государем, способным выставить] десять тысяч боевых колесниц; [однажды] «человек из свиты... сломал лук» [и, боясь наказания, убил своего господина]; таковы были Чэнь Шэн и У Гуан. В это время все [жители] Поднебесной восстали и со всех сторон напали на [правителя] Цинь; я слыхал, что не прошло и года, как алтари духов земли и проса [этого государя] превратились в развалины; как это совместимо с [вашим утверждением, что] он «был в состоянии в течение долгого времени обуздывать толпу подчиненных, в продолжение длительного периода блюсти свое государство»?[2184]».

Императорский секретарь хранил молчание и не отвечал.

Сановник сказал:

«Слепой чиновник, ведающий музыкой, не знает [разницы между] белым и черным, но хорошо умеет воспринимать на слух музыку; конфуцианский ученый не знает, как устроить мир, но хорошо умеет, злословя, обсуждать [других]. Ведь «кто хорошо умеет говорить о Небе», приводит это в соответствие со [свидетельствами о делах] людей; «кто хорошо умеет говорить о древности», исследует [подтверждения] этого в современности. Для чего исполняются указы? Для чего применяются законы? Когда [цари] Тан и У ранили мясо и повреждали кости [осужденных], то [царства] Инь и Чжоу достигли устроения; когда государство Цинь применяло это, то «в законах [появились] изъяны»[2185] и они стали нарушаться. Статуты, [записанные на бамбуковых дощечках длиной в] два чи и четыре цунь, одни и те же в древности и ныне, но кто-то с их помощью достигал устроения, а кто-то с их помощью сеял смуту. [Согласно] «Вёснам и осеням», исследуют [сердце и определяют] вину; [согласно] «Наказаниям [князя] Фу», решают судебные дела. Теперь мне желательно было бы услышать от вас об истоках порядка и смуты, о том, почему [династии] Чжоу и Цинь[2186] вели себя так [по-разному]?».

Знаток писаний сказал:

«Весна и лето рождают и взращивают; совершенномудрый человек, имитируя это, создает указы. Осень и зима убивают и хранят; совершенномудрый человек, подражая этому, создает законы. Поэтому указы — это наставления, то, с помощью чего руководят народом; законы — это наказания, то, с помощью чего пресекают жестокости и насилия. Оба суть «орудия устроения» в пору смуты, знаки сохранения или гибели [государства — все] зависит от того, на что полагается высший. «[Цари] Тан и У» превратили нормы поведения и справедливость в основание [управления государством], сделали ясным, что хорошо и что плохо, чтобы руководить своим народом; за преступления, наказуемые через увечье, еще не налагали никакой [кары], а народ [уже] сам выполнял свой долг; вот как «[царства] Инь и Чжоу достигли устроения». Тот, при ком наверху не было наставлений с помощью внутренней духовной силы, внизу не было образцов и правил, кто полагался на наказания через увечье и «сделал неотвратимыми [все свои] наказания», [так что] отрезанные носы наполняли до краев плетеные корзины для переноски земли, «отрубленные ноги наполняли повозки», а всей [территории] к западу от Реки Хэ не хватало для того, чтобы вместить каторжников Поднебесной, и кто в конце концов погиб из-за этого, был царь Цинь. Не «статуты [его, записанные на бамбуковых дощечках длиной в] два чи и четыре цунь»[2187], отличались [от существовавших в старину], а то, что он совершал, шло против [установлений] древности и наперекор сердцам людей».

Глава 59 Заключительное обсуждение

Сановник сказал:

«Если он читает нараспев иссохшие [от старости] бамбуковые дощечки [древних] книг, декламирует изречения [давно] умерших людей, то [чиновники], имеющие собственное ведение, непохожи на знатока писаний. Знаток писаний знает, что тюрьма находится позади палаты, где занимаются делами правления, но не знает тамошних дел, а если слыхал о тамошних делах, то не понимает их настоятельной необходимости. Ведь устроение простолюдинов подобно «отесыванию [дерева] знаменитым плотничьих дел мастером»: он делает это топором или секирой и, [когда дерево становится таким прямым, что] соответствует [линии, отбитой] плотничьим шнуром, то прекращает [рубить]. Когда такие, как сановник Ду [Чжоу] и военный начальник столицы Ван [Вэнь-шу], исправляли одних законами, словно выпрямляли [по линии, отбитой] плотничьим шнуром, приговаривали других к наказаниям через увечье, то грабежи были остановлены, а преступления пресечены. Поэтому кто стреляет из лука, пользуется мишенью[2188]; кто занимается устроением, пользуется законом. «Юйский [Шунь] и Сяский [Юй]» использовали «природную сущность», «[государи династий] Инь и Чжоу» использовали «утонченную форму», в разные времена каждый применял что-то [свое]. Ныне [скажу:] «желать упорядочить испорченный, порочный народ [средствами, пригодными для] времен честности и простоты», — это все равно что медлить в нерешительности, когда спасаешь утопающего, проявлять вежливую уступчивость, когда тушишь пожар[2189]».

Знаток писаний сказал:

««Когда возвысился царь Вэнь, то простолюдины стали любить добро; когда возвысились [цари] Ю и Ли, то простолюдины стали любить насилие», — это произошло не оттого, что их природы были различны, а оттого, что нравы и обычаи сделали их такими. Следовательно, вот почему возвысились [основатели династий] Шан и Чжоу, вот почему погибли [дурные правители] Цзе и Чжоу. «[Цари] Тан и У достигли порядка не потому, что получили [под власть] простолюдинов, [соблюдающих долг, как] Бо-и; [цари] Цзе и Чжоу привели к смуте не потому, что получили [под власть] простолюдинов, [дурных, как разбойники] Чжи и Цяо. Поэтому порядок и смута не зависят от простолюдинов». Кун-цзы сказал: «Разбирая тяжбы, я подобен прочим людям; необходимо же сделать так, чтобы не было тяжб!» [Добиться, чтобы] не было тяжб, трудно; когда же есть тяжба, то разобрать ее легко. Ведь не устроив в ком-то основного, устраивать в нем второстепенное — вот что в древности называли «глупостью» и что ныне называют «умом»; исправлять беспорядок батогами и розгами из терновника, исправлять текст ножом [для выскабливания ошибок] и кистью [для письма, как это делают жестокие чиновники][2190], — вот что в древности называли «разбоем» и что ныне называют «достойным поведением»».

Сановник сказал:

«Если [нынешние] обычаи не те, что во времена Танского [Яо] и Юйского [Шуня], а [нынешнее] поколение не то, что люди вроде [добродетельного отшельника] Сюй Ю, то желать достигнуть устроения путем отмены законов — все равно что желать согнуть или выпрямить [дерево], не применяя «зажима для его выпрямления», топора и секиры. «Поэтому кто наводит порядок», не нуждается в «простолюдинах, которые были бы хороши сами по себе»; кто изготовляет колеса, не нуждается в "дереве, которое было бы изогнуто само по себе"[2191]. В прошлом люди того же сорта, что [разбойники] Ин Шао и Бо Чжэн, устраивали беспорядки в [государствах] Лян и Чу, такие [преступники], как Кунь Лу и Сюй Гу, повергли в смуту [жителей] Ци и Чжао, злодеи из страны к востоку от горы [Хуа] и [столичной области] внутри застав полагались на [своих] людей и опирались на [естественные] преграды. В это время не применить секиру и топор и не сокрушить их военной [силой], а приступить к выполнению норм поведения и осуществлению мирного цивилизующего начала было бы похоже на то, как бездарный лекарь хочет короткой каменной иглой для акупунктуры вылечить нарыв, или на то, как [мудрец] Кун Цю убеждал разбойника Чжи [последовать] нормам поведения[2192]».

Знаток писаний сказал:

«Если кто вредит строевому лесу, чтобы построить дома, это не хороший плотник; если кто вредит народу, разбойничает по отношению к нему и тем не менее хочет навести порядок, это не хороший чиновник. Поэтому [искусный мастер] Гуншу-цзы сообразовался с тем, к чему пригодно дерево, а совершенномудрый человек не «идет против природы простолюдинов». По этой причине редко используют «топор и секиру», «не применяют» наказаний, наносящих и не наносящих увечья, а когда установлен [путь] правления, то оказывается достигнуто духовное преображение. [Искусный врач] Бянь Цюэ «лечил [болезнь, пока она еще] в порах кожи», прерывая ненормальные, [вредные] дыхания, поэтому нарыв[2193] не мог образоваться. «Совершенномудрый человек занимается делом», пока еще [ничего] не произошло, поэтому истокам смуты неоткуда появиться. По этой причине камень для акупунктуры хранится, но не применяется, законы и указы изданы, но не используются. Кто выносит приговор за «то, что уже произошло», раскрывает то, что уже обнаружилось, — это «обычный человек»; кто улаживает то, что еще не оформилось, видит то, что еще не появилось, — это благородный муж[2194]».

Сановник сказал:

«Тот, кого знаток писаний называет [обладателем] совершенного ума, — это Кун-цзы. Он устраивал [государство] Лу, но не достиг цели, был изгнан [государством] Ци, не был использован на службе в [государстве] Вэй, попал в окружение в [земле] Куан и оказался в трудном положении на [границе владений] Чэнь и Цай. А ведь знать, что в это время его не используют на службе, и все-таки убеждать [государя в своей правоте] — это упрямство; знать, что попал в трудное положение, но оказаться неспособным прекратить [старания получить желаемое] — это алчность; уехать, не поняв, что был обманут, — это глупость; не суметь умереть, страдая от бедности и унижений, — это стыд. Если таких [вещей], как эти четыре, не делают [и] заурядные простолюдины, то что же говорить о благородном муже? Государь [области] Шан посетил [циньского князя] благодаря [княжескому любимцу сановнику] Цзин Цзяню; князь (хоу) [владения] Ин выдвинулся благодаря [чиновнику, ведавшему приемом гостей и получением докладов о делах,] Ван Цзи[2195]. Поэтому, [хотя вначале] ученый «пользуется [помощью другого] ученого» и женщина «пользуется [услугами] посредницы-свахи», но когда они становятся «любимы» и высокопоставленны, это случается уже не благодаря усилиям посредницы-свахи или [другого] ученого. Являясь на аудиенцию к [тому или иному правителю] благодаря тому, что воспользовался [чужой помощью], Кун-цзы [все же] не сумел получить [у них] таким путем должность, так как он не был достойным ученым[2196]».

Знаток писаний сказал:

«Кун-цзы жил в век смуты, помышлял о пути Яо и Шуня, побывал на «востоке» и на «западе», на «юге» и на «севере», [солнце] пекло ему голову и [вода] мочила ноги, а он надеялся, что правители его века осознают [свои заблуждения. «Смута], как воды потопа, разлилась по всей [Поднебесной]», государи ничего не понимали, сановники завидовали ему. Кто бы смог стать для него «посредницей-свахой»? По этой причине [безобразная] Мо-му хвасталась [своей красотой], приукрасив свою наружность, а [красавица] Си-цзы осталась непомолвленной, колеблясь в нерешительности. Нельзя сказать, чтобы [Кун-цзы] не знал, что такое, находясь в стесненных обстоятельствах, не быть использованным на службе, и не скорбел о несчастьях Поднебесной, как любящая мать, которая [скорбит], лежа ничком на [трупе] своего умершего сына: она знает, что ничего не поделаешь, но как же ей перестать [убиваться][2197]? Поэтому он направился в Ци, а князь (гун) Цзин обманул его; направился в Вэй, а князь (гун) Лин окружил [его]; Ян Ху оклеветал его; Хуань Туй [пытался] повредить ему[2198]. Ведь кто вредит совершенномудрому человеку обманом, тот сбился с пути по глупости; кто наносит совершенномудрому человеку ущерб, тот безрассуден и коварен. Эти люди — не люди. У них совершенно нет стыда! Мэн-цзы сказал: «Когда обследуют подданных [ — сановников], близких к [особе государя, — судят о них] по тому, кого они принимают как хозяева; когда обследуют подданных, [прибывших из] отдаленных [краев, судят о них] по тому, какие хозяева их принимают». Если бы совершенномудрый человек обманом домогался милостивого отношения и беспринципно подлаживался к [другим, а] не выбирал себе друзей, [предварительно] взвешивая их поведение, то «как бы [люди могли] считать его Кун-цзы?»[2199]».

Сановник был удручен и чувствовал в сердце стыд, [от усталости] опустился на четвереньки и не говорил ни слова.

В это время младшие чиновники, которые послушно следовали [туда, куда дует] ветер, и повиновались воле [министров, вдруг перестали трезвонить], словно набор колоколов;[2200] [у них] «открылись рты, но они не [могли] их закрыть, высунулись языки, но они не [могли] их спрятать»; они помрачнели, как будто на душе у них было тяжкое бремя, а их потребовали [к ответу].

Сановник сказал:

«Ладно. [Мы с вами все равно что] склеенная повозка, которая внезапно попала под дождь [и разошлась по всем швам]: учителя, прошу вас, разойдемся![2201]».

Глава 60 Разнообразные суждения[2202]

Гость сказал:

«Я прочитал обсуждение [казенных монополий на] соль и железо, прочел рассуждения министров, знатоков писаний и достойных и хороших людей; их стремленья [пошли по] «разным дорогам», каждый выдвинул что-то [свое:] кто высоко ценил человеколюбие и справедливость, кто [только и] стремился к могуществу и выгоде; «как отличается это от того, что я слыхал!»[2203]. [Общее между государями] Чжоу и Цинь ясно: и те и другие, владея Поднебесной, [царствовали], обратясь лицом к югу; однако по безопасности и опасности [их положения] и по длительности [их правления] это были разные века.

Вначале Чжу Цзы-бо из [округа] Жунань говорил мне, что в то время незаурядные и выдающиеся люди выдвинулись одновременно, [ученые Поднебесной, живущие по] четырем сторонам [столицы], собрались, как спицы [во втулке колеса][2204]; более шестидесяти людей того же рода, что достойный и хороший человек учитель Тан из [поселения] Маолин или знаток писаний учитель Вань из [удельного государства] Лу, все стеклись ко двору, [находящемуся за] башнями дворцовых ворот, распространяли подобное ветру воздействие шести классических книг, обсуждали источник великого спокойствия; умный предлагал свои планы, человеколюбивый являл свои благодеяния, смелый показывал свою решительность, искусный в споре произносил свои речи[2205]. [Одни] «выглядели как [люди], спорящие учтиво и откровенно», [другие] «имели вид твердых и прямых [людей]». Хотя подробности не были [мне] рассказаны, [суть] этих [речей] можно было видеть в общих чертах. Однако [достойные ученые] были заслонены [от государя дурными подданными, как] облаками и туманами, [а их советы] в конце концов были отвергнуты и не выполнены[2206]; о, горе!

Министры знали, что, полагаясь на военное начало, можно расширить земли, но не знали, что, распространяя внутреннюю духовную силу, можно побудить примкнуть к себе пребывающих далеко; знали, что [погоней за] могуществом и выгодой можно увеличить средства для расходов, но не знали, что посевом и жатвой можно сделать государство богатым. Если «пребывающие близко с любовью примыкают [к государю], а пребывающие далеко радуются его внутренней духовной силе», то чего он не завершит из того, что делает, чего он не получит из того, что требует? Не пойти по этому пути, а [только и] стремиться к накоплению прибылей и увеличению устрашающего величия[2207], — разве это не заблуждение!

Лю Цзы-юн из [удельного государства] Чжуншань говорил о пути истинного царя, [собирался] «исправить [пороки] своего века и вернуть его [людей] на правый [путь]» и сосредоточил усилия на возвращении к основе[2208]. [В критике] он был прям, а не язвил других безжалостными упреками, [касался] реальных, а не пустых [вещей][2209], правильно сочетал [в себе природную сущность и утонченную форму]; этого [человека] можно назвать благородным мужем обширных [знаний][2210]. Учитель Чжу из [округа] Цзюцзян воодушевлялся стремлениями Ю Лу, проявлял честность историографа (ши) Юя, изливал гнев и душевную муку, язвительно критиковал министров, был непоколебимо прям и несгибаем; можно назвать его тем, кто «не боится сильных противников [добра]»[2211].

Сановник Сан [Хун-ян] основывался на [нуждах] своего века, приспосабливался к переменам во временах, отринул путь и методы [конфуцианских ученых], высоко ставил могущество и выгоду, вел споры о мелочах[2212]; хотя [его поведение и] не [соответствовало] правильному образцу, однако великие конфуцианские ученые и «старые знатоки не в состоянии были избавиться [от его нападок и уйти от ответа]»; его можно назвать сведущим ученым, который имеет обширные знания о вещах[2213]. Однако когда он обладал постом [сановника из разряда] министров и канцлеров, то не установил [достойного] образца, духовно не преображал нижестоящих, используя истинный путь, а «дал волю [стремлению людей] к выгоде от второстепенного [занятия]», «не подражал» изначальной «древности»[2214]. В «[Классической книге] перемен» сказано: «Сгорание... отвержение». [Сановник Сан Хун-ян] занимал не тот пост и осуществлял не тот путь; [в конце концов] он действительно потерял свою жизнь и распространил [эту участь] на свой клан[2215].

Канцлер Чэ [Цянь-цю] по положению стоял в одном ряду с [древними министрами князем (гун)] Чжоу и Люй [Шаном], находился на важнейшей должности и занимал центральное [положение в управлении], но не высказывался, как «завязанный мешок», и удалился, обеспечивая себе покой. «Он! Он! [О нем и говорить не стоит]»[2216]. Что же касается всех [писцов] канцлера и императорских секретарей, они оказались не в состоянии высказывать суждения, [придерживаясь] правого [пути], чтобы помочь высшим министрам, а стали людьми того же рода, совершали такие же поступки, угождали их намерениям, беспринципно подлаживались к ним, чтобы доставить радость стоящим выше себя. «Разве стоит принимать в расчет людей малых способностей», таких, как угодники и льстецы?[2217]».